На глазах Виктора Гюго убили стремительно и жестоко годовалую Вторую республику. «Les Chatiments», в русском переводе «Возмездие», хотя вернее было бы во мн. ч. — «Возмездия» или лучше «Кары» — приговор вольноубийцам, тысяча ножей в спину контрреволюции, стихотворный сборник библейской силы, кузница, в которой Гюго всем жаром своего сердца выковал и могильную ограду погибшим мученикам Свободы, и меч её и огромное клеймо её врагам. Вещь ураганной силы, хотя я всегда скептически смотрю на толстые сборники поэзии — может ли поэт, не становясь рифмоплётом, выдать на-гора такое количество первоклассных стихотворений, не разбавляя шедевры графоманским или стилизаторским шлаком? Так приучены мы, ведь был скуп Пушкин в иные годы писавший от силы дюжину завершённый жемчужин. Однако напрасно я ждал в 300-страничном томе проходных вещей. Да, есть несколько выбивающихся из общего громового тона песен, место которых, впрочем, в композиции совершенно оправданно. В композиции мы чувствуем размах Гюго-драматурга. Будто «Возмездие» — многоактная трагикомедия, рождающаяся в ночи (первая часть, названная по латыни Nox), среди картин подавления народного возмущения государственным переворотом Луи-Наполеона, президента Французской Республики, захотевшего установить в стране режим собственной диктатуры и разогнавшего Национальное собрание, возмущения, которое было не таким массовым, как желалось бы Гюго, огненному республиканцу, с ещё свободных трибун видевшего и предупреждавшего французов о грядущей катастрофе. Но нет пророка в своём отечестве! Нарисованная им в Nox панорама своего рода увертюра ко всему произведению. В ней звучат мотивы, называются имена, упоминаются события охваченные взором поэта и тут же оставленные на потом в пользу общей перспективы. Читавшему эти строки уже не забыть торчащих из братских могил окоченевших рук, коварных генералов, потопивших вспыхнувшее было восстание в крови, не погнушавшись случайных жертв. После всех описанных ужасов, после полных презрения строк о лживом и лицемерном, окружённом сонмом продажных попов и ослеплённых ненавистью генералов Наполеоне Маленьком, как называл Гюго Луи-Наполеона, из тьмы изгнания раздаётся глас человека боготворящего мир и отрицающего насилие даже к неземным подонкам. Один недостойный момент, пишет Гюго, и завоевание веков может быть утрачено! Можно быть строгим, но не лить попусту кровь. А в конце обращение к музе — музе Возмущение — поэзия навеки поставит эту лживо-блестящую империю с её бесчестными победами к позорному столбу.
Последующие книги, образующие весь сборник, озаглавлены пафосными лозунгами бонапартистской пропаганды: «Общество спасено», «Порядок установлен», «Стабильной обеспечена». Кажется, что за 150 с лишним лет ничего под луной не изменилось. Достаётся от Гюго не только Наполеону III, но и всему его окружению, всем тем, кто Гюго травил, предавал дело Свободы, приближал и способствовал трагической развязке. Фантазия поэта совершенно не исчерпаема. Мир его метафор и аллегорий кажется безграничным. Он использует все регистры, его одержимость захватывает читателя и невозможно оторвать взгляда от этой битвы одиночки, свято верящей в правоту своего дела. Пока земля носит этого венценосного подонка покоя Гюго не будет.
Загадка «Возмездия» в том, что там где иной поэт ограничился бы одной пространной одой, Гюго пишет десятки сильнейших стихотворений, умудряясь при этом не впадать в переливание из пустого в порожнее, в самоцитирование, в графоманские размазывания идеи фикс по полям и лесам. Гюго скорее возвращается к некоторым смысловым паттернам — двуличие попов, бессовестность генералитета, трусливость богатеев, самозванство Наполеона III, горечь изгнания, вера в неминуемый триумф Свободы. И возвращается он к этим паттернам каждый раз с новым набором художественных средств, будто зачерпнув их из какого-то удивительно чистого поэтического источника.
В конце? А в конце пророчество, от которого можно отшатнуться читая эти строки сегодня. Гюго всё предвидел, взвесил лжецарствие Наполеончика и нашёл его лёгким. Седанская катастрофа только довершило дело, начатое поэтом. И как же символично, что именно Крымская война стала для Наполеона III пиком могущества его потешной империи.
Небезынтересно, что Гюго, восстав и презрев племянника, остаётся ярым приверженцем дяди, хотя и видит «первородный грех» в Перевороте 18 брюмера. Всё встаёт на свои места. Возмездие непременно последует, Свобода восторжествует, а в конце времён — всеуспокоение. Образ будущего светел. Отсюда и название финала — Lux.
Сейчас, когда силы тьма повсеместно стремятся затушить факел прогресса и свободы, особенно утешают грозные и верные писания пророка, воздвигшего вовеки веков свои «Кары», раздавившего как вредоносных жуков исторические ничтожества, возлюбившего Свободу и во имя её прославившего свою родину.