-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
СУББОТНИЙ СЕМЕЙНЫЙ ОБЕД- У меня созрела идея насчет обеда! – сказал Даня Никитин своей молодой жене Варе.
Они поженились ровно неделю назад, и доедали разные вкусные вещи, которые остались от свадьбы: им нагрузили шесть огромных пакетов с коробочками разных калибров, в которых чего только не было: и салаты, и мясные нарезки, и рыбные, и сыр, и утка фаршированная, и лососина на шпажках, и куриный шашлык, и даже хлеб, и отдельно – два кило недоеденного торта. Он был очень сытный, потому что жирный и приторный, но не очень вкусный. Но вчера вечером кончился и он. Утром попили "кофе с таком", то есть кофе без ничего. К двум часам у обоих слегка подвело животы.- Что ж ты молчишь? – спросил Даня.- Предвкушаю, – сказала Варя.- Значит, так, – Даня даже зажмурился. – Субботний обед! Наш первый настоящий семейный обед! Сначала салат. Мы тут совсем обожрались всяким жирным и вредным, значит, салат будет самый простой. Руккола с пармезаном. Много-много рукколы и немножко тонко нарезанного сыра. Годится?- Еще бы! – сказала Варя и облизнулась.- Далее суп, – сказал Даня. – Суп я бы съел тоже легкий. Минестроне. А? С маленьким кусочком багета. Или даже можно без багета, – он похлопал себя по животу. – Не фиг набивать брюхо. Хочу быть красивым и стройным. Вот как ты! – и он нежно погладил Варю по ее втянутому животику.- Спасибо, – сказала она.- Значит, руккола с пармезаном, и минестроне, – сказал он. – Но как-то слишком постно получается! Что мы, на диету сели, а? Что у нас, анорексия? Нет уж! И вообще, зачем это кругом Италия? Руккола-хренуккола! Так что на второе я предлагаю простой, чудесный вкусный русский… – тут он щелкнул пальцами, – бефстроганов! С картофельным пюре! С настоящим пюре, с молоком или со сливками… Идет?- Еще бы! – облизнулась Варя. – Вот это обед! Слушай, а что мне надеть?- Да какая разница! Ты такая красивая, надевай, что хочешь, и все равно будешь лучше всех! Я ж не зря на тебе женился!- Спасибо, – еще раз сказала Варя. – Ладно, я пошла в душ! Голая и прекрасная, она вылезла из-под одеяла и убежала.- Это еще не все! – сказал Даня, когда она вернулась и стала одеваться. – А на сладкое, я думаю, нужен горячий, только что испеченный абрикосовый пирог. Сейчас как раз сезон абрикосов. Пирог со свежими абрикосами, а? Ну и клюквенный морс на запивку.- Класс! – сказала Варя.Она уже совсем оделась – короткое светлое платье и босоножки на каблуках – и вертелась перед зеркалом, примеряя длинные бусы со стеклянными пластинками разных цветов и размеров.- Идет? – спросила она.- Супер! – Даня поднял большие пальцы.- А куда мы пойдем? – спросила Варя. – Ты, кстати, тоже вставай.- В смысле?- Обедать мы куда пойдем?- То есть?- Погоди. Ты меня приглашаешь в ресторан?- А… – сказал он. – Нет, я не в том смысле.- А в каком ты смысле? – не поняла Варя.- Я в смысле что иди на кухню и готовь обед. Вот так, как я сказал.- А? – спросила она, но на всякий случай добавила: – Шутка?- Какие шутки? – Даня поднял брови. – Жена должна готовить обед. Обед мужу. Ну и всей семье, когда дети будут. Тебе что, мама с бабушкой не объясняли? - Чего-чего? – сощурилась Варя.Она отступила на полшага и очень пристально на него посмотрела.- Тихо, тихо, тихо! – взмахнул он рукой, увидев, что она сейчас то ли разрыдается, то ли даст ему по башке дареной бутылкой марочного коньяка, которая опасно стояла на столе рядом с ней. – Тихо-тихо, спокойно. А хочешь, я сам все сготовлю?Варя помолчала полминуты, переваривая всю эту информацию, но потом обрадовалась:- Конечно, хочу! А ты умеешь?- Еще как! – сказал Даня. – Но тогда ты сходишь за продуктами.- Хорошо! – сказала она, чуть подумав. – Давай список и деньги.- Список сейчас напишу, – Даня встал с постели, стал искать бумагу и карандаш, – а деньги потом.- В смысле?- С деньгами пока облом, – сказал он. – Пятьсот рублей осталось на карте.- Молодец! – хмыкнула Варя.- А у тебя что, своей карты нет? – ответно хмыкнул Даня.- То есть я должна покупать на свои?- В нормальных семьях бывает общий бюджет, – строго сказал Даня. – Уж на общую еду, так это точно. А не хочешь, не надо. Хочешь все отдельно? Ладно. Тогда купи на свои, а я потом отдам половину.- Потом – это когда?- Мне тут должны перевести кой-какую сумму. Буквально на днях.- Кой-какую это сколько? – поинтересовалась Варя.- Привет тебе! – возмутился Даня. – Ты свои деньги зажимаешь, а я чтобы тебе отчет давал?Варя помолчала, повернулась и вышла из комнаты, очень громко стукнув дверью.***Не стану рассказывать, что там было дальшеНо Чехов написал бы: "Этим стуком и завершился медовый месяц". https://clear-text.livejournal.com/524654.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
БАЛЬЗАМ НА РАНЫЭту странную историю рассказал мне мой давний старший друг Валентин Петрович Н. Рассказал лет десять назад. Случилась же она и того раньше, в 2002-м году, а предыстория, то есть то, с чего всё началось – и вовсе за двадцать лет до 2002-го года, то есть в 1982-м, летом, еще при живом Брежневе, хотя Брежнев тут совсем ни при чем.Сейчас Валентина Петровича нет на свете, и я могу об этом рассказывать. Тем более что он с меня никаких обещаний не брал.Надобно сказать, что Валентин Петрович был довольно удачливый бизнесмен. Средний бизнес, разумеется. Небольшой. Но – крепкий, доходный и, главное, ровный, без ухабов и обвалов.Один раз – вот с этого и начался наш разговор – я спросил о секрете его успеха. Почему его минуют большие и малые несчастья, которыми так богата жизнь среднего предпринимателя?***- Как говорится, "сами удивляемся", - сказал он. – Я сам об этом долго думал. И понял вот что. Тут не просто умение или везение. Не это главное. Главное – отношения с людьми. Скажешь, старо как мир? Целый воз дурацких книжек? Как влиять на людей, как превращать противников в союзников, и прочая чепуха? Нет, мой дорогой. Я про другое. Мой принцип - жесткость отношений. Никого никогда ни за что не прощать. Не спускать ни малейших враждебных действий и даже слов. Мстить! Да, представь себе, просто мстить. Соразмерно, конечно! – он улыбнулся.Вот, например, - продолжал он, - в самом начале двухтысячных у меня вдруг пошли какие-то мелкие неприятности. Непонятно, почему. Как будто с левой ноги встал, и вот так каждый день. И я понял, что всему виной какая-то незалеченная рана. Даже, может быть, маленькая ранка. Царапина, в сущности. Но она свербит и гноится – почему? Потому что я за нее не отомстил.- Господи! – сказал я. – Да кто тебя этому научил? Мстить?- Тетя! – простодушно улыбнулся Валентин Петрович. – Моя тетя Лера, мамина сестра. Она была пианистка, не так, чтобы совсем знаменитая, но вполне. Да ты же знаешь! Концерты, гастроли, даже какие-то премии. Тетя Лера мне говорила: "Если кто-то против меня, гадит, интригует, сплетничает – я его просто уничтожаю. Всеми доступными мне средствами. И никому ничего не прощаю. Помнишь, как я тебя оставила на острове?"
***
Еще бы мне не помнить про остров! – засмеялся Валентин Петрович. – Мне было восемь лет. Мы с тетей вдвоем плавали на остров, была у нас рядом с дачей река, широкое такое место, а посредине островок. Тетя плавала отлично, а я плавать не умел, я плыл на резиновом надувном круге. Вот мы сплавали, повалялись на травке, а потом тетя вдруг спустила воздух из моего круга, сложила его вчетверо, сунула себе под лямку купальника, побежала к воде и уплыла на тот берег, где был маленький пляжик и дорога к нашему дачному поселку.Ужас!
Я один, кругом вода, народу на берегах никого!Потом мне тетя объяснила, в чем дело. А дело было в том, что я был маленький, но вредный. Дня два назад тетя прямо с дачи ехала на концерт. Аккомпанировать какому-то известному певцу. Песни Шуберта. "Зимний путь". А я, подлец, в самый последний момент поменял ноты у нее в портфеле. Вытащил Шуберта и сунул "В лесу родилась елочка"."Ты представляешь себе, - сказала мне потом тетя Лера, - какой ужас, какое отчаяние меня охватило, когда я достала из портфеля ноты Шуберта – а там какой-то детсад! Слава богу, это было в артистической, а не в зале. Мне все-таки нашли нужные ноты. Консерватория, слава богу. Концерт задержали всего на десять минут. И я хотела, чтоб ты тоже ощутил это чувство одиночества и беспомощности! Ты ощутил?""Ощутил, - сказал я. – Еще как! Но я мог утонуть, что тогда?"
"Тогда бы меня Галя (это моя мама – пояснил Валентин Петрович) убила бы. Или посадила бы в тюрьму, не знаю! Но это уже была бы совсем другая история. А тогда мне надо было тебя наказать"."Зачем, тетя Лера?""Чтоб не чувствовать, что в меня плюнули, а я утерлась и захихикала: ах, какой милый остроумный мальчик! Стащил у тети ноты перед концертом! А еще – чтобы простить. Ты понял?".
Кажется, я все понял. Тем более что все было не так уж страшно. Тетя Лера через час приплыла за мной на лодке, попросила соседа. Какая-то слишком длинная и многослойная история, нет? Ты не запутался?
***
- Нет, нет! – сказал я. – Очень интересно! Но ты же не про тетю.- Да, конечно, - кивнул он. – Хотя на самом деле тоже про тетю. Но совсем про другую.***
Итак, – рассказывал Валентин Петрович, - в самом начале двухтысячных я вдруг чуть-чуть захромал, вместе со своим бизнесом. И я понял, что тут не в налогах и крышах дело. Тут что-то у меня внутри. Ранка не долеченная, я уже сказал, кажется. Все свободное время я лежал на диване, прямо как сам себе психоаналитик. Лежал, глядел в потолок и пытался эту ранку разыскать. Отматывал события день за днем, месяц за месяцем, год за годом, стараясь вспомнить, кто и когда меня оскорбил, а я не ответил. Я предчувствовал, что это будет какая-то сущая ерунда, чепуха, чушь собачья… И я все-таки вспомнил.
Но я и представить себе не мог, насколько это на самом деле полная чушь!Это было в 1982 году, летом. То есть двадцать лет назад от того момента, когда я вспомнил. Еще Брежнев был жив, хотя Брежнев тут совсем ни при чем. Просто чтобы отметить – это была другая эра. Трижды другая! Но не в том дело.
А дело в том, что я поехал на некую научно-практическую конференцию. Она была в загородной гостинице, рядом с маленьким русским городом Р. Там было много народу, и не только участники, но и просто молодежь. По льготным путевкам обкома ВЛКСМ. Было лето. Июль, кажется. Молодежь торчала на пляже, мы торчали на пленарках и секциях, а вечером, как положено, танцы.
Там была одна хорошая девочка. Нина звали. Она работала в этой гостинице каким-то младшим администратором, и жила прямо рядом, там был поселочек такой. Красивая. Глаза синие. Небольшого роста. Стройная, но плотненькая. Умненькая, веселая. Мы с ней уже пару раз разговаривали. Мне она понравилась. И я, вроде бы, ей понравился тоже.Вот мы с ней танцуем медленный танец, там танцы чередовались – два раза шейк, один раз что-то медленное, чтобы поговорить и пообниматься. Танцуем, значит. Она мне головку на плечо положила, я ее одной рукой за талию обнимаю, другой рукой по спинке глажу, все так хорошо и приятно, и мы уже договорились, что после танцев пойдем гулять на реку – и вдруг она шепотом спрашивает:- Валь! А тебе сколько лет?Я говорю, как есть:- Сорок.- Правда?- Честно. Я сорок второго года. Вот и считай.Она вдруг остановилась и отбросила мои руки.- Что такое? – спросил я.- Что я, проститутка, что ли? – она хмыкнула и шагнула в сторону.Я схватил ее за рукав:- Погоди! В чем дело?- Мне двадцать лет! – сказала она. – Ты понял? Двадцать! Что я, проститутка, с сорокалетним козлом ходить?И убежала. Я даже не успел ей вслед крикнуть "Сама дура! Сама коза!".Стою, глазами хлопаю. Меня, сорокалетнего мужчину, оскорбили только за то, что мне сорок лет, и ни за что больше! Я понял, что чувствуют евреи или негры! Страшное, гадкое, унизительное чувство. Тем более что я эту Нину не уламывал! Не тискал, не лапал, не поил липким сладеньким винцом, не сулил подарков или, боже упаси, денег. Не дышал на нее гнилыми зубами. Не вонял пропотевшим пиджаком. Нет! Я ей вдруг стал отвратителен просто по факту своего возраста. Именно по открывшемуся ей факту, – он поднял палец, – а не по внешнему виду. Потому что я был спортивный, аккуратный, даже модный. И уж конечно, насчет этого дела был не хуже любого ее ровесника, точно говорю. Но до этого дела мы, как ты уже понял, не добрались.***
- Но ведь это же на самом деле чушь! – сказал я.- Допустим. Но важно не то, как я это понимаю сейчас, – строго ответил Валентин Петрович. – Важно, как я это чувствовал тогда. А тогда, в июле 1982 года, я был унижен и оскорблен, и ничего не ответил.- А что, что именно тебя так оскорбило? – спросил я. – Хорошо, какая-то дурочка не захотела иметь дело с сорокалетним, миль пардон, козлом. Это ее проблемы.- Что меня оскорбило? – вздохнул он. – Хороший вопрос, кстати. Наверное, страх надвинувшейся старости. Страх смерти, в конце концов! И вот в эти страхи она меня ткнула носом. Мне было ужасно, я не вру. Он поднялся с кресла, прошелся по комнате, встал передо мной.- Был 2002-й год, и тоже, как ни странно, июль. Или начало августа. Суббота. Время семь вечера, еще светло. Я встал с дивана, на котором валялся и размышлял, принял душ и стал одеваться. Я надел мягко-белого цвета сорочку, легкий синий костюм "Бриони", тончайшие мокасины. Полюбовался собой в зеркало. Да, мне было ровно шестьдесят лет, но я выглядел просто превосходно. Стройный, коротко стриженый, почти без седины. Я бросил в сумку несессер, фотоаппарат, бумажник, пару нижнего белья, еще одну сорочку в нераспечатанной упаковке, позвонил подруге – она была во Франции – сказал, что на уик-энд могу оказаться в местах, где нет мобильной связи. Взял ключи, сел в свой джип и поехал.- Куда?
- В маленький русский город Р.- Найти эту Нину и сказать ей: "Сама дура! Сама коза!"? – засмеялся я.- Вот именно, – абсолютно серьезно ответил он.***Доехал я быстро, буквально за три часа.
Нашел эту самую гостиницу. От нее осталось только название, а так-то ее здорово отремонтировали. Перестроили. Евроремонт, евростиль, евро-что ты только хочешь. Захожу, спрашиваю хороший номер…- Ты что, серьезно надеялся ее найти?- Если я на что-то серьезно надеюсь, оно всегда сбывается, – сказал Валентин Петрович. – Тебе тоже советую. Надейся не так, хала-бала, может будет, может нет, а всей душой, и все получишь! Да. Расплачиваюсь за номер и тихонько спрашиваю девушку за стойкой: "Простите, странный такой вопрос. Давным-давно здесь работала Нина, если не ошибаюсь, Емельянова. Она и жила тут рядом. Вдруг вспомните? Соседи, то да сё… Вдруг?" А девушка мне тихо так говорит: "Нина Павловна? Да вот же она!"Поворачиваюсь влево – там сбоку, на другом конце стойки, с пачкой бумаг и большим калькулятором, сидит эта самая Нина. Лицом – точно она.- Сказка! – я развел руками.- Жизнь! – он щелкнул пальцами. – Она еще интереснее. Я пошел, из машины взял букет и большую коробку конфет, подхожу к ней, что-то несу типа "наша фирма, три года назад, отличное обслуживание, я тут случайно оказался, позвольте в знак приятности…" Она вся покраснела от удовольствия. Выходит из-за стойки. Я ей ручку целую, букет вручаю и на нее смотрю. Батюшки светы. Была стройная чуть плотненькая девочка, стала раздавшаяся, даже разъевшаяся тетка. Щеки переходят в плечи, спускаются на грудь. Пузище торчит из-под форменного жакета. Ноги бутылками. Нет, ребята. Смерть лучше старости. На могильном памятнике нарисуют красивый портрет. А тут… - он махнул рукой.***
А тут я ей говорю, – продолжал Валентин Петрович, – что-то вот бы нам с вами сняться на память. Достаю из портфеля мыльницу, зову девочку-администраторшу. Стоим мы, значит, с Ниной Павловной в обнимочку посреди холла и во весь рост отражаемся в зеркале. Девочка щелкнула нас и ушла. Я крепко сжал её плечо и шепчу:"Нина. Посмотри в зеркало. Не узнаешь меня?"
"Нет, - говорит, - извините"."Нина, - говорю я. – Насчет фирмы это брехня. Мы с тобой раньше виделись. Ровно двадцать лет назад. Помнишь?""Нет, – говорит. – Хотя я здесь уже двадцать два года работаю. Что да, то да"."Нина! – говорю. – Соберись, напряги память! Двадцать лет назад. Вот такой же июль. Мы танцуем. Обнимаемся. И ты спрашиваешь, сколько мне лет. Я говорю, что сорок. А ты отвечаешь, что тебе всего двадцать, и со старым козлом дальше танцевать не хочешь… Помнишь?".
"Неважно", - говорит она.
"Ага! – чуть не кричу я. – Значит, помнишь".
"Ну, допустим, – говорит она вполне спокойно. – Ну и что?""А теперь посмотрись в зеркало, Нина! – говорю я. – Тебе сорок. Всего сорок! Мне шестьдесят. Целых шестьдесят! Посмотри внимательно. Полюбуйся. Сравни. И скажи, кто из нас лучше выглядит?""Ну и что?""Да ничего! – говорю. – Просто так!""Ладно, понятно, – и идет к своим бумагам. – Извини, много работы. Время почти одиннадцать, а тут еще считать черт-те сколько"."Где у вас тут можно поужинать?" – спрашиваю."Леночка, - говорит она той девочке. – Покажи, где "Бочонок"".***Поужинал я в этом "Бочонке", - рассказывал он дальше, - едва отбился от местных проституток, и к половине первого вошел, наконец, к себе в номер. Хороший номер, кстати. Душ и спать. Лежу и думаю: "Интересно, она что-то поняла? Почувствовала?"- А что она должна была понять? – спросил я.- Что зря меня обидела двадцать лет назад. А главное, чтоб ей стало хоть чуточку больно, глядя в зеркало на себя рядом со мной. Больно, обидно и унизительно.- Одно дело уколоть, припомнить обиду, – рассудительно сказал я. – Это понятно. Но унижать-то зачем?- А она меня зачем унизила?- То есть прямо по заветам твоей тети Леры? – засмеялся я. – Чтоб она почувствовала то, что чувствовал ты?- Да! – едва не крикнул он.- Странно, – сказал я. – Между "тогда" и "сейчас" огромная разница.- Иначе не лечится. И не прощается! – Валентин Петрович хлопнул ладонью по столу в знак непреклонности своих убеждений.
***Долго ли, коротко, – рассказывал он, – в этих мстительных мыслях я потихоньку заснул.И вдруг проснулся от того, что кто-то вошел в мой номер.Я открыл глаза. Женская фигура показалась на фоне приоткрытой двери. Наверное, у нее была служебная карточка-ключ. Я протянул руку, нашарил и нажал клавишу лампы, которая стояла на тумбочке около кровати – но она загорелась всего на полсекунды, потому что раздался щелчок, и свет погас. Очевидно, женщина вытащила мою карту из кассеты у входа, и вырубила весь свет, и я не успел ее рассмотреть.В номере было абсолютно темно. Перед сном я сам опустил жалюзи и сдвинул тяжелые двуслойные гардины.Я услышал, как женщина подходит к моей постели. Снимает халат и бросает его на пол. Садится рядом. Ее рука откидывает одеяло. Она нагибается ко мне и горячо шепчет, едва не прикасаясь губами к моим губам:"Прости меня. Это было так давно. Я была совсем дура. А ты такой красивый, такой хороший. Пусти меня к себе…" - и с этими словами она целует меня. Губы, шею, грудь и вообще всё. А потом налегает на меня всем телом, ложится рядом…Потом рассвет все же стал пробиваться сквозь плотные занавески."Ты меня простил?" - шепнула она, поцеловала меня напоследок, вскочила, схватила с пола свой халат, накинула его на плечи и убежала. В предрассветном полумраке я увидел, что это совсем юная женщина. Небольшого роста, с гладким стройным телом – впрочем, это я не увидел, а ощутил, когда обнимал ее.Сначала я подумал, что это мне приснилось.Но нет! Она меня сильно укусила в плечо, до синяка, и этот синяк я утром рассматривал в ванной, в зеркале. И еще – она оставила свои тапочки. Еще одни гостиничные тапочки валялись у кровати, рядом с моими.***По дороге на завтрак, – продолжал Валентин Петрович, – я заглянул в холл.
Нина Павловна все так же сидела за своими бумагами."Доброе утро, - сказал я. – А кем ты здесь работаешь?"
"Помощник главного бухгалтера", - сказала она."Прямо сутками напролет?"
"Иногда приходится. Ну, всё? Отомстил и простил?""Нина, - сказал я. – А кто это был?"
"Где? Кто? – она явно издевалась надо мной. – Нет, ты ответь: ты меня простил?""Дочка?" – не отставал я.
"Вообще совсем с ума сошел – дочку ему!"."Племянница? Сотрудница?""Еще чего! Ты лучше сам скажи, - усмехнулась Нина Павловна, - кого ты вместо себя положил? А то, – бесстыдно прошептала она, – а то такой веселый, как будто даже не сорок, а прямо двадцать".***- Ну и что дальше?- Простил, конечно, – сказал Валентин Петрович. – Эта маленькая ранка зажила. И все у меня опять стало нормально и даже хорошо.- Да нет, я не о том! – я даже кулаки сжал от досады. – Что там было с этой Ниной? Кто это был?- А вот что там было дальше, не стану рассказывать. https://clear-text.livejournal.com/524439.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
МАРКИЗА И ЧЕРТМарина много чего боялась. Например, чёрта. Нет, она не была суеверная девчонка из глухой деревни. Но чёрта боялась. Настоящего, с копытами и когтями, с маленькими козьими рожками – как на картинках в книге "Сказки Пушкина".Чёрт жил в темном углублении между двумя тяжелыми, дубовыми дверями, которые вели из подъезда на улицу. Там была непонятная черная выемка, куда не доходил свет лампочки, которая была уже над лестницей. Казалось, что там бесконечная опасная даль и глубина.- Там приспóдня! – вот так, с ошибкой, сказала Наташка, дворничихина дочка; они иногда играли во дворе. – Там черти живут. Ты бежишь, а чёрт как схватит!Правда, Толька, Наташкин брат, сказал, что там не черти, а дверка в секретное московское метро, на нем только Сталин ездил, а сейчас оно закрыто, но, если залезешь, тебя расстреляют. "Черти и расстреляют!" - возражала Наташка.Поэтому Марина обыкновенно дожидалась, когда в дверь будут входить взрослые, и проскальзывала с ними рядышком. А когда долго никого не было, пробегала этот чертов тамбур, зажмурившись и бормоча что-то вроде "черт, черт, не тронь, тебя папа убьет!"Хотя папа у Марины умер, когда ей было пять лет. Но Марина точно знала, что на том свете он поймает черта и накажет. Папа был очень сильный, отжимался от пола и махал гантелями, она помнила.Еще Марина боялась жуков, улиток, грозы с молнией, нищих старушек и бородатых стариков. Боялась мыться в ванне – только душ! – потому что мамина сестра легла в ванну и умерла, и об этом узнали только через неделю, когда ее кошки разорались на весь дом.Но сильнее всего Марина боялась неровни. Выйти замуж за неровню, вот!Потому что мамина сестра рассказывала, как ее дочь вышла замуж за парня с периферии, и он их всех обокрал. Вот просто выносил вещи из дома, и все. Потом они разводились три года, и он все равно отсудил комнату. Пришлось менять квартиру. И ее дочь от этого легла в психбольницу, а там выбросилась из окна. И тетя Таня, мамина сестра, осталась одна с четырьмя кошками. Их звали Агриппина, Мессалина, Фаустина и Цезония. Потом они своим криком заставили соседей вскрыть квартиру, где мамина сестра была мертвая в ванне.
Кошек Марина боялась тоже, но не так сильно.***
Она была дочкой генерала, который погиб на испытаниях чего-то секретного. Они с мамой жили в большой квартире, в красивом доме с гранитными колоннами вокруг окон, со статуями рабочих и крестьян на крыше, с каменными балконами, с которых было так приятно кидать вниз, на прохожих, крошечные кусочки штукатурки: она трескалась, и ее было легко отколупывать.У них было четыре комнаты, и потолки три пятьдесят. В столовой над столом висела хрустальная люстра, такая огромная, что нижние висюльки, спускаясь к середине стола, почти что задевали за бутылки вина. Люстра была трофейная – наверное, из дворца. Это еще дедушка привез, он тоже был генерал, кстати говоря. Вообще вся квартира была набита черным деревом с перламутром, мейсенским фарфором и венецианским стеклом. Было жалко делиться с каким-нибудь парнем с периферии. Поэтому, когда Марина на вечеринке знакомилась с молодым человеком, и он ее приглашал танцевать, она нежно и сильно прижималась к нему, закрывала глаза и представляла себе, как она с ним ложится в постель, как они сладко делают "всё это", она даже вздрагивала от предвкушения – а потом ей виделось, как бы уже сквозь послелюбовную дрёму – что он медленно вылезает из-под одеяла, на цыпочках идет к комоду и вынимает папин золотой портсигар и мамины серьги. Марина вздрагивала, отпрянывала он кавалера и прекращала танец.- Ты что? – пугался или злился кавалер.- Голова закружилась! – мрачно и надменно говорила она. – Сама не знаю. Помолчи. Дай тихо посидеть!Кавалер исчезал.***Но один мальчик не обиделся на такие фокусы, дал ей тихо посидеть, а потом на такси отвез домой и сдал с рук на руки маме.- Благодарю, молодой человек! – сказала мама, протягивая для поцелуя сухую, почти что старческую руку. На ее пальце сидело кольцо "маркиза" - остроконечный овал из маленьких бриллиантов.Он поцеловал ей руку; разговорились, стоя в прихожей; мама с барской простотой спросила, как его фамилия и кто его папа. Он сказал, что папа умер четыре года назад, а фамилия оказалась очень даже известная: художник, кое-что в Третьяковке висит.Мама была довольна. Марина тоже.Павлик – ну то есть мальчик-кавалер-жених – жил почти что на соседней улице, в доме не таком мощном, но тоже солидном, из бежевого кирпича.Мамы друг другу не понравились."Типичная генеральша!" - сказала своему сыну мама Павлика."Типичная вдова художника!" - сказала своей дочери мама Марины.Генеральша была пожилая крашеная блондинка с укладкой, надушенная и разодетая в кофточки с рюшечками; вдова художника была нестарая курящая брюнетка с длинной, но неаккуратной косой, перекинутой через плечо; всегда в свитере и брюках.Павлик предлагал жить у него, но Марина отказалась; да и Павликова мама была не в восторге, хотя в принципе не против. А вот Маринина мама очень была рада зятю. Щебетала, накрывала стол, дарила подарочки и даже один раз в воскресное утро принесла молодым кофе в постель – ну совсем в неподходящий момент! Но никто не обиделся и не испугался, все только посмеялись.
Генеральша умерла через год. Марина была поздним ребенком, так что ничего удивительного. ***Они стали жить вдвоем в этой огромной квартире. Марина потихоньку стала носить мамины кольца.- Хорошая какая "маркиза", - сказал однажды Павлик, держа Марину за руки и ласково перебирая ее пальчики. – Моей маме бы очень понравилось.- В смысле? – Марина чуть испугалась.- Да так. У нее никогда не было украшений. Папа много зарабатывал, деньги были, а драгоценностей не было. - А почему?- Папа не любил. Считал мещанством. А ей хотелось.- Ну и что теперь? – у Марины даже спина похолодела.- Да ничего! Она бы оценила. Хорошая работа.- Да, неплохая, - сказала Марина, отняла руку, сняла кольцо и понесла его прятать в комод.Положила на дно шкатулки. Потом полгода, наверное, не надевала "маркизу". Слава богу, мама ей много всего оставила. А как постоянное кольцо Марина стала носить прекрасный изумруд-кабошон. Тоже с брильянтиками вокруг.Но однажды ей захотелось надеть именно "маркизу". Она залезла в шкатулку. Потом крикнула:- Павлик! Паша!Он тут же прибежал.- Пашенька, - сказала Марина, неизвестно от чего задыхаясь. – Маркиза.- Прекрасная? – засмеялся Павлик и напел: – Ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка?- Помолчи! – тихо сказала она и схватилась за грудь чуть ниже горла.- Что с тобой, Манечка? – он обнял ее. – Где болит?- Где кольцо? – спросила она. – Где моя "маркиза"?
- Фу! – сказал Павлик. – Нельзя так пугать родного мужа. Колечко потеряла? Чепуха! Сейчас найдется. Ты не волнуйся, не переживай.Он принялся обшаривать шкатулки, выдвигать ящики комода, звенеть чем-то фарфоровым, стеклянным и золотым. Он нахмурился и пожевывал губами, как всегда, когда был сосредоточен на каком-то деле: читал, писал или вставлял винтик, выскочивший из оправы очков. В общем, искал изо всех сил.Марина смотрела на него, и ей казалось, что он притворяется, что он лжет, что происходит что-то ужасное, гадкое, подлое, из-за бросилась из окна дочка тети Тани… Но Марина справилась с собой. Помотала головой, потерла виски ладонями и сказала искусственно-веселым голосом:- Хватит искать! Оно само найдется! Уверяю!***Они с Павликом навещали его маму – то есть Маринину свекровь – два раза в месяц. Каждую первую и третью пятницу. Но Павлик захворал какой-то мелкой простудой и передоговорился с матерью.Однако Марина после работы поехала не домой, а к свекрови. Без звонка.- Буквально на минутку! - Марина протянула ей тортик и кулек с яблоками.Боже! Так и есть! На руке у свекрови сияло ее кольцо.Марина точно помнила, что свекровь вообще не носила украшений. Да и Павлик объяснял, почему. У нее даже уши не были проколоты. Вдовье кольцо на левой руке, и все. А вот теперь – бриллиантовая "маркиза".- Ну раз так, выпьем чаю, - улыбнулась свекровь.Хотя вообще-то она Марину не любила, и сейчас, наверное, ломала голову: зачем невестка вдруг заявилась, да еще без сына. Тем более, что сын уже звонил, и они договорились перенести встречу.- Спасибо, Антонина Павловна, – сказала Марина. – Мне вдруг как-то нехорошо стало. Я пойду. - Приляг! – сказала свекровь. – Дать попить?- Нет, я пойду. Как-то все странно… - Марина прикоснулась ладонью к горлу и громко сглотнула.- Тошнит? – спросила свекровь.- Нет! – покачала головой Марина. – Нет, слава богу. То есть, я хотела сказать, увы. Увы, не тошнит… - Ничего, - свекровь погладила ее по плечу. – Все будет. Все будет, Мариночка, уверяю, деточка. Все будет.Марина покивала, как будто бы благодарно пожала пальцы свекрови, ощутив жесткие брильянтовые пупырышки "маркизы", повернулась и вышла.***Вернувшись домой, она долго молчала, а потом – когда Павлик не вышел в кухню, хотя она громко заваривала чай и ставила чашки – потом решила молчать дальше. Она все поняла: молодой муж украл ее кольцо, ее любимую "маркизу", которая досталась ей от покойной мамы, а маме от бабушки – и отдал своей мамаше. Даже непонятно, как всё это назвать словами! Какое-то безумие. Да, Павлик безумно обожает свою мамашу. Эдипов комплекс? Именно обожает, обожествляет. Мама то, мама сё. Мама знает, мама скажет, мама любит, маме не понравится. Фу! И вдобавок крадет ее кольца и дарит маме. Ужас. Марина не знала, что тут делать, что и как сказать, как спросить. И не с кем посоветоваться. Нет ни папы, ни мамы, ни тети. Так что лучше уж молчать. А Павлик обиделся, что жена ему ничего не рассказывает. Потому что мать тут же ему позвонила и сказала, что Марина к ней заходила. Так они промолчали неделю, наверное. ***- Ты куда? – спросил Павлик, в следующую субботу, увидев, как Марина в прихожей надевает плащ.- Проиграл в молчанку! – засмеялась она. – Не "куда", а "далеко ли"! Недалеко. Пешком двадцать минут. К Антонине Павловне.- Зачем?- У женщин свои секреты! – Марина процитировала старую рекламу майонеза.Павлик пожал плечами и скрылся в квартире. Даже не подождал, пока Марина выйдет, не запер за ней дверь.Свекровь неважно себя чувствовала. Она лежала на диване в гостиной, прикрывшись пледом, а Марина сидела в кресле рядышком и пыталась вести светскую беседу.На руках у свекрови не было вообще никаких колец. Даже обручального на левой руке. Свекровь мяла себе пальцы и жаловалась на боли в суставах. Потом прикрыла глаза и простонала:- Мариночка, я не знала, что ты придешь, и приняла клоназепам, буквально четвертушку, но меня как-то сильно клонит в сон. Смешно: "клона" – клонит… Я подремлю полчаса. Ты пойдешь или посидишь? - Посижу, - сказала Марина.Свекровь спала, легонько всхрапывая.Марина сквозь плед потрогала ее за ногу. Свекровь перестала храпеть и повернулась на бок, лицом к диванной спинке.
Марина встала и пошла в спальню. Туалетный стол красного дерева стоял между кроватью и окном."Старинная вещь, девятнадцатый век, но барахло и в ужасном состоянии, – думала Марина. – Вот у нас всё музейного уровня… Буль и Жакоб. Господи! Да кому это надо? Детей не будет. Продать и деньги прогулять, проездить по заграницам? С кем? С этим воришкой, влюбленным в мамочку? Развестись, найти другого? Но это же какая возня. Да и кто меня возьмет, с заращением труб и хроническим миокардитом… Разве такой же мелкий подлец". Вот хрустальная шкатулка. Марина подняла крышку. Ее "маркиза" лежала, обнявшись со вдовьим кольцом. На секундочку даже стало жалко их разлучать.Марина усмехнулась, аккуратно взяла "маркизу", положила в карман джинсов. Закрыла шкатулку, не брякая крышкой. Прошла в гостиную. Склонилась над свекровью, потеребила ее плечо и шепнула:- Антонина Павловна, я все-таки пойду домой. Я сама дверь захлопну, хорошо?Свекровь что-то утвердительное проговорила сквозь сон.***- Марина! – радостно крикнул Павлик, выскочив ей навстречу в прихожую. – Нашлась твоя "маркиза", кричи ура!Он разжал кулак и показал ей кольцо.- Ура, – едва выговорила Марина. – А где она была?- Представь себе, в книжном шкафу. На полке. Где "Литпамятники". За статуэткой Сократа.- Я ее туда не клала! – сказала Марина.- Ага! – пожал плечами Павлик. – Это я ее у тебя украл и спрятал. Да? Так?- Не знаю, - сказала Марина и покраснела. – Нет, конечно. Ерунда. Прости меня. Пашенька, прости меня, я дура, я сумасшедшая, прости меня, бога ради!
Стыд и раскаяние охватили ее. Боже, как она его оскорбила в своем уме, назвала вором, заподозрила в каких-то извращениях, отчего, зачем? И заодно свекровь тоже обмазала грязью в сердце своем, как это глупо, как стыдно!Она спрятала руки за спину, поспешно стащила с пальца "маркизу" свекрови, сунула ее в задний карман джинсов. Протянула руку Павлику.- Спасибо, родненький! – сказала она. – Как я рада! Ты меня простил? Нет, скажи – простил?Он надел "маркизу" ей на средний палец правой руки. Поцеловал ее сильно и ласково. Она обняла его в ответ.- Я тебя люблю, – сказал он и повторил шепотом, обнимая и гладя ее по спине и ниже. – Я тебя очень-очень люблю. Очень-очень-очень…- Погоди! – она вырвалась. – Я забыла одну вещь. У твоей мамы. У Антонины Павловны… Я сейчас!
Повернулась и выбежала вон.***Она долго звонила в дверь.Наконец Антонина Павловна открыла.- Ты ушла, потом пришла, что случилось? – свекровь сонно протирала глаза.На ее правой руке сияла бриллиантовая "маркиза".- А? – только и спросила Марина, уставившись на кольцо.- В смысле? – не поняла свекровь.Марина схватила себя за руку, левой за правую. Потом ощупала задний карман джинсов.- Идите к черту! – вдруг крикнула она.Свекровь ни чуточки не обиделась, но возразила:- Какому черту я нужна? Сама иди. ***Войдя в тамбур, Марина остановилась и покосилась направо. Туда, где была глубокая темная выемка.Сердце билось, так что уши лопались. Было совсем тихо.- Эй! – шепотом позвала Марина.Из темноты что-то стало виднеться.- Это ты? – спросила она темноту.- Я, – ответил черт. – Иди сюда.- В приспóдню? – спросила она, как дворничихина дочь Наташка.- На секретном метро кататься, – объяснил черт.- А не расстреляют?- Да и наплевать! – засмеялся он. – Пароль: как теткиных кошек звали?- Агриппина, Мессалина, Фаустина и Цезония.- Правильно! – сказал черт. – Ну, пошли. https://clear-text.livejournal.com/523936.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
ПРЕДЛОЖЕНИЕЖил-был один мужчина, серьезный и обеспеченный, и еще не старый. Сорок семь, кажется, или сорок восемь. Но не пятьдесят. Юбилея еще не было, я точно помню. У него была жена, она была моложе его, но не очень. То есть не двадцать два, боже упаси. Ей было тридцать пять или даже тридцать шесть. Нормальная такая разница – двенадцать лет. Ну, тринадцать. Ничего особенного.
Жили они хорошо. Ребенок, девочка младшего школьного возраста. Хорошая квартира. Машина. Ездили отдыхать. Ходили в гости. Друзья были. С родными тоже хорошие отношения.И вдруг жена умирает. За неделю сгорает от какой-то странной редкой болезни, от тропической заразы, которую привезла с отдыха. Всей семьей были, всё у всех одинаково, и купались в одном бассейне, и ели одно и тоже, но вот папа и дочка в порядке, а мама раз – и нету. Врачи объяснили, что это у нее такой оказался восприимчивый организм – к этой заразе, которая для местных вообще тьфу, а для туристов в самом тяжелом случае три дня температуры, и потом как рукой.
Муж – Олег его звали – страшно переживал. Весь сам не свой сделался. Сидел, смотрел в окошко, ни с кем не разговаривал. Ну, девочку, дочку его, сразу подхватили бабушки – обе, то есть его мама и мама покойной жены. Забрали к себе, девочка у них по очереди жила. Конечно, ему от этого было легче, но и тяжелее тоже: совсем один в квартире.Но ему друзья помогали, морально. Посидеть, выпить, повздыхать. И подруги покойной жены тоже заходили – убрать, погладить, в субботу обед приготовить.Особенно одна. Лучшая подруга жены. Татьяна. Они со школы дружили, и учились вместе, и она часто у них бывала, еще когда Лена – жена Олега – была жива. Разведенная такая деловая дамочка без детей. Лена ее любила, говорила: "Танька мой верный друг, Танька не продаст!". А Татьяна говорила, когда подолгу сидела у них в гостях: "Греюсь у вашего очага, спасибо вам, ребятки". Вот она и заходила к Олегу, довольно часто. Просто проведать, поговорить, а то и пыль вытереть. Хотя Олег только в первые месяцы совсем уже стал зарастать – а потом как-то встряхнулся и сам все держал в порядке, и даже суп варил, представьте себе. Но Татьяна все равно заходила к нему, они чмокались в щечку при встрече и прощании, и всё, и ни-ни. Олег был такой грустный и строгий, что ей даже в голову не приходило подумать, как он в этом смысле обходится. Не говоря уже о том, чтобы самой сделать какое-то телодвижение.Прошло полгода, потом год, потом полтора, и вот однажды он ей позвонил.
Она пришла, и он сказал, что есть серьезный разговор.Сели в гостиной. На диване, в разных его концах.
Олег сказал, что смерть Лены – это не забытое до сих пор горе, но все равно жизнь идет. Что он, по зрелом размышлении понял, что надо жениться. А то совсем можно одичать вот так. И дочка! Нельзя же, чтоб она так дальше жила у бабушек, неделю у одной, неделю у другой! А жить вдвоем с десятилетней девочкой – тоже как-то не то. А бабушек сюда заселять – нет уж, при всей моей любви и уважении, увольте! В общем, надо жениться. - А что, - вслух рассуждал Олег, - разве я плохой жених? Характер у меня хороший, должность и зарплата тоже, с лица не урод, квартира отличная, дочка воспитанная, опять же бабушки на подхвате… Да, немолод. Прямо скажем, не юн! Но ведь и не старик, еще полтинника нету. Опять же мне не девчонка нужна! Не моделька двадцати трех лет!- Ну а кто тебе нужен? – спросила Татьяна.- Хорошая, добрая, надежная женщина, - сказал Олег. – Верный друг. Лет чтоб ей было этак тридцать шесть или тридцать семь. Ну тридцать восемь, к примеру. Роста невысокого, но и не коротышка. Изящная, стройная. Русоволосая, лучше всего. С серыми глазами, если можно. Но что это я все про внешние данные, даже стыдно!- Ну что же тут стыдного? – улыбнулась Татьяна, потому что Олег в точности описывал ее.Потому что она была именно такая. Тридцать семь лет. Светло-русая, сероглазая, рост метр шестьдесят шесть, с тонкой талией, стройными ножками и маленькой грудью.
- Стыдно, потому что речь о человеке! – он поднял палец. – Я ищу человека, а не биологический объект! Извини. Вот. Лучше без детей. Чтоб она мою Ксюшку полюбила, как свою. Разведенную лучше, чем вообще без мужа.- Почему? – спросила Таня,- Так мне кажется. Я вдовец, она разведенная, это будет честно. Полная симметрия. У обоих уже какой-то семейный опыт, понимаешь? Нет, ты понимаешь?- Понимаю, - негромко сказала Таня.
- Вот, - сказал Олег. – Дальше пошли.- Куда уж дальше… - усмехнулась Таня, слегка покраснев.- Профессия и интересы! – сказал он. – Мне не нужно, чтоб это была просто жена. Я хочу, чтоб это была женщина-профессионал в своей области. Высшее образование, конечно. Лучше кандидатка наук. Чтоб она в свои тридцать шесть – тридцать восемь уже чего-то достигла. Чтоб занимала позицию, понимаешь? Не в зарплате суть. Суть в том, чтоб у нее у нее была своя карьера, цели и задачи в жизни. Мне вот такая жена нужна, понимаешь?- Понимаю, - очень тихо сказала Таня, потому что она была кандидат наук и заведовала хоть маленьким, но отделом в какой-то хорошей фирме.Их взгляды встретились.Потом она прикрыла глаза и самую чуточку подвинулась к нему на диване, и почувствовала его руку на своем плече.- Таня, ты меня поняла? – тоже негромко спросил он и посмотрел на нее.- Да, - прошептала она.Он потрепал ее по плечу и сказал:- Ну, тогда постарайся найти для меня вот именно такую!Встал с дивана и бодро прошелся по комнате.
Она тоже встала на ноги, резко огляделась.***Не стану рассказывать, что там было дальше… https://clear-text.livejournal.com/523720.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
ХОРОШИХ СЦЕНАРИЕВ НЕТКатя шла по коридору и вдруг налетела на Сергея Аполлоновича. То есть на самом деле это он налетел на нее – вышел из-за угла нахмуренный, прижимая айфон к уху.
- Совесть у тебя есть? – говорил он своему собеседнику. – Третий час тебе звоню, ты в недоступе, не знаю, что думать, нет, ты скажи, совесть у тебя есть, я тебя спрашиваю?.. Господи! Ну сколько можно! Купи себе второй аккумулятор, как его там, "пауэр бэнк", вот. Я уже сколько раз говорил… Ладно. Все. Пока.
Сергей Аполлонович был генеральный продюсер компании "Карамель", а Катя работала редактором. Точнее, помощником редактора.
***
- Именно Аполлонович! – повторил он свое редкостное отчество в тот единственный раз, когда она предстала перед его светлыми очами, и они пожали друг другу руки. – Но не Аполлинарьевич! – и засмеялся.
Катя тоже засмеялась, хотя не поняла шутки. Потом ей объяснили – Сергей Аполлинарьевич – это знаменитый советский режиссер Герасимов, именем которого назвали ВГИК. Но Катя училась не во ВГИКе, а совсем в другом месте, а сюда пришла, потому что мечтала стать сценаристкой. Она уже раза три проходила курсы и онлайн-мастерские. Она даже успела написать две сценарных заявки.
***
- Извините, - сказала Катя, влетев в плечо Сергея Аполлоновича.
- Да, да, - сказал он и сощурился, глядя на экран своего айфона.
Катя обогнула его и пошла дальше.
- Постойте, - вдруг сказал он. Она остановилась, обернулась. – Простите, я забыл…
- Сергей Аполлонович, я Воробьева Екатерина, первая редакция. У Валентины Сергеевны.
- Да, да. Екатерина… а по отчеству?
- Просто Катя.
Ну ведь и в самом деле. Ему полтинник с хвостиком – два года назад отмечали – а ей двадцать семь.
- Катя! – сказал он. – Выручайте. Не в службу, а в дружбу. Вызовите мне такси, если нетрудно. Моя машина с обеда в ремонте. Говорят, есть такой, как это, сервис, да? "Яндекс-такси", кажется…
Он протянул ей свой айфон.
- Вот тут где-то, наверное, должно быть. У всех есть. Должно же быть и у меня?Катя посмотрела все приложения.
- Нет, Сергей Аполлонович, у вас нет такого. Но можно скачать. Это быстро. Это минут пять займет. И нужен номер вашего мобильного, для верификации. Они вам на него пришлют смску с паролем, мы пароль вобьем, и всё.
- Господи, - раздраженно сказал он. – А говорят "цифровая цивилизация", "цифровая цивилизация"! Тьфу! Чем больше удобства, тем всё наоборот.
***
Катя поняла, что судьба сама идет к ней в руки.
Да, она написала две заявки, но еще никому их не показывала. Ей было стыдно отдать их редакторам. Она представила себе, как ее коллеги будут разбирать и обсмеивать ее текст – точно так же, как она разбирала и обсмеивала тексты начинающих сценаристов. А тут – генеральный продюсер. Все в его руках. Он человек со вкусом и опытом. Ее заявки – хорошие, достойные, не хуже других. Лучше других! Кроме того, она сама – очень красивая. "Да, да, и не надо ханжества!" - сказала Катя сама себе.
Поэтому она просто, по-товарищески предложила, что довезет Сергея Аполлоновича до дому. На своей машине.
Зашла в свой отдел, накинула плащ и не забыла положить в сумочку обе заявки.
***
Ехали долго, стояли в пробках, очень интересно разговаривали. Про кино в том числе, и даже про сценарии. Сергей Аполлонович привычно говорил, что со сценариями беда, что хороших сценариев нет, и непонятно, откуда их брать. Катя соглашалась.
Приехали.
- Вот тут, - сказал он. – Всё. Большое спасибо. Увидимся.
Он стал шарить по дверце, искать ручку.
- Лучше бы вы спросили "сколько с меня"! – дерзко сказала Катя.
- А? – он резко повернулся к ней.
- Простите, Сергей Аполлонович, - вздохнула она, и голос ее дрогнул; казалось, она сейчас заплачет. – Вы как-то очень обидно сказали…
- Это вы меня простите, - сказал он и неожиданно нежно погладил ее по руке. – Совсем я уже перестал мышей ловить. Зайдем ко мне, Катя. Если у вас есть время, конечно. Выпьем чаю, или кофе. Съедим по конфетке.
***
Квартира у Сергея Аполлоновича была ой-ой-ой. Хотя дом снаружи вроде ничего особенного. А там одна гостиная метров сорок. Отделка стен – дворцовый класс. Катя училась сначала на инженера-строителя, потом на дизайнера, так что сразу видела, что почем. Мебель явно штучная, под заказ. Диваны – настоящая кожа. Картины современных художников. Катя не знала, каких, но ясно было, что дорогие. И еще две старинные картинки в лепных рамках, со специальными лампочками-подсветками сверху.
Катя сидела в кресле, а Сергей Аполлонович возился в смежной комнате – наверное, там была кухня-столовая. Зажужжала кофе-машинка. Через три минуты он принес кофе. Поставил на низкий стол конфеты. Разлил коньяк в красивые бокалы, и вдруг сказал:
- Ох, я и забыл! Вы же за рулем!
- Ничего, - сказала Катя и отхлебнула коньяк.
- Вы уже большая, решайте сами, – улыбнулся он. – На ваш страх и риск!
- На мой собственный! – ответно улыбнулась она и выпила еще. Для храбрости. Закусила какой-то дорогущей иностранной конфетой. Принялась за кофе. Сергей Аполлонович не очень настойчиво, скорее просто светски, но все же расспрашивал ее о работе, что ей нравится, что не очень. Она потихоньку стала выруливать к главной теме разговора – к ее собственным сценариям. Вернее, к заявкам. Но для начала попросила разрешения пересесть на диван.
Сергей Аполлонович сказал что-то вроде "будьте как дома" и посмотрел на нее пристально и ласково, оглядел всю, просто с головы до ног. Она скинула туфли и забралась на диван с ногами. Заметила, что он всё смотрит на ее ноги, а они у нее были очень красивые - и голени, и лодыжки, и стопы, и пальцы. Придвинула к себе сумочку, достала оттуда прозрачный файл с заявками и сказала:
- Вы говорили, что у вас нет хороших сценариев…
- Какая вы милая! – сказал он. – Нет, честное слово!
Не вставая со своего кресла, он каким-то очень добрым, домашним жестом протянул к ней обе руки, словно бы желая ее обнять. Она чуть-чуть потянулась к нему
Но тут вдали щелкнул замок и хлопнула входная дверь.
***
Катя быстро спустила ноги на пол, нашарила туфельки.
- Ничего страшного, - сказал Сергей Аполлонович. – Это мой водитель.
Приоткрылась матовая стеклянная дверь, и водитель – это был парень лет тридцати – всунул голову в комнату.
- Здрасьте! – сказал он Кате и обратился к Сергею Аполлоновичу. – Машина будет завтра к двенадцати, не раньше. Хотя обещали сегодня к ночи сделать. А что я могу?
- Чепуха, - махнул рукой Сергей Аполлонович.
Водитель прикрыл дверь и исчез.
Катя хотела было сказать: "Я вас завтра отвезу на работу", но решила, что это будет чересчур. Буря и натиск. Можно напугать человека. Поэтому она снова забралась на диван с ногами и стала этак кругами подбираться к сюжету своего будущего сценария.
Сергей Аполлонович слушал внимательно, кивал.
А Катя краем уха слышала, как водитель вошел в столовую, смежную с гостиной. Дверь была закрыта, но все равно было слышно было, как он наливает в чайник воду, включает его. Гремит тарелками. Что-то ищет в шкафах. Как чайник начинает зудеть и булькать. Щелкнул, выключился. Струя кипятка полилась в чашку.
Катя излагала сюжет, но эта возня на кухне ее просто бесила. Не в силах больше терпеть, она спросила:- Что он там делает?
- Наверное, чай пьет, - сказал Сергей Аполлонович.
- Он еще долго будет пить чай? – спросила Катя.
- А что такое?
- Он нам не помешает? – это было уже признание полной готовности, это было приглашение.
- Мне – ни капельки, - сказал Сергей Аполлонович. - А вот вы, простите меня…
- Что?- А вот вы можете помешать… - она вздрогнула, а он продолжал: - Нашему с ним тихому домашнему ужину. А вашу дружескую помощь я очень ценю, и надеюсь, и верю, что мы с вами и впредь…
На слове "впредь" он поднялся с кресла.
Поднялась и она с дивана, надела туфли, сунула файл с заявками обратно в сумочку и засмеялась своим фантазиям получасовой давности.
***
В прихожей он подал ей плащ и проводил до лифта.
Слегка обнял за плечи, поцеловал в щеку и сказал:
- И на прощанье: в сценаристы вам пока еще рано. В сценаристы серьезного кино, я имею в виду, вы же об этом мечтаете, так? Рано, рано! – засмеялся он. – Потому что вы пока еще просто потрясающе, просто изумительно ненаблюдательны. https://clear-text.livejournal.com/523394.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
КРАСИВАЯ И МОЛОДАЯТоска дорожная, железная. Ранний вечер. Девушка на перроне полустанка. Отчаянный и безнадежный взгляд в окна поезда, проплывающего мимо. "Быть может, кто из проезжающих посмотрит пристальней из окон?" Пустые жалкие фантазии. Кто посмотрит? Ну, посмотрит, а дальше что? Один только раз какой-то гусар скользнул по ней улыбкой нежною и все… и поезд вдаль умчало. Нет! Сделайте что-нибудь! Помогите, спасите, дайте надежду! Например, вот так:
"Лишь раз гусар, рукой небрежноюОблокотясь на бархат алый,Скользнул по ней улыбкой нежною –И вдруг! И вдруг, и вдруг, и вдруг – рванул рычаг стоп-крана!"Тогда, конечно, бархат должен быть не алый, а, например, драный, для рифмы, да и вообще в этих поездах скорее всего была старая, истрепанная, а кое-где и дырявая, прожженная сигарами бархатная обивка, но дело не в этом.
А дело в том, что поезд остановился.***Да, тогда поезда сильно замедляли ход, проходя мимо станций, поэтому поезд остановился, проскрежетав по рельсам еще три-четыре сотни шагов. Где-то громко упал чемодан с полки. Стакан звонко покатился по полу, гремя мельхиоровой ложкой и выливая на истертый ковер остатки чая. Вагоны первого и второго класса, прокатились вперед и остановились в поле, за недлинной платформой, третий класс оказался прямо перед станционным зданием. Молчаливые желтые и синие негромко возмущались, а поющие-плачущие зеленые отворили двери и выскочили на платформу с криком: "Кипяток! Кипяток!", держа в руках кружки и чайники. Наверное, они решили, что это самая настоящая остановка, и устремились в буфет, но не к прилавку, где все дорого, а к бесплатному восьмиведерному кипятильнику, что стоял между печью и окном. Поэтому начальник поезда не мог тронуться раньше, чем соберет всех этих людей обратно в вагоны.Сильнее же всего начальнику поезда хотелось найти того, кто сорвал стоп-кран. Красная рукоятка с оторванной пломбой торчала в тамбуре почти пустого вагона первого класса. Никто из шестерых оставшихся пассажиров не мог сказать, кто виноват в происшествии. Как на грех, это были дамы и девицы, и один престарелый тайный советник. Никто из них не мог сотворить такую глупость. Но дверь из тамбура наружу была открыта.Начальник поезда пошел в свое купе составлять рапорт в полицию, поручив проводникам поскорее заканчивать эту чепуху с кипятком.***Гусара звали князь Бельяминов. Миша. Михаил Михайлович. Тридцать один год, холост, штаб-ротмистр. Служил в Императорском полку. Богат. У папаши, Михаила Михайловича Бельяминова-старшего, был особняк на Большой Морской. Гусар выпрыгнул из тамбура на насыпь, перебрался через мокрый некошеный ров и полем побеждал к платформе – но там нашел только суету с кипятком и жандарма, рядом с которым уже не было девушки.Издали ему показалось, что девушка убегает от него по длинной улице, идущей в гору. Он пробежал несколько шагов за ней, потом вернулся, обратился к жандарму. Разыскал ее дом. Разузнал, кто она: Машенька Волчанская, дворянка, дочка доктора, окончила семь классов женской гимназии в губернском городе, а здесь живет уже второй год при папаше и сестрах. Бельяминов задержался на день, снял номер в гостинице. Видел ее вечером в городском саду – она шла под руку с мамашей. Подошел, представился. Поцеловал ручки обеим дамам. Подарил цветы, угостил мороженым с сельтерской водой. Отозвал мамашу на минутку в сторону и сообщил, что приедет через месяц, когда Маше исполнится шестнадцать, делать формальное предложение.***Странное дело! Машенька месяцами что ни день ходила на станцию, глядела в окна проходящего петербургского скорого, она томилась тоской и одиночеством, она мечтала о чуде – что кто-нибудь из проезжающих увидит ее, как она юна, красива, как ждет любви. Но вот чудо свершилось: блестящий гусар из лейб-гвардии, богач, князь, сказочный принц – влюбляется в нее с первого взгляда, хочет ее в жены, посылает ей цветы и конфеты… А она плачет и говорит: "Нет! Нет! Я его совсем не знаю! Я его не люблю!" Родители говорили ей положенные слова. Во-первых, что это действительно чудо, это Божий промысел, и отвергать его – это гневить Бога! Во-вторых, "стерпится – слюбится". И самый главный довод: "Да, положим, ты его не любишь. Но подумай, сколько ты сможешь сделать добра! И нам, твоим бедным родителям и сестрам, в том числе".Чего же она боялась? Жизнь в уездном городке была сера и уныла, но это была родная привычная жизнь. Каждая выбоина в мостовой был мила, каждая бакалейная лавка знакома, каждая ступенька в церкви вытоптана сто раз, и перила на мостике через речку были деревянны и будто бы всегда теплы от ее руки. Страшно было уезжать в громадный каменно-чугунный Петербург.
Но сильней всего она боялась мужчину. Особенно – гусара. В гимназии, где она училась и жила вместе с воспитанницами в пансионе, только и было среди девиц разговоров, что о гусарах. Никому из русской кавалерии, ни уланам, ни кавалергардам, не повезло так, как гусарам – стать монстрами пугливо-страстных девичьих фантазий. Гусары казались ненасытными половыми чудовищами, в их лосинах пряталось нечто ужасное, беспощадное, пронзающее-разрывающее, похожее на слоновий хобот или даже бивень.***На деле всё оказалось совсем не страшно. То есть на самом деле еще хуже. Влюбленный Миша Бельяминов сумел сладить только в третью ночь. Было щекотно, мокро и обидно. Зато старый князь отвел молодым пол-этажа в семейном особняке – целую квартиру. Они завели еженедельные приемы, стали ходить в театры. С радостного разрешения щедрого Миши она стала "делать добро", то есть посылать деньги родителям и сестрам. Миша обожал ее и даже не подозревал, сколь он забавен в своих попытках насытить ее любовью.Она познакомилась с подполковником Томилиным, начальником своего мужа. Томилин снимал квартиру недалеко, на Казанской. Через Мойку по Красному Мосту и еще пять минут – и вот она взлетает на четвертый этаж, звонится в дверь, открывает Томилин в шлафроке – ах, бедные гусары, либо мундир, либо халат! – открывает, шутливо-строго хмурит брови и спрашивает:- Que voulez-vous, mademoiselle?А она, нарочно топоча каблучками, отвечает:- Je veux jouer au cheval!Топоча каблучками как копытами, она предлагает ему поиграть в лошадок! Он берет ее за ленты шляпы, как под уздцы, тащит в комнату, нагибает ее к дивану, задирает на ней платье, а она уже совсем голенькая – лошадки же не носят панталончиков… Она любила его лошадиной веселой любовью, но и Мишу, мужа своего, князя Бельяминова, любила тоже – с брезгливой благодарностью.***Ранним летом четырнадцатого Маше было едва девятнадцать. Она поехала с мужем в Баден, и знала, что муж уедет в Россию через месяц, а она останется еще отдохнуть на водах, и в июле туда прибудет Томилин. Но увы. Миша уехал, и тут Государь объявил мобилизацию. Муж и любовник словно бы забыли о ней. Они оба погибли 17 августа у реки Збруч, под Городком, в первой большой кавалерийской рубке великой войны, но Маша об этом так и не узнала. Германия скоро начала репатриацию русских, а Маша как раз увлеклась неким молодым поэтом из круга Стефана Георге; он погиб на Сомме; в Россию она так и не вернулась. Еще через четыре с половиною года она, бывшая докторова дочка Маша Волчанская, бывшая молодая княгиня Бельяминова, а ныне работница швейной фабрики "Майер и Шульте" в крохотном городке, через службу Красного Креста разузнала все-таки, что ее сиятельные свекор и свекровь расстреляны, и скромный папа-доктор – тоже. Мама и одна из сестер остались живы. Она написала им, не надеясь, что ее письмо дойдет. Однако в те странные годы почта работала, как прежде. Они ответили слезной просьбой забрать их к себе. Забрать – но куда? Она жила в комнате вдвоем с такой же швеей. Умывальник был в коридоре. Клозет – этажом ниже. Мужа у нее не было. Она попыталась объяснить это в своем письме. Ответа не получила.**Осенью двадцать третьего ей было уже двадцать восемь.Однажды субботним вечером она увидела на бульваре мужчину, который читал русскую газету, напечатанную по старинке, с "ятями" и "ерами". Подсела к нему на скамейку. Разговорились. Он оказался философ, недавно высланный из России.- А вы кто? – спросил он.- Буквально никто, - сказала Маша. – Просто никто. Ничтожество. Je suis littéralement nullité.- Не говорите по-французски! – шикнул философ. – Да еще так громко! Здесь ненавидят Францию, вы что, не знаете?- Знаю. Но увидела русского и заговорила по-французски. Забавно, правда? Ja, ich bin buchstäblich Null, nichts, niemand! Слишком философски… Как там в России? Что пишут?- Ужасно, - сказал он. – Большевики меня изгнали, я должен был бы горевать, но я счастлив, что вырвался. - А я скучаю, - сказала Маша.- О чем? Вот, почитайте! – он сунул ей газету чуть ли не под нос. – Расстрелы, реквизиции и голод. А будет еще хуже.- Не знаю, - она отвела его руку. – Здесь не сытнее. А я люблю Россию. Вспоминаю, как жила в маленьком городке, где главное событие – скорый поезд, который без остановки проходил через нашу станцию. Смешно, глупо? Но все равно люблю.- Кому некого любить, тот любит родину! – вдруг обозлился он. – Особенно же Россию.- А вы кого любите? – спросила Маша.- Себя, разумеется. Но вы мне тоже нравитесь. Пойдемте ко мне.***Утром он, встав с постели, вдруг деловито спросил – они уже перешли на "ты":- Сколько я тебе должен?- За что?- Как это за что? – он удивленно обернулся к ней. – За… за всё за это.- Я не знаю здешних цен, - усмехнулась она. Хотела добавить "на проституток", но промолчала.- Тогда пускай это будет бесплатно, - засмеялся он в ответ. – Пускай это будет взаимопомощь соотечественников на чужбине! – и засмеялся еще громче.Деньги Маша у него все-таки взяла, купюры с безумными нулями. В станционном буфете она купила на все эти миллионы бутерброд с паштетом и бутылку пива. Вышла наружу.Услышала шум и свист. Приближался поезд. Станция была маленькая. Скорые на таких не останавливаются. Человек пять зевак стояли на платформе. Начальник станции три раза позвонил в колокол, привинченный к стене. Жандарм в мундире с галунами стал навытяжку и отдал честь.Рядом с жандармом стояла девочка лет пятнадцати, с нежным румянцем и крутыми локонами. Поезд ехал мимо, чуть замедлив ход, а она, едва не встав на цыпочки, сияющими глазами смотрела в окна. Вот она помахала кому-то рукой. Маша мельком увидела, что это был молодой офицер. Кажется, он ответил улыбкой. Девочка покраснела и счастливо засмеялась.Маша отвернулась от нее и пошла вдоль платформы.Платформа кончилась, Маша легко спрыгнула наземь.
***- Guck mal, Fritz! – крикнул путевой обходчик своему товарищу.- Mein Gott! – заохал тот, глядя на Машу, лежащую навзничь головой вниз на обкошенном склоне насыпи. Взглянул в ее открытые глаза. Вздохнул: - Schön und jung… https://clear-text.livejournal.com/523259.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
"РАССКАЗ ЧЕХОВА"
У меня идет встреча с читателями – в одном очень приятном месте, вроде Дома Ученых на Пречистенке. Анфилады просторных комнат, с креслами и диванами, круглыми старинными столиками. Золоченые вазы по углам. Фигурный паркет. Тяжелые атласные гардины.Я стою, держа в руке микрофон, посредине одной из таких комнат. Вокруг на стульях и креслах сидят человек тридцать, не более. Как часто бывает на таких встречах, меня спрашивают – что такое "хороший рассказ", какая у него должна быть композиция, язык, стиль и все такое. Я говорю:- Давайте я вам лучше прочитаю, то есть, вернее, перескажу один рассказ Чехова. У меня с собой книжки Чехова нет, но я знаю этот рассказ почти наизусть. Я вам его сейчас изложу с небольшими сокращениями. Хорошо?- Хорошо, хорошо! – все кивают.Я начинаю:***"В город N, не самый большой из русских губернских городов, на должность земского врача приехал недавний выпускник Московского университета Сергей Сергеевич Пигарев. В городе давно уже была своя компания врачей, которые практиковали здесь с незапамятных, казалось, времен. Вальяжные седые господа, улыбчивые и добродушные, они умели деликатно щупать пульс и давать нюхательные соли дамам и девицам. При мигрени они велели тереть виски венгерским уксусом, при сердечном недомогании – прописывали лавровишневые капли, а при желудочном – капли Боткина; подавали надежду на кризис и скорое выздоровление. Они солидно принимали в прихожей конверт с гонораром – но все это в домах благородных или купеческих. Простых же обывателей, а тем паче крестьян, от всех болезней лечили содой, касторкой и в самом крайнем случае – кровососными банками.Худой, нервный, еще не позабывший университетского курса, молодой доктор Пигарев не пришелся к этому двору. Когда его приглашали на консилиумы, он часто спорил и не соглашался с мнениями авторитетных коллег. Он всегда подозревал более тяжелую болезнь и предлагал более серьезное лечение – в отличие от остальных, которые были несгибаемыми оптимистами. Они посмеивались над ним и за глаза называли его "наш гипердиагност", прибавляя, впрочем, что это – свойство молодых и неопытных врачей. Нечего и говорить, что практики у него не было почти никакой, кроме земского места, которое приносило совсем немного денег. N-ское общество сторонилось его, он жил одиноко, снимая маленькую квартирку с пансионом в доме вдовы полковника Дашкевича на Старо-Московской улице, но – за бывшими городскими воротами, то есть почти на окраине.Однако был один хороший дом, где его принимали. Это была богатая семья Шаховых. Отец – помещик и фабрикант фаянсовой посуды; мать – урожденная княжна Гундорова, две бездетные образованные тетки, сестры отца – одна музыкантша, другая переводила французские романы и печатала их в столице, у Вольфа. Центром всего дома была любимая дочь и племянница Елизавета, девица двадцати пяти лет, то есть старше доктора Пигарева на год. Он удачно вылечил ее от затяжного кашля, и с тех пор Шаховы полюбили его, хотя именитые N-ские врачи хмыкали и пожимали плечами. Сергей Сергеевич любил бывать у Шаховых, сидеть за длинным столом под низкой люстрой, болтать с тетками Анной Петровной и Ангелиной Петровной о последнем романе Мопассана, принимать из рук лакея блюдечко с мороженым, глядеть на профиль Лизы и мечтать, что это его дом, его семья, его красивая жена. Лиза, пока не начинался ужин, обыкновенно сидела не за столом, а в стороне, у окна, напротив своего мольберта. Она рисовала и писала красками, и даже в свое время брала уроки у какого-то известного художника.***- Елизавета Васильевна… - начал однажды доктор Пигарев, когда они прохладным летним вечером вдруг оказались вдвоем на просторном крыльце, ведущем в сад.Она сидела на плетеном диване, он вышел из дома с папироской и присел рядом. Она закашлялась. Он встал, шагнул в сад, затоптал папиросу в землю, вернулся.- Как вы добры и внимательны, доктор, - сказала Елизавета. – Я все еще немного кашляю от табачного дыма.- Простите, - сказал Сергей Сергеич.- О, это вы меня простите! – она ласково улыбнулась. - Я измучила весь дом своим кашлем. Тетя Ангелина из-за меня перестала курить. Но я выздоровею, правда? С вашей помощью, вы ведь обещали? И тогда все в доме смогут курить, как курили раньше!- Непременно! Вы, собственно говоря, уже здоровы. Так, небольшое раздражение в гортани… Елизавета Васильевна! Я вам хотел сказать одну важную вещь…- Сергей Сергеевич, - улыбка ушла с ее лица. – Я знаю, что вы хотите сказать. Я очень, очень, очень ценю вас и ваше внимание. Я даже… - она вдруг покраснела и стала ломать свои длинные красивые пальцы. – Я даже, наверное, люблю вас… как друга… как прекрасного человека… и в других обстоятельствах я была бы счастлива принять ваше предложение… Мой отец вас просто обожает. Мама и тетки от вас без ума. Но поймите меня."Ишь, - вдруг раздраженно подумал Пигарев. – Я ей пока еще ни одного слова не сказал, а она уже отказывает!"- Я не создана для семейного счастья. Я не жена, не хозяйка, не мать. Я художница. Это не просто мои фантазии. Я работаю над собою, я сижу за мольбертом по пять часов в день. Меня поддержал господин Поленов, он видит во мне способности.- Разве одно мешает другому? – возразил Сергей Сергеич.- Мне двадцать пять лет, - серьезно сказала Лиза. – Ежели бы я чувствовала в себе женское призвание, я бы вышла замуж семь лет назад, у меня уже было бы трое детей… Ах, Сергей Сергеевич, не горюйте, милый! – она откинула голову, посмотрела него как будто бы издали. – О! Я вижу, как вы нахмурились, как напряглись ваши брови и веки, как горит ваш взор, как ходят желваки на ваших скулах! С вас можно писать молодого римского христианина, который стоит перед каким-нибудь консулом или прокуратором в ожидании приговора! Какое сильное, благородное лицо… - она перевела дыхание и улыбнулась. –Простите, мой милый, мой дорогой друг. Вы меня прощаете?Она заглянула ему в глаза и по-дружески крепко сжала его запястье.- Я не в силах на вас сердиться, - сказал он и поцеловал ей руку, хотя его сердце было стиснуто гневом и унижением.- Правда?- Клянусь, - он склонил голову.- Тогда приходите в среду на вокзал, я уезжаю в Москву. Проводите меня!***Но в среду его позвали на консилиум. Пожилая купчиха мучилась нарывной опухолью на левой ноге, ближе к лодыжке. Коллеги опасались лихорадки и заражения крови, хотели оперировать, прорезать фистулу и выпустить гной, кто-то советовал ехать в ближайший университетский город, в клинику, а то и в Петербург, в Медико-хирургическую академию. Доктор Пигарев, напротив, был настроен весьма бодро – против своего всегдашнего обыкновения. Приободрив больную, он взял стакан воды, развел в нем унцию соли, намочил в растворе тряпичную повязку и велел держать ее на больном месте, не давая повязке высохнуть. Через шесть часов стал выходить гной, а еще через неделю от опухоли не было и следа.***Сергея Сергеича будто бы подменили. Он стал весел и обворожительно вежлив. Входил в комнату больного, бодро потирая руки, деловито раскрывал свой саквояж, внимательно выслушивал, долго и ласково убеждал, что ничего опасного нет, сулил скорое выздоровление, лечил солевыми повязками, китайскими мазями, индийскими пряностями, прохладными купаниями и обтираниями, воздушными ванными и немецкой гимнастикой. Иногда случались и неприятности, и даже смерти, но он ловко умел списать их на прежнее неправильное лечение, на ошибки столичных светил, или же после вскрытия сообщал, что у больного был рак или внезапный разрыв аневризмы, и медицина была тут бессильна.Он стал знаменит. Его наперерыв зазывали к себе городские обыватели – в особенности купцы, разбогатевшие мещане, евреи-лавочники – но и дворяне-помещики, проводившие в городе зиму, частенько приглашали его. По старой памяти бывал он и у Шаховых, лечил теток Анну и Ангелину, и старика Василия Петровича, и его жену, урожденную княжну Гундорову. Его частенько приглашали остаться поужинать. Он оставался, если не было дальнейших визитов. Пили хорошее французское вино, ели утку. Все тот же лакей так же раздавал блюдечки с мороженым. В углу гостиной стоял, завешенный шелковым платком, мольберт Лизы. Когда Пигарев проходил мимо, он улавливал слабый запах масляной краски. О Лизе разговор не заходил, хотя ему казалось, что от него ждут хоть какого-то вопроса. Но он молчал.За четыре года успешной практики доктор Пигарев сильно разбогател. Съехал от полковницы Дашкевич, снял себе дом на Большой Дворянской, угол Ильинского переулка. Оборудовал там приемную. Нанял фельдшера. Но место земского врача все-таки не бросал. "Не ради денег, - объяснял он в клубе, - но ради святого принципа врачебной службы!" - и поднимал палец, на котором сидел перстень с сердоликовой печаткой.***Весной ему прислали приглашение от Шаховых на пасхальный обед. Он надел фрак и белый галстук и совсем было собрался ехать, но вдруг прибежал посыльный от Штерна, там захворал ребенок, и он взял саквояж и поехал сначала к больному – "Долг! Врачебный долг прежде всего!" - громко сказал доктор сам себе и полюбовался на свое отражение в зеркале. Слава богу, с ребенком Штерна ничего страшного не было – мальчишка просто-напросто объелся куличами в разговение.Доктор Пигарев приехал к Шаховым, не ожидая от этого визита ничего особенного, потому что уже забыл про Лизу. Но как только он вошел в прихожую, по сияющему лицу старика Шахова он понял, что сейчас будет сюрприз, и он уже знал, какой. Но не мог предположить, приятный или неприятный.Лиза, красивая, стройная, сильно похудевшая, шагнула ему навстречу, встав с дивана и простерев к нему обе руки, словно бы желая обнять его. Он смутился, но тут же вспомнил: пасха!- Христос воскресе, Сергей Сергеевич! – и Лиза трижды поцеловала его в губы- Воистину, Елизавета Васильевна! – он слегка обнял ее за плечи.***- Конечно, это были фантазии, - говорила она, когда они уже после обеда сидели в малой гостиной на диване. – Я не художница. Я просто женщина, уже немолодая, мне почти тридцать лет… - она закурила длинную папироску, закашлялась.- Гортань раздражена, - сказал Пигарев. – Не курите. Я вот полтора года как бросил, и вам советую.- Пустое, - сказала она, пуская дым в потолок. – Как вы, что вы? Не молчите!- Помаленьку, - сказал он. – Служим ближнему своему. Исцеляем страждущих. Иногда получается. Чаще – продлеваем страдания. Зачем? Вот вы знаете, зачем мы это делаем? – вдруг с искренней тоской произнес он. – Я, например, не знаю. Ужасно.- Какой вы мрачный сегодня, - улыбнулась она, заглядывая ему в глаза и дружески прикасаясь к его руке. Почти как тогда, четыре года назад на плетеной скамье, но совсем с другим выражением – просящим и даже жалким.Тяжелый, четырехлетней выдержки гнев снова застучал в висках доктора. Он не мог ей простить тогдашнего отказа. В голове теснились оскорбительные слова. "Прогуляла четыре года в Москве, художница… господин Поленов ее поддержал… ничего не сумела, разбила все корыта, и вот прибежала ко мне". Ему казалось, что он прямо воочию видит ее в объятиях московских бонвиванов. Он даже глаза прикрыл и помотал головой, чтобы отогнать это гадкое наваждение.- Что с вами? – спросила она.- Так, голова болит немного. Ничего. А вот вы бледны. Дайте руку.Он взял ее за запястье, нащупал пульс. Долго считал удары, глядя на стрелку карманных часов. Нахмурился. Встал, прошел в прихожую, вернулся с саквояжем. Достал стетоскоп и холодно сказал:- Расстегните платье на груди.- Вы меня вылечите? – спросила она.- Помолчите. Не мешайте слушать. Теперь повернитесь спиной.- Вы меня вылечите, Сергей Сергеевич? – повторила она.- Застегнитесь. Вам нужно срочно ехать в Москву, в университетскую клинику. Я дам вам письмо к доктору Закржевскому, своем учителю.- Прямо завтра? - растерялась она.- Лучше бы сегодня, - сказал он. – Жаль, пасха.- Христос воскресе, - заплакала она, обняла его и снова поцеловала.- Воистину, воистину, - забормотал он, быстро целуя ее в щеку. – Застегнитесь, а то сюда войдут и подумают невесть что. Застегнитесь же!"***Я продолжаю пересказывать эту грустную историю, и вдруг вижу, что какая-то дама, встав с кресла и отойдя к двери, говорит по мобильному. Но при этом не выходит из комнаты, одновременно слушая и меня, и своего телефонного собеседника.
Я прерываю рассказ и чуть ли не кричу:- Здесь много места! Здесь полно других комнат, залов, коридоров и чего хотите! Идите туда и разговаривайте! Зачем именно здесь? Почему именно тут?- Простите, простите, простите, - шепчут люди. - У нее дочь в больнице, это ей дочь из больницы звонит.- Всё, всё, Лиза, всё, – поспешно говорит дама в телефон. – Не могу разговаривать, я на лекции, я перезвоню…- Простите и вы меня, - говорю я этой даме. – Ну-с, продолжаем. Продолжаем?- Да, да, продолжаем, конечно, пожалуйста, - снова шепчут слушатели.- Итак…
***"Доктор Пигарев больше не заходил к Шаховым, и не знал, что там дальше было с Елизаветой Васильевной. Хотел написать письмо профессору Закржевскому в университетскую клинику, да как-то не собрался. Тем более что Василий Петрович Шахов умер, а тетки Анна и Ангелина вместе с урожденной княжной Гундоровой уехали куда-то, не попрощавшись с ним.Однажды, уже через много лет, доктор Пигарев посетил недальнюю деревню. Староста сказал, что у старухи Каликиной невестка хворает.
Была зима. Лавка, на которой лежала больная, была около двери. Семья Каликиных была большая. Молодухи шастали туда-сюда, из двери дуло. Больная невестка, исхудавшая и жаркая, с блестящими глазами и свалявшимися волосами, дрожала под коротким драным тулупом.- Звать-то тебя как? – спросил доктор.- Лизавета, - проговорила та прыгающими от озноба губами и посмотрела на доктора жалко и бессмысленно, как овца на мясника.- Ну что, Лизавета? - сказал доктор. – Помираешь, поди? Это ты зря, помирать-то тебе рано! Ты еще девка хоть куда. Сейчас тебя в тепло переложат, к печке ближе. Молочка дадут горяченького, а там глядишь, к весне и оклемаешься!Потрепал ее по голове и вышел на крыльцо. Нагнулся, захватил в пятерню снега, протер себе руки. Старуха Каликина вышла следом.- Это что ж такое? - вздохнула она. – Выходит, до весны ее кормить? А то как по весне помрет? Что ж тогда? Вот ведь наказание.- Не гневи Бога, мать, - сказал доктор. – Ей жить три дня осталось. Ты ее все же в тепло положи, окажи милосердие. Пусть последний разок погреется. И молочка дай. В последний-то разок. А завтра батюшку зови. А послезавтра плотника…Старуха шагнула назад в сени, вытащила малое лукошко с пятью яичками и куском сала:- Вашему благородию…- Не надо, мать, - сказал доктор. – Это на поминки сбереги. Ну, прощай.- Точно помрет? – усомнилась старуха Каликина.- Как Бог свят, - успокоил ее доктор.
Старуха схватила его руку и поцеловала.
Доктор отдернул руку, неизвестно зачем перекрестил старуху и пошагал по дороге, где невдалеке его ждали сани".***Слушатели негромко аплодируют, и кто-то спрашивает:- А как этот рассказ называется?- То есть?- Ну вот вы нам пересказали рассказ Чехова. А как он называется, чтобы целиком прочитать? В книге?- Не помню… - отвечаю я.Я правда не помню. Может быть, у Чехова на самом деле не было такого рассказа. Даже скорее всего. Конечно, не было! Да и на Чехова не очень похоже. Мне становится неловко. Я быстро запихиваю свои бумаги в портфель, прощаюсь, спускаюсь в гардероб.
Выхожу на улицу. Зима, снег. Невдалеке стоит такси, мигая желтыми лампочками. Да, конечно, это я его вызвал.Мне вдруг кажется, что я и есть этот доктор. https://clear-text.livejournal.com/522922.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
ТЕПЕРЬ УЖЕ НЕВАЖНОЕвгений Сергеевич вдруг узнал, что о нем прошел слух как о порядочном человеке. Хотя на самом деле он был, конечно, сволочью. Но не каким-то особым подлецом и гадом, чтоб людей жрал заживо и без соли. Нет, конечно. Он был обыкновенной руководящей сволочью среднего звена, которые встречаются и в администрациях разного рода, и в бизнесе, и в искусстве, и, конечно, в науке – где он и подвизался. Несколько сломанных научных судеб, десятки зарубленных проектов, сотни шлагбаумов на пути молодых карьер, а уж срезанных зарплат и заваленных диссертаций – вообще без счету. Евгений Сергеевич всё это о себе прекрасно знал, и тем забавнее было ему услышать от своей секретарши Марго Степановны, что вот, дескать, какая-то полуиностранная дама – русская, но живет на Западе – в каком-то бурном споре назвала его не только блестящим специалистом, но и глубоко порядочным, благородным человеком. Настоящим рыцарем.- Кто это, Маргоша? – спросил он, поморщившись.- Смешная фамилия, - ответила та. – Что-то про уши. Забыла.Марго Степановне было уже шестьдесят два года, но Евгений Сергеевич не гнал ее на пенсию, потому что она знала всё-всё-всё. И всех-всех-всех.- Алоиз подкрался незаметно… – хмыкнул он. – Ничего! У меня та же петрушка. Полминуты не мог вспомнить, как отчество у Павлодарского.- Перестань! – она взмахнула рукой. – Сейчас. Что-то такое… То ли Лопоухова, то ли Вислоухина.- Хе! И на лице вселенская скорбь, как у бассета, который конфету клянчит? И ноги такие же?- Какие? – рассеянно спросила Марго Степановна, не отрывая глаз от компьютера и продолжая щелкать мышью.- Как у бассета, - объяснил он.- Нет! – сказала она, подняв на него глаза в тонких очках на толстом носу. – Совсем нет. Очень даже из себя ой.- Угу, - кивнул Евгений Сергеевич, прошел в свой кабинет, сел за стол, открыл почту, и вдруг вспомнил.***Он вспомнил, как лет десять или чуть больше назад он, недавно назначенный главным редактором главного профильного журнала, выходил после конференции на теплую и нарядную июньскую улицу. Выходил из гостиницы – организаторы сняли конференц-зал аж в "Мариотте" на Тверской.Уже на крыльце, в маленьком портике, мощеном рубленой гранитной плиткой, к нему вдруг подошла незнакомая молодая женщина. Не просто подошла, а заступила ему дорогу.- Здравствуйте, Евгений Сергеевич! – то ли очень вежливо, то ли наоборот, слишком просто сказала она.Он не смог сразу понять, что это – робость или напор. Поэтому буркнул:- Добрый день. Чем могу?- Я вас поздравляю, вы ведь теперь наш главный редактор! – сказала она, улыбаясь крупным чуть подкрашенным ртом, полным белых матово блестящих зубов. – А я когда-то ходила к вам на лекции. И на семинаре вы мне пятерку поставили.- Очень приятно. Простите, позабыл. С кем имею честь?- Лена Востроухова. Я теперь соискательница у Анциферова. - Остроухова? – переспросил Евгений Сергеевич.- Во! – сказала она. – Во!строухова. "Держи ухо востро!".- Серьезное начало! – совершенно серьезно сказал он, внутренне усмехнулся и быстро оглядел ее с головы до ног.Она была очень хороша. Большеглазая, с красивым носом, высокими бровями. Крупная, коротко стриженая. Волосы черные-черные – наверное, крашеная. Потому что совсем белотелая – был теплый июнь, и она была в недлинном темно-фиолетовом платье без рукавов, но в непременных колготках и лаковых туфлях. Размер, наверное, тридцать девятый, но ведь и рост метр семьдесят пять, самое маленькое. Ноги были сильные, стройные, круглые и тоже матово блестящие, прямо как зубы. Евгений Сергеевич внутренне поежился: какая ловкая. Одета безупречно формально, но выглядит до неприличия соблазнительно.- Я хотела с вами поговорить, - сказала она.- Я вас слушаю, - вздохнул он.- Вы к метро?- Я к метро.Она рассказала, что занимается Швецией. Конкретно – политическими партиями. Пересказала свою диссертацию. Видно было, что интересуется, и вообще неглупая и, наверное, прилежная. Говорит складно. Наверное, и пишет неплохо. Тем временем дошли до Пушкинской.- Ну, успехов, - сказал он.Они остановились у самой лестницы, которая вела вниз. - Евгений Сергеевич, - сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Возьмите меня в соавторы. Пожалуйста! Я хорошо работаю. Правда. Вы не пожалеете!И она чуть шевельнула пальцем, как будто желая прикоснуться к пуговице его пиджака, но тут же отдернула руку, сжала кулак и опустила взгляд.***Вот тут он все понял.Он понял, что это Анциферов копает. В прошлом году Евгений Сергеевич зарубил членкорство Грибоварову, над которым Анциферов уже пять лет держит руки домиком. И вот теперь такая изощренная месть. Вернее, месть простая и эффективная. "Мы не будем интриговать, чтоб тебя уволили, не будем рубить твоих аспирантов-докторантов, это мелко и глупо! – Евгений Сергеевич словно бы залез в голову Анциферова и слышал его мысли. – Ты трахнешь мою соискательницу за публикацию статьи в своем журнале. Даже не трахнешь, а просто полезешь обнимать-целовать. Этого хватит. А мы тебя выполощем в дерьме на всю страну, и на зарубеж тоже. Смотри, какая девочка! Ну, вперед! Пиль!"- Хорошо, - сказал Евгений Сергеевич. – Давайте отбросим всю странность ситуации и рассмотрим дело по существу. Вы специалист по шведской политике, а я – по итальянской, испанской и отчасти греческой. По средиземноморской. Так? Так. Вы по своим интересам, можно сказать, северянка, а я – южанин. "О, Север есть Север, а Юг есть Юг, и вместе им не сойтись". Вот такой, извините, Киплинг.- Но вы же вели семинары по общим проблемам политологии! – она не отставала.- Нет, нет, нет, – он оперся рукой о парапет подземного перехода. – Что я могу об этом написать?- Я уже всё написала, - сказала она.- Господи! – он отнял руку от полированного гранита, отряхнул ладонь. Получилось демонстративно брезгливо. – Вы что? Чтоб я подписал чужую работу? И напечатал ее в своем журнале? Вам что, к защите срочно нужна публикация?Она молча кивнула.- Хорошо, – сказал он. – Покажите мне вашу статью. Я подумаю. Пришлите на мой мейл, - и протянул ей визитку.- Я лучше ее привезу в бумаге, - сказала она, глядя ему в глаза. – Домой. Можно?- Отчего ж нельзя? – сказал он.***Ему было даже весело.За минуту до ее прихода он приспособил свой айфон на книжной полке и включил видеозапись.Она была одета все в том же убийственном стиле: так строго, что ни к чему не придерешься, но любой мужик с ума бы сошел.Евгений Сергеевич поставил на журнальный столик кофе и конфеты.Она протянула ему распечатанную статью.- Я прямо сразу прочитаю, - сказал он.Она сидела на стуле и чинно пила кофе маленькими глоточками. От конфет отказалась. У нее был потрясающе красивый рот. Шея, впрочем, тоже. Руки вообще обалдеть; ах эти бы руки да сплелись у меня за спиною…- Ну, что ж! – сказал Евгений Сергеевич, переворачивая последнюю, двенадцатую страницу. – Что тут скажешь… Если не трудно, подайте мне ручку, вон, видите, на столе.Она встала, прошла к столу. Он полюбовался ее фигурой сзади. Взял у нее авторучку, написал на первой странице: "Алла Николаевна! В ред.подг.! Для № 4". Поставил дату и расписался.- Держите, - сказал он. – Берем. Но выйдет не раньше октября. Отвезите в редакцию, отдайте Артемьевой Алле. Кофе допили? Нет? Давайте, доглатывайте. Конфетку на дорожку, а? У меня еще масса дел, простите, я бы с удовольствием с вами побеседовал, но увы.Он встал со стула.- Спасибо, – она протянула ему руку.- "Ковид, ковид, всё пред тобой трепещет!" - продекламировал он. – Мы еще долго все будем жутко нерукопожатные. Спасибо, говорите? Да не за что. Вам спасибо! Нам нужны хорошие статьи. Мы рады новому автору. Успехов!Он покосился в айфон, который стоял ну прямо напоказ на полке.
Кажется, она ничего не заметила.Он сохранил видео на Яндекс-диске и представил себе рожу Анциферова. Хотел ему послать ссылочку, но решил погодить.В октябре, когда вышел журнал, Лена Востроухова позвонила и сказала, что хочет прийти и поблагодарить его.- Букет принесете? – фыркнул он. – Или коньяк? Не валяйте дурака.Потом она пригласила его на защиту.Он, разумеется, не пришел.***- Вот ведь дура! – засмеялся Евгений Сергеевич, сидя за столом в своем кабинете.Захотел позвонить Анциферову, сказать: "Давай вместе посмеемся!" но вспомнил, что тот умер два года назад. Да если был бы жив, то не вспомнил бы, наверное. А Грибоваров так и не прошел в членкоры, и это, по большому счету, правильно.***
Еще через год он встретил ее в Швеции, в Упсале. Опять на конференции.- О! – сказал он. – "Ухо востро!" Госпожа Востроухова, если я не ошибаюсь?- Востроухова-Линдеман, - сказала она.- Вышли замуж в Швецию?- Как видите, Евгений Сергеевич.- Ну и как жизнь? – они присели за столик; разговор шел на кофе-брейке.- Нормально, - сказала она. – Муж программист. Двое детей. Я доцент на кафедре политической теории.- Прекрасно, - Евгений Сергеевич прижал руку к сердцу. – Как я за вас рад! Мне тогда так понравилась ваша статья!- Правда? – обрадовалась она.- Не совсем, – вдруг усмехнулся он. – Находясь за границей, позволю себе быть честным. Статья неплохая, публикабельная, но я взял ее не поэтому. Вы же знаете, почему. - Почему? – спросила она.- Потому что эта вражина Анциферов решил через вас меня спровоцировать. На харассмент, или как это. Чтоб потом меня вывалять в дерьме перед всем миром. Впрочем, Анциферов, царствие небесное, имел право мне мстить. Я ему в свое время сильно жизнь попортил. Но вы, такая умная и красивая… Зачем вы на это согласились?- Я думала, что вы благородный рыцарь, – сказала она после некоторой паузы. – А вы оказались какой-то странный
параноик. Господи, как печально. Но теперь уже неважно. Я все равно вас не разлюблю, вы не думайте.- Что? – воскликнул Евгений Сергеевич и вскочил со стула, опрокинув картонный стаканчик кофе со сливками; все полилось по столу прямо на нее; она отодвинула свои прекрасные ноги, и бежевая струйка потекла на пол.- Да так, ничего, – сказала Лена Востроухова-Линдеман, подняв на него свои черные глаза и показывая матово-белые зубы. – Знайте же, мой дорогой, что я полюбила вас еще на третьем курсе, и люблю до сих пор.- Какая же ты дура! – закричал он.Закричал так громко, что проходивший мимо уборщик-пакистанец вздрогнул и обернулся, увидел пролитый кофе, подбежал к ним и стал вытирать лужу экологической веревочной шваброй. https://clear-text.livejournal.com/522549.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
КЛАССИКА ЖАНРАУ Кости Балашова ни с того, ни с сего вспухла рука. Правая, между кистью и локтем. Какой-то шарик появился, вдруг и непонятно почему. Красный и болит. Вечером не было, а утром – на тебе! Костя перепугался и тут же поехал в соседнюю больницу: оказалось, это была клиника мединститута. Ну, тем лучше. Было лето, было пусто, он заплатил две тысячи в кассу, долго шел по пустому чистому коридору, поскальзываясь на мокром после уборки линолеуме, и искал кабинет номер 307.Нашел. Там сидел доцент такой-то, Костя сразу забыл фамилию.- Ну и что? – сказал доцент, помяв пальцами Костину болячку. – Дел на пять минут. Чикнем и вылущим гной.- Когда? – Костя еще сильнее испугался.- Да сейчас, чего тянуть. Маша, подготовьте больному руку, - сказал он куда-то за ширму и снова повернулся к Косте. – Пять тысяч. Вы консультацию уже оплатили? Тогда три тысячи в кассу, - и вышел в смежную комнату.А из-за ширмы появилась Маша.
Нет, она не была как-то особенно красива, стройна, обаятельна. Или нахмурена и сурова, или решительна и деловита, или какие там еще качества могут вот так сразу околдовать сравнительно молодого мужчину – Косте было сорок четыре, а ей около тридцати, наверное. Ну и конечно, вряд ли на него сильно подействовал белый халат и шапочка – он не был любителем всяких ролевых фетишей, девушек в военной форме, строгих учительниц или картиночных секретарш. И медсестер в том числе.У этой Маши были чуть широковатые скулы, ореховые глаза, и губы как будто замшевые. А главное, она каждым движением и взглядом излучала заботу, умелую доброту и спокойную силу. Костя вдруг сильно почувствовал что-то – даже не понял, что именно. Но это странное чувство вдруг стало понятным и уютным, превратившись в полное, чуточку расслабленное доверие к ней. Он шепотом спросил, пока она протирала ему руку спиртом и щелкала ногтем по ампуле с обезболивающим:- Маша, а можно обойтись вообще без резьбы?- Консервативно? – спросила она.Костя понял, что она в виду имеет, и сказал:- Именно, именно.- Можно, - шепнула она. – Я вас научу, какую мазь накладывать. Две мази. Только тут надо строго раз в четыре часа перевязываться. Есть кому перевязывать? Костя промолчал.- Сами-то сумеете? – поняла она. – Левой-то рукой? - Конечно!.. А доктор как? Не обидится? – Костя кивнул на дверь, где скрылся доцент такой-то. – Небось, уже ножи точит! – засмеялся он.- Скажу, что у вас денег нет, вы застеснялись и убежали, - улыбнулась в ответ Маша. Она выдала ему два тюбика с мазями, неполных, уже подвернутых сзади. Объяснила – сначала одну, через четыре часа другую, на марлевую салфетку и бинтом сверху, и вот так, пока не пройдет.***
Через три дня полегчало, а на четвертый день у Кости кончилась мазь. Одна из двух. Сходил в одну аптеку, в другую, в третью – нет в продаже. Приехал в ту же больницу. Вместо доцента такого-то принимала врач такая-то, но Маша была на месте, слава богу. А вот этой мази у нее не было, увы. Что ж делать-то?- Оставьте телефон, - сказала Маша.Она позвонила тем же вечером. Спросила адрес, сказала, что завезет – тут недалеко, а ей по дороге. Костя вышел встречать ее к подъезду. Был поздний июнь. Занятия в университете, где преподавал Костя, уже закончились, поэтому он так свободно ездил днем по аптекам и больницам. Летний вечер, светлое небо, пока еще свежая городская листва. Маша подъехала на "Моте", то есть на маленькой дешевой машинке марки "Дэу-Матиц". Прямо из окна протянула тюбик.- Сколько это стоит? – спросил он.- Бросьте, – она махнула рукой.- Маша! – вдруг сказал Костя. – Мне так надоело левой рукой справляться, я ведь один живу. Машенька, перевяжите мне как следует, а? Я заплачу, сколько скажете.- Смешной вы, – сказала она, выходя из машины.***На кухне она протерла водкой его руку, пощупала болячку, сказала, что все уже почти прошло, и вообще незачем резать, когда можно компрессом. Ловко сложила подушечку из куска бинта, остальным бинтом умело – то есть плотно, но не туго – перевязала ему руку.- Как в кино, - вдруг сказал Костя.- Что как в кино?- Да всё, – улыбнулся он. – Лето, вечер, закатное солнце. Пустая квартира. В ней живет одинокий мужчина. К нему пришла женщина. Врач. Ну, ладно, медсестра.- Классика жанра! – засмеялась Маша.- Вот! – сказал Костя.- Что "вот"? – спросила она своими замшевыми губами.- Давайте не будем нарушать законы жанра, - сказал он и протянул к ней руку, погладил ее по плечу, притянул к себе. – Раз уж это классика жанра, вы же сами сказали, – и обнял ее, и сзади залез ей под свитер, огладил ее стройную гладкую спину, нащупал крючки лифчика.- Пойдем в комнату, – сказала она и вышла в коридор.Он подтолкнул ее налево, в гостиную с большим диваном.- В спальню стесняешься? – она стрельнула глазами на правую полуоткрытую дверь.- Кого мне стесняться? – он сильно обнял ее сзади, поцеловал шею, стиснул ее грудь. – Я один живу, сколько раз повторять. В душ надо?- Не надо. Я всегда на работе споласкиваюсь, перед выходом.***Она приезжала к нему полтора месяца. Очень часто, два или три раза в неделю, а однажды приехала в воскресенье, побыла недолго, ушла минут через сорок, и вдруг позвонила:- Всё! - сказала она. – Конец. Классика жанра. Я ребенка в машине оставила.- Что? – закричал Костя. Он страшно испугался, потому что читал много раз: ребенок в машине, лето, жара, задохнулся, кошмар… От ужаса он даже не среагировал на сам факт, что у нее есть ребенок. Она ни разу об этом не говорила. Он перевел дыхание и спросил:- Жив?- Да что с ней сделается, – сказала Маша. – Сейчас говорит: я, говорит, улицу запомнила, номер дома и подъезд. Я, говорит, все папе скажу. Я ее в кафе отвела, мороженого купила и сладкую пиццу с грушей. Сидит, лопает. Я в туалет вышла позвонить. Она все равно скажет. Все доложит. Жутко подлая! – и тут же добавила: – Нет, я ее люблю, конечно, она просто маленькая.- Сколько лет?- Шесть. Осенью в школу.- Что ж ты ее в машине оставила?- Ну покричи на меня! Поругай! – заплакала Маша. – С собой, что ли, брать было?- Перестань, – Костя пытался говорить спокойно. – Не плачь, пожалуйста. И не бойся. Что-нибудь придумаем.- Что придумаем? – нервно спросила Маша. – Куда мне деваться теперь?- Если что, твой муж начнет, как бы сказать, недовольство выражать… Ты мне сразу звони. Звони и приезжай! – и быстро нажал отбой.***"Классика жанра, - думал Костя. – Все кувырком".Два года назад он разошелся с женой, год назад развелся официально, оставив ей квартиру. Сейчас жил у своего товарища, который работал в Австрии. Добрый человек – пустил бесплатно. Даже составил договор "о безвозмездном пользовании квартирой", надо было только платить коммуналку и вытирать пыль. И вот этот-то товарищ познакомил его с Луизой Закс. Они уже год встречались. Полгода назад Костя сделал ей предложение. Партия более чем завидная. Женщина красивая, умная, устроенная. Международная чиновница: вице-директор ооновского фонда борьбы с засухой и опустыниванием, UNFADD. Сейчас как раз была в долгой командировке в Африке: Нигер, Мали, Чад. Подтянутая спортивная блондинка, сорок лет ноль-ноль копеек, одинокая мать – сын семнадцати лет учится в Штатах. Конечно, кто-то мог бы размышлять, подозревать и прикидывать обидные варианты – дескать, чего это ради неженатый сорокапятилетний приятель отдает тебе такое сокровище? Но в бескорыстии своего друга Костя не сомневался, поскольку друг, как говорится, "играл в другой лиге".Все было прекрасно: невеста-иностранка, и не какая-то финтифлюшка двадцати пяти лет, а серьезная, взрослая, ответственная женщина, с хорошей зарплатой. Продвинутая. Уже фактически без забот о ребенке. Квартира в Вене. А он сам – ученый, профессор, с книгами, с именем, с хорошей должностью в хорошем вузе. А в будущем, Луиза говорила, надо будет подумать о другой работе, в Европе. Исполнение всех желаний.И вот – на тебе.
Потому что Маша пропала на несколько дней, а потом позвонила и сказала, что всё. Дочь, конечно же, донесла. Муж скандалит, кулаками машет. Свекровь орет "вон из моего дома". Маша жила с мужем и его матерью в двухкомнатной квартире, которая принадлежит свекрови, а Машины родители – во Владимирской области, в каком-то полумертвом городке, в маленьком "частном" домишке, то есть вообще не вариант. Деваться некуда. Так что Костя, как благородный человек… Нет, Маша ни на что не намекала, но как-то так получалось. Уж больно много прекрасных лишних слов он ей наговорил, в эти июльские дни.***Но нет! Погодите! Все это просто смешно. Ах, бедная Маша! Ай-ай-ай! Ну сейчас разрыдаюсь, всё брошу и побегу жениться! Муж узнал про измену, свекровь из квартиры выгоняет? Увы-увы, жизнь – не сладкая пицца с грушей, не чупа, извини меня, чупс. За всё приходится платить. А можно и без этого, без размышлений, и тем более без объяснений. Сказать: "Извини, всё!" и короткие гудки. Или вообще ничего не говорить. Просто заблокировать номер. А если вдруг позвонит в дверь – сказать: "Ты что, не поняла? Всё". Но что-то мешало Косте поступить так, как он поступал в своей жизни много раз, не испытывая ни угрызений совести, ни запоздалых сожалений – эх, дескать, зря я тогда! Не мог он ее вот так просто взять и послать куда подальше, или просто исчезнуть, перестать звонить.Потому что Маша была уж очень хороша. И не красотой своей, не ореховыми глазами и замшевыми губами, не гладким телом и бесстыдно-ласковыми руками, хотя и это тоже, конечно, чего уж там. Но главное – это исходящая от нее спокойная уверенная добрая сила, рядом с которой хочется быть, за которую все время хочется держаться. За талию, за шею, за руку, за поясок халата. Прижимать к себе и прислоняться к ней, вдыхать ее запах, одновременно будоражащий и успокаивающий. Потому что, если рассуждать совсем абстрактно, с точки зрения древнего римлянина или пришельца с Альфы Центавра, Маша была лучше Луизы – деловитой, холодноватой, с жестко уложенной прической. Несравненно лучше.Ну?***"Но медсестра!!! – в отчаянии шепотом орал Костя Балашов. – Вот ведь нескладуха, вот ведь непёр, вот ведь наказание господне! Ну хоть бы врач! Может, еще выучится? Нет, ей уже поздно. Да и вообще, знакомый доктор рассказывал: медсестра и врач – разные профессии. Но не в том дело. А в чем дело? А в том, что у нее все друзья и подруги, весь круг общения – тоже медсёстры или типа того… Боже, какой ужасный, какой постыдный, какой недостойный снобизм! – самобичевательно думал Костя, но тут же сам себя оправдывал: – А разве я не имею право на снобизм? Я к своему снобизму шел четверть века! Мой отец – рабочий, бригадир на стройке. Мама – счетовод в стройтресте. Я поступил в институт со второго раза, после армии. Учился до красных кругов перед глазами. Диплом, аспирантура, кандидатская, две монографии, докторская, это же мне не с неба упало! Не от папы-мамы. Я это сам себе заработал. Почему же я, доктор наук, профессор, с книгами, с именем, с учениками – должен связывать свою жизнь, давайте уж честно – закат своей жизни – с медсестрой? Пусть она даже раскрасавица, отличный секс, забота и покой… Не хочу! Мне перед папой покойным стыдно будет! – вдруг вспомнил Костя. Папа, бригадир, член партии, орден "Знак Почета", учил сына: "Не гляди девушке на ножки, не гляди на личико, гляди ей в анкету! Мы из простых, нам тянуться надо! Вверх, понял?". Конечно, папа был прав. Прежняя жена Кости была профессорская дочка. Вот и он теперь профессор. Продвинутая жена поможет продвинуться. А простенькая – утопит. На простеньких пусть олигархи женятся…Да еще и ребенок! У нее дочке шесть лет! Я только-только стряхнул алименты, даже не совсем, еще год остался сыну доучиваться, а тут на тебе – шесть лет девочке. Мне сорок четыре, – дрожал Костя от ярости к своей судьбе. – Значит, еще шестнадцать лет, то есть до своих шестидесяти, я должен буду волочь этого ребенка. Как хорошо! А у девочки еще есть папа, он захочет видеться с дочерью, будет приходить по субботам… А я, значит, буду его встречать, выводить к нему дочку? О, боже мой. А что потом? А вдруг она, – он мысленно чуть было не сказал "загуляет", но застыдился, исправился: – вдруг она, так сказать, полюбит другого? Вот примерно так же, как полюбила меня? И уйдет. Или я ее сам за это прогоню, вот как ее муж сейчас прогнал? И что тогда мне делать? Что бывает после медсестры? Маникюрша? А потом продавщица? Уборщица? Добрая, сильная, красивая, влекущая, с тонким, едва слышным, уютным и надежным запахом тела, сквозь все духи и шампуни… И что? Утешаться этим запахом до конца жизни?Нет, нет, нет! Посылать к черту. Она вроде бы не беременна. Ну, то есть, никаких заявлений не делала".***Но на всякий случай он позвонил Маше. Прямо на работу.- Можешь говорить?- Да.- Прости, я без предисловий. Ты не беременна?- Что?- Ну в смысле, ты случайно не залетела?- Мы же предохранялись, – сказала она.- Я не спрашиваю, предохранялись мы или нет, – с бархатным бешенством прошептал Костя. – Я прекрасно помню, что мы с тобой, да, да, да, предохранялись. Я спрашиваю, не беременна ли ты. Случайно, повторяю. Бывает же.- Нет, – сказала она. – Я не беременна.И мрачно, даже будто бы с вызовом, добавила:- Хочешь, приеду, докажу?Костя замолчал на полминуты, и все опять перевернулось в нем. Только что, секунду назад, он окончательно решил, что всё. Особенно после этих ее грубых слов "приеду-докажу" - то есть что, она собралась задрать юбку, оттянуть резинку трусов и показать ему прокладку с кровью? Нет, спасибо. Поигрались, и хватит. Привет-пока. Но вдруг – наверное, именно после этой вдруг мелькнувшей мысли, когда он вообразил, как она будет "доказывать" – он опять вспомнил ее всю. Плечи и колени, глаза и губы, руки и шепот. Молчал и не знал, что сказать.- Алло! – недовольно спросила Маша. – Алло! Ты куда пропал?- Тут я, – ответил Костя и перевел дыхание. – Маша… Он так сказал: "Маша", что она совсем по-другому ответила:- Что? - Приезжай, правда, – сказал он. – Поскорее.У нее уже кончалась смена. Она обещала быть через час примерно.Весь этот час Костя ходил по квартире из комнаты в комнату, а в каждой комнате из угла в угол, и убеждал себя, что он принял самое правильное, самое важное в своей жизни решение. Потому что у него было много женщин, а любимая – одна. Маша. Он только за эти полтора месяца это понял! Только в сорок четыре года осознал и только сейчас, сию минуту всем собою почувствовал, что означает это старое, вроде бы заезженное выражение – любимая женщина.***Когда она вошла, он прямо в прихожей обнял ее и сказал, что всё решил. Провел в гостиную, усадил в кресло, встал перед ней на колени, поцеловал руку и попросил стать его женой. Сказал, что будет любить ее дочь, как родную. Что он хочет начать новую, прекрасную жизнь, жизнь с ней, и чтобы она скорее сама объявляла мужу о разводе, чтобы быстро собирала вещички, а он будет быстро-быстро искать квартиру.- Какую квартиру? – спросила она. – Зачем?- Для нас квартиру снять, – объяснил он, поднявшись с ковра и отряхнув коленки. – Свою квартиру я оставил жене и сыну. Я же тебе вроде говорил.- Погоди, погоди, – сказала она. – А эта?- А эта не моя, – развел руками Костя. – Это мне дружок дал пожить, на полгодика, после развода, пока то да сё. То есть можно было бы еще, пока он в Австрии, он там года на три, мне кажется… Но он против женщин. Просил меня женщин не водить, извини. Так что я тайком с тобой здесь, понимаешь. По секрету. Тсс! А уж с женой, с семьей – вообще никак.- Почему? – спросила Маша.- Ну… Он… это самое. Открытый гей. Я б даже сказал, упертый гей. Принципиальный.- Врешь, – тихо сказала Маша.- Клянусь! Ты же видела, ты же ходила по всем комнатам. Ты же сама говорила: "нет ни малейшего следа женщины"!- Врешь, что квартира не твоя, – сказала Маша еще тише.- Господи! Сейчас.Костя сбегал в другую комнату, принес прозрачную папочку с документами. Копия свидетельства о праве собственности на квартиру такой-то площади по такому-то адресу, на имя Костиного приятеля. Договор о сдаче квартиры в безвозмездную аренду с обязанностью оплачивать коммунальные услуги. Ну и квитанции, за эти самые услуги.Маша внимательно посмотрела бумаги, сложила их назад в папку и криво улыбнулась:- Да, Костенька. Обманул ты меня. Встала и пошла к двери.Пошла легким, но бесповоротным шагом, так что догонять ее, хватать за рукав, поворачивать к себе, обнимать-целовать-уговаривать – не имело никакого смысла, и Костя это осознал, понял и почувствовал. Всем собою.- Я не обманывал! – только и смог крикнуть он вслед. – Я не говорил, что квартира моя!- Спасибо, что не залетела! – засмеялась Маша и вышла вон. В дверях, не оборачиваясь, громко сказала: – Ты мне больше не звони.Захлопнула дверь.***Костя не успел тяжело вздохнуть, заорать, выругаться, заплакать, стукнуть кулаком по столу, брякнуться на диван, выпить стакан водки – ничего не успел, потому что вдруг зазвонил, вернее, заиграл мобильник. Особым сигналом, Моцартом, "Маленькой ночной серенадой". Это звонила Луиза. Она сегодня вернулась из Африки. Она была в прекрасном настроении. У нее, как всегда, был полный порядок. Любит, скучает, целует, ждет. Костя вспомнил, что у них свадьба в ноябре."Классика жанра! – подумал он. – Хэппи энд!" https://clear-text.livejournal.com/522467.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
КОНКУРЕНЦИЯДаша Гронцман, в девичестве Ластошина, была замужем за Ромой Гронцманом. Он был начальником управления по связям с государственными и правительственными организациями в ЕТЭК, Евразийской транспортно-энергетической корпорации. То есть он был топ-менеджером крупнейшей компании, и Даше это очень нравилось. Тем более что он так быстро сделал карьеру – сейчас ему было всего тридцать два года, а ей – двадцать семь. Сам Рома ей тоже нравился, он был светловолосый и сероглазый, очень высокий и худой, даже хрупкий, тонкопалый, всегда чуточку удивленное лицо с прозрачной голубоватой кожей. Он был на одну четверть немец, по отцу. Отсюда и фамилия. Даша в него влюбилась сразу и насмерть, как только увидела. Он тогда был совсем почти никто, а она – просто выпускница Вышки. И вот всего за пять лет – такой потрясающий взлет. Новая квартира, новая машина, коттедж в поселке "Мичиган". Даша, кстати говоря, вовсе не была бездельницей, светской дамочкой, любительницей фитнеса и модных ресторанов. Она преподавала в той же Вышке русскую литературу ХХ века, защитила кандидатскую, и вообще была умная и знающая, настоящая современная женщина. Но она сильно украшала собою Рому – потому что была и вправду очень красива, похожа на итальянку со старинных картин: прямой нос с легкой горбинкой, большие глаза, гладко зачесанные назад слегка рыжеватые волосы; и еще отличная фигура.
Рома ее обожал. Бывало, ночью, после сильной и сладкой любви, когда она лежала, раскинувшись на подушках и отдыхала – он, нагнувшись над нею и покрывая мелкими нежными поцелуями ее шею и грудь, шептал:- Ты не уйдешь от меня? Ты не бросишь меня?- Милый, милый, какой ты смешной, я ведь люблю тебя, - шептала она в ответ, прикрыв глаза и вспоминая Алика. То есть Альберта Ханифатова.***Да, у нее уже два года был любовник. Он тоже работал в ЕТЭК, и тоже был топ-менеджером, начальником Первого технического управления (трубопроводы). Он был старше Ромы, но ненамного, года на три. Небольшого роста – может быть, на полсантиметра ниже Даши – но зато широкоплечий, мускулистый, черноглазый и темноволосый, с гладкой смуглой кожей. Даша в него влюбилась по контрасту с Ромой. Он был соседом по дачному поселку "Мичиган" - прямо через забор; познакомились, когда цветы поливали, она и он. Кстати, тоже отличный любовник. Рома по работе часто ездил то в Минск, то в Астану – вот они с Аликом встречались то у него на даче, то в Москве, но только у него. Водить любовника к себе домой, когда муж в отъезде – это фу! Тем более что Алик был давно в разводе и жил один. Алик тоже очень любил Дашу и все время звал ее замуж. Даша вместо ответа целовала его и говорила: "О, милый, как мне с тобой хорошо!", но не давала конкретного ответа. Тогда Алик вздыхал и говорил: "Ну, конечно, что я тебе могу дать такого-этакого? У нас с твоим мужем зарплата одинаковая, и даже дачи по одному типовому проекту! И вообще, - усмехался он, имея в виду свое азиатское происхождение, - кто он, и кто я? Он – белый мужчина, настоящий ариец! А я – бедный кули!". Алик был очень умный и тонкий, полный остроумия и самоиронии, несмотря на свою мускулатуру и волосатую грудь, и Даша за это его особенно ценила. Но выбор сделать не могла.***Однажды Рома рассказал ей, что в октябре будет большое общее собрание акционеров, и что Василий Захарович Санкин, уже третий четырехлетний срок отсидевший первым вице-президентом, уходит на пенсию.- И что? – спросила Даша.- Да вот есть слушок, - сказал Рома, слегка смутившись, - что тут есть некоторый шанс для меня лично… Хотя я не рвусь, конечно…- Почему это "не рвусь?" - подняла брови Даша. – Ты что, не достоин? Ты что, не потянешь? У тебя что, мало друзей в совете директоров? Если есть шанс, его надо использовать на всю катушку! – она встала с дивана, обняла Рому и сказала: - Я в тебя верю! Вперед!- Достоин-то достоин, - махнул рукой Рома, - и свои люди есть, можно задействовать, конечно… Но есть кто-то подостойнее.- Ну, кто?- Некий Ханифатов, Альберт Рауфович. Первое техническое. Трубы.- Он что, лучше тебя? – засмеялась Даша.- Гораздо! – хохотнул в ответ Рома. – Нет, он, конечно, профи высшего сорта и мужик, все говорят, неплохой, незлой и такой, как бы сказать, "кооперэйтив". Но не в том дело. Дядя его – главный акционер одной серьезной нефтяной компании. Так что вот.Даша это прекрасно знала, но сказала:- Всё равно надо бороться. – И повторила: - Я в тебя верю.- А ты меня не бросишь, если меня не выберут первым вице?- Дурачок, - она обняла его еще крепче. – Я так тебя люблю…***Через три дня Рома улетел в Ереван, а оттуда в Ташкент.- Выборы-шмыборы, - грустно сказал Алик Ханифатов. – Все говорят, что у меня есть серьезный шанс, заменить Василия нашего Захарыча. Первое техуправление – ведь это, по сути, и есть вся наша фирма. Кстати, Захарыч стал первым вице после того, как пять лет оттрубил на трубах, - и поглядел на Дашу, оценила ли она его каламбур.
Даша обняла его правой рукой за шею, поцеловала в щеку и засмеялась.Правой рукой – потому что она лежала, положив голову на его правое плечо. В комнате был полумрак – тяжелые шторы задвинуты, а так-то было три часа дня.- Ну так за чем же дело стало? – спросила она, ласкаясь.Алик необидно высвободился из ее объятий, чуть отодвинулся.- У меня серьезный конкурент есть. Твой супруг, ты уж извини.- Нет, это ты извини! – сказала она. – Он же всего-навсего "джи-арщик". Нет, я его, конечно, очень уважаю, - сказала она, тоже чуть-чуть отодвинувшись, и подумала: "не хватало еще, чтоб я своего мужа ругала, лежа в постели любовника, это уж точно фу!", и повторила: - Да, милый, он мне ничего плохого не сделал, только хорошее, я его уважаю, но посмотри на вещи реально: "джи-ар" и "Первое техническое". Это несравнимо!- Не знаю, - сказал Алик. – Я другое знаю. Ты, кто у мужа твоего двоюродный дедушка, не знаешь? Он же немец, твой муж!- На одну четвертую, - сказала Даша. – Не знаю никакого дедушки.- Скромный, значит, - сказал Алик. – Это хорошо. Не хвастался? Уважаю. Так вот, его двоюродный дедушка, херр, извини за выражение, Вальтер Гронцман – директор ЕТЭА при ЕК. Европейской транспортно-энергетической ассоциации при Еврокомиссии. Это сильно повышает шансы твоего супруга.- Все равно я верю в тебя! – сказала Даша. – Не опускай руки.- Хорошо, не буду, - сказал Алик. – А вот сделают меня первым вице, ты тогда с ним разведешься и ко мне уйдешь?- Как ты можешь так рассуждать? – возмутилась Даша. – Кем ты меня считаешь? А ну, извинись!- А если ничего не получится, ты от меня навсегда уйдешь, - словно бы не слыша ее, продолжал Алик. – Но я не умру от тоски. Потому что эти два года, что мы были вместе, это будет негасимый огонь воспоминаний, который согреет мою жизнь до старости и смерти.Вот ведь как красиво сказал! Даша чуть не расплакалась и бросилась его обнимать. Но он повернулся к ней спиной и прошептал:- Извини меня, любимая.***"Как бы ни повернулись дела, - размышляла Даша в тот самый день, когда в загородном отеле шло большое собрание акционеров ЕТЭК, - что бы там ни получилось, это будет, наконец, какое-то решение. Вернее, возможность решения.Неважно, кого назначат, а кого нет. Важно, что они наконец станут разными. Один станет победителем, а другой, как ни крути, проигравшим. Лузером, если по-нашему.Вот тут мне придется выбирать по-настоящему.Можно уйти к победителю. Уйти от Ромы к Алику. Или, если Рома победит, остаться с победителем, и сказать Алику: "Извини, милый, но ты сам намекал на такое развитие ситуации". Это будет жёстко и даже цинично, но очень жизненно.А можно наоборот! Можно остаться с лузером, то есть с собственным мужем. А победителю, то есть Алику, пожелать успехов. Сказать: "Я мужа на бонусы и опционы не меняю. А у тебя еще всё в жизни будет, не одни только воспоминания обо мне!". Или сказать Роме, если он победит: "Я рада, что ты с моей моральной помощью достиг таких высот. С твоими бонусами и опционами к тебе сбегутся лучшие женщины – только выбирай! Будь счастлив! А я пойду к доброму скромному человеку, которого люблю уже два года". Это будет очень романтично и благородно".***Даша открыла свой макбук, и тут же ей в глаза бросилась новость:"Завершилось общее собрание акционеров и заседание совета директоров крупнейшей транспортно-энергетической корпорации".Кликнула. Вывалились ссылки:"Изменения в составе руководства ЕТЭК".Сволочи! Достали своим грёбаным кликбейтом! Меньше чем в четыре клика не доберешься до сути!Ну вот, наконец:Корреспондент "Ведомостей" сообщает из отеля "Корона-Плаза": "На собрании акционеров компании ЕТЭК и ее совете директоров принято решение назначить двух первых вице-президентов. Ими стали Роман Гронцман и Альберт Ханифатов".***- Блядь! – вслух сказала Даша. – Еще четыре года мучиться. https://clear-text.livejournal.com/522118.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
СТРАХ. РАССКАЗ МОЕГО ПРИЯТЕЛЯМой приятель, сорока девяти лет, женился (до этого он лет пять был в разводе). Женился на женщине сильно моложе себя, но не фатально - ей было тридцать. Почему я говорю "было"? Нет, она, слава богу, жива и здорова. Просто он через полгода развелся снова.Причиною развода было его принципиальное нежелание заводить детей. А она как раз наоборот, очень этого хотела. Правда, до свадьбы они этот вопрос не обсуждали.- Почему? - спросил я.- Да как-то так, - усмехнулся он. - Зато потом мы очень долго обсуждали вопрос, почему мы это не обсуждали.- Ну и почему?- Она говорила, что для нее это было ясно, как день. Дескать, что тут обсуждать? Замужество - значит, дети. Брак - это дети. Семья без детей - это не семья. Мужчина, который делает предложение женщине, тем самым предлагает ей стать матерью его детей. Ну или хотя бы одного ребенка. Вот так она говорила.- Ну а ты что говорил?Он вздохнул:- Я думал, она понимает - мужчина, который только что с немалым трудом, в ситуации сплошной ссоры с бывшей супругой, дорастил двоих ребят до окончания вуза и устройства на приличную работу, - этот мужчина хочет немного перевести дыхание. И женился он именно затем, чтобы наконец получить любовь, радость и даже, извини меня, отдохновение. Мне же через год полтинник, она что, не понимала? Забыла? Мне казалось, что она, такая умная, нежная, добрая - все понимала. А оказалось - увы.- Погоди, - сказал я. - Может, ты зря уперся? Ну не сразу сейчас, так через год, через два?- Нет! - сказал он. - Я, кстати, сначала завел такой разговор. Дескать, давай годик подождем. Но она сразу ощетинилась. Во-первых, часики тикают...- Да ладно! - сказал я. - И в тридцать пять рожают, и в сорок.- А во-вторых, она решила, что я таким манером заматываю дело. Через год, через два, через пять... А там вроде и говорить не о чем. И ты знаешь, - он засмеялся, - она отчасти даже права. Нет, не в том, что я нарочно заматывал. А в том, что если мне страшно заводить ребенка в сорок девять, то в пятьдесят два или в пятьдесят пять - еще страшнее! Гораздо страшнее!- А чего тут страшного, извини?- Всё тут страшно! - сказал он. - Сначала будет страшно за ребенка. Детские болезни, в школу провожать, из школы встречать, город такой опасный, кругом педофилы и прочие извращенцы, мальчишки побьют, девчонки спидом наградят, девочку изнасилуют, мальчика тоже. В школе разный буллинг, альфы и омеги... Плюс дикие траты - репетиторы, шмотки и гаджеты, чтоб не хуже, чем у других, детские праздники по сто тыщ, ну и вообще. Но это фигня по сравнению…- По сравнению с чем?- Да неважно. Ладно. Хватит.- Ну уж ты договаривай! - я прямо вцепился в него.- Хорошо, - сказал он. - Сначала ты боишься за ребенка. А потом боишься ребенка. Да, да, не делай круглые глаза! Вот допустим, мы бы с ней завели ребенка. Мне полтинник. Ребенок вырастает, вот он уже резкий такой подросток. То ему не так, это ему не сяк, дурная компания, не хочу учиться и все такое. Знаем, проходили! А мне шестьдесят пять, сечешь? И уже, наверное, инфаркт в анамнезе. Или что-то типа того. Когда у моих ребят был "трудный возраст", мне было тридцать семь, я был здоровый сильный мужик. В том числе физически. Я в случае чего, когда они совсем уже борзели, мог кулаком по столу бабахнуть, из комнаты вышвырнуть, на хер послать со всеми закоулками! Папа сказал "нет" - значит, "нет", и точка. Поэтому они у меня выросли в целом нормальными людьми. Хотя закидоны, кончено, были. Типа "разменивай квартиру, нам с Манюней жить негде". Хо-хо!.. А что я смогу в шестьдесят пять или даже в семьдесят? Старый дед? Да ничего! Только утереться. И начать разменивать квартиру. Которую я с трудом к сорока семи годам себе как-то все-таки сумел заработать... Меня вся эта перспектива страшит. Да, мне страшно, и я не боюсь в этом признаться.- А одному остаться в те же шестьдесят пять - не страшно? - во мне вдруг проснулся пошловатый моралист.- Страшно, - вздохнул он. - Страшно жить одному в лесной избушке. Но в вертепе разбойников - тоже страшно.Помолчали.- Ничего, - сказал он. - Найду себе тетеньку лет сорока с небольшим. И чтобы у нее была дочка замужем за американцем. Там, где-то, в штате Мэн.- Или в Калифорнии?- В Калифорнии даже лучше, - засмеялся он. - В Калифорнии еще дальше. Не так страшно! https://clear-text.livejournal.com/521942.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
ЛЕГКОЕ ВИНО "ГАЛЕСТРО"Мне приснился замечательный сон. Снилось мне, что я стою у стойки бара какого-то красивого, как нынче говорят, "пафосного" ресторана. Мне хочется выпить, но не коктейля или чего-то крепкого, а именно вина.Я поднимаю глаза от карты вин и встречаюсь взглядом с барменом. Это немолодой грузноватый мужчина с редкими зачесанными назад ярко-черными - кажется, крашеными - волосами и с короткой бородой. Но в бороде видна проседь, из чего я заключаю, что, быть может, он вовсе не крашеный, а от природы такой. Потом я вспоминаю, что официантам не положено носить бороду. Вспоминаю даже старую русскую фразу - "физиономия бритая, как у лакея". Вспоминаю также, что в отношении людей богатых и известных говорили: "лицо бритое, как у актера". Но, думаю я, сейчас ведь не позапрошлый век!Пока я так размышляю, он смотрит на меня почти в упор. На нем просторный смокинг, белая манишка и чуть съехавшая набок красная бабочка в белый горошек.Вдруг он говорит с легким акцентом:- Бокал вина "Галестро" от Фрескобальди? Я знаю, вам очень нравится это вино. Налить?- Откуда вы знаете? - я морщу лоб.- Ах, вы меня не помните, а я вас запомнил. Я подавал, я наливал вам это вино почти тридцать лет назад, во Фрайбурге, в энотеке Шмитца. Помните это чудесное место?- Помню, - говорю я. - Чудесное место, правда.- Его больше нет, - говорит он. - Закрыли. А я вот недавно переехал сюда.- А я вот вас не помню, извините.- Кто же запоминает официантов! - смеется он.- Наоборот! - смеюсь я в ответ. - Наши официанты в советские времена говорили: "вас много, а я один!"- Так вам налить? "Галестро" от Фрескобальди?- Пожалуй, да. Спасибо.Он достает очень большой бокал цилиндрической формы. Берет стеклянный кувшин-декантер, по горлышку опоясанный салфеткой, и наливает мне вина. Немного, как сейчас принято. Граммов сто пятьдесят или даже меньше. Вино выглядит в этом бокале глуповато. Как виски на донышке стакана. Эх, видели бы меня мои тбилисские друзья семидесятых! Мы тогда наливали с горкой и пили залпом.Однако я беру бокал, пригубливаю, потом делаю глоток.Изумительно. Возможно, этот бокал час назад ополоснули вином. Или в этом кувшине развели пару столовых ложек вина. А так - это вода с легчайшим винным даже не привкусом, а запахом.- Scusi... - строго говорю я почему-то по-итальянски.- Scusi, scusi, scusi, - шепотом бормочет он, отнимая у меня бокал. - Да, это вода. С тремя каплями вина. Сейчас я налью вам, как надо!Он долго возится у шкафа, повернувшись ко мне своей квадратной жирной спиной. Подает бокал куда меньшего размера, полный на три четверти.Я пробую. На сей раз - прекрасное вино.- Grazie, - говорю я. - Вот это то, что надо! Оно! Я запомнил вкус. Чудесное вино. А вот это с водой, что это было?- Ошибка, - говорит он. - Случайность. Но вообще, скажу вам, как старому знакомому, мы часто подаем чистейшую воду из кулера буквально с тремя каплями вина. В крайнем случае я объясняю, что "Галестро" - это очень, просто очень легкое вино- И что клиенты?- Пьют и нахваливают! У нас ведь дорогой ресторан.***
Маленькая ресторанная хитрость.Один умный человек объяснял мне, как надо заказывать вино, имея в виду его цену (тот редкий случай, когда клиент точно знает сорт и год, мы не берем). Это же отчасти относится и к блюдам.Никогда, слышите, никогда не заказывайте вино, второе по дороговизне - и, наоборот, предпоследнее в смысле дешевизны.Потому что самое дорогое и самое дешевое вино (а также довольно часто - самое дорогое и самое дешевое блюдо) стоят в меню специально как некие приманки-запреты. Специально для того, чтобы клиент подумал: Ну нет, вот это слишком дорого (а вон то - уж как-то постыдно дешево), поэтому я возьму "чуть подешевле, но тоже солидно" или "чуть подороже, чтоб не совсем уж бедно".Самое дешевое вино ничем не отличается от предыдущих пяти ценовых позиций, это я стопроцентно гарантирую. С едой сложнее, но в принципе тоже так же.***Так вот. Если отбросить нижне-граничные случаи (то есть прокисшую, гнилую или разбавленную дрянь), то надо помнить завет знаменитого старого дегустатора:- Сынок! Никогда не дегустируй вино, не глядя на этикетку! https://clear-text.livejournal.com/521476.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
ДВЕ СЕСТРЫ И ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК
Одна моя знакомая рассказала:- Были две сестры в нашем городе. Погодки, кажется. Не поймешь, какая младше, какая старше, но и неважно. Одна очень тянулась, землю рыла, институт окончила, потом дернулась в Москву на повышение квалификации, типа магистратуры, и там зацепилась как-то. Ну, не бог знает кто, но в какой-то нормальной фирме. Чуть ли не юрист. Или финансист, что-то такое. Чистая работа. Трое подчиненных. Деньги нормальные. Взяла квартиру в ипотеку – но на вторичке. Хорошая двушка в старой такой кирпичной пятиэтажке. Серый кирпич.- Ну ты еще какой этаж расскажи, - сказал я. – И про вид из окна. Сдохнуть можно от твоих подробностей.- Это я не зря, сейчас увидишь! – сказала она и продолжала: - Так вот, взяла она себе двушку в ипотеку. А сестра у нее поглупее. Ну в смысле попроще. Никуда не рвалась. Девять классов и кулинарный колледж. Но и там как-то не продвинулась. В ресторан не попала. Так, в детсад поварихой. А в детсадах теперь почти во всех – уже готовое питание привозят, так что она там была скорее судомойка и уборщица. Но ничего, веселая такая девушка. Жила с родителями, но как сестра уехала, так у нее своя комната была пятнадцать метров, так что она была вполне довольна жизнью. Тут у нее завелся парень. Симпатичный, даже красивый, но простой, ей под стать. Шофер. Он питание по детсадам развозил. Так и познакомились. Хороший парень, все умеет, починить, подмазать, туда-сюда. Поженились. Детей пока нет. Решили в отпуск поехать в Москву. К сестре. Договорились, сестра им комнату отвела. Ходят-гуляют, в центр ездят, на бульвары любуются. А этот парень, Коля его зовут, говорит вот этой второй сестре, которая уже почти москвичка: "Что у тебя, Аня, такая квартира драная? Плитка в ванной – смотреть страшно! У нас на автостанции в туалете и то лучше, извини, конечно". Но квартиру она на вторичке брала, я же говорю. А на ремонт денег нет, ипотеку платит, и одеться хочется. Она говорит: "А помоги мне хоть обои переклеить, плиточку переложить! Чисто по-родственному".В общем, стали они вдвоем сестре ремонт делать. Сестра на работе, а они-то в отпуске! Чуть ли не на свои деньги плитку купили. Правда, недорогую. Через неделю у сестры, которая повариха – Юля ее зовут – отпуск кончился. А Коля сказал, что останется на пару недель и доделает ремонт. Ну ведь сестра жены, родной человек.- Ну и сестра его, конечно, это самое? – спросил я. – В смысле, он ее?- Мало того! – засмеялась моя знакомая. – Там такой лав пошел, что он со своей Юлей развелся и на этой Ане женился. Юля рыдает, сестру прокляла, но так уж вышло. Силой не заставишь.- Погоди, - сказал я. – Я одного не могу понять. Как это она за него замуж вышла? Не просто поебаться, а замуж? Юрист-финансист с магистратурой – за шофера?- Ну-ка выключи снобá! – засмеялась моя знакомая с ударением на "а". – Снобá выключай, живо! Другая жизнь теперь вокруг. Я, кстати, у нее то же самое спросила. Она говорит: "Ты дура, а он хороший человек!".- Ага, - сказал я. – Хороший человек! Бросил жену ради бабы с большой зарплатой и квартирой Москве. Он ее скоро кинет, вот увидишь. Пойдет шофером к какой-нибудь пожилой барыне, и привет.- Я тоже сначала так думала, - сказала моя знакомая. – Нет, что ты, там такой лав! Анечка то, Анечка сё, пылинки с нее сдувает. Ходит в магазин, обед готовит, убирает-стирает, такой ремонт сделал, чудо посмотреть!- То есть полное счастье?- Почти, но не совсем. Год прошел после ремонта, и наша Анечка нашла себе главного бухгалтера соседней фирмы. Приятный мужчина. Всего сорок восемь. Недавно развелся. Взрослая дочь в Германии на ПМЖ. Квартира на Беговой, поворот на Хорошевку, там такие новые дома громаднющие, знаешь? В одной квартире жить, другую сдавать, поди кисло! Выперла она этого Колю в двадцать четыре часа. Он у нее даже прописан не был. Так, типа временной регистрации. Развелись, и привет. Езжай домой, май дарлинг. Ну, приехал он домой. А жить негде. Стал обратно к Юльке стучаться. "Прости, любимая, я был неправ".- А она что? Ссаной тряпкой по усам?- Если бы, - загрустила моя знакомая. – Поплакала и обратно с ним расписалась. Я ей говорю: "Ты что, дура?". А она кричит: "Это ты дура, а он хороший человек!" https://clear-text.livejournal.com/521253.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
ДЕЛО ПРИНЦИПА Был у меня в советское время один знакомый, довольно богатый человек. Весь дом в карельской березе, ампирной бронзе и майсенском фарфоре. Трое детей, жена не работает.
Как-то раз его выгнали со службы, что никак не отразилось на его благосостоянии: такси как ждало его по полчаса у дверей, так и продолжало.Однажды я к нему зашел (сосед он был).
Он сидит на стульчике в прихожей, одна нога босая, и носок себе зашивает. А внизу такси ждет. И он ругается, что бабок не напасешься.Я говорю:- Ты что, мыло ел?А он:- А я из принципа. Вот когда на работу устроюсь, тогда носки новые куплю. А пока штопенькаем, штопенькаем! https://clear-text.livejournal.com/521141.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
ЭКСТРЕМИЗМАнтон Пиксанов, студент Высшей Школы Промышленной Политики, вошел в здание Следственного управления. В просторном холле на пластиковых диванах сидели люди, глядя кто в пол, кто в планшет. Время от времени раздавался нежный звук колокольчика, люди вскидывали глаза на большое табло, там выплывали цифры, кто-то один вставал и шел в коридор, идущий из холла в освещенную неяркими плафонами даль.Антон огляделся. К нему тут же подошла девушка, хорошенькая, улыбчивая, в синей форме с клетчатым галстуком:- Чем я могу вам помочь?- Мне к следователю.- У вас повестка? Покажите, если вам не трудно, я вам дам талончик.- Нет, - сказал Антон и сглотнул. – Я инициативно.- Прошу вас сюда, - сказала девушка и подвела его к терминалу.На экране светились плашки: "воровство из супермаркетов", "домашнее насилие", "иностранная агентура", "коррупция", "наркомания и наркоторговля", "нарушения ПДД", "неуплата налогов", "политический экстремизм", "разжигание вражды и ненависти", "хулиганство".- Выбирайте, - сказала она и тактично отвернулась.Антон нажал на "экстремизм". Вылетел талончик. "К-204".- Присаживайтесь, - девушка указала на диван. – Следите за табло.
Она отошла в сторону и занялась другим посетителем.**- Сакулин, Петр Николаевич, - сказал следователь, привстав и протянув Антону визитку. – Будем знакомы! – они пожали друг другу руки. – А вы, значит, Пиксанов Антон Алексеевич… - он назвал его год рождения, место жительства, курс и номер учебной группы. Засмеялся: - Когда вы приложили палец к терминалу, сюда пришли все данные! – на секунду повернул к Антону экран своего компьютера. – Чем порадуете? Экстремизм? Ну-с, кто у нас там отметился по части экстремизма? Слушаю вас и записываю.- Я, - сказал Антон.- Вы? – поморщился следователь, покликал мышью. – Вы уверены? На вас ничего нет. Буквально ни капельки. Ни митингов, ни подписей в петициях, никаких ненужных связей… Шутите?- Нет, - сказал Антон. – Все очень серьезно.- Так. Ну и в чем же ваш экстремизм?- Я хочу, - Антон снова сглотнул, - свергнуть президента!- Отлично, - сказал следователь. – То есть ничего хорошего, на самом деле, но тем не менее. Итак, вы хотите свергнуть президента. Два вопроса. Кто он? Как его зовут? Где он проживает?- Меня никто не подучивал! Не подзуживал и не агитировал! – покраснел Антон. – Я сам!- Я не в том смысле! Вы меня не поняли. Итак, вы хотите свергнуть президента. Кто он?- Как кто? Президент.- Спасибо. Зовут его как? Сколько ему лет?- Я не знаю, - Антон смешался. – Президент и есть президент. Я с детства знаю, что у нас есть президент. Хочу его свергнуть, вот.- А где вы его будете искать? И как свергать? Конкретно что делать?- Ну… Я подумаю.- Какая прелесть, - улыбнулся следователь. – Второй вопрос: почему вам пришло в голову такое интересное желание?- Откуда я знаю? – Антон отвечал зло. – Что я, психолог? Я говорю, что хочу свергнуть президента, а вы как адвокат какой-то, честное слово.- Уважаемый, - следователь покосился на экран своего компьютера. – Уважаемый Антон Алексеевич, сдается мне, что вы лжете. Вы не хотите свергнуть президента. Вы не можете доказать, что вы действительно экстремист. Даже что вас посещали такие экстремистские мысли.- Вот! – Антон вытащил из кармана флешку. – Тут вся моя переписка за последние двенадцать лет. Почти что с детства. С друзьями, с девочками. Вот тут я писал своей подруге в ноябре: "Страшно жить. Тоска. Тупик и бессмыслица. Кто виноват? А ты сама, что ли, не знаешь? Его давно пора убрать из нашей жизни. Раз и навсегда".
- Читал, - сказал следователь. – Ничего страшного. Во-первых, неясно, о ком это вы. Может, о Толике Смирницком? Который с октября месяца, извините, дерёт вашу подругу Алёну Санину – так ее зовут? - наперегонки с вами?- Вы откуда знаете? – Антон чуть не заплакал.- А во-вторых, - следователь все так же улыбался, – Допустим, вам надоел президент, и вы пишете об этом своей девочке. Ну и что? У нас свобода слова. Почитайте газеты. Загляните в интернет. Президента несут по кочкам кому не лень. И что теперь? Всех арестовывать? Тюрем не хватит. Да и зачем? Какая чепуха. Мы свободная страна, сколько раз повторять! - Значит, я могу идти? – спросил Антон.- Куда?- Домой.- Да, разумеется, разумеется, - следователь как будто задумался, прикрыл глаза и пробормотал: - Вам просто страшно, да? Вот ваши друзья. Клюев под судом, Лабуцкий под судом, Амхаров и Кутаев в СИЗО, Мандельбаум в розыске, Фадеев, Росстанёва и Кретова уже отбывают срок… А вы на свободе, и вам от этого страшно. Хотя вы ничем не лучше них. Да? – он поглядел Антону в глаза. – Признайтесь. Просто страшно. Лучше сразу в тюрьму, чем этот страх, чем это ужасное чувство, что вдруг на улице тебя схватит полиция, и вкатят пятёру за сопротивление? И вы пришли сами. То ли сдаться, то ли очиститься от этих, как бы сказать, самоподозрений. Так?- Даже не знаю, - сказал Антон.- Зато я знаю, - сказал следователь. – То, что вы сейчас сделали, называется "заведомо ложный донос". Это серьезное правонарушение.- Сам на себя? – Антон растерялся.- А какая разница, на кого? – следователь встрепенулся и сдвинул брови. - Осталось понять, зачем вы это сделали. Зачем-то вам надо оказаться под арестом. Проникнуть в места лишения свободы. Для чего? Чтобы написать репортаж и переправить на Запад? А может, вы специально решили отвлечь наших сотрудников от поисков настоящих экстремистов? Будем разбираться.Он нажал клавишу на столе.Антон вскочил и рванулся к двери.Дверь открылась. Вошли двое полицейских, схватили его за руки.- Вы задержаны, - сказал следователь. – Разъясняю вам статью пятьдесят один. Можете молчать до прибытия адвоката. Я буду ходатайствовать перед судом о вашем аресте. Находясь на свободе, вы можете воздействовать на своих друзей, склоняя их к противоправному поведению.***Через полтора года СИЗО ему, кроме заведомо ложного доноса, вкатили еще распространение порнографии, потому что в айфоне нашли его селфи с Аленой Саниной в полуголом виде. Адвокат настаивал, что соски не видны, но судья не внял.***"Может, и в самом деле свергнуть? – думал Антон Пиксанов, сидя за дощатым столом и хлебая суп алюминиевой ложкой. – Но как бы узнать, где он живет, и как его зовут…" https://clear-text.livejournal.com/520953.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
ПРО ОБИДУОдна женщина мне рассказала, что у нее часто болит голова, и поэтому она носит с собой в красивой серебряной коробочке особые таблетки, довольно редкие и очень дорогие. Принимает их в случае чего.И что многие на нее за это обижаются.***Я вспомнил что-то такое про свою жизнь.***Было время, когда я курил трубку, у меня хорошие трубки были – английские, старые, тщательно обкуренные, всегда хорошо вычищенные, и табак был привозной, тоже английский.
Многие на меня обижались.***Было время, когда мне доктор разрешил пить только чуточку виски, буквально понюхать-полизать. И я с собой на пьянки и фуршеты таскал в кармане фляжечку граммов на пятьдесят.Многие на меня обижались.***Было время, когда я любил читать по-гречески, и всюду ходил с толстой греческой книгой, в которую опускал глаза при каждом удобном случае.Многие на меня обижались.***А еще было время, когда мне нравилась одна красивая девушка, и я ей тоже нравился, и я брал ее на все тусовки и вечеринки, и она ни с кем не танцевала и даже не хотела просто рядом посидеть-поболтать, только со мной.Вот за это многие на меня очень сильно обижались.
Вплоть до полного разрыва отношений. https://clear-text.livejournal.com/520699.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
НИ ПРИ ЧЁМ Жил-был в городе Хабаровске мальчик 17 лет. Впрочем, может быть, дело было в Воронеже. Или в Вологде. Не так важно.Мальчик учился в десятом классе. Он был в комсомоле, ходил на все митинги и демонстрации, кричал "ура" товарищу Сталину и, вместе со всеми, требовал расстрелять троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев, как бешеных собак. Он даже сам нарисовал такой плакатик и поднимал его над головой. Было фото в молодежной газете, он сохранил этот номер, спрятал в папке, где лежали его документы – свидетельство о рождении, аттестат за восьмой класс и две похвальные грамоты.Это было в 1937 году.Но вот в 1938-м его арестовали. Вместе с половиной класса. Ему вменили участие в антисоветской террористической организации с целью убийства товарища Сталина. Подельниками были ребята, с которыми он учился все школьные годы. Предложили написать всю правду о преступной деятельности всей их подпольной организации. Конечно, немного побили. Выбили три зуба и сломали ребро; чепуха, если по большому счетуМальчик был в некоторой растерянности. Он точно знал сам про себя, что он лично ни в какой террористической организации не состоял. Он также ничего не слышал и не подозревал антисоветского о своих товарищах. Все это был какой-то бред. Но, с другой стороны, если он ничего не знал – значит ли это, что ничего не было? Вдруг они конспирировались? Да, но почему тогда его тоже арестовали? Ответ: либо по ошибке, либо – скорее всего – по ложному доносу! Эти враги народа решили его утопить, из мести, ненависти, из бессильной ярости, черт их знает. Поэтому мальчик начал писать письмо товарищу Сталину. Оно, как положено, начиналось словами о "чудовищной ошибке в результате клеветнического доноса", и должно было закончиться клятвой в верности, в желании отдать свою кровь по капле, и всё такое...Но мальчик не успел дописать свое письмо.На пороге камеры показались вохр и следователь.- Этот на выход, - брезгливо сказал чекист. - Юраков, отведи!Мальчик натурально обделался.- Блядь! – сказал чекист. – Юраков, стащи его в мыльню. А потом сам знаешь.***Дело обстояло так:Верочка Нисс, дочка второго секретаря обкома ВКП(б), дружила с этим мальчиком, они ходили в кино, и он ей два раза дарил ландыши. Поэтому она вечером сказала папе:- Пап, Вадьку забрали, ну зачем? Он хороший.- Тьфу на вас на всех! - сказал усталый Трофим Альбертович Нисс.- Ну пап! - заныла Верочка.- Ой, - сказал Трофим Альбертович, и позвонил кому надо.***Поэтому вохр Юраков выдал мальчику полотенце и новые штаны, потом проводил его в цейхгауз, где вернул ему одежду, а далее отвел в кабинет к следователю.Следователь объявил мальчику об отсутствии события преступления и отобрал подписку о неразглашении.***Поэтому мальчик до самой своей смерти - а умер он аж в 2009 году, в возрасте 88 лет - был убежден, что все было в целом правильно и справедливо.Вот, например, его тоже арестовали. Да-с, при Сталине, представьте себе! Если угодно, в тридцать восьмом году. Арестовали по ошибке, а скорее всего – по ложному доносу.Но ведь разобрались!***Потому что объяснить ему никто ничего не мог. Трофим Альбертович Нисс был арестован через неделю и расстрелян еще через месяц, а Верочка отправилась в Кокчетав, где умерла от воспаления легких. Начальник из НКВД, который дал указание отпустить мальчика, тоже был расстрелян, вместе с Ниссом. Следователь застрелился сам, а вохра Юракова никто не спрашивал, да ему и без разницы было.***В общем, разобрались.Тем более что мальчик и в самом деле был ни при чем. https://clear-text.livejournal.com/520205.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
О ПОСЛЕДНЕМ СВИДАНИИ И МИЛОСЕРДИИ - Меня спросил один из вас, - сказал однажды учитель. - Спросил: что может быть горше последнего свидания? Ах, последнее свидание, одноименный рассказ Бунина! "Я готов был отдать пятнадцать лет жизни за свидание с тобой, а потом ты уехала в Москву, не видя меня, поглощенная своими мечтами, уверенная в своем счастье, а потом, конечно, роли переменились, ну да теперь все равно, конец…" А можно и без дворянской скорби, - продолжал учитель, - можно дешевый гостиничный номер в незнакомом городе, вымоленная, выползанная на коленях последняя ночь перед ее отъездом навсегда, за границу, к надежному хорошему человеку, утром пустая постель, на площади напротив торговки разложили на клеенках свой залежалый товар... Можно и дорогой номер, пожалуйста, если деньги есть. Можно дома, или на даче. Хуже всего в квартире друга, который громко говорит по телефону в соседней комнате, пока вы тут обнимаетесь, целуетесь, сливаетесь в единое тело в самый последний раз.Но, - продолжал учитель, - но есть кое-что горше, тоскливее, безнадежнее, обиднее. Что же? Предпоследнее свидание, дети мои. Обманчивая надежда, что это еще не конец, что впереди что-то есть. Что мы сегодня ляжем в постель, нам будет хорошо, а утром расстанемся ненадолго, зная, что скоро сойдемся снова, и снова будет любовь и счастье. Но внутренне, но бессознательно мы знаем и чувствуем, что в будущем у нас осталась только одна встреча, и дальше конец. Поэтому фальшивая беззаботность предпоследнего свидания гораздо горше, чем трагедия последнего.- Что же в таком случае делать? - спросил кто-то из нас.- Проще простого, - ответил учитель. - Не ходить на предпоследнее. Тогда и последнего не будет, и вы избавитесь от этой горечи и безнадежности. - Но как понять, - спросили мы, - что вот это свидание, на которое мы так беззаботно спешим, что оно - предпоследнее?- Ой-ой-ой! - засмеялся учитель. - Ежели вы этого не научились понимать, то что вы вообще делаете в моем классе? Тут признак простой и ясный: когда вы в уме вдруг, ни с того ни с сего, начинаете убеждать себя, что "в наших отношениях все в порядке, все хорошо, на мелочи не надо обращать внимания, на самом-то деле мы любим друг друга", и все такое. Тут лучше повесить шляпу обратно на вешалку и остаться дома. Так будет милосерднее - и к самому себе, и к вашему партнеру.- При чем тут милосердие? - спросили мы.- Приговоренный к смерти впадает в депрессию, когда вдруг выясняется, что палач заболел, и казнь откладывается. Потому что он хочет поскорее отделаться, - объяснил учитель. - Вообще же мне иногда кажется, что после окончательного смертного приговора лучше сразу застрелить приговоренного, а не везти его обратно в тюрьму, где он будет долго сидеть в одиночке, три раза в день обмирая от смертного ужаса и пустой надежды, слыша ключ в замке, а это всего лишь надзиратель принес поесть. Да, застрелить прямо во дворе суда. В затылок. Жестоко. Но милосердно. Милосердие - это очень жестокая вещь. https://clear-text.livejournal.com/520057.html
-
Запись понравилась
-
0
Процитировали
-
0
Сохранили
-
ЭЛЕГИЯБыла у меня одна подруга юности, Лена ее звали. Мы с ней недолго продружили, мы очень скоро расстались, но без ссор и кошмаров. Просто и почти незаметно. Как две веточки по лесному ручью плывут, вот течение их сбило вместе, и вот они движутся, зацепившись друг за дружку, а потом вдруг то ли водоворот, то ли какой-то камешек или коряга и – раз! – расцепились, одна задержалась, воткнулась в осоку, а другая, вертясь, поплыла дальше...Но через много лет мы случайно повстречались, поговорили, обменялись телефонами.
Непонятно, зачем.Но вышло так, что довольно скоро я позвонил ей. Мне нужен был перевод с одного очень редкого языка, а она как раз его знала, это была ее специальность.Набрал номер. Подошла какая-то старушка. Из предыдущего разговора с Леной я знал, что она всё еще живет с мамой, и даже запомнил, как маму зовут. Поэтому я сказал:- Добрый вечер, Наталья Васильевна. Позовите Лену, пожалуйста.- Это Сережа? - спросила ее мама.- Нет, - сказал я и назвал себя.Она позвала Лену, я задал свой вопрос, получил ответ, спасибо-спасибо, пожалуйста ради бога, звони, если что, вот и всё.Потом мне еще раз понадобилась ее консультация.Снова звоню. Снова мама.- Добрый вечер! - Это Сережа? - Нет, нет, Наталья Васильевна. Будьте любезны, Лену.И вот так еще раза три.Я рассказал Лене, что ее мама упорно называет меня Сережей.- Ах ты, господи! - грустно засмеялась Лена. - Это мой бывший любовник, мама его в глаза не видела, даже не знает, как его зовут на самом деле. Просто я ей говорила, что есть у меня такой Сережа. Он довольно пошло бросил меня много лет назад, я уж и забыла о нем, а мама все ждет, когда он позвонит и попросит у меня прощения. https://clear-text.livejournal.com/519892.html
