1917: жизнь на краю пропасти.
Февраль. Сергей Прокофьев

«В воскресенье говорилось о серьёзных беспорядках со стрельбой, но газеты молчали…»

Текст: Дмитрий Шеваров
Коллаж: ГодЛитературы.РФ/Решетка Зимнего дворца с царскими гербами, завешенными тканью. Петроград, март 1917 г.

24 февраля

Сергей Прокофьев, 25 лет

…Я пересёк Аничков мост и пошёл к Литейному. Тут был главный центр. Рабочих было чрезвычайное множество, улица была запружена. Казаки старались их оттеснить, а толпа — прорваться и двинуться к Гостиному двору и, очевидно, к Зимнему дворцу.

Иногда из толпы нёсся крик — крик из сотен грудей, но как-то совсем не было страшно.

А при приближении кавалькады казаков раздавалось вдруг «браво, казаки!». Я сначала думал, что это велено кричать дворникам и сыщикам, чтобы одобрить казаков, но оказалось, что это кричат рабочие, очевидно, не желая входить в конфликт с собственным войском в то время, когда война с Германией.

Казаки, со своей стороны, очень мягко оттесняли их лошадьми. Иногда заезжали на тротуар и прогоняли чрезмерно столпившихся зевак. Публика тогда с криком разбегалась, стараясь прятаться под ворота и в магазины, я в том числе.

Затем, по проезде казаков, все снова вылезали. В одном месте толпа прорвала цепь казаков и чёрной массой потекла по Невскому. Часть казаков, во главе с необычайно позировавшим прапорщиком, поскакала вперёд, чтобы там снова преградить путь толпе.

Я вернулся к Аничковому мосту. Тут казаки только что отогнали часть толпы на Фонтанку. Офицер, надрываясь, кричал, чтобы они подобру-поздорову расходились. В ответ раздавалось:
— Стыдно, казаки!
Какая-то девка визгливо орала:
— Ой, стыдно же, казаки!

В это время часть казаков повернула лошадей к ней, и она с необычайной стремительностью юркнула в толпу, убежав на другую сторону моста.

Баба с тупым лицом, совершенно не понимая идеи момента, советовала «бить жидов». Какой-то рабочий очень интеллигентно объяснял ей об иных задачах движения, даром тратя перед дурой своё красноречие.

Я прошёл по всему Невскому до Морской, причём толпы рабочих и оттеснявшие их казаки были уже всюду. Иногда идти можно было совершенно свободно, иногда же путь был заграждён толпою или казаками.

Иной раз казаки скакали на толпу: в том месте толпа разбегалась, а публика спешила скрыться в подъезды и ворота. Я вышел в боковую улицу, взял извозчика и поехал домой. Впечатление было, что это огромная, но очень мирная демонстрация.

На другой день, в субботу, я был на концерте Зилоти, но зал Мариинского театра был на две трети пуст. Говорили, что на Невском недвусмысленная стрельба и «потусторонние» меломаны не решились следовать через Невский в концерт.

В воскресенье говорилось о серьёзных беспорядках со стрельбой, но газеты молчали.

Я вышел на улицу. Было яркое солнце, как в день объявления войны с Германией. Массы народа запрудили улицы. Вследствие отсутствия трамваев и извозчиков, толпа заполняла всю улицу от тротуара до тротуара.

Красные банты так и пестрели. Все воинские части уже перешли на сторону революционеров и сражений больше не предвиделось.

На Фонтанке я увидел большой костёр, диаметром саженей в две, с огненными языками, достигавшими второго этажа.

В квартире соседнего с ним дома изнутри высаживались рамы, со звоном и грохотом летевшие вниз, а вслед за ними вылетали по очереди все предметы домашней утвари и меблировки.

Громили участкового и квартального пристава. Из окон третьего этажа вылетали зелёные диваны, скатерти, целые шкапы, набитые бумагами. Особенно сильное впечатление производили эти шкапы.

Они медленно перевешивались через подоконник, затем устремлялись вниз и, как-то крякнув, тяжело падали на мостовую, прямо в костёр. Шкап разъединялся, стеклянные дверцы разбивались в куски и целый рой бумаг вздымался огнём и ветром далеко вверх, выше самого дома. Толпа злорадно галдела.

Слышались крики:
— Кровопийца! Наша кровь!

Я не сочувствовал толпе. Меня угнетало насилие. Я думал: спаслась ли от погрома семья пристава?

Днём мы с мамой отправились смотреть на революционный Петроград, имевший крайне праздничный вид. У Гостиного двора опять сцена с приставом.

Я увидел, как два студента влекли под руки толстого седого человека в штатском, а за ними валила разъярённая толпа, вопя:
— Переодетый пристав!

Со всех сторон к нему побежали, и право, я думал, что ему не сдобровать. Лишь кто-то крикнул: «не надо самосуда», и я сейчас же принялся орать:
— Не надо самосуда!!

Меня кой-кто поддержал, хотя другие кричали: «убить его!» и просовывали кулаки к самому его лицу. Он что-то пытался говорить, но, кажется, ничего не видел перед собой. Кто-то, из числа нежелавших самосуда, крикнул: «оцепить его солдатами!».

Но солдатам не было возможности протереться сквозь бушевавшую толпу. Пристав находился на довольно высоком тротуаре, в нескольких шагах от меня.

Я изо всей силы подался назад и столкнул с тротуара несколько человек. В образовавшуюся пустоту вскочили солдаты и подошли к приставу. Теперь он был изолирован от толпы и более или менее спасён.

Сергей Сергеевич Прокофьев (11 [23] апреля 1891, Сонцовка — 5 марта 1953, Москва) — русский и советский композитор, пианист, дирижер, литератор. Народный артист РСФСР (1947). Лауреат Ленинской премии (1957) и шести Сталинских премий / ru.wikipedia.org

.