Саулкрасты, под Ригой. В кафе за соседним столом |
ФАТАЛИСТ
В кафе за соседним столом трое: две женщины и пожилой мужик, громадный, с длинной белой бородой. Похож на Кришьяна Барона, собирателя латышских дайн. Но русский, судя по всему. Может быть, это папа-мама-дочь. Или племянницы и дядя.
Женщины разговаривают друг с дружкой, он молча ест.
Одна рассказывает длинную путаную историю, как какая-то Линда плохо жила со своим Марисом, как они долго и трудно разводились, и вот она осталась на бобах.
Старик вдруг подает голос. У него гулкий бас:
- Есть персонажи, - на всё кафе говорит он, - у которых всегда всё не клеится!
И снова нагибается к тарелке.
Женщины продолжают разговаривать. О каком-то Николае Сергеевиче, который связался с какой-то Тамарой, взял кредит под ее бизнес, Тамара его бросила, партнеры кинули, коллекторы замучили…
- Есть персонажи, - снова говорит старик, - у которых всегда всё не клеится!
Женщины косятся на него, начинают обсуждать еще чьи-то беды. Снова мелькают слова "развод, кредит, изменила, а ребенок-то не от него, главное, ребенок-то, ребенок-то - не от него!".
- Ну и что? – встревает старик. – При чем тут? Какая разница? Просто есть персонажи, у которых всегда всё не клеится!
|
|
мужчины, женщины и вещи |
РАЗГОВОРЫ НА СКАМЕЙКЕ У МОРЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ:
8.
(пожилой мужчина - толстый, самодовольный, по всему видать, богатый – хвастается своему спутнику)
- Нет, нет, неплохой был год. Кое-что лишнее продал, купил кое-что нужное. Вот "Кавказского пленника" купил, первое издание, тысяча восемьсот двадцать второго года.
- Неужели ещё можно купить прижизненного Пушкина?
- (неожиданный вздох) Всё можно купить, кроме мамы с папой...
9.
- Сосед сбоку - долбит перфоратором и дрелью, аккуратно и законно, с девяти до двадцати двух сорока пяти, и вот так уже года три. У соседки сверху двое чудесных малышей, в детсад не ходят. С утра до отбоя скачут - мне по голове. У соседа снизу собака, тупой бассет, как хозяин уходит на работу - начинает гулко гавкать и выть. Что мне делать? Все говорят: ничего не сделаешь. Ремонт, дети, домашний любимец - это святое.
- Да. Да-да.
- Что ты дакаешь? Что бы мне такое отмочить, чтоб они ничего со мной не могли сделать?
- Прими православие.
- Типа Христос терпел и нам велел? Спасибо.
- Да нет! Отпусти бородищу и привлеки их за оскорбление чувств. Что они тебе молиться мешают. Увидишь, как запоют.
10.
- Он женился и уехал, а меня даже в копию не поставил!
- А?
- Ну, в смысле не сказал мне ничего.
11.
- Ну вот что это, ну вот что это, ну вот что это? - спрашивает женщина лет тридцати-сорока у своей собеседницы. - Как это всё называется?
(я подошел позже и не знаю, о чем идет речь).
Дама лет шестидесяти пяти отвечает, мудро усмехаясь:
- То, что он сделал - это не подлость и не предательство. Это, как сказал бы Чехов, сюжет для небольшого рассказа.
- Для небольшого рассказа?!?!
- Хорошо, хорошо, для большого романа...
|
|
мужчины, женщины и вещи |
РАЗГОВОРЫ НА СКАМЕЙКЕ У МОРЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ:
4.
- Завтра в Риге - тридцать пять.
- Что? Тридцать пять? С ума сошла! Сорок пять!
- Сорок пять? Это ты с ума сошла!
- Нет, надо же, как она всем голову заморочила! Ей сорок пять! И не завтра, а в марте, уже было!
- Кому?
- Рите! А ты говоришь, что завтра ей тридцать пять. Ишь, молодуха! Она уже подтяжку делала. Всё равно всё видно.
- Да не Рите, а в Риге! Тридцать пять градусов! В тени! В Риге!
- Фу, слава богу. А то я подумала, что ты ей поверила.
5.
- Как звали художника Шишкина?
- Который рожь, лес, сосны, мишки? Не знаю.
- А ты подумай.
- Что ты мне загадки задаешь? Не знаю!
- А ты подумай хорошенько. Шишкин. Рожь, сосны, родные просторы и все такое. Ну? Включи логику!
- Неужели Иван Иваныч?
- Ура! (целуются).
6.
- Там наверху дети с кровати прыгают на пол. Прыгают и прыгают. Добро бы только бегали, а то прыгают. Люстра трясется. Я день терпела, два терпела, на третий поднялась, постучала в дверь... Пожалуйста, говорю, я не против, чтобы играли-бегали, вы им скажите, чтоб не прыгали вот так прямо с кровати на пол, бу-бух! А она такая мне говорит, нет, ты представляешь, что говорит?
- Чтоб ты пошла лесом?
- Хо! Если бы. Она мне говорит: "А вы хоть понимаете, что вы сейчас сделали? Вы нарушили мое личное пространство!"
7.
- Он вообще такой, непростой. Французский и итальянский свободно. Студию себе сделал из двушки, стену ободрал до кирпича. Живет пока один. Говорит: "я люблю дорогих женщин, в этом моя проблема".
- Ой, ты его слушай побольше. Дорогих женщин он любит! Я его давно знаю, я тебе объясню, в чем его проблема. Он любит которые за сто евро, а у него есть только пятьдесят! Ой, какая проблема!
|
|
мужчины, женщины и вещи |
РАЗГОВОРЫ НА СКАМЕЙКЕ У МОРЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ:
4.
- Завтра в Риге - тридцать пять.
- Что? Тридцать пять? С ума сошла! Сорок пять!
- Сорок пять? Это ты с ума сошла!
- Нет, надо же, как она всем голову заморочила! Ей сорок пять! И не завтра, а в марте, уже было!
- Кому?
- Рите! А ты говоришь, что завтра ей тридцать пять. Ишь, молодуха! Она уже подтяжку делала. Всё равно всё видно.
- Да не Рите, а в Риге! Тридцать пять градусов! В тени! В Риге!
- Фу, слава богу. А то я подумала, что ты ей поверила.
5.
- Как звали художника Шишкина?
- Который рожь, лес, сосны, мишки? Не знаю.
- А ты подумай.
- Что ты мне загадки задаешь? Не знаю!
- А ты подумай хорошенько. Шишкин. Рожь, сосны, родные просторы и все такое. Ну? Включи логику!
- Неужели Иван Иваныч?
- Ура! (целуются).
6.
- Там наверху дети с кровати прыгают на пол. Прыгают и прыгают. Добро бы только бегали, а то прыгают. Люстра трясется. Я день терпела, два терпела, на третий поднялась, постучала в дверь... Пожалуйста, говорю, я не против, чтобы играли-бегали, вы им скажите, чтоб не прыгали вот так прямо с кровати на пол, бу-бух! А она такая мне говорит, нет, ты представляешь, что говорит?
- Чтоб ты пошла лесом?
- Хо! Если бы. Она мне говорит: "А вы хоть понимаете, что вы сейчас сделали? Вы нарушили мое личное пространство!"
7.
- Он вообще такой, непростой. Французский и итальянский свободно. Студию себе сделал из двушки, стену ободрал до кирпича. Живет пока один. Говорит: "я люблю дорогих женщин, в этом моя проблема".
- Ой, ты его слушай побольше. Дорогих женщин он любит! Я его давно знаю, я тебе объясню, в чем его проблема. Он любит которые за сто евро, а у него есть только пятьдесят! Ой, какая проблема!
|
|
забежать вперед, заглянуть в глаза |
АУРА ВЛАСТИ -
она сильнее ауры денег. Забегают вперед и заглядывают в глазки "миллионщику", как писал Гоголь.
(Миллионщик имеет ту выгоду, что может видеть подлость, совершенно бескорыстную, чистую подлость, не основанную ни на каких расчетах: многие очень хорошо знают, что ничего не получат от него и не имеют никакого права получить, но непременно хоть забегут ему вперед, хоть засмеются, хоть снимут шляпу, хоть напросятся насильно на тот обед, куда узнают, что приглашен миллионщик. "Мертвые души")
Да, миллионщику, но не внуку миллионщика.
А вот внуку генсека или простого министра - ого, еще как! Власть становится неким эфирным телом, трансцендентной сущностью. Если можно хоть во сне вообразить, что миллионщик этак засунет пальцы в бумажник и подарит тебе пачку "хрустких четвертаков", как писал советский прозаик, ну, или закажет какую-то работу задорого, - то про внука министра такого и вообразить нельзя! Даже понятно, что если он дедушку-министра попросит употребить свою власть на вашу пользу - то дедушка шуганет его немилосердно. Однако же кусочек этого эфирного тела власти прилип и к макушке внука. И перетекает на всех прочих, кто соприкасался: "вчера мы тут сидели с Петькой, ну, с внуком ***, а он, значит, говорит..."
И вот к рассказчику льнут девушки.
"Власть, - говорит Киссинджер, - самый сильный афродизиак".
Верно. Одному моему приятелю отдалась самая недоступная красавица факультета, когда увидела, как он выходит из черной "Чайки" с желтыми подфарниками и белыми занавесочками (сын начальника секретариата министра подвез к институту совершенно случайно).
|
|
забежать вперед, заглянуть в глаза |
АУРА ВЛАСТИ -
она сильнее ауры денег. Забегают вперед и заглядывают в глазки "миллионщику", как писал Гоголь.
(Миллионщик имеет ту выгоду, что может видеть подлость, совершенно бескорыстную, чистую подлость, не основанную ни на каких расчетах: многие очень хорошо знают, что ничего не получат от него и не имеют никакого права получить, но непременно хоть забегут ему вперед, хоть засмеются, хоть снимут шляпу, хоть напросятся насильно на тот обед, куда узнают, что приглашен миллионщик. "Мертвые души")
Да, миллионщику, но не внуку миллионщика.
А вот внуку генсека или простого министра - ого, еще как! Власть становится неким эфирным телом, трансцендентной сущностью. Если можно хоть во сне вообразить, что миллионщик этак засунет пальцы в бумажник и подарит тебе пачку "хрустких четвертаков", как писал советский прозаик, ну, или закажет какую-то работу задорого, - то про внука министра такого и вообразить нельзя! Даже понятно, что если он дедушку-министра попросит употребить свою власть на вашу пользу - то дедушка шуганет его немилосердно. Однако же кусочек этого эфирного тела власти прилип и к макушке внука. И перетекает на всех прочих, кто соприкасался: "вчера мы тут сидели с Петькой, ну, с внуком ***, а он, значит, говорит..."
И вот к рассказчику льнут девушки.
"Власть, - говорит Киссинджер, - самый сильный афродизиак".
Верно. Одному моему приятелю отдалась самая недоступная красавица факультета, когда увидела, как он выходит из черной "Чайки" с желтыми подфарниками и белыми занавесочками (сын начальника секретариата министра подвез к институту совершенно случайно).
|
|
мужчины, женщины и вещи |
1.
- Муж сегодня с утра по хозяйству: мусор вынес, в магазин сбегал, овощи настриг для окрошки - ну, что может быть лучше?
- Муж, который домработницу наймёт.
2.
- Был тут вчера на блошином рынке в Звейниекциемсе, там кассетный видюшник продавали за десять евро, с ума сойти. А когда-то за такой видюшник убивали. Обалдеть. Сейчас не верится. А ведь убивали! Помню, кино было про это. Следователь говорит: "убиты трое граждан, из квартиры похищена видеотехника".
- А то! Еще бы. Видео стоило дороже квартиры. И за первые компьютеры убивали, особенно если с цветным монитором.
- Обалдеть. А сейчас за что убивают?
- Сейчас ни за что. Сейчас просто так.
3.
- Ты внучку позвала, как я просила?
- Позвала, она не хочет. Я ей сказала: "Пойдем в гости, там будет хороший мальчик, приехал из Москвы". А она говорит: "Нет. А вдруг я влюблюсь в мальчика, а он уедет, и нельзя будет встречаться, и будет очень тяжело. Лучше не надо".
- Подожди! А сколько ей лет? Восемь?
- Ты что! Уже одиннадцать!
- А-а. Тогда понятно.
|
|
мужчины, женщины и вещи |
1.
- Муж сегодня с утра по хозяйству: мусор вынес, в магазин сбегал, овощи настриг для окрошки - ну, что может быть лучше?
- Муж, который домработницу наймёт.
2.
- Был тут вчера на блошином рынке в Звейниекциемсе, там кассетный видюшник продавали за десять евро, с ума сойти. А когда-то за такой видюшник убивали. Обалдеть. Сейчас не верится. А ведь убивали! Помню, кино было про это. Следователь говорит: "убиты трое граждан, из квартиры похищена видеотехника".
- А то! Еще бы. Видео стоило дороже квартиры. И за первые компьютеры убивали, особенно если с цветным монитором.
- Обалдеть. А сейчас за что убивают?
- Сейчас ни за что. Сейчас просто так.
3.
- Ты внучку позвала, как я просила?
- Позвала, она не хочет. Я ей сказала: "Пойдем в гости, там будет хороший мальчик, приехал из Москвы". А она говорит: "Нет. А вдруг я влюблюсь в мальчика, а он уедет, и нельзя будет встречаться, и будет очень тяжело. Лучше не надо".
- Подожди! А сколько ей лет? Восемь?
- Ты что! Уже одиннадцать!
- А-а. Тогда понятно.
|
|
ваши пальцы пахнут ладаном |
ДЮСИК
Вера Сергеевна, наша соседка по коммунальной квартире, портниха, рассказала моей маме, а мама рассказала мне.
Разговор у них был сначала о фасонах, о платьях, потом о летних перчатках: были такие – тонкие, с мушками и рюшечками. Тогда, в середине пятидесятых, был такой стиль: легкое, можно даже цветастое платье, белые туфельки, маленькая шляпка, и в завершение всего – белые полупрозрачные перчатки.
- Красиво! – вздохнула Вера Сергеевна, описав этот наряд.
- А как ручки целовать даме, если она в перчатках? – спросила моя мама.
- А вам часто ручки целуют? – возразила Вера Сергеевна.
- Ну… - засмеялась мама. – Бывает, бывает!
- У меня был один такой Дюсик, - вдруг сказала Вера Сергеевна. – Еще до войны. Муж, вы не думайте. Настоящий, законный. Но моложе. Мне двадцать шесть было, а ему двадцать один. Я уже работала в ателье, а он студент был. Пришел мамину кофту ушить, чтоб ему было вроде тужурочки. Бедно жили. Ну, слово за слово, кино, свидание, Верочка то, Верочка сё…
- Ручки целовал? – спросила мама.
- Да что вы! Тогда и моды такой не было. Расписались, стали жить, у меня, вот прямо в этой комнате, вы-то не помните, вы тогда еще маленькие были… Тем более что недолго.
- Почему?
- Сначала хорошо жили. А потом стал поздно домой приходить. Ну, понятно - студент института! Семинары, какие-то отработки, с друзьями готовятся к экзаменам и все такое. Я спокойно относилась, потому что сама сидела до ночи в ателье, нам директор разрешала левые заказы, за половину. В общем, жили как-то. А потом смотрю, от него духами попахивает. Скандалить не стала. Выследила. Потихонечку за ним пошла, топ-топ, трамвай, два переулка налево – приехали. Большой такой дом. Он в подъезд, я за ним. Он на лифте, я туфли в руки, и бегом наверх. За два марша остановилась, потом еще выше. Вижу из-под перил - он в дверь звонит, ему открывают, он туда, и всё. Стою жду. Чего жду, сама не знаю. Полчаса жду, час, и такое меня зло взяло! Звоню в дверь со всей силы. Открывает какая-то дамочка, но скорей всего – прислуга. "Вам кого?" Я сразу басом: "Гражданин Лихоборский Модест Васильевич здесь находится?" Она так вежливо: "Проходите-проходите, пожалуйста-пожалуйста". Точно, прислуга. Ведет меня по коридору, квартира отдельная, большая. Красота – не описать. Стены лиловые, картины в золотых рамах, даже в коридоре две люстры – хрустальные. Вхожу в комнату. Там прямо как в кино про старину. "Поэт и царь" смотрели?
- Смотрела, - сказала мама.
- Вот! – сказала Вера Сергеевна. – Кресла, подсвечники, статуи всякие по углам. Не очень большие, но всё-таки, - она показала рукой. – На столе коньяк и всякие закуски. А на диване - мой Дюсик. И больше никого. Я кричу, опять же басом: "Дюсик! А ну домой! Кому сказано!" И вдруг из другой двери выбегает какой-то совсем пожилой мужчина. Почти старик. В плюшевом халате. Смотрит на меня, глазами хлопает. А я как заведенная: "Дюсик! Вставай! Домой пора!". Старик ко мне подбегает, становится на колени и чуть не плачет: "Верочка! Вас же Вера зовут, да? Верочка, умоляю, не отнимайте у меня Дюсика! Это моя последняя радость!" Я тоже глазами захлопала. Через две секунды все поняла. Засмеялась, как в кино: "Ха-ха-ха-ха! Берите себе! Кушайте на здоровье! Ха-ха-ха-ха!".
- И что?
- Он стоит на коленях, руки мне целует. "Спасибо, Верочка, спасибо, деточка!"
- Прямо с ума сойти, - сказала мама.
- Вот и я говорю, - сказала Вера Сергеевна. – Так что мне тоже мужчина ручки целовал.
|
|
ваши пальцы пахнут ладаном |
ДЮСИК
Вера Сергеевна, наша соседка по коммунальной квартире, портниха, рассказала моей маме, а мама рассказала мне.
Разговор у них был сначала о фасонах, о платьях, потом о летних перчатках: были такие – тонкие, с мушками и рюшечками. Тогда, в середине пятидесятых, был такой стиль: легкое, можно даже цветастое платье, белые туфельки, маленькая шляпка, и в завершение всего – белые полупрозрачные перчатки.
- Красиво! – вздохнула Вера Сергеевна, описав этот наряд.
- А как ручки целовать даме, если она в перчатках? – спросила моя мама.
- А вам часто ручки целуют? – возразила Вера Сергеевна.
- Ну… - засмеялась мама. – Бывает, бывает!
- У меня был один такой Дюсик, - вдруг сказала Вера Сергеевна. – Еще до войны. Муж, вы не думайте. Настоящий, законный. Но моложе. Мне двадцать шесть было, а ему двадцать один. Я уже работала в ателье, а он студент был. Пришел мамину кофту ушить, чтоб ему было вроде тужурочки. Бедно жили. Ну, слово за слово, кино, свидание, Верочка то, Верочка сё…
- Ручки целовал? – спросила мама.
- Да что вы! Тогда и моды такой не было. Расписались, стали жить, у меня, вот прямо в этой комнате, вы-то не помните, вы тогда еще маленькие были… Тем более что недолго.
- Почему?
- Сначала хорошо жили. А потом стал поздно домой приходить. Ну, понятно - студент института! Семинары, какие-то отработки, с друзьями готовятся к экзаменам и все такое. Я спокойно относилась, потому что сама сидела до ночи в ателье, нам директор разрешала левые заказы, за половину. В общем, жили как-то. А потом смотрю, от него духами попахивает. Скандалить не стала. Выследила. Потихонечку за ним пошла, топ-топ, трамвай, два переулка налево – приехали. Большой такой дом. Он в подъезд, я за ним. Он на лифте, я туфли в руки, и бегом наверх. За два марша остановилась, потом еще выше. Вижу из-под перил - он в дверь звонит, ему открывают, он туда, и всё. Стою жду. Чего жду, сама не знаю. Полчаса жду, час, и такое меня зло взяло! Звоню в дверь со всей силы. Открывает какая-то дамочка, но скорей всего – прислуга. "Вам кого?" Я сразу басом: "Гражданин Лихоборский Модест Васильевич здесь находится?" Она так вежливо: "Проходите-проходите, пожалуйста-пожалуйста". Точно, прислуга. Ведет меня по коридору, квартира отдельная, большая. Красота – не описать. Стены лиловые, картины в золотых рамах, даже в коридоре две люстры – хрустальные. Вхожу в комнату. Там прямо как в кино про старину. "Поэт и царь" смотрели?
- Смотрела, - сказала мама.
- Вот! – сказала Вера Сергеевна. – Кресла, подсвечники, статуи всякие по углам. Не очень большие, но всё-таки, - она показала рукой. – На столе коньяк и всякие закуски. А на диване - мой Дюсик. И больше никого. Я кричу, опять же басом: "Дюсик! А ну домой! Кому сказано!" И вдруг из другой двери выбегает какой-то совсем пожилой мужчина. Почти старик. В плюшевом халате. Смотрит на меня, глазами хлопает. А я как заведенная: "Дюсик! Вставай! Домой пора!". Старик ко мне подбегает, становится на колени и чуть не плачет: "Верочка! Вас же Вера зовут, да? Верочка, умоляю, не отнимайте у меня Дюсика! Это моя последняя радость!" Я тоже глазами захлопала. Через две секунды все поняла. Засмеялась, как в кино: "Ха-ха-ха-ха! Берите себе! Кушайте на здоровье! Ха-ха-ха-ха!".
- И что?
- Он стоит на коленях, руки мне целует. "Спасибо, Верочка, спасибо, деточка!"
- Прямо с ума сойти, - сказала мама.
- Вот и я говорю, - сказала Вера Сергеевна. – Так что мне тоже мужчина ручки целовал.
|
|
литературные досуги |
|
|
литературные досуги |
|
|
исторические записки |
ТЁЩА
Этот рассказ я вчера услышал от одного пожилого господина:
"В семидесятых я работал инженером на секретном предприятии. И еще был замом секретаря комитета комсомола. И вот нам докладывают – слесарь-сборщик такой-то – повенчался в церкви! Ой-ой-ой! За это полагается исключение из рядов ВЛКСМ! Но слесарь-то наш не просто сборщик, он уникальный мастер, ювелир, спец высшего класса – в общем, без него, если совсем грубо говорить, ракета не взлетит. А исключение из комсомола – это автоматом лишение допуска к секретным работам. И скорее всего увольнение. Мы тут куем щит родины, и вдруг такой идейно ненадежный сборщик. А где другого взять? Негде. А если даже найдем, то нужно ему оформлять допуск, проводить через все инстанции.
Что делать?
Бежим в партком.
Нам говорят – дело-то серьезное. Допустим, через неделю испытания, мы его увольняем, допустим даже, изделие не выходит на испытания. Серьезный скандал. Но, товарищи, идеология – это еще серьезнее. Сегодня мы сборщику простим венчание, завтра – баптиста до стендов допустим, а потом что? А потом что, у нас диссиденты в КБ будут сидеть? Просто руки опускаются!
И тут одного нашего осенило. Он кричит:
- Тёща!
- Что тёща? – спрашиваем. - Какая тёща?
- Тёща его заставила! Значит, так. Пишем объяснение. То есть пусть он пишет личную объяснительную записку, а мы к ней приложим свое письмо. Типа подтверждаем наличие отсталой тещи. Что она и настояла, чтоб венчаться в церкви.
- Что ж это он, - говорит кто-то, - комсомолец, а не смог противостоять?
- Так это ж тёща! – закричали все.
- Верно, - сказал секретарь парткома. – Тёща – это святое. Пишите объяснение про тёщу.
Написали.
Послали в райком комсомола и в райком партии.
И вы знаете, сработало.
Получили указание: строгий выговор с занесением в учетную карточку. Но – не исключать! Ура! Все обошлось, можно дальше ковать щит родины".
***
Песня:
"Здравствуй, русская тёща, я твой маленький зятек…"
|
|
исторические записки |
ТЁЩА
Этот рассказ я вчера услышал от одного пожилого господина:
"В семидесятых я работал инженером на секретном предприятии. И еще был замом секретаря комитета комсомола. И вот нам докладывают – слесарь-сборщик такой-то – повенчался в церкви! Ой-ой-ой! За это полагается исключение из рядов ВЛКСМ! Но слесарь-то наш не просто сборщик, он уникальный мастер, ювелир, спец высшего класса – в общем, без него, если совсем грубо говорить, ракета не взлетит. А исключение из комсомола – это автоматом лишение допуска к секретным работам. И скорее всего увольнение. Мы тут куем щит родины, и вдруг такой идейно ненадежный сборщик. А где другого взять? Негде. А если даже найдем, то нужно ему оформлять допуск, проводить через все инстанции.
Что делать?
Бежим в партком.
Нам говорят – дело-то серьезное. Допустим, через неделю испытания, мы его увольняем, допустим даже, изделие не выходит на испытания. Серьезный скандал. Но, товарищи, идеология – это еще серьезнее. Сегодня мы сборщику простим венчание, завтра – баптиста до стендов допустим, а потом что? А потом что, у нас диссиденты в КБ будут сидеть? Просто руки опускаются!
И тут одного нашего осенило. Он кричит:
- Тёща!
- Что тёща? – спрашиваем. - Какая тёща?
- Тёща его заставила! Значит, так. Пишем объяснение. То есть пусть он пишет личную объяснительную записку, а мы к ней приложим свое письмо. Типа подтверждаем наличие отсталой тещи. Что она и настояла, чтоб венчаться в церкви.
- Что ж это он, - говорит кто-то, - комсомолец, а не смог противостоять?
- Так это ж тёща! – закричали все.
- Верно, - сказал секретарь парткома. – Тёща – это святое. Пишите объяснение про тёщу.
Написали.
Послали в райком комсомола и в райком партии.
И вы знаете, сработало.
Получили указание: строгий выговор с занесением в учетную карточку. Но – не исключать! Ура! Все обошлось, можно дальше ковать щит родины".
***
Песня:
"Здравствуй, русская тёща, я твой маленький зятек…"
|
|
The Man of Property |
НО КАКОВА ДРЯНЬ!
Первый – хотя нет, второй курс. Суббота. Вечер. Заседание Научного студенческого общества. Какой-то умеренно заумный доклад. Ностратическое языкознание, ой. Но интересно. Рядом со мной сидит девочка с другого отделения – первый раз вижу. Она меня тоже видит, скорее всего, в первый раз. Когда кончилось, пошел к гардеробу, она там стоит, одевается. "Ты на метро?" - "На метро" - "До какой?" - "До Сокольников" - "Проводить?" - "Если хочешь".
Идём по ночному переулку. Кажется, улица Олений Вал. Хорошее название. Конец сентября, еще совсем тепло. Листья ковром лежат на тротуаре, я взбиваю их носками ботинок. Она смеется. Болтаем о чем-то умном. Она берет мня под руку. Я чуть прижимаю её руку к себе, сквозь плащ чувствую её худой и нежный локоть - и лёгкое ответное движение - она тоже чуть-чуть прижимает мой локоть к себе. Пришли. Постояли у её подъезда минуты три. "Пока!" - "Пока!"
В понедельник искал её на всех переменах. Нашёл. Вместе посидели в буфете. Узнал, как её зовут. Ещё раз проводил до подъезда.
Назавтра началась совсем другая история. Ладно. В другой раз.
А с этой девочкой мы так и не поцеловались. Вот и всё.
Нет, не всё.
Через четыре года, уже после выпуска год прошел, встретил одну свою знакомую. Долгий разговор на остановке. Несколько троллейбусов пропустили. Веселые воспоминания: как сдавали, как прогуливали, как на картошку ездили, как то, как сё – и вдруг спросил: "А помнишь такую-то? Вроде вы на одной кафедре" - "Конечно! Мы с ней иногда созваниваемся" - "Ну, как она?" - "Да всё отлично. Замуж вышла, родила".
И тут же мысль:
- Нет, но какова дрянь! Замуж вышла! Родила! Как она смела?
- Совсем рехнулся? – спросил меня внутренний голос. – Ты что? Ты с девушкой даже не целовался! Два раза до дома проводил, и всё, и забыл про нее, закрутив какой-то бездарный тяжелый роман! А она, значит, должна только о тебе и помнить? Хранить верность? Как ты это себе представляешь? Сидеть у себя на Оленьем Валу, у окошка, платок вышивать? И чего ждать? Нет, ты просто сумасшедший идиот!
- Да, наверное, ты прав, - неохотно согласился я со внутренним голосом. – Логически всё так и получается. Но всё равно!
- Что "всё равно"?
- Всё равно обидно, и жалко, и вообще отстань.
- За что тебе обидно? Чего тебе жалко? – возмутился внутренний голос. - Ведь у вас же ничего не было! Совсем, вообще, ни чуточки!
- Заткнись, - сказал я. – Ты прав, но ты ничего не понимаешь.
|
|
The Man of Property |
НО КАКОВА ДРЯНЬ!
Первый – хотя нет, второй курс. Суббота. Вечер. Заседание Научного студенческого общества. Какой-то умеренно заумный доклад. Ностратическое языкознание, ой. Но интересно. Рядом со мной сидит девочка с другого отделения – первый раз вижу. Она меня тоже видит, скорее всего, в первый раз. Когда кончилось, пошел к гардеробу, она там стоит, одевается. "Ты на метро?" - "На метро" - "До какой?" - "До Сокольников" - "Проводить?" - "Если хочешь".
Идём по ночному переулку. Кажется, улица Олений Вал. Хорошее название. Конец сентября, еще совсем тепло. Листья ковром лежат на тротуаре, я взбиваю их носками ботинок. Она смеется. Болтаем о чем-то умном. Она берет мня под руку. Я чуть прижимаю её руку к себе, сквозь плащ чувствую её худой и нежный локоть - и лёгкое ответное движение - она тоже чуть-чуть прижимает мой локоть к себе. Пришли. Постояли у её подъезда минуты три. "Пока!" - "Пока!"
В понедельник искал её на всех переменах. Нашёл. Вместе посидели в буфете. Узнал, как её зовут. Ещё раз проводил до подъезда.
Назавтра началась совсем другая история. Ладно. В другой раз.
А с этой девочкой мы так и не поцеловались. Вот и всё.
Нет, не всё.
Через четыре года, уже после выпуска год прошел, встретил одну свою знакомую. Долгий разговор на остановке. Несколько троллейбусов пропустили. Веселые воспоминания: как сдавали, как прогуливали, как на картошку ездили, как то, как сё – и вдруг спросил: "А помнишь такую-то? Вроде вы на одной кафедре" - "Конечно! Мы с ней иногда созваниваемся" - "Ну, как она?" - "Да всё отлично. Замуж вышла, родила".
И тут же мысль:
- Нет, но какова дрянь! Замуж вышла! Родила! Как она смела?
- Совсем рехнулся? – спросил меня внутренний голос. – Ты что? Ты с девушкой даже не целовался! Два раза до дома проводил, и всё, и забыл про нее, закрутив какой-то бездарный тяжелый роман! А она, значит, должна только о тебе и помнить? Хранить верность? Как ты это себе представляешь? Сидеть у себя на Оленьем Валу, у окошка, платок вышивать? И чего ждать? Нет, ты просто сумасшедший идиот!
- Да, наверное, ты прав, - неохотно согласился я со внутренним голосом. – Логически всё так и получается. Но всё равно!
- Что "всё равно"?
- Всё равно обидно, и жалко, и вообще отстань.
- За что тебе обидно? Чего тебе жалко? – возмутился внутренний голос. - Ведь у вас же ничего не было! Совсем, вообще, ни чуточки!
- Заткнись, - сказал я. – Ты прав, но ты ничего не понимаешь.
|
|
с праздником! |
|
|
с праздником! |
|
|
полминуты пешком |
РУДОЛЬФ
Приехали на такси. Просто так, на пару часов, прогуляться.
Вчетвером вышли к морю через главный спуск, где две гранитные лестницы огибают смотровую площадку. Летом и ранней осенью здесь толпа отдыхающих – элегантная и вежливая, матовая и палевая северная толпа, даже не толпа, а просто гуляющие дамы и господа, аккуратные дети и подтянутые старики – в отличие от распаренной, шумной, потной, цветастой, розово-обожженной южной курортной толпы.
Летом на этих каменных скамьях девушки отряхивают ножки от песка, перед тем, как надеть узкие туфли, а у парапета непременно стоит немолодая парочка и вслух размышляет – спускаться ли на пляж, или вернуться на улицу, выпить кофе под зонтиком. А сегодня вообще никого кругом, ни одного человека. Направо и налево – бесконечный ровный пляж, знаменитый двадцатикилометровый променад с твердо утоптанным песком. Сейчас песок был под плотной коркой снега. На небе играли синие просветы. Выглядывало и пряталось солнце. Море пенилось косыми барашками. Над водой вдалеке летели гуси.
- Гуси, смотрите, гуси!
- Где? – спросила Наталья Сергеевна. – Где гуси?
- Вон, вон, с длинными шеями. Вот, смотри! Видишь? – ее спутники тыкали пальцами на горизонт.
Наталья Сергеевна прижимала очки к глазам.
- Да, да, вижу, - сказала она. – С ума сойти. Давайте покормим чаек. Я взяла булочку с завтрака.
Достала из сумочки, покрошила в ладонях, кинула в воздух.
Чайки сразу налетели – большие, скульптурные и страшные, как у Хичкока. Булочка кончилась. Чайки не отставали, подлетали совсем близко. Казалось, они кричали: "Еще! Еще!".
- Я замерзла, - сказала Наталья Сергеевна.
- Тогда идем обедать, - сказал один из ее спутников, повернулся и пошел назад, к лестнице.
- Смотри, - сказал другой. – Снег ветром наметает на темный песок, а песок наметает на снег. Как будто порошок какао с сахарной пудрой. Правда, пошлое сравнение?
- Обыкновенное, - сказал третий. – И даже неплохое.
- Нет, ужасно пошлое! – сказал второй. – Кондитерские метафоры, ненавижу. А ты, Наташа, как думаешь?
- Главное, не надо ненавидеть! – засмеялась она. – Особенно метафоры! Догоняем, догоняем!
Она быстро пошла следом за первым своим спутником, высоким мужчиной без шапки, в распахнутом пальто. Меж тем как остальные кутались в дутые куртки и подпихивали уши своих меховых шапочек под воротники – ветер был пронзительный.
Как только поднялись с пляжа и свернули на улицу, яркий бритвенный ветер сменился тусклым и мягким, как будто перед дождем. Но вместо дождя пошел снег.
- Обожаю такую погоду! – сказала Наталья Сергеевна.
Зашли в ресторан. Там почти никого не было. Выбрали стол у окна. Протерли очки. Долго решали, что заказать.
Снег тем временем валил всё гуще и быстрее. В окне видно было, как мама и папа с коляской – наверняка из местных – пробиваются сквозь этот буран. Красиво: намёты снега на черном козырьке коляски, женщина закрыла лицо рукой, мужчина ведет ее под руку. Второй спутник Натальи Сергеевны схватил айфон и выбежал на крыльцо, щелкнуть. Но пока он выбирался из-за стола, эти люди уже прошли мимо. Сзади было не так красиво. Тогда он снял просто улицу под снегом.
Вернулся. Наталья Сергеевна смотрела в свой телефон, нажимала разные кнопки и говорила:
- Самое простое латышское имя! Валдис? Янис? Андрис?
- Гунарс. Айварс. Вилис, – подсказывали ее спутники. – Что такое?
- Он тут жил… Он тут живет, вот буквально если выйти, налево в переулок, и там его дом! Погодите… Марис? Валдис? Фамилию помню – Мелдерис. Но я его записала на имя! Поняли? Сначала имя, потом фамилия. Ды-ды Мелдерис. Или Ды-ды-ды Мелдерис.
- Петерис? Карлис? Улдис? – сказал первый спутник. - Прокрути все номера.
- Ага, прокрути. У меня тут две тысячи номеров, кошмар. Мы с ним уже лет двадцать знакомы. Или даже больше. Но лет семь уже не встречались. Я когда приезжала, мы всегда виделись. Мы со Стасиком Дударем и Сережей Векслером, и с ним тоже, вчетвером гуляли, пили, дружили, болтали, вот как с вами сейчас. Какой человек! Я на эти дни просто влюблялась в него! Не смейтесь, бессовестные! Я серьезно. Но послушайте! Как же быть? Сколько сейчас в Бостоне?
Третий спутник посмотрел в свой айфон:
- Шесть утра с минутами.
- А в Барселоне?
- Три минуты первого.
- Дня?
- Ну, разумеется!
- Звоним в Барселону, - она набрала номер. – Привет, родной. Узнаешь? Ну, я, я, конечно. Помнишь Мелдериса? Вот я как раз буквально рядом с его домом, а как зовут - забыла. Час назад? Рудольф! Рудольф! Спасибо, родной. Ничего, все нормально, хорошо и прекрасно. Целую! – Наталья Сергеевна нажала отбой, и засмеялась: - Конечно, Рудольф! Вы не поверите, Сережа Векслер с ним буквально час назад говорил!.. Он здесь. Рудольф здесь! Так, ищем номер… Рудольф Мелдерис…
Снег вдруг перестал идти, небо тут же поголубело, и солнце пробилось, и через окно видно стало, как на заснеженном тротуаре темно-синим огнем горят тени деревьев, киосков и фонарных столбов.
Второй спутник Натальи Сергеевны быстро встал из-за стола и вышел на крыльцо, снять эту внезапную перемену погоды. У него уже было два фото этой улицы: серое как будто дождливое небо, потом метель, и вот третье – внезапная февральская лазурь. Отличная серия для Инстаграмма.
Проходя через зал, он увидел возле дверей высокий плоский "винотечный" шкаф, где бутылки лежат поленницей от пола почти до потолка – шкаф как ширма, а там еще один столик.
За столиком перед кружкой пива и книгой сидел мужчина лет пятидесяти с квадратной лысой головой. Он вытащил из кармана мобильник и быстро нажал пару кнопок. Снова сунул его в карман разношенных джинсов и плотнее вжался в угол.
На крыльце было холодно и прекрасно. Солнце светило. Сосны шумели. Откуда-то выскочили веселые девушки в разноцветных курточках.
Он вернулся. Наталья Сергеевна держала мобильник у уха. Официант расставлял чайные чашки.
- Не отвечает, - сказала Наталья Сергеевна. – Черт. Жалко. Хотела повидаться. Совсем ведь рядом, полминуты пешком! Прямо хоть беги и стучи в дверь!
- Пошли ему смску, - сказал третий ее спутник.
- Да, да, обязательно, - сказала она. – Мальчики, вызовите такси на половину третьего.
|
|
