Фатал все записи автора
«Похищение», 1867. Иллюстрация из книги «Сезанн. Жизнь» Алекса Данчева.

Одна из ключевых фигур искусства ХХ века, Поль Сезанн стал легендой. Его биография обросла мифами, а творчество - спекуляциями психоаналитиков. Ссылаясь на свидетельства людей из окружения художника, а также последующих исследователей, писатель Алекс Данчев попытался освободить биографию и творчество Сезанна от ложных интерпретаций. Публикуем фрагмент его книги «Сезанн. Жизнь».

Ее звали Ортанс Фике. Их встреча произошла в Париже в 1869 году, когда Сезанну было тридцать, а ей едва исполнилось девятнадцать. Через год они уже жили вместе. В 1872 году у них родился сын, при крещении получивший имя Поль. Сезанн признал отцовство - так же, как некогда его отец. Он оберегал маленького Поля как зеницу ока. И души не чаял в сыне. «Поль - моя жемчужина», - говорил художник.

После волнующей встречи и счастливого, а может, и неожиданного сближения его чувства к Ортанс стали более сложными. Так уж вышло, что их совместная жизнь началась с испытания терпением: в тесной парижской квартирке они учились уживаться и растили Поля. Долго выдержать такое напряжение было невозможно.

Подобие гармонии длилось около года - в Овере в 1873-м, где они жили по соседству с семейством Писсарро. Дальнейшее оказалось более хрупким. Длительные разлуки были в порядке вещей и зависели от сезонных переездов Сезанна то в Париж, то в Экс.

Даже находясь в одном месте, они не всегда жили под одной крышей. Появиться в Жа-де-Буффане Ортанс не могла ни под каким видом. Их общение было сдержанным и насыщенным одновременно. За двадцать лет Сезанн написал маслом не меньше двадцати четырех портретов Ортанс. Она долго продолжала позировать ему и после того, как они перестали постоянно жить вместе. Жена-натурщица - это удобно, но, учитывая обстоятельства, за регулярным позированием могло быть нечто большее: оба воспринимали процесс как обет верности.

Ни к кому больше он не был так внимателен, когда держал в руке кисть, - разве что к собственной персоне. Ортанс обрела бессмертие. Но при этом была лишена права голоса: натурщиц не принято слушать - на них смотрят. Однако она была не просто безмолвным предметом или изменчивым сочетанием красочных пятен. Зримо или незримо, она оставалась данностью. Ее место не занял никто.

Сначала их отношения были тайными, затем несколько дистанцированными: никто из них не стремился вести общее хозяйство. Многие годы об огласке не могло быть и речи. Сезанн приложил немало усилий, чтобы скрыть положение вещей от отца, опасаясь родительского гнева и перспективы лишиться наследства. Это может показаться странным, но открыто признать связь с Ортанс и официально усыновить Поля получилось только в 1886 году, когда они наконец поженились.

То есть Сезанну уже перевалило за сорок, а у него все еще была тайная - или «полутайная» - семья, которую он берег от посторонних глаз и прятал от папочки. Друзья были в курсе ситуации, знала и мать; у отца тоже неизбежно возникли подозрения. «Похоже, у меня есть внучата в Париже, - говорил он, - надо будет как-нибудь их навестить!» (…)

Мари Ортанс Фике (1850-1922) родилась 22 апреля 1850 года в деревне Салиньи, близ Безансона, в департаменте Юра. Она была старшей дочерью фермера Клода Антуана Фике (1807-1889) и Мари Катрин Депре (или Депрей; 1821-1867), отец которой был кузнецом. В конце 1850-х - начале 1860-х годов Фике перебрались в Париж в поисках лучшей жизни.

Парижская жизнь оказалась ничуть не легче прежней. Совсем юной умерла сестра Ортанс Эжени, а затем и ее мать - 23 июля 1867 года; Ортанс было семнадцать. Отец вернулся в Юра, где его ждали оставшиеся от жены тридцать девять акров виноградника. Ортанс осталась одна. Как она сводила концы с концами, не вполне ясно. Говорят - работала швеей. Она шила платья на заказ и даже после встречи с Сезанном окончательно ремесло не бросила. По другой версии, она работала в переплетной мастерской брошюровщицей.

Не исключено, что так и было, но «подсказать» гипотезу мог графический портрет, выполненный Сезанном, - эффектная и непривычно укрупненная композиция, которую Воллар выбрал в качестве иллюстрации на титульном листе своей книги о художнике, опубликованной в 1914 году. И сам назвал рисунок «Швея».

Ортанс, судя по всему, поглощена рукоделием, но ни иглы, ни нити не видно, и трудно понять, что она делает, потому что средоточие действия, центр рисунка, остается дерзостно пустым. В интерьере видна спинка кровати, комод или стол с характерным ящиком и стопка книг.


Мадам Сезанн с распущенными волосами. 1890–1892.


Мадам Сезанн в желтом кресле (Мадам Сезанн в красном платье). 1888–1890.


Мадам Сезанн в полосатой юбке (Мадам Сезанн в красном кресле). Ок. 1877. Иллюстрации из книги «Сезанн. Жизнь» Алекса Данчева

Говорят, что иногда она подрабатывала в качестве натурщицы. Если так, то это вполне естественно. За шитье платили мало; позирование помогало сводить концы с концами. Не прикрывалось ли этим иное занятие, ассоциации с которым напрашиваются, сказать невозможно, но особой свободного нрава Ортанс не слыла. Никаких слухов о ее прошлом до нас не дошло, хотя подобное положение молодой девушки могло навести на любые мысли.

В семье Сезанна с распростертыми объятиями ее не встретили и дали прозвище La Reine Hortense (Королева Гортензия), но попрекали скорее за меркантилизм и вульгарность, нежели за распущенность: ее подозревали в желании прибрать к рукам его состояние. Грубо говоря, семейство сочло ее алчной, со всеми вытекающими последствиями. Позирование и нравы полусвета волновали их в последнюю очередь.

Как вспоминал правнук художника Филипп Сезанн, предполагалось, что «у Ортанс уже были приключения», а учитывая ее образ жизни, более подозрительно выглядело бы их отсутствие. Сезанн и сам признался по секрету Золя, что в 1878 году в Париже у Ортанс «случилась небольшая история». «Я не доверю это бумаге, но расскажу по возвращении, хотя, впрочем, в этом нет ничего особенного». Что это за «история», так и не ясно, но он, похоже, не слишком обеспокоился. Других подобных «неосторожностей» замечено не было.

Учитывая предшествующий опыт Ортанс, понятна проявившаяся в ней тяга к хорошей жизни. «Моя жена любит только Швейцарию и лимонад», - полушутя говорил Сезанн. Список можно было бы продолжить. Главными интересами возлюбленной Вольтера мадам дю Шатле считались книги, бриллианты, алгебра, астрономия и нижнее белье - все это Вольтер весьма ценил.

Ортанс тоже не возражала против бриллиантов и белья, но у нее были другие приоритеты. Она любила поговорить - причем не о живописи. Ей нравилось одеваться по последней моде. Нравилось путешествовать. А с возрастом, разбогатев, она пристрастилась к игре. За столами в казино Монте-Карло, и не только там, она играла в карты и рулетку. Дома раскладывала пасьянс.

После смерти Сезанна она продала несколько холстов и жила ни в чем себе не отказывая. До этого любой «маленький каприз» вызывал трения. Может, облик, манеры и траты Ортанс и не были королевскими, но она отличалась своенравием, и бережливость не была сильной ее стороной. Неудивительно, что Эксу она предпочитала Париж; как и Сезанн, она не желала, чтобы ее контролировали. В Париже она могла дать себе волю - именно это и было поводом для беспокойства.

На протяжении многих лет денег вечно не хватало, и ей приходилось решать головоломку: как получить их и потратить без выяснения отношений? Понятно, что жесткий контроль до известной степени был неизбежен. Только после смерти отца в 1886 году Сезанн стал по-настоящему свободен и мог распоряжаться значительным доходом. До тех пор, с точки зрения Ортанс, жизнь была не из легких.

Ежемесячное содержание рассчитывалось впритык, причем дважды - сначала отцом, затем сыном: ее супруг сам был беден как церковная мышь и находился под отцовской пятой, о чем она прекрасно знала. В апреле 1878 года тридцатидевятилетнему Сезанну пришлось прошагать из Марселя в Экс больше тридцати километров - ему было велено явиться к родителям на ужин. Вызов предвещал давно назревавший кризис, которого так долго удавалось избежать. И вот правда вскрылась.

Точнее сказать, Луи Огюст вскрыл адресованное сыну письмо (он поступал так всегда, Сезанн об этом знал) и прочел о «мадам Сезанн и маленьком Поле». Его подозрения подтвердились. Надо было действовать. Луи Огюст был оскорблен. Понятно, что его сынка обвели вокруг пальца; но, кроме того, обманут был и он сам, Луи Огюст Сезанн.

Так не пойдет, решил отец, и заявил сыну, что желает от них отделаться. Дабы слово не расходилось с делом, он в два раза уменьшил его содержание. Долгое время Сезанн боялся, что он вообще перестанет давать деньги.

Сезанн остался с месячным содержанием в сто франков - меньше, чем он получал двадцать лет назад, когда только начинал. В отчаянии он обратился к Золя и попросил выслать Ортанс шестьдесят франков. А потом пять раз подряд повторял «свою ежемесячную просьбу». Золя тут же откликнулся и не задавал вопросов. В отношениях с отцом между тем наступила отчужденность.

С одной стороны, абсолютная преданность семье, с другой - обман: Сезанн был связан по рукам и ногам... и продолжал все отрицать. Не имея прямых доказательств, Луи Огюст как будто больше и не хотел их искать. Косвенные улики все прибавлялись.

Как-то Луи Огюсту встретился на улице наставник Сезанна Вильвьей. «Представляете, а ведь я дедушка!» - воскликнул Луи Огюст. «Но Поль не женат», - ответил ошеломленный Вильвьей. «Его видели, когда он выходил из лавки с деревянной лошадкой и еще какими-то игрушками, - возразил Луи Огюст. - Скажете, он купил их для себя?» (…)


Портрет матери художника. 1869–1870.


Мари Сезанн (сестра художника). 1866–1867.


Луи Огюст Сезанн, отец художника, читающий «Эвенман». Ок. 1866.


Портрет Луи Огюста Сезанна, отца художника. Ок. 1865. Иллюстрации из книги «Сезанн. Жизнь» Алекса Данчева

С долей презрения относилась к Ортанс не только семья Сезанна. Среди его друзей, особенно друзей-литераторов, за ней закрепилось прозвище La Boule («Буль», то есть Шар - или Пышка). Как и Сезанн, Ортанс не имела счастья быть писаной красавицей. В зрелом возрасте она раздобрела, но в юности, судя по портретам, несомненно, была «вполне ничего»; и уж точно ее нельзя назвать толстой - тем более по тогдашним меркам. Возможно, она была круглолицей, но у прозвища есть более глубокая подоплека.

Портреты об этом не говорят: Сезанн видел ее по-разному; больше того, явная несхожесть созданных им образов особенно интригует и вызывает вопросы. Сам Сезанн, судя по всему, прозвище не использовал, но наверняка знал о нем. В некоторых рисунках он как будто подчеркивает округлость ее головы, ассоциирует ее с круглыми предметами: с набалдашником на спинке кровати в «Швее», с некоторыми загадочными плодами; впрочем, с плодами рано или поздно ассоциировались все, кого он любил, и существует по крайней мере один автопортрет в духе старых мастеров - «Автопортрет с яблоком», в котором очевидно сходство между облысевшей головой и яблоком, нарисованным отдельно.

Характерное свойство работ Сезанна - сосредоточенность. «Чтобы совершенствоваться в исполнении, нет ничего лучше, чем природа, глаз воспитывается на ней, - писал он Эмилю Бернару. - Смотря и работая, он становится сосредоточеннее. Я хочу сказать, что в апельсине, яблоке, шаре, голове всегда есть самая выпуклая точка и, несмотря на сильнейшие воздействия тени, и света, и красочных ощущений, эта точка ближе всего к нашему глазу». Надо заметить, что и форма в портретах Ортанс изменчива; и это почти всегда скорее овал, чем круг, - она определенно «не круглая». (…)

Он живет в Жа-де-Буффане со своей матерью, которая, между прочим, в ссоре с Буль, а та не в ладах с сестрами Сезанна, а те, в свою очередь, не ладят между собой. Таким образом Поль живет сам по себе, а жена сама по себе. Удивительно трогательно, что этот добрый малый сохранил всю свою детскую наивность и, забывая все разочарования и все мучения борьбы, безропотно, но упорно продолжает стремиться к произведению, которое он никак не может создать. (…)

Золя знал Ортанс с самого начала, как и Сезанн - Александрину Мелей, будущую мадам Золя. У Александрины (прежде - Габриель) происхождение было почти такое же, как у Ортанс. Ее находчивость была под стать амбициям. Она мечтала о семье, респектабельности, приличном обществе. Приличия превыше всего! Александрина отличалась обостренной тягой к благопристойности. Сезанн, по всей видимости, это испытание провалил, зато преуспевающий Золя вполне подходил.

Некогда Габриель позировала Сезанну; говорят, что он и познакомил ее с Золя. Есть более пикантная версия: Сезанн переспал с ней первым, но это кажется малоправдоподобным. Вместе с Алексисом, Ру и Солари - «бандой из Экса» - он был свидетелем на их свадьбе в Париже в апреле 1870 года. Ортанс наверняка тоже присутствовала.

Спустя несколько месяцев, когда на фоне Франко-прусской войны случился «великий исход», Александрина писала мужу из Марселя: «Три дня назад Мари [спутница Ру] видела мелькнувшую в окне Буль, а еще от дам из Эстака мы слышали, что Поль [Сезанн] там больше не живет; мы думаем, что они скрываются в Марселе. Наис спрашивала о них, как будто произошло нечто невероятное. Мы же этих красавцев больше не видели - ни его, ни ее. И все-таки это невоспитанность! Мы о них беспокоимся, хотя с какой стати - непонятно». Категоричная мадам Золя не особо церемонится, говоря о предполагаемой мадам Сезанн.


Поль Алексис читает Эмилю Золя. 1869–1870.


Эдуард Мане. Портрет Эмиля Золя. 1868. Иллюстрации из книги «Сезанн. Жизнь» Алекса Данчева

Все друзья Сезанна пишут о том, сколько ему приходится терпеть. Так сложилось, что в лагере Ортанс письма никто не писал. О ее биографии как будто нечего сказать. До сих пор ее попросту игнорировали. Мода на «значимое окружение» ее не коснулась. Вышло наоборот: вследствие ли просчета или расчета Ортанс превратилась в «незначимое» окружение.

Биографы Сезанна не проявляли интереса к женщине, ставшей спутницей художника и матерью его сына, несмотря на его особое отношение к матерям и сыновьям, не говоря уже о портретах. Даже в спорных вопросах отношение исследователей к Ортанс остается более или менее единым и не вызывает возражений: как правило, она никому не нравится.

Это пошло от отца-основателя «сезанноведения» Джона Ревалда, который в 1930 году предал Ортанс своеобразной анафеме; после этого еще пятьдесят лет к ее персоне не считали нужным возвращаться. Последнее издание написанной Ревалдом биографии Сезанна вышло в 1986 году. О ней там всего один абзац:

«Сезанн вернулся в Париж в начале 1869 года. Именно тогда он встретил молодую натурщицу Ортанс Фике, которой было девятнадцать лет. Она родилась в Салин[ь]и, в Юра, и жила в Париже с матерью, пока та не скончалась. Об ее отце сведений нет, кроме того, что примерно в 1886 году он был владельцем земли [в Лантенне] в департаменте Ду.

Ортанс Фике была высокой, красивой брюнеткой, с большими черными глазами и бледным лицом. Сезанн был старше на одиннадцать лет, он влюбился и уговорил ее жить с ним. Так он перестал быть один, но хранил эту связь в тайне от родителей, а точнее - от отца. Перемена в сфере чувств, как видно, не повлияла на его творчество и отношения с друзьями».

Нелестный вердикт обрек Ортанс Фике на забвение. Портреты словно ничего не значили. Ревалд не единственный вычеркнул ее из жизни Сезанна: влиятельный Жорж Ривьер, чья дочь Рене вышла замуж за Поля-младшего в 1913-м, через год после смерти Ортанс опубликовал книгу «Поль Сезанн» («Le Maître Paul Cézanne»), где о ней не упоминается вовсе, - однако его неприязнь столь велика, что сквозит даже в этом труде. У Ревалда был воинственный нрав. «Он мог повести себя исключительно агрессивно, если кто-нибудь посягал на его территорию», - отмечал Вальтер Файльхенфельд.

Отношение Ревалда к Ортанс изложено в открытом письме другому ученому, намеревавшемуся оспорить подобную трактовку. Ревалд считал Ортанс «грубой и поверхностной особой, которая ничего для Сезанна не сделала - разве что вела его дела, при жизни и потом (за что ей причитались приличная плата и содержание)».

Ярлык был готов. Ортанс стала шаблонным персонажем: пустая, вздорная, угрюмая натурщица - не яблоко, а какой-то кусок теста, паразит! Чуть менее лично упрек звучит в заключении к написанной Ревалдом биографии, где речь идет о смерти художника.


Автопортрет с палитрой. 1890.


Автопортрет. 1862-1864.


Автопортрет в берете. 1898-1900.


Автопортрет на фоне пейзажа. Ок. 1875. Иллюстрации из книги «Сезанн. Жизнь» Алекса Данчева

Когда Сезанна не стало - он заболел, простудившись во время грозы, которая застигла его, когда он работал sur le motif, - Ортанс и Поль были в Париже. «Поговаривают, - сообщает Ревалд, - что его жена не смогла вовремя оказаться в Эксе, потому что не пожелала отменить примерку у портнихи». Обстоятельства кончины неоднократно пересказывались и не всеми воспринимались как пустая сплетня; история заняла заметное место в мартирологе художника и стала сущим наказанием для Ортанс - платой за вероломство или никчемность, кому как нравится.

Да, сплетня злая, и так удобно, что в ней умалчивается о роли сестры Сезанна. Самое раннее сообщение о недуге было в письме, отправленном Мари (слишком поздно) и адресованном только сыну художника. Встревоженная Мари сообщала Полю, что необходимо его присутствие, поскольку экономке ухаживать за Сезанном одной слишком тяжело. При этом она заверила: в присутствии Ортанс нужды нет.

«Мадам Бремон особо просила сообщить, что отец приспособил гардеробную Вашей матушки под мастерскую и в настоящее время не намеревается ее освобождать, - многозначительно писала Мари, - она хочет, чтобы Ваша мать знала об этом, и поскольку ни Ваш, ни ее приезд в ближайший месяц не предполагался, она может задержаться в Париже на некоторое время; Ваш отец между тем, возможно, устроит себе другую мастерскую». Мари, большую часть своей жизни благочестиво порицавшая всех и вся, строго осуждала Ортанс.

В завершение своей книги Ревалд говорит чуть ли не о возмездии.

Ни к чему добавлять, что после смерти Сезанна популярность продолжала расти, а репутация «отца современного искусства» неуклонно крепла. Самую удручающую эпитафию произнесла - что не удивительно - его вдова; она как-то сказала Анри Матиссу: «Вообще-то Сезанн сам не понимал, что делает. Ни одной картины не мог закончить. Вот Ренуар и Моне ремеслом живописцев владели».

Перевод Ларисы Житковой, Анастасии Захаревич, Марины Денисьевой

*****
Моне называл Поля Сезанна "величайшим среди нас"; Пикассо - отцом современного искусства; Жорж Брак говорил, что он сыграл ключевую роль в кубизме.

Сезанн, отказался от одноточечной перспективы, которая доминировала в живописи со времен эпохи Возрождения. Он изображал несколько перспектив в одном холсте и сделал объекты набором абстрактных фигур, отбросив любую детализацию, характерную для художников-реалистов. Представим лишь три известные работы художника.


"Мальчик в красном жилете", 1895

Сезанн редко прибегал к услугам профессиональных моделей. Однако, исключением является серия картин мальчика в красном жилете, которую художник рисовал с итальянца Микеланджело ди Росса. Картины из этой серии часто сравнивают с работами старых мастеров – они поражают богатством цвета, «смелые, мощные, отличающиеся той выразительностью формы, которой мы восхищаемся в работах мастеров Высокого Ренессанса, и удивительной живостью и глубиной цвета» (Мейер Шапиро).

Самая известная из них - мальчик, опирающийся локтем на стол перед ним, и смотрящий на лист бумаги. В настоящее время он находится в собрании фонда Эмиля Бюрле в Цюрихе и оценивается в 109 миллионов долларов.


"Натюрморт с драпировкой, кувшином и вазой для фруктов", 1894

Это самый дорогой натюрморт, когда-либо проданный на аукционе Sotheby's: в 1999 году в Нью-Йорке он куплен за 60,5 миллионов долларов. Это также один из лучших натюрмортов Сезанна, а его первым владельцем был Поль Гоген. Жанр натюрморта был идеален для Сезанна в его исследованиях скрытых форм и форм за объектами и множественных перспектив. Здесь мы видим темный занавес, белую скатерть, миску для фруктов и сами фрукты, которые сливаются и перетекают в ткани, миску и друг друга. Каждый из них одновременно и объект и предмет для исследования цвета и формы.


Поль Сезанн. Большие купальщицы, 1905

"Большие Купальщицы" сейчас находятся в художественном музее в Филадельфии. В последние годы жизни Сезанн написал серию картин с обнаженными купающимися девушками. Некоторые критики считают эту картину лучшей работой художника, несмотря на то, что она кажется не совсем оконченной после семи лет работы над нею.

"Купальщицы" отсылают к давней традиции изображения обнаженной натуры в пейзаже, которая начинается еще с Тициана и Пуссена, с их нимф и сатиров. Но Сезанн отбросил классическое мифологическое содержание ради более абстрактных фигур, создав шедевр, ставший прообразом знаменитых "Авиньонских девиц" Пикассо.