katarhi (Старая_тетрадь) все записи автора
Он боялся банальных начал. Боялся начинать со слов «Он» или «Она», или «Я» - совсем плохо, когда «Я» в начале, можно даже и не продолжать, боялся начинать с описания пейзажа, вида за окном, описания места, где находится тот или та, о ком он будет писать. Опасался начинать с внутреннего монолога даже второстепенного героя, с портрета – тоже не любил. Не любил начинать с конца, знаете, так бывает, чтобы подогреть интерес читателя, сначала описывают, чем все закончилось, и только потом – как случилось то, что случилось. Этого-то он и не любил, потому что то, что было до может и не быть причиной того, что после, а он-то, он кто такой, что бы навязывать последовательности событий определенный смысл? Не нравилось ему начинать с поговорок, прописных истин, морализаторского вступления, благодарностей тем, кто спровоцировал его на очередной бессмысленный текст, признания чужих талантов и собственных скромных подражательских способностей, эпиграфов, вырванных из канвы чужого хода мыслей, отсылок к своим предыдущим произведениям, ассоциаций с музыкой и кино, воспоминаний, связанных или нет с тем, что будет описано потом. «Я некогда услышал и пережил одну музыкальную фразу, с тех пор она катается в моей голове от уха до уха, звеня и переливаясь, и этот мотив воскрешает в моей памяти одну сцену из далекого детства. Было жаркое, душное лето, мои родители сняли дачу и жили там только на выходных, будние же дни мы коротали вдвоем с бабушкой.» И так далее, и тому подобное, такого он написать не мог, у него моментально начинали болеть зубы от претенциозной безвкусицы, от затасканности подобных сюжетов.
Неудивительно, что он боялся белых листов, чистых страниц. Они казались ему беззащитными, их надо было быстрее исполосовать строчками маленьких неаккуратных букв с едва заметным наклоном влево. Еще он боялся, что буквы будут некрасивыми, а именно такими они и были, когда он писал в спешке, гонясь за мыслями, образами, и тогда, конечно, белоснежная красота бумаги была безнадежно испорчена, и редко когда у него выходило собраться с силами начать все заново.
Его одолевали некоторые слова и образы. Навязчивым было слово «просто», хотя ничего простого для него не существовало, хотя жизнь виделась цепочкой сложных событий, между которыми была только болезненная и много причинная пустота, он пытался найти и описать то «самое дело», следствием которого являлось все вокруг и внутри. Разумеется, у него не получалось.
Ему казалось, что все имеет вторую сторону, некую изнанку, и в его власти выворачивать как раз на обратную сторону, показывать окружающим, как все изменяется, как нет связи между бросившим камень и разбитым стеклом. И не то чтобы его не понимали, но у него не получалось объяснить все как следует, соединить воедино все части мозаики, на которую он добровольно разбился.
Он боялся сюжетов, боялся монологов, боялся коротких предложений, не согласованных предложений, точек с запятой и тире. И, конечно же, точек самих по себе, потому что точка ставится в финале, а его жизнь была непрерывной, бесконечной, в ней не должно существовать места для точки, тем не менее, оно всегда находилось.
Он боялся оказаться бездарным, поэтому нашел тысячу способов, как притворится не собой. Он писал о себе в противоположном поле и делал вид, что понимает тяготы женской жизни, только для того, чтобы никто не понял, кто он есть. Он страшно, безумно хотел, чтобы в его искусственной девушке кто-то угадал его самого, ведь столько монологов написано, столько прочитано, он страстно хотел быть узнанным и, одновременно, этого же и боялся.