Дон Хуан Матус, мексиканский индеец яки, по праву занимает место в этой книге как один из настоящих Учителей. Несомненно, он бы от души посмеялся, если бы кто-нибудь сказал ему об этом. Он совершенно безразличен к чьему бы то ни было мнению и считает, что у него нет никакой личной истории. Точно так же он относится и к книгам. Когда Карлос Кастанеда гордо преподнес ему первое издание «Учения дона Хуана», он взял книгу как колоду карт (карта Тольятти центрального района), и переворошил страницы; с одобрением взглянул на зеленую суперобложку, пощупал ее и, дважды перевернув книгу, возвратил ее Карлосу. Кастанеда попросил принять книгу в подарок. Но дон Хуан с улыбкой ответил, что не примет ее – так будет лучше. «Ты же знаешь,  - сказал он, - что у нас в Мексике делают с бумагой»

Отношения между юным антропологом Карлосом Кастанедой и старым индейцем, которого он называет доном Хуаном, напоминают отношения между Босуэллом и доктором Джонсоном, Успенским и Гурджиевым. С одной стороны, здесь есть серьезный ученик, склонный понимать слова учителя чересчур буквально и часто попадающий из-за этого в нелепые ситуации; к нему относятся с любовью, но его неповоротливость, его шаблонное и ограниченное мышление постоянно вызывают насмешки. И, с другой стороны, здесь есть живой и непредсказуемый учитель; кажущаяся простота его учения постоянно обманывает надежды и предложения его последователей. В любой момент он способен удивить вас новой идеей, открыть вам неведомые миры – и посмеяться над последствиями своих действий.

Карлос Кастанеда, латиноамериканец, изучавший антропологию в Калифорнийском университете (Лос-Анджелес) встретился с доном Хуаном в 1960 году. В то время Кастанеда уже заканчивал учебу и исследовал воздействие лекарственных растений, используемых индийцами юго-запада США, еще не подозревая, что ему суждено стать учеником колдуна. Их встреча произошла в маленьком городке на границе между Мексикой и штатом Аризона, на автобусной станции (Кастанеда как раз ждал автобуса, чтобы уехать из городка). Именно здесь гид и помощник Кастанеды заметил Дона Хуана, седого индейца из мексиканского штата Сонора, известного знатока растений и, особенно, галлюциногенного кактуса пейота.

Они заговорили с доном Хуаном; тот вроде бы проявил свое дружелюбие и готовность к сотрудничеству. Кастанеда говорил по-испански (это был его родной язык), и дон Хуан тоже хорошо и бегло говорил на этом языке. Кастанеда сказал, что собирает информацию о растениях, особенно о пейоте и, чтобы произвести впечатление на дона Хуана, постарался показать ему, что знает о растениях гораздо больше, чем знал на самом деле. Он говорил напористо, но дон Хуан отвечал ему очень мало. Однако его глаза как будто просияли неким особенным светом, свойственным лишь ему одному. Он как будто понял, что Кастанеда преувеличивает свои познания, но, тем не менее, пригласил его к себе домой.  Затем подъехал автобус, и они расстались.

Сияние глаз дона Хуана возбудило в Кастанеде большое любопытство, поскольку никогда прежде ему не случалось видеть такого взгляда. Ему захотелось узнать, что стоит за этим взглядом, и это желание овладело им всецело. Он без конца вспоминал об этом взгляде, и чем дальше, тем более и более необычным он ему казался.

Он вернулся в Мексику, чтобы посетить дона Хуана, и постоянно встречался с ним на протяжении года. Дон Хуан обладал воодушевляющей манерой речи и заметным чувством юмора. Но все его слова и все его действия как будто имели какую-то скрытую содержательность, которая странным образом озадачивала Кастанеду. Он увидел, что общение с доном Хуаном заставляет его пересмотреть все свои ценности. Он чувствовал, что присутствие дона Хуана доставляет ему не только удовольствие, но и неудобство,  поскольку ему казалось, что дон Хуан живет иначе и лучше, чем он сам.

К удивлению Кастанеды дон Хуан принял его в ученики как единственного человека, которого он ждал и которого мог посвятить в свои магические знания (о лекарственных растениях и об удивительных тайных силах). Причем он делал это почти вопреки собственному желанию, поскольку всегда был невысокого мнения о его способностях. Кастанеда не был индийцем и казался дону Хуану «очень странным закупоренным чудаком».  Но некое чрезвычайное знамение побудило дона Хуана принять его всерьез, поскольку он верил, что Кастанеду привел к нему Мескалито – персонализированная форма пейота, которая возникает в пейотных видениях. Дон Хуан считает Мескалито благосклонным помощником и учителем людей, знающим «правильный путь жизни». Когда Кастанеда, впервые испытав на себе воздействие пейота, затеял странную игру с собакой и даже начал лаять по-собачьи, дон Хуан понял, что эта собака – Мескалито. А Мескалито не часто играет с людьми, и это значит, что он благосклонен к Кастанеде как к наследнику дона Хуана.

С тех пор он начал передавать Кастанеде свое понимание мира; но после пяти лет частых визитов Кастанеда прекратил свое обучение. Мир XX века, мир западного интеллектуала почувствовал угрозу в учении дона Хуана. Он ощутил, что на карту здесь поставлена его личность, поскольку обучение пошатнуло основы его уверенности в обычной, повседневной жизни. Он понял, что утратил собственное здравомыслие, перестал понимать обстановку и потерял уверенность во всем.

Кое-кому Кастанеда показаться слишком легковерным и чересчур эмоциональным. («Ты слишком жалеешь себя», говорил дон Хуан, когда Кастанеда, рыдая на его плече, твердил, что отказывается от его уроков). Кастанеда и сам признается, что он от природы склонен к излишней драматичности. Скорей всего, именно поэтому он столь рьяно взялся за учение дона Хуана и столь категорично от него отказался: ведь ни одна деталь этого учения не способна вызвать большего душевного сопротивления, чем уроки некоторых дзэнских мастеров или слова некоторых героев этой книги. Да и сам Кастанеда вскоре передумал. Спустя три года он вернулся к дону Хуану, был тепло принят им и начал второй этап ученичества, который существенно отличался от первого и был пройден гораздо успешнее. Он уже не чувствовал непреодолимого страха, и дон Хуан вел себя более непринужденно, даже не без некоторого шутовства в наиболее напряженных ситуациях, помогая Кастанеде легче усваивать свое знание.

«Ты испугался и удрал из-за того, что чувствуешь себя чертовски важным. Чувство важности делает человека тяжелым, неуклюжим и самодовольным. А чтобы стать человеком знания, нужно быть легким и текучим»

Но даже при этом Кастанеде понадобилось еще пять лет, чтобы понять, что все наставления дона Хуана о психотропных растениях и его подробные лекции о колдовстве – не самое важное для понимания жизни; их назначение – помочь Кастанеде высвободиться из тисков известного мира. Поняв, что  колдовские «фокусы» - вещь довольно второстепенная, Кастанеда начал постигать истинный смысл уроков дона Хуана, и в своей второй («Отдельная реальность»), а также в третьей книге («Путешествие в Икстлан») сообщил читателям некоторые чрезвычайно важные детали его учения. Эти детали, смысл которых он понял только со временем, касались техники «остановки мира».

Таким образом, первая книга Кастанеды о доне Хуане («Учения дона Хуана: Путь знания индейцев яки») в некотором смысле написана по недоразумению. Кастанеда считал, что прием галлюциногенов является важной частью учения и вел читателя сквозь густой лес захватывающих сведений о самих растениях, о способах их сбора, об их использовании и воздействии. Он добросовестно обработал свои  полевые заметки, и эта книга передает подлинные ощущения человека, находящегося на пороге великих открытий. Он пережил множество волшебных и ужасных минут, путешествуя в пустыню с доном Хуаном, принимая пейот и другие растения; но открытия пришли к нему позже. Что же это были за открытия?

Наиболее важным из них, несомненно, является видение. Эта способность напоминает «видение» Дугласа Хардинга, но развивается иным путем и имеет сопутствующие эффекты.

Подобно Хардингу, дон Хуан подчеркивает, что видение – это путь зрительного восприятия мира, но способы зрения бывают разными. Человек, который не видит, смотрит на мир и верит в то, что он реален. Таким образом, смотреть, значит истолковывать; смотрящий истолковывает для себя все, что видит. Смотрение никогда не может быть ясным и чистым видением, лишенным ограничительного истолкования; скорее, оно является процессом мышления, в котором истинное видение объекта менее важно, чем мысли об этом объекте. Существует индивидуальное «эго» или «я», которое смотрит, истолковывает и мыслит. Когда же происходит видение, чувство индивидуального «я» исчезает, поскольку его вытесняет видимый объект. В результате этого возникает изумительная свобода от ига оценок и толкований – объект существует сам по себе, он уникален и не подлежит никаким толкованиям или комментариям («о них в самом деле нечего сказать», - заявил дон Хуан, когда его спросили о растениях).  На восприятие объекта уже не влияет обычный мыслящий разум, поскольку все мысли каким-то образом становятся одинаково чисты и свободны от «я».

Нельзя сказать, что при этом исчезает память. Вовсе нет. Название объекта, который я вижу, остается тем же самым: это гора, или роза, или дерево. Здесь «нет никакого знания, которое мне следовало бы забыть. Напротив того, все: образ и движение, вид и экземпляр, закон и число – все нераздельно объединяется здесь», - говорит Бубер. Но все названия принадлежат к режиму смотрения, который становится неуместным и неважным. По словам дона Хуана, весь мир, на который мы смотрим – это всего лишь описание мира. Если я избавлюсь от этого способа описательного смотрения и начну видеть, - я увижу это, объект, превосходящий любые названия в своей безграничной ясности, которая сейчас от меня скрыта; его нуменозную бытийность, о которой невозможно сказать словами.

Эта тайна столь глубока, и в ней так мало меня самой, что мои личные планы, желания и надежды выглядят такими же бессмысленными, как свадебный наряд на невесте, от которой сбежал жених.

В связи с этим дон Хуан однажды сказал Кастанеде, что уже не ощущает никакой своей личной истории. Обескураженный этим заявлением, Кастанеда возразил, что дон Хуан, по крайней мере, знает, кто он такой. Но дон Хуан ответил , что не знает о себе ничего, и катался по полу, смеясь над удивленным Кастанедой. Как он может знать, кто он такой, если он – это все вокруг, - сказал дон Хуан, указывая на окружающее.

Другим камнем преткновения для Кастанеды стал способ действия его собственного мыслящего ума, сравнивающего одну вещь с другой и находящего различия между ними. Для того, кто видит, каждый предмет совершенен сам по себе, и сравнения не имеют смысла – все вещи одинаково важны или одинаково не важны.

Дон Хуан объяснил ему, что сперва мы учимся мыслить обо всем, а потом учим свои глаза видеть те вещи, которые, как мы думаем, существуют. Например, мы думаем о себе как о важных людях, а затем чувствуем себя важными! Но человек, научившийся видеть, понимает, что о вещах не нужно думать, и его мысли уже не касаются вещей. Вследствие этого все они кажутся ему одинаково неважными.

Карлос Кастанеда
студент

Кастанеда был обеспокоен его заявлением о том, что ни  одна вещь не может быть важнее всех остальных. Затем он почувствовал, что вся его жизнь становится неважной и из-за этого теряет свой смысл. Но дон Хуан сказал ему, что это происходит из-за привычки думать, глядя на вещи, и думать,  думая о вещах.

Под «думанием» дон Хуан подразумевает непрерывный поток мыслей, создаваемых нами по  поводу всего, чего угодно. Впрочем, от привычки подменять видение думанием можно избавиться – стоит только начать видеть. Как-то раз он сказал Кастанеде, что человек действия живет действиями, а не мыслями о действиях и не представлениями о том, что он будет думать, когда действие прекратится. Человек, способный действовать, не думая, - это человек знания; такой человек выбирает путь с сердцем и дет по этому пути. Он знает, что его жизнь не вечна; он знает, что этот путь никого никуда не приведет, и что все вещи одинаково важны. Такой человек знания может пренебречь собственной честью и достоинством, отказаться от своего рода и своей родины, ибо он знает, что единственный смысл жизни состоит в том, чтобы жить. Он просто улыбается и радуется вещам, принимая их такими, какие они есть. Внешне он ведет себя точно так же, как остальные, потому что может управлять своей «глупостью» и своей жизнью. И он выглядит как обычный человек, «взмокший и пыхтящий под грузом повседневных забот». Он настолько владеет собой, что может взяться за любое дело и сделать его так, как будто он родился на свет именно для этого. Но он знает, что все это неважно, и отказывается от дел. Однако, выполнив действия, он способен спокойно уйти и не заботиться о его результатах.

Все еще не в силах принять эту точку зрения, Кастанеда рассказал дону Хуану про одного богатого американского юриста, который занимался политикой. Он был консерватором и боролся против многих нововведений – в частности, против Нового Курса. Он потерпел поражение и был вынужден отступить, преисполнившись горечи и обиды. Наконец в возрасте 84 лет он сказал Кастанеде, что впустую потерял 40 лет своей жизни. Затем Кастанеда задал вопрос: в чем же разница между опустошенностью этого старика и дон-хуановским ощущением незначимости всего существующего. Чем же позиция дона Хуана отличается от позиции этого юриста?

Дон Хуан ответил, что друг Кастанеды остался один, поскольку начал действовать, не видя. Он считает свою жизнь потерянной, потому что ожидал побед, а получил одни поражения. Он не знал, что и его победы, и его поражения одинаково важны. Но его путь, где ничего уже не имеет никакого значения, совсем не похож на положение дона Хуана. Для дона Хуана поражения и победы не имеют значения, поскольку его жизнь наполнена до краев, все в ней одинаково ценно, и он чувствует, что вся его борьба не была напрасной:

«Чтобы стать человеком знания, нужно быть воином, а не плаксой. Нужно биться и не сдаваться, не жалуясь и не отступая до тех пор, пока не станешь видеть лишь для того, чтобы понять – ничего не имеет значения».

Несомненно, дон Хуан видит, точно так же, как и Дуглас Хардинг, но видение дает ему еще один результат, неведомый Хардингу. Ибо, если для Хардинга видимый мир «пуст», то для дона Хуана он наполнен неким сиянием. Видящий видит, что люди состоят из светящихся волокон, которые исходят из пупка; эти волокна длинны или коротки в зависимости от человеческой просветленности. Дон Хенаро, друг дона Хуана, на глазах у Кастанеды взбирался на гладкую скалу и без видимых усилий перелетал через водопад. Дон Хуан объяснил Кастанеде, что он делает это с помощью своих волокон, прикрепляя их ко всем выступам скал.

Именно этот аспект дон-хуановского «видения» заставляет многих читателей усомниться в его основательности. Преподаватель вечных истин на наших глазах превращается в шамана, все поступки которого обусловлены специфической местной культурой, едва ли пригодной для всего остального человечества. Тут же возникает и другой вопрос: не связано ли его восприятие действительности с постоянным употреблением пейота и курением других растений (дурмана Datura inoxia  и гриба из семейства Psylocybe)?

Роль пейота в жизни дона Хуана не выяснена до конца. Это упущение Кастанеды, который записывал все, что с ним происходило и все, что ему говорили. Но по его рассказам можно догадаться, что дон Хуан считал пейот скорее средством, чем целью. Он советовал Кастанеде употреблять эти растения, как только представится возможность, поскольку они создают «необходимые предпосылки для «видения». Он говорил, что только дымок способен сделать Кастанеду настолько ловким и проворным, чтобы он мог поймать отблеск этого неуловимого мира.

Но считал ли он эти средства необходимыми для себя? Вряд ли. Он давал их Кастанеде для того, чтобы разрушить его двумерное (пространственно-временное) понимание мира. «Ты считаешь себя слишком настоящим», - говорил он Кастанеде. По мнению дона Хуана, Кастанеда был слишком доступен и очевиден, и вел настолько рутинную жизнь, что все его поступки были легко предсказуемы. Он советовал Кастанеде стать недосягаемым, как охотник.

Если человек – охотник, его контакты с миром скупы и экономичны. Вместо того чтобы съесть пять куропаток, он съедает одну. Он не повреждает и не ломает растений, чтобы вырыть западню; он не станет растрачивать себя на ненужные дела. И, главное, он не будет манипулировать людьми ради достижения собственных целей, особенно теми, кого он любит.

Охотник уверен в своих действиях, и поэтому не беспокоится. Если человек беспокоится,  он становится, уязвимым и доступным и, как только он начинает беспокоиться, он хватается за все, за что только может ухватиться. Таким способом он либо истощает самого себя, либо истощает другого человека или вещь, за которую цепляется.

Охотник ощущает покровительственную нежность ко всем вещам в мире и поэтому использует их осторожно и бережно. Он чувствует в мире как дома, но мир не может уцепиться за него. Охотник недоступен, поскольку свободен от его убийственной хватки. Он касается мира легко, покидает его, сделав свое дело, и почти не оставляет на нем следа.

С помощью пейота дон Хуан пытался сбить Кастанеду с его привычного мыслительного пути, введя его в курс иных способов ощущения мира – способов, которые как бы показывали ему, что сам объективный мир и законы, им управляющие, могут быть изменены. Это случилось после того как Кастанеда испугался и покинул его, но вернулся через несколько лет.

Разные «миры» дона Хуана легко принять за пейотные галлюцинации. Но придерживаться такого мнения – значит игнорировать один существенный, хотя и довольно редко упоминаемый факт. Дело в том, что наш обычный, повседневный мир форм и цветов является таким, как он есть только в глазах того, кто на него смотрит. Понять этот факт нам помогает как современная наука, так и наше непосредственное восприятие. Объективный мир является нам в той форме, в какой мы его знаем лишь потому, что мы оснащены чувствами, чтобы воспринимать его. Если бы я была кошкой, я не видела бы ни облаков, ни горных вершин; узость моего восприятия ограничивала бы контуры моего объективного мира, и он был бы совершенно другим. С другой стороны, наблюдая за поведением кошек, можно сделать вывод, что они видят многие вещи, невидимые для нас. Существуют ли эти вещи? Для кошек – конечно, да; для людей – не существуют. Наши миры не пересекаются в этой точке. А если взглянуть на мир глазами жука или муравья – это опять-таки будет не просто наш мир, увиденный снизу – это будет совершенно иной мир.

А способна ли я понять, как выглядит мир моего соседа? Никогда. Мы можем согласиться со многими его описаниями, с целым рядом признаков доступных человеческому восприятию, но мы никогда не сможем окончательно постигнуть мир другого человека. Единственное реальное свидетельство об объективном мире мы можем получить только от самих себя.

«Мир построен из наших впечатлений, - говорит выдающийся физик, доктор Эрвин Шредингер. – Принято считать, что он объективно существует сам по себе. Но сам факт его существования не способен свидетельствовать об этом. Получаемые нами свидетельства обусловлены весьма специфическими процессами в весьма специфических частях этого весьма реального мира, а именно некоторыми явлениями, происходящими в мозгу.

Дон Хуан заявил, что знает иные миры. Вне зависимости от того, являются ли эти миры действительно иными, или же это иные аспекты восприятия того же самого мира, открытые с помощью галлюциногенных растений, - важно то, что они отличаются от нашего мира, как сцена сновидения в пространственно-временном отношении отличается от нашего обычного окружения.

Дон Хуан ввел Кастанеду в эти иные миры, чтобы помочь ему ослабить жесткую хватку «нормальности» его повседневного, «слишком настоящего» мира. Дон Хуан не совсем преуспел в этом, но и не  потерпел поражения. Кастанеда видел только несколько мгновений, да и то не по своей воле. Но он стал гибким и открытым, и оказался способен пережить волнующие моменты ясновидения.

Один из таких моментов случился в пустыне, куда Кастанеда отправился по поручению дона Хуана. Проведя здесь несколько дней, Кастанеда затосковал. Однажды он сидел на высоком плато, и вдруг к нему подполз большой черный жук, кативший навозный шар. В тот же миг он заметил тень, мелькнувшую слева от него – с той стороны, где обычно располагается зло.  Он подумал, что это может быть тень смерти, наблюдающей за ним и за жуком. Внезапно он ощутил, что между ним и жуком нет никакого различия, и на него мгновенно нахлынула волна такого ошеломляющего счастья, что он даже заплакал. Кастанеда понял, что дон Хуан был прав: как и все остальные люди, он живет в странном и таинственном мире. Он понял, что и сам он – непознаваемое существо и не более важен сейчас, чем этот жук.

Считал ли дон Хуан, что для достижения «видения» необходимо заниматься магией? Как-то раз он сказал Кастанеде, что видение – это процесс, не зависящий от магии, потому что магия нужна только для манипулирования другими людьми, а видение не оказывает на них никакого воздействия. Но почему же он так старательно учил Кастанеду магическим приемам?

В тех первых книгах Кастанеда присутствует как бы два дона Хуана. Один – это учитель – простой, добрый, серьезный и не заинтересованный в конечном результате своих действий. Другой – колдун, зашивающий глаза ящерице, чтобы она принесла ответ на его вопрос, приписывающий глиняной трубке власть над жизнью и смертью, пугающий Кастанеду сказками о ведьмах, которые летают вокруг в облике черных дроздов. А есть еще и третий дон Хуан – по-гурджиевски использующий магию, чтобы привести Кастанеду туда, где его собственные особенности поставят его на грань поражения. Он хохочет, глядя на реакции Кастанеды, он гипнотизирует его, дурачит его и играет с ним странные шутки.

Таков дон Хуан, учитель, который заставляет Кастанеду стать воином.  Когда Кастанеду начало мутить после обеда в маленьком мексиканском кафе, и он испугался, что съел что-то несвежее, дон Хуан склонился к нему и со всей суровостью заявил, что перед поездкой в Мексику ему следовало забыть про свои страхи. Все страхи и опасения нужно пересмотреть перед отправлением в путь, а потом забыть, потому что возникнет много других ситуаций, которые привлекут его внимание. Противостоять страхам с самого начала, а затем отбрасывать их в сторону – вот путь воина.

Воин знает, что смерть – это единственный фактор, который может преградить ему путь, и он должен всегда помнить о смерти, если вещи искажаются и смешиваются.  Но он должен научиться не бояться смерти; и знание о том, что она всегда ждет его, должно скорее подхлестывать, чем тормозить его действия.

Он говорит, что человек, который хочет стать воином, должен всегда остро осознавать присутствие смерти. Но мысль о смерти может сфокусировать на себе все его внимание и ослабить его. Поэтому он должен остро осознавать ее и одновременно быть безразличен к ней.

Рамана Махарши однажды высказал похожую мысль:

«Никто не принимает смерть всерьез. Человек может видеть смерть вокруг себя, но при этом не верить, что он смертен. Он верит, или, скорее, ощущает (каким-то непостижимым образом), что смерть – не для него. Только если его телу угрожает беда, он может ощутить страх смерти. Каждый человек чувствует себя вечным, и это на самом деле так…».

В результате «пути воина» и «видения» человек постигает, что любые его действия равносильны «управляемой глупости». Этот термин, используемый доном Хуаном, говорит о том, что ни одно действие не кажется ему важнее всех остальных. Действие не важно, - говорит он – важно недеяние. Но он не имеет в виду, что действовать вообще не следует, - он считает, что мы должны действовать, только исходя из внутренней ясности, из области недеяния. И тогда действие наполняются кристальной чистотой недеяния. Такова «управляемая глупость», совсем не похожая на глупость бестолкового мотивированных действий обычных людей.

Он говорит, что сперва мы должны понять бесполезность своего действия, а затем упустить это понимание из виду и жить дальше так, как будто мы этого не знаем.

Весьма озадаченный этой идеей управляемой глупости, Кастанеда попросил дона Хуана рассказать о ней подробнее.

Дон Хуан ответил, что очень рад этому вопросу Кастанеды, прозвучавшему только теперь, когда они уже столько лет знакомы – хотя, если бы Кастанеда так и не задавал этого вопроса, его бы это совершенно не волновало. И все же он решил обрадоваться, как будто ему есть дело до того, спросил его Кастанеда или не спросил, словно то, есть ему до этого дело или нет, имеет какое0ниюудь значение. Затем он добавил, что это – один из примеров управляемой глупости.

Кастанеда спросил дона Хуана, применяет ли он управляемую глупость ко всем без исключения. Когда тот ответил утвердительно, Кастанеда задал новый вопрос: неужели дон Хуан никогда не бывает искренним, а всегда лишь играет и притворяется?

Дон Хуан ответил на это одной из своих самых глубокомысленных сентенций: « Я играю очень искренне, но ведь это всего лишь игра, как в театре».

Наверное, он намекнул Кастанеде, что быть человеком – это значит всегда быть актером. Истинная структура организма нуждается в маскировке. Только сознание не имеет формы; все, что воспринимается сознанием, спрятано под той или иной разноцветной маской. Любая форма играет свою роль – и даже растения и животные актерствуют, сами того не ведая. Дерево ведет себя как дерево, корова – как корова; а человеческие существа занимаются этим осознанно. Если же это актерство наконец  изобличено, актер продолжает играть – и вполне искренне, но осознавая, что это всего лишь игра. Таково различие между просвещенным и непросвещенным человеком. Непросвещенный воспринимает игру всерьез. Просвещенный знает, что это – игра, но ценит игру превыше реальности.

«Я знаю, что во мне есть нечто и мой разум есть сияние этого нечто» - сказал один неизвестный мистик. Это нечто реально для просвещенного человека, и он распознает его как источник себя самого; содержимое же внешнего мира он воспринимает как внешнюю видимость или описание Того, Что Сияет. Понимать содержание слов буквально – значит вовлекаться в актерскую игру. «Как только человек научится видеть, он тут же оказывается один в мире, где нет ничего, кроме глупости» - говорит дон Хуан.

Таков дон Хуан – учитель.

Дон Хуан-колдун видит людей как сияющие яйцевидные пучки волокон, и способ, которым он манипулирует ими – это «недеяние». Но это вовсе не тот глубокий покой, из которого возникает «бездейственное действие», а обыкновенное шаманство.

Когда дон Хуан дразнил Кастанеду и еще нескольких молодых людей, прячась от них за скалой, а потом появляясь оттуда в облике другого человека (причем каждый член группы видел его по-своему), он показал, что превосходно владеет своим ремеслом. Он сказал, что каждый из нас рождается в этом мире с маленьким кольцом силы. Его приходится задействовать почти сразу же. Так каждый человек, начиная с самого рождения, вовлекается в организацию мира вокруг себя, и присоединяет свое кольцо силы к кольцам других людей. Таким образом, каждый из нас помогает творить узнаваемый мир.

Это делание мира; каждый человек участвует в нем с того самого момента, когда присоединяется к деланию других людей вместе со своим собственным кольцом силы.

Дон Хуан напугал Кастанеду, заявив, что часто сцепляет свое кольцо силы с его кольцом, делая окружающее пространство. Оно вызывалось к жизни их вращающимся кольцами силы.

Кастанеда возразил, что пространство было здесь само по себе, и не он его создал. Но дон Хуан терпеливо настаивал, что пространство всегда создается и поддерживается чьим-то кольцом силы. Но человек знания развивает другую разновидность кольца силы, кольцо «недеяния», и с помощью этого кольца он способен вращать иные миры. Когда он выходил из-за скалы, и каждый наблюдатель видел его иным, он достигал этого, присоединяя свое бездейственное кольцо силы к их действующим кольцам. А они доделывали остальное.

Кастанеда посчитал, что эти рассуждения трудны для его понимания. При чтении книг Кастанеды все время создается впечатление, что дон Хуан учит его колдовству, потому что надеется тем самым освободить разум Кастанеды. Но все же слова учителя гораздо больше говорят ученику, чем все эти приключения на мрачных и голых вершинах гор, когда «союзник» (орудие мага, столь же жестокое и вредоносное, столь и полезное) появляется в различных обликах, и Кастанеда воспринимает их как реально существующее, - и уж гораздо больше, чем все пейотные ведения, которые едва не довели Кастанеду до безумия. Ведь постоянные занятия колдовством приводят к тому, что дон Хуан дезориентирует людей, по-настоящему нуждающихся в учителе. Или же он и в самом деле решил, что Кастанеда хочет побольше узнать о растениях? Но каковы бы ни были его мотивы, на протяжении всех четырех книг он объединяет в себе мудрость и шаманство, и окончательно скатывается к шаманству в конце четвертой книги.

В этой книге «Сказки силы», дон Хуан помогает Кастанеде понять «всеобщность» самого себя. Чтобы преподать ему, дон Хуан пользуется мексиканскими терминами тональ и нагваль (произносится «tohna’hl» и «nah-wa’hl»). Эти термины приблизительно обозначают то же самое, что человеческое «эго» или ощущение самого себя (тональ) и Хардингова Пустота (нагваль), поскольку дон Хуан полагает, что нагваль содержит в себе тональ – в том же смысле, в каком Хардингова пустота содержит весь проявленный мир.

Чтобы понять эту цельность, говорит дон Хуан, человек должен представить самого себя как две половинки мыльного пузыря. Одна из них, тональ, сконцентрирована вокруг его разума и основана на его восприятии мира. Его разум преобразует это восприятие в личное видение мира, которое служит ему связным и постижимым описанием этого мира. Таким образом, тональ – это все, сем человек является в своем собственном понимании. Блтовня – это вечная спутница человеческого разума, и любая вещь, для которой находится слово – это тональ. Тональ – это все, что человек способен описать.

Нагваль – это неописуемое. Это истинный творец мира, в то время как тональ – это лишь свидетель, описывающий мир. Нагваль – эта та половина человека, для которой нет названия или описания, которая непостижима ни чувствами, ни знанием. Ее можно обнаружить лишь тогда, когда затихнет внутренняя болтовня, и тональ избавится от умственных убеждений. В этой пустоте тональ сможет обнаружить свой нагваль.

Во время невероятного полета в ущелье с помощью нагваля кастанеда открыл, что его истинная сущность построена из целого пучка «я» - чувств, мыслей и телесных ощущений. Дон Хуан согласился с этим вполне гурджиевским заключением и добавил, что все множество возможных чувств человека и «я» до самого рождения мирно плавает в нагвалеобразных челноках. Затем, в предродовой фазе, некоторые из них сплетаются вместе, объединенные тем, что он называет «искрой жизни». Таким образом создается живое существо, но, едва родившись, оно теряет ощущение нагваля и принимает идеи и ценности тоналя. Умирая, оно вновь распадается, и все его части снова погружаются в неизменный нагваль.

Карлос Кастанеда
на фоне кактусов (пейот)

Наверное, этот вечный неизменный и спокойный нагваль, вне которого возникает конгломерат из частей, носящих имя личности, может послужить удобным объяснением феномена жизни и смерти; и, несомненно, учение дона Хуана здесь имеет определенные преимущества в сравнении с индуизмом. Но, в то время как индусское «Это» считается находящимся вне человеческого сознания и даже вне сокровенной сущности человека, нагваль может быть опасной силой, поскольку колдун может использовать его! Он в определенной степени непостижим, но это не величественное Несотворенное и Необусловленное, и не Хардингова пустота. Нагваль нисколько не величественен. Он может явиться в облике волшебного мотылька, или свирепого зверя, или жуткого звука. При «соответствующем» использовании он может носить человека по воздуху, поднимать  над горами и опускать на дно ущелий, и даже переносить в иные миры и пространства.

Эти пространственные перемещения представляются в качестве высших достижений нагваля, что может окончательно сбить  с толку многих читателей, убедив их в том, что дон Хуан больше колдун, чем мудрец. Прежде всего, это дезориентирует тех, для кого совершенствование внешних возможностей человека гораздо менее важны, чем раскрытие его истинной внутренней сути. Ибо, как говорят дзэн-буддисты, зачем чудесным образом ходить по воде, если можно переплыть на другой берег в лодке. Если одно из величайших откровений всех четырех книг (а, значит, и значительная часть всего учения) заключается в том, чтобы слетать на дно ущелья вместо того чтобы просто туда спуститься – то не слишком ли много усилий прилагается для того, чтобы достигнуть столь ничтожного результата?

Многих людей гораздо более занимают странствия во внутреннем, чем во внешнем пространстве – ибо все мы инстинктивно знаем, что именно здесь находится путь истинной мудрости и истинного сострадания. И дон Хуан тоже вроде бы понимает это и преподает уроки подобного рода в своем учении. И пусть нас обескураживают некоторые его выводы и его стремления наделить своих учеников сверхчеловеческой силой – со временем мы будем вспоминать его как проницательного и доброго индейца, образ которого встает из книг Кастанеды; как дальновидного мудреца, который, подобно Кришнамурти, указывает людям, что они обманывают себя, давая имена этому миру и ожидая от мира, что он будет соответствовать их описаниям; а они поступают таким образом, и при этом верят, что их поступки и есть этот мир. Дон Хуан увидел, в чем кроется корень человеческого невежества.

«Мир непостижим, - сказал он, а мы никак не хотим этого понимать; мы все время хотим открывать тайны. А надо принимать его таким, как он есть – таинственным!»

Обычный человек, - продолжает он, - никогда не относится к миру как к тайне. С возрастом человек думает, что познал мир целиком и полностью. На самом деле он познал только человеческие поступки, но в своем невежестве он считает, что все тайны закончились, и ему уже больше незачем жить.

«Воин, - сказал дон Хуан, - осознает эту путаницу и учится относиться к вещам правильно. Вещи, которые делают люди, ни при каких условиях не могут быть важнее мира. Поэтому воин относится к миру как к бесконечной тайне, а к тому, что делают люди – как к бесконечной глупости».

http://sakti.ru/don-xuan-karlos-kastaneda.html