Но минет год, и ты вспомнишь о сокровищах. Знаки будут
настойчиво говорить тебе о них, но ты постараешься не обращать
на это внимания, а свой дар понимания обратишь только на
процветание оазиса и его обитателей. Вожди отблагодарят тебя за
это. Ты получишь много верблюдов, власть и богатство.
Пройдет еще год. Знаки будут по-прежнему твердить тебе о
сокровищах и о Стезе. Ночами напролет будешь ты бродить по
оазису, а Фатима -- предаваться печали, ибо она сбила тебя с
пути. Но ты будешь давать ей и получать от нее любовь.
Вспомнишь, что она ни разу не просила тебя остаться, потому что
женщины пустыни умеют ждать возвращения своих мужчин. И тебе не
в чем будет винить ее, но много ночей подряд будешь ты шагать
по пустыне и между пальмами, думая, что если бы больше верил в
свою любовь к Фатиме, то, глядишь, и решился бы уйти. Ибо
удерживает тебя в оазисе страх -- ты боишься, что больше не
вернешься сюда. В это самое время знаки скажут тебе, что
сокровищ ты лишился навсегда.
Настанет четвертый год, и знаки исчезнут, потому что ты не
захочешь больше замечать их. Поняв это, вожди откажутся от
твоих услуг, но ты к этому времени уже станешь богатым купцом,
у тебя будет множество лавок и целые табуны верблюдов. И до
конца дней своих ты будешь бродить между пальмами и пустыней,
зная, что не пошел по Своей Стезе, а теперь уже поздно.
И так никогда и не поймешь, что любовь не может помешать
человеку следовать Своей Стезей. Если же так случается, значит,
любовь была не истинная, не та, что говорит на Всеобщем Языке,
-- договорил Алхимик.

Он разомкнул начерченный на песке круг, и кобра,
скользнув, исчезла среди камней. Сантьяго вспомнил Торговца
Хрусталем, всю жизнь мечтавшего посетить Мекку, вспомнил
англичанина, искавшего Алхимика. Вспомнил и женщину, верящую,
что пустыня однажды даст ей человека, которого она желает
любить.
Они сели на коней. На этот раз первым ехал Алхимик. Ветер
доносил до них голоса жителей оазиса, и юноша пытался различить
среди них голос Фатимы. Накануне он из-за битвы не видел ее у
колодца.
Но сегодня ночью он глядел на кобру, не смевшую нарушить
границу круга, он слушал этого таинственного всадника с соколом
на плече, который говорил ему о любви и о сокровищах, о
женщинах пустыни и о Своей Стезе.
-- Я пойду с тобой, -- сказал Сантьяго и тотчас ощутил,
что в душе его воцарился мир.
-- Мы отправимся в путь завтра, еще затемно, -- только и
ответил на это Алхимик.

Ночью он не сомкнул глаз. За два часа до восхода солнца
разбудил одного из юношей, спавших в том же шатре, и попросил
показать, где живет Фатима. Они вышли вместе, и в благодарность
Сантьяго дал ему денег, чтобы тот купил себе овцу.
Потом попросил его разбудить девушку и сказать, что он ее
ждет. Юноша-араб выполнил и эту просьбу и получил денег еще на
одну овцу.
-- А теперь оставь нас одних, -- сказал Сантьяго, и юноша,
гордясь тем, что помог самому Советнику, и радуясь, что теперь
есть на что купить овец, вернулся в свой шатер и лег спать.
Показалась Фатима. Они ушли в финиковую рощу. Сантьяго
знал, что нарушает Обычай, но теперь это не имело никакого
значения.
-- Я ухожу, -- сказал он. -- Но хочу, чтобы ты знала: я
вернусь. Я тебя люблю, потому что...
-- Не надо ничего говорить, -- прервала его девушка. --
Любят, потому что любят. Любовь доводов не признает.
Но Сантьяго продолжал:
-- ...потому что видел сон, повстречал царя Мелхиседека,
продавал хрусталь, пересек пустыню, оказался, когда началась
война, в оазисе и спросил тебя у колодца, где живет Алхимик. Я
люблю тебя потому, что вся Вселенная способствовала нашей
встрече.
Они обнялись, и тела их впервые соприкоснулись.
-- Я вернусь, -- повторил Сантьяго.
-- Прежде я глядела в пустыню с желанием, а теперь буду
глядеть с надеждой. Мой отец тоже не раз уходил туда, но всегда
возвращался к моей матери.
Больше не было сказано ни слова. Они сделали еще несколько
шагов под пальмами, а потом Сантьяго довел Фатиму до ее шатра.
-- Я вернусь, как возвращался твой отец.
Он заметил слезы у нее на глазах.
-- Ты плачешь?
-- Я женщина пустыни, -- отвечала она, пряча лицо. -- Но
прежде всего я просто женщина.

Она скрылась за пологом шатра. Уже занимался рассвет.
Когда наступит день, Фатима выйдет и займется тем же, чем
занималась в течение стольких лет, но теперь все будет иначе.
Сантьяго нет больше в оазисе, и оазис потеряет для нее прежнее
значение. Это раньше -- и совсем недавно -- был он местом, где
росли пятьдесят тысяч финиковых пальм, где было триста
колодцев, куда с радостью спешили истомленные долгой дорогой
путники. Отныне и впредь он будет для нее пуст.
С сегодняшнего дня пустыня станет важнее. Фатима будет
вглядываться в нее, пытаясь угадать, на какую звезду держит
направление Сантьяго в поисках своих сокровищ. Поцелуи она
будет отправлять с ветром в надежде, что он коснется его лица и
расскажет ему, что она жива, что она ждет его. С сегодняшнего
дня пустыня будет значить для Фатимы только одно: оттуда
вернется к ней Сантьяго.
-- Не думай о том, что осталось позади, -- сказал Алхимик,
когда они тронулись в путь по пескам. -- Все уже запечатлено в
Душе Мира и пребудет в ней навеки.
-- Люди больше мечтают о возвращении, чем об отъезде, --
ответил Сантьяго, заново осваивавшийся в безмолвии пустыни.
-- Если то, что ты нашел, сделано из добротного материала,
никакая порча его не коснется. И ты смело можешь возвращаться.
Если же это была лишь мгновенная вспышка, подобная рождению
звезды, то по возвращении ты не найдешь ничего. Зато ты видел
ослепительный свет. Значит, все равно овчинка стоила выделки.
Он говорил на языке алхимии, но Сантьяго понимал, что он
имеет в виду Фатиму.
Трудно было не думать о том, что осталось позади.
Однообразный ландшафт пустыни заставлял вспоминать и мечтать.
Перед глазами у Сантьяго все еще стояли финиковые пальмы,
колодцы и лицо возлюбленной. Он видел англичанина с его колбами
и ретортами, погонщика верблюдов -- истинного мудреца, не
ведавшего о своей мудрости. "Наверно, Алхимик никогда никого не
любил", -- подумал он.
А тот рысил чуть впереди, и на плече его сидел сокол --
он-то отлично знал язык пустыни -- и, когда останавливались,
взлетал в воздух в поисках добычи. В первый день он вернулся,
неся в когтях зайца. На второй -- двух птиц.
Ночью они расстилали одеяла. Костров не разводили, хотя
ночи в пустыне были холодные и становились все темнее, по мере
того как убывала луна. Всю первую неделю они разговаривали
только о том, как бы избежать встречи с воюющими племенами.
Война продолжалась -- ветер иногда приносил сладковатый запах
крови. Где-то неподалеку шло сражение, и ветер напоминал юноше,
что существует Язык Знаков, всегда готовый рассказать то, чего
не могут увидеть глаза.
На восьмой день пути Алхимик решил устроить привал раньше,
чем обычно. Сокол взмыл в небо. Алхимик протянул Сантьяго флягу
с водой.
-- Странствие твое близится к концу, -- сказал он. --
Поздравляю. Ты не свернул со Своей Стези.
-- А ты весь путь молчал. Я-то думал, ты научишь меня
всему, что знаешь. Мне уже случалось пересекать пустыню с
человеком, у которого были книги по алхимии. Но я в них ничего
не понял.
-- Есть только один путь постижения, -- отвечал Алхимик.
-- Действовать. Путешествие научило тебя всему, что нужно.
Осталось узнать только одно.
Сантьяго спросил, что же ему осталось узнать, но Алхимик
не сводил глаз с небосвода -- он высматривал там своего сокола.
-- А почему тебя зовут Алхимиком?
-- Потому что я и есть Алхимик.
-- А в чем ошибались другие алхимики -- те, что искали и
не нашли золото?
-- Ошибка их в том, что они искали только золото. Они
искали сокровища, спрятанные на Стезе, а саму Стезю обходили.
-- Так чего же мне не хватает? -- повторил свой вопрос
юноша.
Алхимик по-прежнему глядел на небо. Вскоре вернулся с
добычей сокол. Они вырыли в песке ямку, развели в ней костер,
чтобы со стороны нельзя было заметить огонь.
-- Я Алхимик, потому что я алхимик, -- сказал он. -- Тайны
этой науки достались мне от деда, а ему -- от его деда, и так
далее до сотворения мира. А в те времена вся она умещалась на
грани изумруда. Люди, однако, не придают значения простым
вещам, а потому стали писать философские трактаты. Стали
говорить, что они-то знают, в какую сторону надлежит идти, а
все прочие -- нет. Но Изумрудная Скрижаль существует и сегодня.
-- А что же написано на ней? -- поинтересовался юноша.
Алхимик минут пять что-то чертил на песке, а Сантьяго тем
временем вспоминал, как повстречал на площади старого царя, и
ему показалось, что с той поры прошли многие-многие годы.
-- Вот что написано на ней, -- сказал Алхимик, окончив
рисунок.
Сантьяго приблизился и прочел.
-- Так ведь это же шифр! -- разочарованно воскликнул он.
-- Это вроде книг англичанина!
-- Нет. Это то же, что полет ястребов в небе: разумом его
не постичь. Изумрудная Скрижаль -- это послание Души Мира.
Мудрецы давно уже поняли, что наш мир сотворен по образу и
подобию рая. Само существование этого мира -- гарантия того,
что существует иной, более совершенный. Всевышний сотворил его
для того, чтобы люди сквозь видимое прозревали духовное и сами
дивились чудесам своей мудрости. Это я и называю Действием.
-- И я должен прочесть Изумрудную Скрижаль?
-- Если бы ты был сейчас в лаборатории алхимика, то мог бы
изучить наилучший способ постичь ее. Но ты в пустыне -- значит,
погрузись в пустыню. Она, как и все, что существует на Земле,
поможет тебе понять мир. Нет надобности понимать всю пустыню --
одной песчинки достаточно для того чтобы увидеть все чудеса
Творения.
-- А как же мне погрузиться в пустыню?
-- Слушай свое сердце. Ему внятно все на свете, ибо оно
сродни Душе Мира и когда-нибудь вернется в нее.

В молчании они ехали еще двое суток. Алхимик был
настороже: они приближались к тому месту где шли самые
ожесточенные бои. А юноша все пытался услышать голос сердца.
Сердце же его было своенравно: раньше оно все время
рвалось куда-то, а теперь во что бы то ни стало стремилось
вернуться. Иногда сердце часами рассказывало ему проникнутые
светлой печалью истории, а иногда так ликовало при виде
восходящего солнца, что Сантьяго плакал втихомолку. Сердце
учащенно билось, когда говорило о сокровищах, и замирало, когда
глаза юноши оглядывали бескрайнюю пустыню.
-- А зачем мы должны слушать сердце? -- спросил он, когда
они остановились на привал.
-- Где сердце, там и сокровища.
-- Сердце у меня заполошное, -- сказал Сантьяго. --
Мечтает, волнуется, тянется к женщине из пустыни. Все время о
чем-то просит, не дает уснуть всю ночь напролет, стоит лишь
вспомнить о Фатиме.
-- Вот и хорошо. Значит, оно живо. Продолжай вслушиваться.
В следующие три дня они повстречали воинов, а других
видели на горизонте. Сердце Сантьяго заговорило о страхе. Стало
рассказывать ему о людях, отправившихся искать сокровища, но
так их и не нашедших. Порою оно пугало юношу мыслью о том, что
и ему не суждено отыскать их, а может быть, он умрет в пустыне.
Иногда твердило, что от добра добра не ищут: у него и так уже
есть возлюбленная и много золотых монет.
-- Сердце предает меня, -- сказал он Алхимику, когда они
остановились дать коням передохнуть. -- Не хочет, чтобы я шел
дальше.
-- Это хорошо, -- повторил тот. -- Это значит, оно не
омертвело. Вполне естественно, что ему страшно отдать в обмен
на мечту все, что уже достигнуто.
-- Так зачем же слушаться его?
-- Ты все равно не заставишь его замолчать. Даже если
сделаешь вид, что не прислушиваешься к нему, оно останется у
тебя в груди и будет повторять то, что думает о жизни и о мире.
-- И будет предавать меня?
-- Предательство -- это удар, которого не ждешь. Если
будешь знать свое сердце, ему тебя предать не удастся. Ибо ты
узнаешь все его мечтания, все желания и сумеешь справиться с
ними. А убежать от своего сердца никому еще не удавалось. Так
что лучше уж слушаться его. И тогда не будет неожиданного
удара.

Они продолжали путь по пустыне, и Сантьяго слушал голос
сердца. Вскоре он уже наизусть знал все его причуды, все уловки
и принимал его таким, каково было оно. Юноша перестал
испытывать страх и больше не хотел вернуться -- было уже
поздно, да и сердце говорило, что всем довольно. "А если я
иногда жалуюсь, что ж, я ведь человеческое сердце, мне это
свойственно. Все мы боимся осуществить наши самые заветные
мечты, ибо нам кажется, что мы их недостойны или что все равно
не сумеем воплотить их. Мы, сердца человеческие, замираем от
страха при мысли о влюбленных, расстающихся навсегда, о
минутах, которые могли бы стать, да не стали счастливыми, о
сокровищах, которые могли бы быть найдены, но так навсегда и
остались похоронены в песках. Потому что, когда это происходит,
мы страдаем".
-- Мое сердце боится страдания, -- сказал он Алхимику
как-то ночью, глядя на темное, безлунное небо.
-- А ты скажи ему, что страх страдания хуже самого
страдания. И ни одно сердце не страдает, когда отправляется на
поиски своих мечтаний, ибо каждое мгновение этих поисков -- это
встреча с Богом и с Вечностью.
"Каждое мгновение -- это встреча, -- сказал Сантьяго
своему сердцу. -- Покуда я искал свое сокровище, все дни были
озарены волшебным светом, ибо я знал, что с каждым часом все
ближе к осуществлению моей мечты. Покуда я искал свое
сокровище, я встречал по пути такое, о чем и не мечтал бы
никогда, если бы не отважился попробовать невозможное для
пастухов".
И тогда сердце его успокоилось на целый вечер. И ночью
Сантьяго спал спокойно, а когда проснулся, сердце принялось
рассказывать ему о Душе Мира. Сказало, что счастливый человек
-- это тот, кто носит в себе Бога. И что счастье можно найти в
обыкновенной песчинке, о которой говорил Алхимик. Ибо для того
чтобы сотворить эту песчинку, Вселенной потребовались миллиарды
лет. "Каждого живущего на земле ждет его сокровище, -- говорило
сердце, -- но мы, сердца, привыкли помалкивать, потому что люди
не хотят обретать их. Только детям мы говорим об этом, а потом
смотрим, как жизнь направляет каждого навстречу его судьбе, но,
к несчастью, лишь немногие следуют по предназначенной им Стезе.
Прочим мир внушает опасения и потому в самом деле становится
опасен.
-- И тогда мы, сердца, говорим все тише и тише. Мы не
замолкаем никогда, но стараемся, чтобы наши слова не были
услышаны: не хотим, чтобы люди страдали оттого, что не вняли
голосу сердца.
-- Почему же сердце не подсказывает человеку, что он
должен идти к исполнению своей мечты? -- спросил Сантьяго.
-- Потому что тогда ему пришлось бы страдать, а сердце
страдать не любит.
С того дня юноша стал понимать свое сердце. И попросил,
чтобы отныне, как только он сделает шаг прочь от своей мечты,
сердце начинало сжиматься и болеть, подавая сигнал тревоги. И
поклялся, услышав этот сигнал, возвращаться на Свою Стезю.
В ту ночь он все рассказал Алхимику. И тот понял, что
сердце Сантьяго обратилось к Душе Мира.
-- А теперь что мне делать?
-- Продолжать путь к пирамидам. И не упускать из виду
знаки. Сердце твое уже способно указать тебе, где сокровища.
-- Так мне этого не хватало прежде?
-- Нет. Не хватало тебе вот чего, -- ответил Алхимик и
стал рассказывать: -- Перед тем как мечте осуществиться. Душа
Мира решает проверить, все ли ее уроки усвоены. И делает она
это для того, чтобы мы смогли получить вместе с нашей мечтой и
все преподанные нам в пути знания. Вот тут-то большинству людей
изменяет мужество. На языке пустыни это называется "умереть от
жажды, когда оазис уже на горизонте". Поиски всегда начинаются
с Благоприятного Начала. А кончаются этим вот испытанием.
Сантьяго вспомнил старинную поговорку, ходившую у него на
родине: "Самый темный час -- перед рассветом".

На следующий день впервые возникли признаки настоящей
опасности. К путникам приблизились три воина и спросили, что
они здесь делают.
-- Охочусь с соколом, -- ответил Алхимик.
-- Мы обязаны удостовериться, что у вас нет оружия, --
сказал один из трех.
Алхимик не торопясь слез с коня. Сантьяго последовал его
примеру.
-- Зачем тебе столько денег? -- спросил воин, указывая на
сумку юноши.
-- Мне надо добраться до Египта.
Араб, обыскивавший Алхимика, нашел у него маленькую
хрустальную склянку с какой-то жидкостью и желтоватое
стеклянное яйцо, размером чуть больше куриного.
-- Что это такое? -- спросил он.
-- Философский Камень и Эликсир Бессмертия -- Великое
Творение алхимиков. Тот, кто выпьет Эликсир, не будет знать
болезней. Крошечный осколок этого Камня превращает любой металл
в золото.
Всадники разразились неудержимым хохотом, и Алхимик вторил
им. Они сочли его ответ очень забавным и, не чиня никаких
препятствий, разрешили путникам ехать дальше.

-- Ты с ума сошел? -- спросил Сантьяго, когда воины были
уже достаточно далеко. -- Зачем ты это сделал?
-- Зачем? Чтобы показать тебе простой закон, действующий в
мире, -- отвечал Алхимик. -- Мы никогда не понимаем, какие
сокровища перед нами. Знаешь почему? Потому что люди вообще не
верят в сокровища.
Они продолжали путь. С каждым днем сердце Сантьяго
становилось все молчаливей: ему уже не было дела ни до
прошлого, ни до будущего; оно довольствовалось тем, что
разглядывало пустыню да вместе с юношей пило из источника Души
Мира. Они с ним стали настоящими друзьями, и теперь ни один не
смог бы предать другого.
Когда же сердце говорило, то для того лишь, чтобы вдохнуть
уверенность и новые силы в Сантьяго, на которого иногда
угнетающе действовало безмолвие. Сердце впервые рассказало ему
о его замечательных качествах: об отваге, с которой он решился
бросить своих овец, и о рвении, с которым трудился в лавке.
Рассказало оно еще и о том, чего Сантьяго никогда не
замечал: об опасностях, столько раз подстерегавших его. Сердце
рассказало, как куда-то девался пистолет, который он утащил у
отца, -- он вполне мог поранить или даже застрелить себя.
Напомнило, как однажды в чистом поле ему стало дурно, началась
рвота, а потом он упал и заснул. В это самое время двое бродяг
подкарауливали его, чтобы убить, а овец угнать. Но поскольку он
так и не появился, они решили, что он повел стадо другой
дорогой, и ушли.
-- Сердце всегда помогает человеку? -- спросил он.
-- Не всякому. Только тем, кто идет Своей Стезей. И еще
детям, пьяным и старикам.
-- Это значит, что они вне опасности?
-- Это значит всего лишь, что их сердца напрягают все свои
силы.
Однажды они проезжали мимо того места, где стали лагерем
воины одного из враждующих племен. Повсюду виднелись
вооруженные люди в нарядных белых бурнусах. Они курили наргиле
и беседовали о битвах. На Сантьяго и Алхимика никто не обратил
ни малейшего внимания.
-- Мы вне опасности, -- сказал юноша, когда они миновали
бивак.
Алхимик вдруг рассвирепел.
-- Доверяй голосу сердца, -- вскричал он, -- но не
забывай, что ты в пустыне! Когда идет война, Душа Мира тоже
внемлет ей. Никто и ничто не остается в стороне от того, что
происходит под солнцем.
"Все -- одно целое", -- подумал Сантьяго.
И тотчас, словно бы в доказательство правоты старого
Алхимика, в пустыне появились два всадника, пустившихся
вдогонку за путешественниками.
-- Дальше вам ехать нельзя, -- сказал один из воинов,
поравнявшись с ними. -- Тут идут военные действия.
-- Нам -- недалеко, -- отвечал Алхимик, пристально глядя
ему в глаза.
Воины на мгновение замерли, а потом пропустили путников.
Сантьяго был поражен.
-- Ты усмирил их взглядом!
-- Взгляд показывает силу души, -- отвечал Алхимик.
"Это так", -- подумал юноша, вспомнив, что, когда они
проезжали мимо бивака, кто-то из воинов долго смотрел на них.
Он находился так далеко, что даже лица его нельзя было
разглядеть, и все-таки Сантьяго чувствовал на себе его взгляд.
И вот, когда они начали подъем в гору, закрывавшую весь
горизонт. Алхимик сказал, что до пирамид осталось два дня пути.
-- Но если нам скоро предстоит расстаться, научи меня
алхимии.
-- Тебе уже нечему учиться. Ты знаешь, что наука эта в
том, чтобы проникнуть в Душу Мира и найти там сокровища,
предназначенные тебе.
-- Я говорю о другом. Я хочу знать, как превращать свинец
в золото.
Алхимик не стал нарушать безмолвия пустыни и ответил, лишь
когда они остановились на привал.
-- Все во Вселенной развивается, перетекает из одного в
другое. Мудрецы открыли, что из всех металлов больше всего
подвержено этому золото. Не спрашивай почему, -- я не знаю. А
знаю только, что так повелось в мире. Но люди неправильно
истолковали слова мудрецов. И золото, вместо того чтобы быть
символом развития, сделалось знаком войны.
-- Мир говорит на многих языках, порою крик верблюда --
это всего лишь крик. А порою -- это сигнал тревоги. Я сам
наблюдал это, -- сказал Сантьяго, но тут же замолчал,
сообразив, что Алхимику и без него все это известно.
-- Я знавал настоящих алхимиков, -- продолжал тот. -- Одни
затворялись в своих лабораториях и пытались развиваться
наподобие золота -- так был открыт Философский Камень. Ибо они
поняли, что если развивается что-то одно, то изменяется и все,
что находится вокруг.
Другие нашли Камень случайно. Они были наделены даром, и
души их были более чутки, чем у прочих людей. Но такие случаи
не в счет, они слишком редки.
А третьи искали только золото. Им так и не удалось открыть
тайну. Они забыли, что у свинца, меди, железа тоже есть Своя
Стезя. А тот, кто вмешивается в чужую Стезю, никогда не пройдет
свою собственную.
Эти слова Алхимика прозвучали как проклятие. Потом он
наклонился и поднял с земли раковину.
-- Когда-то здесь было море, -- сказал он.
-- Да, я догадался, -- ответил юноша. Алхимик попросил его
приложить раковину к уху. Сантьяго в детстве часто делал так и
сейчас вновь услышал шум моря.
-- Море по-прежнему в этой раковине, ибо оно следует Своей
Стезей. И оно не покинет ее, пока в пустыне вновь не заплещутся
волны.
Они сели на коней и двинулись в сторону египетских
пирамид.

Солнце начало склоняться к западу, когда сердце Сантьяго
подало ему сигнал тревоги. Они находились в ту минуту за
огромными песчаными барханами. Сантьяго взглянул на Алхимика,
но тот вроде бы ничего не замечал. Через пять минут юноша
увидел впереди четко обрисовавшиеся силуэты двух всадников.
Прежде чем он успел сказать хоть слово, вместо двоих появилось
десять, вместо десяти -- сто, и наконец все барханы покрылись
неисчислимым воинством.
Всадники были в голубых одеждах. Черные тиары венчали их
тюрбаны, а лица до самых глаз были закрыты голубой тканью.
Даже издали было заметно, что глаза эти, показывая силу
души, возвещали путникам смерть.

Сантьяго и Алхимика привели в лагерь, втолкнули в шатер,
подобного которому юноша еще ни разу не видел, и поставили
перед вождем. Вокруг стояли его военачальники.
-- Это лазутчики, -- доложил один из тех, кто сопровождал
пленников.
-- Нет. Мы всего лишь путники.
-- Три дня назад вас видели в лагере наших врагов. Вы
говорили с кем-то из воинов.
-- Я знаю пути пустыни и умею читать по звездам, --
отвечал на это Алхимик. -- А о том, сколь многочисленны ваши
враги и куда они движутся, мне ничего не ведомо. Я проводил до
вашего лагеря своего друга.
-- А кто это такой? -- спросил вождь.
-- Алхимик, -- ответил Алхимик. -- Он знает все силы
природы и желает показать тебе свои необыкновенные дарования.
Сантьяго слушал молча и в страхе.
-- Что делает чужеземец в наших краях? -- спросил другой
военачальник.
-- Он привез вашему племени деньги, -- ответил Алхимик и,
прежде чем юноша успел сказать хоть слово, протянул его кошелек
вождю.
Тот принял золото молча -- на него можно было купить много
оружия.
-- А кто такой "алхимик"? -- спросил кто-то из
военачальников.
-- Это человек, который знает природу и мир. Стоит ему
захотеть -- и он уничтожит ваш лагерь одной лишь силой ветра.
Арабы рассмеялись. Они привыкли к силе войны и не верили,
что ветер может быть смертельным. Однако сердца их сжались
испугом. Все они были люди пустыни и боялись колдунов.
-- Я хочу посмотреть, как это ему удастся, -- сказал самый
главный.
-- Дайте нам три дня. И мой спутник, чтобы показать вам
свою силу, обернется ветром. Если это ему не удастся, мы
смиренно отдадим вам наши жизни.
-- Нельзя отдать то, что и так уже принадлежит мне, --
надменно ответил военачальник.
Но согласился подождать три дня.

Сантьяго оцепенел и онемел от ужаса. Алхимику пришлось за
руку вывести его из шатра.
-- Не показывай им, что боишься. Это отважные люди, и они
презирают трусов.
Однако дар речи вернулся к Сантьяго не сразу. Они шли по
лагерю свободно -- арабы только забрали у них коней. И снова
мир показал, сколь он многоязык: пустыня, которая раньше была
бескрайней и свободной, превратилась теперь в тюрьму, откуда не
сбежишь.
-- Ты отдал им все мои деньги! -- сказал он. -- Все, что я
заработал за жизнь!
-- Зачем они тебе, если придется умереть? Твои деньги уже
подарили тебе три лишних дня. Обычно деньги и на мгновение не
могут отсрочить смерть.
Но Сантьяго был слишком испуган, чтобы слушать мудрые
речи. Он не знал, как обернуться ветром, -- он не был
алхимиком.
А Алхимик попросил воина принести чаю и вылил несколько
капель на запястья юноши, произнеся какие-то непонятные слова.
И тот сразу почувствовал, как ушла из его тела тревога.
-- Не предавайся отчаянию, -- необычно ласковым голосом
сказал Алхимик. -- Просто ты пока еще не успел поговорить со
своим сердцем.
-- Но ведь я не умею превращаться в ветер!
-- Тот, кто идет Своей Стезей, знает и умеет все. Только
одно делает исполнение мечты невозможным -- это страх неудачи.
-- Да я не боюсь неудачи. Просто я не знаю, как мне
обернуться ветром.
-- Придется научиться. От этого зависит твоя жизнь.
-- А если не сумею?
-- Тогда ты умрешь. Но умереть, следуя Своей Стезей,
гораздо лучше, чем принять смерть, как тысячи людей, которые
даже не подозревают о существовании Стези. Впрочем, не
беспокойся. Обычно смерть обостряет жизненные силы и чутье.

Миновал первый день. В пустыне произошла крупная битва, в
лагерь привезли раненых. "Со смертью ничего не меняется", --
думал Сантьяго. На место выбывших из строя становились другие,
и жизнь продолжалась.
-- Ты мог бы умереть попозже, друг мой, -- сказал один из
воинов, обращаясь к своему убитому товарищу. -- Не теперь, а
после войны. Но так или иначе, от смерти не уйдешь.
Под вечер юноша отправился искать Алхимика.
-- Я не умею превращаться в ветер, -- сказал он ему.
-- Вспомни, что я говорил тебе: мир -- это всего лишь
видимая часть Бога. Алхимия же переводит духовное совершенство
в материю.
-- А что ты делаешь? -- спросил Сантьяго.
-- Кормлю своего сокола.
-- Зачем? Если я не сумею обернуться ветром, нас убьют.
-- Не нас, а тебя, -- отвечал Алхимик. -- Я-то умею
превращаться в ветер.

На второй день юноша поднялся на вершину скалы, стоявшей
возле лагеря. Часовые пропустили его беспрепятственно: они уже
слышали, что объявился колдун, умеющий превращаться в ветер, и
старались держаться от него подальше. А кроме того, пустыня
лучше всякой темницы.
И весь день до вечера Сантьяго вглядывался в пустыню.
Вслушивался в свое сердце. А пустыня внимала его страху.
Они говорили на одном языке.

Когда настал третий день, вождь собрал своих
военачальников.
-- Мы увидим, как этот юноша обернется ветром, -- сказал
он.
-- Увидим, -- ответил Алхимик.
Сантьяго повел их к тому самому месту, где провел вчера
целый день. Потом попросил сесть.
-- Придется подождать, -- сказал он.
-- Нам не к спеху, -- отвечал вождь. -- Мы люди пустыни.

Сантьяго смотрел на горизонт. Впереди были горы, песчаные
барханы, скалы; стелились по пескам растения, умудрившиеся
выжить там, где это было немыслимо. Перед ним лежала пустыня,
он шел по ней в течение стольких месяцев и все равно узнал лишь
ничтожную ее часть. И встретил на пути англичанина, караваны,
войну между племенами, оазис, где росло пятьдесят тысяч пальм и
было вырыто триста колодцев.
-- Ну, -- спрашивала его пустыня, -- чего тебе опять надо?
Разве мы вдосталь не нагляделись друг на друга вчера?
-- Где-то там, среди твоих песков, живет та, кого я люблю,
-- отвечал Сантьяго. -- И когда я гляжу на тебя, я вижу и ее. Я
хочу вернуться к ней, а для этого мне необходима твоя помощь. Я
должен обернуться ветром.
-- А что такое "любовь"? -- спросила пустыня.
-- Любовь -- это когда над твоими песками летит сокол. Для
него ты как зеленый луг. Он никогда не вернется без добычи. Он
знает твои скалы, твои барханы, твои горы. А ты щедра к нему.
-- Клюв сокола терзает меня, -- отвечала пустыня. --
Годами я взращиваю то, что послужит ему добычей, пою своей
скудной водой, показываю, где можно утолить голод. А потом с
небес спускается сокол -- и как раз в те минуты, когда я
собираюсь порадоваться тому, что в моих песках не пресекается
жизнь. И уносит созданное мною.
-- Но ты для него и создавала это. Для того, чтобы кормить
сокола. А сокол кормит человека. А человек когда-нибудь
накормит твои пески, и там снова возникнет жизнь и появится
добыча для сокола. Так устроен мир.
-- Это и есть любовь?
-- Это и есть любовь. Это то, что превращает добычу в
сокола, сокола -- в человека, а человека -- в пустыню. Это то,
что превращает свинец в золото, а золото вновь прячет под
землей.
-- Я не понимаю смысла твоих слов, -- отвечала пустыня.
-- Пойми тогда одно: где-то среди твоих песков меня ждет
женщина. И потому я должен обернуться ветром.
Пустыня некоторое время молчала.
-- Я дам тебе пески, чтобы ветер мог взвихрить их. Но
этого мало. В одиночку я ничего не могу. Попроси помощи у
ветра.
Поднялся слабый ветерок. Военачальники издали следили за
тем, как юноша говорит с кем-то на неведомом им языке.
Алхимик улыбался.

Ветер приблизился к Сантьяго, коснулся его лица. Он слышал
его разговор с пустыней, потому что ветры вообще знают все. Они
носятся по всему миру, и нет у них ни места, где родились они,
ни места, где умрут.
-- Помоги мне, -- сказал ему юноша. -- Однажды я расслышал
в тебе голос моей любимой.
-- Кто научил тебя говорить на языках пустыни и ветра?
-- Сердце, -- ответил Сантьяго.
Много имен было у ветра. Здесь его называли "сирокко", и
арабы думали, что прилетает он из тех краев, где много воды и
живут чернокожие люди. На родине Сантьяго его называли
"левантинцем", потому что думали, будто он приносит песок
пустынь и воинственные крики мавров. Быть может, в дальних
странах, где нет пастбищ для овец, люди считают, что рождается
этот ветер в Андалусии. Но ветер нигде не рождается и нигде не
умирает, а потому он могущественней пустыни. Сделать так, чтобы
там что-то росло, люди способны; могут они даже разводить там
овец, но подчинить себе ветер им не под силу.
-- Ты не можешь стать ветром, -- сказал ветер. -- У нас с
тобой разная суть.
-- Неправда, -- отвечал Сантьяго. -- Покуда я вместе с
тобой бродил по свету, мне открылись тайны алхимии. Во мне
теперь заключены и ветры, и пустыни, и океаны, и звезды, и все,
что сотворила Вселенная. Нас с тобой сделала одна и та же рука,
и душа у нас одна. Я хочу быть таким, как ты, хочу уметь
проникать в любую щель, пролетать над морями, сдувать горы
песка, закрывающие мои сокровища, доносить голос моей
возлюбленной.
-- Я как-то подслушал твой разговор с Алхимиком, -- сказал
ветер. -- Он говорил, что у каждого Своя Стезя. Человеку не
дано превратиться в ветер.
-- Научи, как стать тобой хоть на несколько мгновений. Вот
тогда и обсудим безграничные возможности человека и ветра.
Ветер был любопытен -- такого он еще не знал. Ему хотелось
бы потолковать об этом поподробнее, но он и в самом деле
понятия не имел, как превратить человека в ветер. А ведь он мог
многое! Умел создавать пустыни, пускать на дно корабли, валить
вековые деревья и целые леса, пролетать над городами, где
гремела музыка и раздавались непонятные звуки. Он-то считал,
что все на свете превзошел, и вот находится малый, который
заявляет, что он, ветер, способен еще и не на такое.
-- Это называется "любовь", -- сказал Сантьяго, видя, что
ветер уже готов исполнить его просьбу. -- Когда любишь, то
способен стать кем угодно. Когда любишь, совершенно не нужно
понимать, что происходит, ибо все происходит внутри нас, так
что человек вполне способен обернуться ветром. Конечно, если
ветер ему окажет содействие.
Ветер был горд, а потому слова Сантьяго раздосадовали его.
Он стал дуть сильней, вздымая пески пустыни. Но в конце концов
пришлось признать, что хоть он и прошел весь свет, однако
превращать человека в ветер не умеет. Да и любви не знает.
-- Мне не раз приходилось видеть, как люди говорят о любви
и при этом глядят на небо, -- сказал ветер, взбешенный тем, что
пришлось признать свое бессилие. -- Может, и тебе стоит
обратиться к небесам, а?
-- Это мысль, -- согласился Сантьяго. -- Только ты мне
помоги: подними-ка пыль, чтобы я мог взглянуть на солнце и не
ослепнуть.
Ветер задул еще сильней, все небо заволокло песчаной
пылью, и солнце превратилось в золотистый диск.

Те, кто наблюдал за этим из лагеря, почти ничего не
различали. Люди пустыни уже знали повадки этого ветра и
называли его "самум". Он был для них страшнее, чем шторм на
море, -- впрочем, они отродясь в море не бывали. Заржали
лошади, заскрипел песок на оружии.
Один из военачальников повернулся к вождю:
-- Не довольно ли?
Они уже не видели Сантьяго. Лица были закрыты белыми
платками до самых глаз, и в глазах этих застыл испуг.
-- Пора прекратить это, -- сказал другой военачальник.
-- Пусть Аллах явит все свое могущество, -- ответил вождь.
-- Я хочу увидеть, как человек обернется ветром.
Однако имена тех, кто выказал страх, он запомнил. И решил,
когда ветер уляжется, снять обоих с должности, ибо людям
пустыни страх неведом.

-- Ветер сказал мне, что ты знаешь любовь, -- обратился
Сантьяго к солнцу. -- А если так, то должно знать и Душу Мира
-- она ведь сотворена из любви.
-- Отсюда мне видна Душа Мира, -- отвечало солнце. -- Она
обращается к моей душе, и мы вместе заставляем травы расти, а
овец переходить с места на место в поисках тени. Отсюда -- а
это очень далеко от вашего мира -- я научилось любить. Я знаю,
что если хоть немного приближусь к Земле, все живое на ней
погибнет, и Душа Мира перестанет существовать. И мы издали
глядим друг на друга и издали любим друг друга. Я даю Земле
жизнь и тепло, а она мне -- смысл моего существования.
-- Ты знаешь любовь, -- повторил Сантьяго.
-- И знаю Душу Мира, потому что в этом нескончаемом
странствии во Вселенной мы с ней много разговариваем. Она
рассказала мне, в чем главная ее трудность: до сих пор лишь
камни и растения понимают, что все на свете едино. И потому не
требуется, чтобы железо было подобно меди, а медь ничем не
отличалась от золота. У каждого свое точное предназначение в
этом едином мире, и все слилось бы в единую симфонию Мира, если
бы Рука, которая написала все это, остановилась в пятый день
Творения. Однако был и шестой.
-- Ты мудро, -- ответил юноша, -- ибо все видишь издали.
Но ты не знаешь, что такое любовь. Не было бы шестого дня
Творенья -- не появился бы человек. И медь так и оставалась бы
медью, а свинец -- свинцом. Да, у каждого Своя Стезя, но
когда-нибудь она будет пройдена. А потому надо превратиться во
что-то иное, начать новую Стезю. И так до тех пор, пока Душа
Мира в самом деле не станет чем-то единым.
Солнце призадумалось и стало сиять ярче. Ветер, получавший
удовольствие от этого разговора, тоже задул сильней, спасая
Сантьяго от ослепительных лучей.
-- Для того и существует алхимия, -- продолжал Сантьяго.
-- Для того чтобы каждый искал и находил свое сокровище и хотел
после этого быть лучше, чем прежде. Свинец будет исполнять свое
назначение до тех пор, пока он нужен миру, а потом он должен
будет превратиться в золото. Так говорят алхимики. И они
доказывают, что, когда мы стараемся стать лучше, чем были, все
вокруг нас тоже становится лучше.
-- А с чего ты взял, будто я не знаю, что такое любовь? --
спросило солнце.
-- Да ведь когда любишь, нельзя ни стоять на месте, как
пустыня, ни мчаться по всему свету, как ветер, ни смотреть на
все издали, как ты. Любовь -- это сила, которая преображает и
улучшает Душу Мира. Когда я проник в нее впервые, она мне
показалась совершенной. Но потом я увидел, что она -- отражение
всех нас, что и в ней кипят свои страсти, идут свои войны. Это
мы питаем ее, и земля, на которой мы живем, станет лучше или
хуже в зависимости от того, лучше или хуже станем мы. Вот тут и
вмешивается сила любви, ибо, когда любишь, стремишься стать
лучше.
-- Ну, а от меня чего ты хочешь?
-- Помоги мне обернуться ветром.
-- Природа знает, что мудрее меня ничего нет на свете, --
ответило солнце, -- но и я не знаю, как тебе обернуться ветром.
-- К кому же тогда мне обратиться?
Солнце на миг задумалось: ветер, прислушивавшийся к
разговору, тотчас разнесет по всему свету, что мудрость светила
не безгранична. А кроме того, неразумно было бы бежать от этого
юноши, говорившего на Всеобщем Языке.
-- Спроси об этом Руку, Написавшую Все, -- сказало оно.

Ветер ликующе вскрикнул и задул с небывалой силой.
Несколько шатров было сорвано, привязанные лошади оборвали
поводья, люди на скале вцепились друг в друга, чтобы не
слететь.

Сантьяго повернулся к Руке, Написавшей Все, и сейчас же
ощутил, как Вселенная погрузилась в безмолвие. Он не осмелился
нарушить его.
Потом сила Любви хлынула из его сердца, и он начал
молиться. Он ни о чем не просил в своей молитве и вообще не
произносил ни слова, не благодарил за то, что овцы нашли
пастбище, не просил ни посылать в лавку побольше покупателей
хрусталя, ни чтобы женщина, которую он повстречал в пустыне,
дождалась его. В наступившей тишине он понял, что пустыня,
ветер и солнце тоже отыскивают знаки, выведенные этой Рукой,
тоже стараются пройти Своей Стезей и постичь написанное на
одной из граней изумруда. Он понял, что знаки эти рассеяны по
всей Земле и в космосе и внешне в них нет никакого значения и
причины. Ни пустыни, ни ветры, ни солнца, ни люди не знают,
почему они были созданы. Только у Руки, Создавшей Все, были для
этого причины, и только она способна творить чудеса: превращать
океаны в пустыни, а человека -- в ветер. Ибо она одна понимала,
что некий замысел влечет Вселенную туда, где шесть дней
Творения превращаются в Великое Творение.
И юноша погрузился в Душу Мира, и увидел, что она -- лишь
часть Души Бога, а Душа Бога -- его собственная душа. И он
может творить чудеса.

Самум дул в тот день как никогда. И из поколения в
поколение будет передаваться легенда о юноше, который
превратился в ветер и едва не уничтожил весь лагерь, бросив
вызов самому могущественному военачальнику пустыни.
Когда же ветер стих, все поглядели туда, где стоял юноша,
но его там уже не было. Он находился на другом конце лагеря,
рядом с часовым, полузасыпанным песком.
Колдовская сила напугала всех. Лишь двое улыбались:
Алхимик, гордившийся своим учеником, и вождь племени -- он
понимал, что ученик этот осознал могущество Всевышнего.
На следующий день он отпустил Сантьяго и Алхимика на все
четыре стороны и дал им в провожатые одного из своих воинов.

Они ехали весь день, а когда стало смеркаться, Алхимик
отправил воина обратно и слез с коня.
-- Дальше поедешь один, -- сказал он Сантьяго. -- До
пирамид три часа пути.
-- Спасибо тебе, -- отвечал юноша. -- Ты научил меня
Всеобщему Языку.
-- Я просто напомнил тебе то, что ты знал и без меня.
Алхимик постучал в ворота монастыря. К нему вышел монах в
черном, они о чем-то коротко переговорили по-коптски, и Алхимик
пригласил Сантьяго войти.
-- Я сказал, что ты мне поможешь.
На монастырской кухне Алхимик развел огонь в очаге, монах
принес ему кусок свинца, и Алхимик, опустив его в железный
сосуд, поставил на плиту. Когда свинец расплавился, он достал
из кармана стеклянное желтое яйцо, отколупнул от него
крохотный, не больше булавочной головки, осколок, обмазал его
воском и бросил в расплавленный свинец.
Жидкость стала красной как кровь. Алхимик снял котел с
огня и дал ей остыть, беседуя тем временем с монахом о войне в
пустыне.
-- Боюсь, что это надолго, -- сказал он.
Монах досадовал: из-за войны караваны уже давно стояли в
Гизехе. "Но на все воля Божья", -- добавил он смиренно.
-- Верно, -- сказал Алхимик.
Когда котел наконец остыл, Сантьяго и монах в восторге
переглянулись: свинец, принявший круглую форму сосуда, в
котором лежал, превратился в золото.
-- Неужели и я когда-нибудь научусь этому? -- спросил
юноша.
-- Это была моя Стезя, -- моя, а не твоя. Я просто хотел
тебе показать, что это возможно.
Они снова вернулись к воротам обители, и там Алхимик
разделил золотой диск на четыре части.
-- Это тебе, -- сказал он, протягивая одну монаху. -- За
то, что всегда радушно встречал паломников.
-- За свое радушие я получаю слишком много, -- возразил
монах.
-- Никогда так больше не говори. Жизнь может невзначай
услышать и дать в следующий раз меньше, -- ответил Алхимик и
повернулся к Сантьяго. -- А это тебе, взамен тех денег, что
достались вождю.
Юноша тоже хотел сказать, что это золото стоит гораздо
больше, но смолчал.
-- Это мне, -- продолжал Алхимик. -- Я должен вернуться
домой, а в пустыне идет война.
Четвертый кусок он снова протянул монаху:
-- Это -- тоже для Сантьяго. Может, понадобится.
-- Но ведь я иду за сокровищами! -- воскликнул тот. -- И я
уже совсем близко!
-- И я уверен, что ты их найдешь, -- сказал Алхимик.
-- Но тогда зачем мне золото?
-- Потому что ты уже дважды лишался всего, что имел. В
первый раз тебя обманул мошенник, во второй обобрал вождь. Я
старый суеверный араб и верю в правоту нашей пословицы, а она
гласит: "Что случилось однажды, может никогда больше не
случиться. Но то, что случилось два раза, непременно случится и
в третий".
Они сели на коней.
-- Хочу рассказать тебе историю о снах, -- молвил Алхимик.
-- Подъезжай поближе.
Юноша повиновался.
-- Так вот, жил да был в Древнем Риме, во времена
императора Тиберия, один добрый человек, и было у него два
сына. Один стал воином и отправился служить на самую дальнюю
окраину империи. Второй писал стихи, приводившие в восхищение
весь Рим.
Однажды старику приснился сон, будто к нему явился
небесный вестник и предрек ему, что слова, написанные одним из
его сыновей, будут известны во всем мире, и люди спустя много
сотен лет будут повторять их. Старик заплакал от счастья:
судьба была к нему щедра и милостива, ибо даровала высшую
радость, какую только может испытать отец.
Вскоре он погиб -- пытался спасти ребенка из-под тяжелой
повозки, но сам попал под колеса. Поскольку жизнь он вел
праведную, то прямо отправился на небеса, где повстречал
вестника, явившегося к нему во сне.
-- Ты был добрым и хорошим человеком, -- сказал он ему. --
Жизнь твоя была исполнена любви, а смерть -- достоинства. Я
могу выполнить любую твою просьбу.
-- И жизнь была ко мне добра, -- отвечал старик. -- Когда
ты явился мне во сне, я почувствовал, что все мои усилия были
не напрасны. Ибо стихи моего сына будут переходить из поколения
в поколение. Для себя мне просить нечего, но всякий отец
гордился бы славой того, кого он пестовал, учил и наставлял. А
потому мне бы хотелось услышать в далеком будущем слова моего
сына.
Вестник прикоснулся к его плечу, и оба они в мгновение ока
очутились в далеком будущем -- в огромном городе, среди тысяч
людей, говоривших на неведомом языке.
Старик опять прослезился от радости.
-- Я знал, что стихи моего сына переживут века, -- сквозь
слезы сказал он. -- Ответь мне, какие его строки повторяют все
эти люди.
Вестник ласково усадил старика на скамейку и сам сел с ним
рядом.
-- Стихи твоего сына прославились на весь Рим, все любили
их и наслаждались ими. Но кончилось царствование Тиберия, и их
забыли. Люди повторяют слова другого твоего сына -- того, что
стал воином.
Старик воззрился на вестника с недоумением.
-- Он служил в одной из далеких провинций, -- продолжал
тот. -- И стал сотником. Он тоже был справедлив и добр. Как-то
раз заболел один из его рабов -- он был при смерти. Твой сын,
услышав, что появился некий целитель, пустился на поиски этого
человека. А по пути узнал, что этот человек -- Сын Божий. Он
встретил людей, исцеленных им, услышал его учение и, хоть и был
римским сотником, перешел в его веру. И вот однажды утром
предстал перед ним. И рассказал, что слуга его болен. И Учитель
-- как называли этого человека -- собрался идти за ним. Но
сотник был человеком веры, и, заглянув в глаза Учителю, он
понял, что стоит перед Сыном Божьим. Вот тогда твой сын и
произнес слова, которые не позабудутся во веки веков. Он сказал
так: "Господи! Я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но
скажи только слово, и выздоровеет слуга мой".

Алхимик тронул лошадь.
-- Каждый человек на земле, чем бы он ни занимался, играет
главную роль в истории мира. И обычно даже не знает об этом.
Сантьяго улыбнулся. Он никогда не думал, что жизнь может
быть так важна для пастуха.
-- Прощай, -- сказал Алхимик.
-- Прощай, -- ответил юноша.

Два с половиной часа Сантьяго ехал по пустыне, внимательно
прислушиваясь к тому, что говорило сердце. Именно оно должно
было указать ему, где спрятаны сокровища. "Где сокровища, там
будет и твое сердце", -- сказал ему Алхимик.
Но сердце говорило о другом. С гордостью оно рассказывало
историю пастуха, бросившего своих овец, чтобы сделать явью
дважды приснившийся сон. Напоминало о Своей Стезе и о многих,
одолевших ее, -- о тех, кто отправлялся на поиски новых земель
или красавиц и противостоял рассудку и предрассудкам своих
современников. Оно говорило о великих открытиях, о великих
переменах, о книгах.
И только когда Сантьяго начал подниматься по склону
бархана, сердце прошептало ему: "Будь внимателен. Там, где ты
заплачешь, буду я, а значит, и твои сокровища".
Юноша взбирался медленно. На усыпанном звездами небе снова
появилась полная луна -- целый месяц шел он по пустыне. Луна
освещала бархан, и тени играли так причудливо, что пустыня
казалась волнующимся морем, и Сантьяго вспоминал тот день,
когда, простившись с Алхимиком, бросил поводья и дал своему
коню волю. Луна освещала безмолвие пустыни и оставшийся позади
путь, свершаемый теми, кто ищет сокровища.
Когда через несколько минут он поднялся на вершину, сердце
его вдруг отчаянно заколотилось. Перед ним, освещенные луной и
белизной песков, величественно высились пирамиды.
Сантьяго упал на колени и заплакал. Он возблагодарил Бога
за то, что тот дал ему поверить в Свою Стезю, свел его с
Мелхиседеком, с Продавцом Хрусталя, с англичанином, с Алхимиком
и -- главное -- что дал ему повстречать женщину пустыни,
женщину, которая заставила его поверить в то, что любовь
никогда не отлучит человека от его Стези.
С высоты тысячелетий смотрели на юношу пирамиды. Теперь
он, если пожелает, может вернуться в оазис, жениться на Фатиме
и пасти овец. Жил же в пустыне Алхимик, который знал Всеобщий
Язык и умел превращать свинец в золото. Сантьяго некому
показывать свое искусство, некого дивить плодами своей
мудрости: следуя Своей Стезей, он выучился всему, что было ему
нужно, и испытал все, о чем мечтал.
Но он искал свои сокровища, а ведь считать дело сделанным
можно, лишь когда достигнута цель. Юноша стоял на вершине и
плакал, а когда посмотрел вниз, увидел: там, куда падали его
слезы, ползет жук-скарабей. За время странствий по пустыне
Сантьяго узнал, что в Египте это символ Бога.
Еще один знак был подан ему, и юноша принялся копать, но
сначала вспомнил Торговца Хрусталем и понял, что тот был
неправ: никому не удастся построить пирамиду у себя во дворе,
даже если весь свой век будешь громоздить камень на камень.

Всю ночь он рыл песок в указанном месте, но ничего не
нашел. С вершин пирамид безмолвно смотрели на него тысячелетия.
Однако он не сдавался -- копал и копал, борясь с ветром,
который то и дело снова заносил песком яму. Сантьяго выбился из
сил, изранил руки, но продолжал верить своему сердцу, которое
велело искать там, куда упадут его слезы.
И вдруг в ту минуту, когда он вытаскивал из ямы камни,
послышались шаги. Сантьяго обернулся и увидел людей -- их было
несколько, и они стояли спиной к свету, так что он не мог
различить их лиц.
-- Что ты здесь делаешь? -- спросил один.
Юноша ничего не ответил. Страх охватил его, ибо теперь ему
было что терять.
-- Мы сбежали с войны, -- сказал другой. -- Нам нужны
деньги. Что ты спрятал здесь?
-- Ничего я не спрятал, -- отвечал Сантьяго.
Но один из дезертиров вытащил его из ямы, второй обшарил
его карманы и нашел слиток золота.
-- Золото! -- вскричал он.
Теперь луна осветила его лицо, и в глазах грабителя
Сантьяго увидел свою смерть.
-- Там должно быть еще! -- сказал второй.
Они заставили Сантьяго копать, и ему пришлось подчиниться.
Но сокровищ не было, и тогда грабители принялись бить его. И
били до тех пор, пока на небе не появился первый свет зари.
Одежда его превратилась в лохмотья, и он почувствовал, что
смерть уже близка.
Ему вспомнились слова Алхимика: "Зачем тебе деньги, если
придется умереть? Деньги и на мгновение не могут отсрочить
смерть".
-- Я ищу сокровища! -- крикнул Сантьяго.
С трудом шевеля разбитыми и окровавленными губами, он
рассказал грабителям, что во сне дважды видел сокровища,
спрятанные у подножья египетских пирамид.
Тот, кто казался главарем, долго молчал, а потом обратился
к одному из подручных:
-- Отпусти его. Ничего у него больше нет, а этот слиток он
где-нибудь украл.
Сантьяго упал. Главарь хотел заглянуть ему в глаза, но
взгляд юноши был устремлен на пирамиды.
-- Пойдемте отсюда, -- сказал главарь остальным, а потом
обернулся к Сантьяго: -- Я оставлю тебя жить, чтобы ты понял,
что нельзя быть таким глупцом. На том самом месте, где ты
сейчас стоишь, я сам два года назад несколько раз видел один и
тот же сон. И снилось мне, будто я должен отправиться в
Испанию, отыскать там разрушенную церковь, где останавливаются
на ночлег пастухи со своими овцами и где на месте ризницы вырос
сикомор. Под корнями его спрятаны сокровища. Я, однако, не
такой дурак, чтобы из-за того лишь, что мне приснился сон, идти
через пустыню.
С этими словами разбойники ушли.
Сантьяго с трудом поднялся, в последний раз взглянул на
пирамиды. Они улыбнулись ему, и он улыбнулся в ответ, чувствуя,
что сердце его полно счастьем.
Он обрел свои сокровища.

ЭПИЛОГ

Юношу звали Сантьяго. Было уже почти совсем темно, когда
он добрался до полуразвалившейся церкви. В ризнице по-прежнему
рос сикомор, а через дырявый купол, как и раньше, видны были
звезды. Он вспомнил, что однажды заночевал здесь со своей
отарой, и, если не считать сна, ночь прошла спокойно.
Сейчас он снова был здесь. Но на этот раз он не пригнал
сюда овец. В руках у него была лопата.
Он долго глядел на небо, потом вытащил из котомки бутылку
вина, сделал глоток. Ему вспомнилось, как однажды ночью в
пустыне он тоже смотрел на звезды и пил вино с Алхимиком.
Подумал о том, сколько дорог уже осталось позади, и о том,
каким причудливым способом указал ему Бог на сокровища. Если бы
он не поверил снам, не встретил старую цыганку, Мелхиседека,
грабителей...
"Список получается слишком длинный. Но путь был отмечен
вехами, и сбиться с него я не мог", -- подумал он.
Незаметно для себя он уснул. А когда проснулся, солнце
было уже высоко. Сантьяго стал копать под корнями сикомора.
"Старый колдун, -- подумал он об Алхимике, -- ты все знал
наперед. Ты даже оставил второй слиток золота, чтобы я мог
добраться до этой церкви. Монах рассмеялся, когда увидел меня,
оборванного и избитого. Разве ты не мог меня избавить от
этого?"
"Нет, -- расслышал он в шелесте ветра. -- Если бы я
предупредил тебя, ты не увидел бы пирамид. А ведь они такие
красивые, разве не так?"
Это был голос Алхимика. Юноша улыбнулся и продолжал
копать. Через полчаса лопата наткнулась на что-то твердое, а
еще час спустя перед Сантьяго стоял ларец, полный старинных
золотых монет. Там же лежали драгоценные камни, золотые маски,
украшенные белыми и красными перьями, каменные идолы,
инкрустированные бриллиантами, -- трофеи завоеваний, о которых
давным-давно забыла страна, добыча, о которой ее владелец не
стал рассказывать своим детям.
Сантьяго вытащил из сумки Урим и Тумим. Они лишь однажды,
в то утро на рынке, пригодились ему: жизнь и без них давала ему
верные знаки.
Он положил их в ларец -- это тоже часть его сокровищ:
камни будут напоминать ему о старом царе, которого он никогда
больше не встретит.
"Жизнь и в самом деле щедра к тем, кто следует Своей
Стезей, -- подумал он и вспомнил, что надо пойти в Тарифу и
отдать десятую часть старой цыганке. -- Как мудры цыгане!
Должно быть, оттого, что много странствуют по свету".
Он снова ощутил дуновение ветра. Это был "левантинец",
прилетевший из Африки, но на этот раз он не принес с собой
запах пустыни, не предупреждал о нашествии мавров. Теперь
Сантьяго различил в нем такой знакомый аромат, звук и вкус
медленно приближавшегося и наконец осевшего у него на губах
поцелуя.
Юноша улыбнулся: то был первый поцелуй Фатимы.
-- Я иду, -- сказал он, -- иду к тебе, Фатима.