Вчерашняя премьера Лючии ди Ламмермур пришлась очень кстати. Чем-чем, а операми бельканто в своём репертуаре дрезденский театр похвастать не мог. Билетик на премьеру грел мне сердце — давно я не вкушал вживую эту хитовую вещь, которую всегда слушаю с огромным удовольствием. Неприветливая погода снаружи, пронизывающий ветер, +4, создавали в неоренессансном тереме Готфрида Земпера особую атмосферу уюта. Продрогнув за день, я с удовольствием испил горячего чаю в ожидании начала. С моего местечка во втором ряду третьего яруса сидя было ничего не видать. Так что я весь спектакль простоял. Ну, мне не привыкать.
За что я люблю «Лючию» это за особую благородность музыки от первой до последней ноты. Вообще, эта опера как нельзя лучше воплощает звучащее благородство. Именно это врождённое благородство привело к тому, что «Лючию» режиссёры как правило щадят, не превращая её в постмодернистский балаган. Вот и Дитрих Хильсдорф лучшее детище Доницетти уродовать не стал. Кто-то, возможно, назовёт его постановку скудной. (Уже назвали). Она мрачновата, выдержана в тёмных тонах. Красное крови и чёрное одежды. Цвета убийства и траура. Тот же дуализм прослеживается и в двух главных предметах на сцене — это гроб и кровать. Герои так или иначе переходят из кровати в гроб. И в этом простецком символизме куда больше собранности верного штриха нежели в пёстрой изощрённости адептов режоперы. В отличие от многих других опер, «Лючия» располагает к такой простоте прочтения, поскольку само либретто в своей незамысловатости сродни древней легенде неприветливой горной Шотландии. Они любят друг друга. Их семьи враждуют. Её обманывают подметным письмом. Она верит обману и выходит за другого, жизнелюбивого, но доброго балбеса, который слабо представляет себе с кем он связался. Когда роковая подпись под брачным контрактом ещё не успела подсохнуть, появляется он. Она не в себе, не в силах оправдаться, понять, правильно сложить пазлы вместе. Другой заколот ею в первую же ночь. Она окончательно лишается рассудка. Он успевает умереть рядом с ней. Эмоции бьют ключом. Любовь торжествует лишь на пороге смерти. Слишком косный мир архаичных догм, чтобы укрепился и дал плоды в нём столь прихотливый цветок. Именно с «Лючии» началось сползании в бездну Эммы Бовари...
Не имея в касте классной Лючии, оперу обычно не ставят. Партия считается одной из сопрановых коронок. Особенно знаменитая mad scene будоражит умы меломанов и даёт беспрестанный повод почесать языком музыкальным критикам. Это подлинный цирковой номер. За певицей, исполняющей его, наблюдаешь как за повисшим над куполом цирка канатоходцем. Вчера Венера Гимадиева достойно справилась с партией, приобретая с каждой картиной всё больше уверенности в исполнении. Ей по праву достались все овации по окончании представления. Минимальный огрех в колоратуре в сцене сумасшествия, который и слышен-то был лишь тем, кто хорошо знаком с этой оперой в целом позитивного впечатления от вчерашнего исполнения не испортил. Голос её полнозвучно лился в зал, не теряясь на верхах. В дуэтах тоже доминировала она. Возможно оттого, что приставленный к ней Эдгардо Эдгардас Монтвидас хоть и добротный тенор, но для этой теноровой партии ему не хватало ни техники, ни голоса. Не всякий лирик запросто споёт Эдгардо. Есть там несколько моментов, которые требуют почти спинтовой силы и напора. Что совершенно вчера отсутствовало это проживание роли, все эти бесчисленные эмоциональные нюансы, которые отличают партию Эдгардо: надежда, страх, разочарование, гнев, суицидальный ступор... Тенор вчера был занят осиливанием всех вокальных трудностей, а не чувственным наполнением своего персонажа.
Среди прочих мужских голосов стоит выделить Алексея Исаева, сэра Энрико Эштона. Кажется, что он отлично передал своим упрямо-грубоватым тембрально исполнением сущность этого источника всех зол, на котором держится первая картина оперы. Он-то и верит во все эти семейные предания про извечных врагов, тем самым ввергая сестру в катастрофу.
Интересно, что снова на представлении «Лючии» мне является животинушка. В стасиковской был выведен конь, а вчера первые пять минут на сцене украсил лабрадор, которому правда пришлось вскорости покинуть подмостки из-за участившегося и не входящего в планы режиссёра лая.
Государственная капелла под управлением Джампаоло Бизанти в целом удержалась в стиле. Правда пара косяков во вступлении медных духовых, которым Доницетти ввиду географической привязки действия, придал в партитуре особо важную роль, немного раздосадовали тех, кто именно в таких мелочах как точные вступления привык видеть почерк класса. Что если уж не порадовало, то по крайней мере заинтересовало так это использование в сцене сумасшествия стеклянной гармоники, как на премьере в 1835 году. Ощущения от её звучания действительно совершенно потусторонние...
В общем же баланс скорее позитивный. Хорошего тенора в эту постановку — и будет настоящий хит. А не сгинет в старых программках как большинство земперовских премьер.

Μῆνιν ἄειδε θεὰ Πηληϊάδεω Ἀχιλῆος... Вот и завертелось... И сразу подхватывает протяжная, певучая интонация, свойственная гекзаметру. Первые семь строк столь непривычны современному уху, что их нужно перечитывать дважды, а то и трижды. Но наконец становится понятно кто на кого прогневался и кто чей сын.
Очень скоро доходит также из-за чего весь сыр-бор. Ахейцы, а точнее их царь Агамемнон («Суд Париса», этот первый в истории конкурс красоты все из школы помнят) обидели жреца Аполлона, забрав у старика дочь. Вот тот и воспользовался божественным блатом, чтобы наслать на войско, осаждающее Трою чуму, от которой солдаты мрут как мухи. Все зачесали репу и пришли к тому, что девушку надо вернуть. Но тут царь, на то он, собсно, и царь, пользуется своей привилегией и решает, что раз от него ради общего блага требуют лишиться красотки, то ему полагается утешительный приз в виде законной добычи Ахиллеса, самого крутого воина ахейцев. В армии, конечно, должна быть какая-никакая дисциплина, и бедного Ахиллеса вынуждают расстаться с приглянувшейся ему девицей во имя государственных интересов. Первым делом, первым делом самолёты...

Jamais il ne m'arrive de recevoir un prix égal au tien, quand les Achéens s'emparent d'une superbe ville troyenne. Et cependant c'est mon bras qui soutient tous le poids de cette guerre impétueuse. Mais, s'il se fait un partage, tu reçois toujours les plus riches dépouilles; et moi, quoique je me sois fatigué à combattre, je rejoins mes navires chargés d'un modique présent.

Повадился царь чужими руками жар загребать. Каштаны ему из огня Ахиллес таскает, которого оттого и берёт зло. Настолько, что кажется будто он в любой момент расправится с начальством самым радикальным способом. Но тут впервые нам является второй уровень всей поэмы — боги. В этом плане Гомер круче даже самых смелых современных фантастов, потому что у него вера в то, что его героям действительно что-то там нашептали сверхъестественные существа, обладающие супервозможностями ещё чертовски органична. Всякий, кто покусился бы на подобное описание сейчас вызвал бы жалость или смех.
Прилетевшая Афина вправляет Ахиллесу мозги, призывая соблюдать субординацию и пообещав воздать ему сторицей. Ей, одной из главных ̶в̶а̶ш̶и̶н̶г̶т̶о̶н̶с̶к̶и̶х̶ олимпийских ястребиц, любой раздор в стане ахейцев крайне не выгоден.
Но Ахиллес будто бы не унимается. Передумав убивать старшего по званию, он кажется ещё пуще распалившемся и совсем заговаривается в своих угрозах ему. Всё это выглядит довольно забавным петушением именно потому, что мы уже знаем о данном Афине обещании Агамемнона не убивать.

Законной добычи герой всё-таки лишился, а читатель наконец начинает кое-что понимать из проясняющего диалога Ахиллеса с пришедшей его утешить матерью.
В общем, всю эту историю с отжатием у него старшим симпатичной девушки Ахиллес воспринял весьма болезненно. Постоянно твердит, что его обесчестили. Мать дурному не научит. Она и советует ему устроить что-то вроде забастовки. М-да.. Не было во времена Гомера заградотрядов. Да и в любой армии мира Ахиллеса пристрелили бы за саботаж. Приказы же не обсуждаются. Но армия ахейцев вовсе не всамделишная армия. Вообще, это скорее шайка бандитов в современном понимании. Разбойников, которые заспорили из-за добычи. Которые пришли к Трое с одной целью. Елена, там, Прекрасная — это всё Гляйвиц. На самом деле они хотят убить мужчин и изнасиловать женщин. А детей забрать с собой, чтобы ещё над ними глумиться, выращивая их в ненависти к родному и уничтоженному городу. В немецком переводе это чувствуется сильнее, потому что он грубее, без литературщины. Углы у Гнедича подсрезаны. Мерзкое тонет в сладчайшей патоке языка. Он, конечно, тоже переводит про дев и детей. Но более обтекаемо что ли...
А между тем мать Ахиллеса, Фетида замалвливает словечко у самого Зевса, прося у него, чтобы команда ахейцев не выиграла матча до тех пор, пока её сын протирает треники на скамейке запасных. Зевс производит впечатление такого типичного отца семейства, которому на самом деле на всё пофиг. Лишь бы выпить амброзии, да завалиться дрыхнуть. Но семейные дрязги не дают ему расслабиться. У него пол семьи за троянцев, а другая — за ахейцев. И все постоянно досаждают просьбами. И все, как посмотришь, вроде не совсем безосновательны. Как раз Зевса основательно пилит жена Гера, которую Парис тоже прокатил на конкурсе красоты. Её устроит только скорейшая победа троянцев. Без всяких если и aber. Она так наседает на старика, что тот даже грозит ей рукоприкладством. Как Федул из «Афони». Жену бьёт, сына бьёт... Что ж, порядки у них были довольно архаичные. Процветал сюткинизм. Да уж, Зевс командует облаками, а дома порядок навести не может не прибегая к тумакам. Чем-то это напоминает старый софизм про бога и камень, который он не может поднять... Ситуацию разряжает Гефест. Мы не узнаём что же такого смешного было в том, как он разносил кубки. Ни один из переводов на этот счёт не просвещают. Наверное работать официантом в сандалиях на крыльях не очень удобно. Кончается всё тем, что Зевс с Герой отправляются спать. И спят рядышком. Уточнение неслучайно. Оно говорит больше о раскладе сил, чем все предшествующие стихи.

В целом, прочитав первую песнь, мы с трудом, но освоились в хитросплетениях сюжета. Поняли кто какую линию гнёт, кто на кого обижен. Кто кому хвост прищемил. Многовато витиеватой болтовни и пока ещё чудным кажется гнедичевский волапюк. Французский текст поражает кристальной и благородной ясностью классического языка. А вот немецкий после нагромождений Гнедича кажется каким-то репортажем с футбольного матча. Он более приземлённый. Но информация во всех переводах одна. И это поистине чудо!
Кажется мы в начале захватывающей Санта-Барбары. Только бы вспомнить кто кого и при каких обстоятельствах родил.

Полезные сайты, которые стоит прошерстить, готовясь к поездке в Дрезден:

bahn.de — на сайте немецких железных дорог можно не только проложить любой маршрут по Германии и сопредельным странам, прицениться и подкараулить выгодный тариф, но и оплатить всю поездку, включая также и городской транспорт. При оформлении заказа не забудьте поставить галочку, если Вы хотите забронировать сидячие места. Поезда из Берлина и Праги, останавливающиеся в Дрездене, часто хорошо заполнены. Имеющие бронирование экономят тем самым много нервов.

flixbus.de — самый дешёвый и простой способ путешествовать по Германии и в сопредельные страны — автобусы «Фликсбус». Комфорт сильно зависит от времени суток поездки и заполненности автобуса. Ночной переезд в переполненном автобусе, где со всех сторон на вас свисают провода от зарядок, а в ухо бубнят басы из наушников давно заснувшего соседа может быть адом, а дневная поездка полупустом автобусе с салатовыми шторками, вайфаем и удобно откидывающимися креслами, соответственно, раем.

dvb.de — многие туристы с опаской относятся к общественному транспорту, предпочитая перемещаться на такси. Однако в Дрездене действует очень удобная система городского транспорта, включающая даже фуникулёр и канатную подвесную дорогу в районе Лошвиц. Если не уверены какой билет брать, то всегда можно обзавестись ими сразу в аэропорту или на главном вокзале, причём на всё время пребывания в городе. Билет на автобус можно купить у водителя, а вот в трамвае стоят автоматы. Так что готовьте мелочь.;) На сайте dvb можно скачать актуальные маршруты и узнать как лучше куда добираться.

taxi-dresden.de — самое популярное городское такси. Среднее время ожидания около 15 мин. Запрос можно отправить напрямую через интернет.

Часть V. Gavotte

Часть I.
Часть II.
Часть III.
Часть IV.

Тикают часики, весело постукивает молоточек заводного механизма, тянется очередной семестр. Семестр в Германии это обычно 12-13 Veranstaltungen, или курсов, если сказать одним словом, объединяющим как лекции, так и семинары. В отличие от России и Франции, где мне довелось учиться, семинары в Германии не связаны с темой лекции. Да и сами лекции, за исключением ознакомительно-вводных, которые читаются в первом семестре, зачастую определяются исключительно научными интересами преподавателя, правда иногда всё же бывает, что один доцент читает курс лекций, состоящий, скажем, из четырёх или пяти, рассчитанный на два-три года. Но даже тогда можно начать ходить с любой части и дослушивать необязательно.
Как я уже писал в предыдущих частях, смысл высшего образования в Германии не впихнуть определённый объём знаний в головы студентов, а научить их мыслить, решая задачи, развить навыки, которые окажутся им полезными в их профессиональной или научной деятельности. Не столько и не только в каком году случилось то-то или это, а как я работаю с источником? Как организую совместный доклад? Где нахожу необходимые материалы для доклада? Кажется, что всё это самоочевидные вещи, но им во время моего обучения в Москве не уделялось никакого внимания. Предполагалось, что студенты сами этому всему научатся, а выливалось оно в мухлёж и подтасовки.
Как правило в моём распоряжении было несколько лекций (2-4), но иногда выбора практически не было и распорядок обучения предполагал посещение какого-то конкретного курса. Сам выбор не всегда базировался на моих предпочтениях. Иногда всё решает составляемое каждым для себя расписание. И если какая-то интересная лекция не влезает в просвет между двумя другими, то приходится идти на более нудную или неинтересную. Впрочем, именно на таких скучный вроде бы лекциях я и открывал много нового.
Занятия в университете открыты для всех, но нередко на них ходят пожилые люди в рамках специальных обучающих программ. Они выбирают себе как правило лекции, потому что они не требуют активного участия. Однажды на лекции Смерть Иисуса мне довелось видеть такого дряхлого старца, что показалось будто он сам был свидетелем тех событий. Определённый процент составляют студенты по обмену. Я и сам был таковым во Франции. Обычно они старше и собраннее своих туземных коллег, но не в Германии, где средний возраст студентов на несколько лет выше. Группы перемешаны, поэтому обычно на лекциях даже в больших амфитеатрах царит почтительная тишина, прерываемая скрыпом перьев. Французы выказывают мало почтения. Что меня в своё время сильно позабавило. Давно я к тому времени не сидел в классе, на который орут Сило-о-онс-ё (Тишина!)
Конфликтов с преподавателями у меня не было ни разу. Разве что непонятки, но они частично были обязаны моему головотяпству. А кроме того бескровно разрешались. Всегда находился какой-то устраивающий все стороны выход. Ни разу мне не приходилось слышать, чтобы кто-то брал деньги или как-то иначе выклянчёвывал себе оценку. Студенты же хитрят, но в меньшем масштабе, чем я видел это в МГОУ. Ghostwriting есть и в Германии, но списать со шпор на экзамене довольно сложно, потому что вопросы на письменных экзаменах (клаузура) обычно так сформулированы, что требуют рефлексии, а не бездумного перечисления имён, названий и дат. Чтение докладов очень не приветствуется, хотя для студентов делающих доклад на иностранном для них языке нехотя делается исключение.
Главное не проворонить регистрацию на экзамен, которая осуществляется через интернет. После окончания срока регистрации отменить её уже нельзя. И обязательно нужно сдать хотя бы за три попытки. Потом отчисление с волчьим билетом. То бишь с запретом изучать то же самое во всех университетах Германии. Обидно также отходить весь семестр и забыть зарегистрироваться. Начинается катавасия с отдельным допуском, которая может продлиться месяцы и не факт, что ещё допустят в итоге к экзамену.
Вот такой он, стук молоточков...

Пробил час читать Гомера. Не просто одна из непрочитанных великих книг, но первая великая книга. Штудируя «Историю философии» Б. Рассела, я параллельно прослушал вышедшую в этом году аудиокнигу Прехта на немецком на ту же тему. Заставил стол всем, что у меня было по Древней Греции и, конечно, не мог пройти мимо Гомера, который у меня на книжной полке по случайному стечению обстоятельств соседствует с Лениным.
Когда-то, короткое время после приобретения позолоченного томика на жёлтой, но не туалетной, как это было нередко в начале нулевых, бумаге, я уже брался за перевод Гнедича, но, беспробудно уснув на перечислении кораблей, закрыл до лучших времён. И вот они настали.
И вот я вновь решил взяться за «Илиаду». Мой обычный фокус с чтением в оригинале тут не прокатит. В древнегреческом я не в зуб коленом. Так что пришлось вооружиться переводами. То издание Гнедича не из каких-то особых соображений, а потому что этот перевод у меня под рукой я читаю не торопясь. По песне в день. А затем, в дороге или вечером хлопоча на кухне, слушаю немецкую полуаудиокнигу-полурадиоспектакль, основанный на новом (2005-2008 гг.) переводе Рауля Шротта в прочтении Манфреда Цапатки. Особо интересные и спорные места сверяю по французскому переводу Бареста, который вышел на десятилетие позже гнедичевского (1843).

Ругать перевод Гнедича давно стало общим местом, но знакомых с докарамзинским языком он отпугнуть не может. Есть в нём некая громоздкость старого серванта с резными завитками и цельными створками, грация разогнавшегося до 25 км/ч бульдозера, пытающегося наворачивать слалом. При всём при этом многие фразы удивительно красивы, врезаются в память, а другие, напротив, темны, путаны, элементарно неудобоваримы. И всё же мне нравится тяжёлая поступь текста Гнедича. Его действительная старина, искусственно помноженная самим переводчиком на необнаруживаемую глубину, сродни древности самого гомеровского эпоса.

Перевод Шротта выполнен ритмической прозой и на возвышенном, но современном немецком. Слушать его одно удовольствие. На лету ловятся совпадающие несмотря на разницу эпох и языков строки, улавливается сглаженное или, напротив, чересчур выспреннее у Гнедича. Особо интересны просторечия и даже ругательства, которых у того не встретишь. Весь Hörspiel срежиссирован изумительно, чтец поистине приближает Гомера к современному слушателю, не глумясь при этом над эпосом ни чуточки. Напротив, классной задумкой, например, оказалось зачитывать некоторые стихи в оригинале. Звуки нездешнего мира!

В перевод Бареста я заглядываю не только из любопытства, но и ради подробнейших комментариев. Действительно, тёмных мест в «Илиаде» предостаточно и иногда лишь сравнив несколько переводов и прочитав комментарий, понимаешь что к чему.

Итак, нагоняя время (я уже на пятой песне), примемся делиться своими размышлениями о лектюре этой глыбины, чьей глубины не разведал кажется ещё никто. В силу своей смертности, само собой...

Из всех диалогов, которые повествуют о суде и казни Сократа, а также о предшествующих последней днях, наиболее примечательным мне кажется «Критон», посвящённый одному вопросу — бежать или нет из темницы, чтобы пойти по стопам Анаксагора, Протагора и других философов, вынужденных покинуть обскурантные Афины.
Обычно столь склонный к деконструкции гладеньких, а на поверку пустых умозаключений Сократ, помимо чисто логических аргументов, взывающих скорее к здравому смыслу, нежели к мировоззренческим установкам, разражается тут следующей тирадой:

«Как же это так, — могут ска­зать Зако­ны, — раз­ве у нас с тобою, Сократ, был еще какой-нибудь дого­вор кро­ме того, чтобы твер­до сто­ять за судеб­ные реше­ния, кото­рые выне­сет город?» И если бы мы ста­ли это­му удив­лять­ся, то, веро­ят­но, они ска­за­ли бы: «Ты нашим сло­вам не удив­ляй­ся, Сократ, но отве­чай; кста­ти, это твое обык­но­ве­ние — поль­зо­вать­ся вопро­са­ми и отве­та­ми. Отве­чай же нам: за какую нашу вину соби­ра­ешь­ся ты погу­бить нас и город? Не мы ли, во-пер­вых, роди­ли тебя, и не с наше­го ли бла­го­сло­ве­ния отец твой полу­чил себе в жены мать твою и про­из­вел тебя на свет? Ну вот и ска­жи: пори­ца­ешь ли ты что-нибудь в тех из нас, кото­рые отно­сят­ся к бра­ку?» «Нет, не пори­цаю», — ска­зал бы я на это. «Но, может быть, ты пори­ца­ешь те, кото­рые отно­сят­ся к вос­пи­та­нию родив­ше­го­ся и к его обра­зо­ва­нию, како­вое ты и сам полу­чил? Раз­ве не хоро­шо рас­по­ряди­лись те из нас, кото­рые этим заправ­ля­ют, тре­буя от тво­е­го отца, чтобы он дал тебе муси­че­ское и гим­на­сти­че­ское вос­пи­та­ние?» «Хоро­шо», — ска­зал бы я на это. «Так. Ну а после того, что ты родил­ся, вос­пи­тан и обра­зо­ван, можешь ли ты отри­цать, во-пер­вых, что ты наше порож­де­ние и наш раб — и ты и твои пред­ки? Если же это так, то дума­ешь ли ты, что по пра­ву можешь с нами рав­нять­ся? И что бы мы ни наме­ре­ны были с тобою делать, нахо­дишь ли ты спра­вед­ли­вым и с нами делать то же самое? Или, может быть, ты дума­ешь так, что если бы у тебя был отец или гос­по­дин, то по отно­ше­нию к ним ты не был бы рав­но­прав­ным, так что если бы ты от них тер­пел что-нибудь, то не мог бы ни возда­вать им тем же самым, ни отве­чать бра­нью на брань, ни побо­я­ми на побои и мно­гое тому подоб­ное, ну а уж с Оте­че­ст­вом и Зако­на­ми все это тебе поз­во­ле­но, так что если мы, нахо­дя это спра­вед­ли­вым, воз­на­ме­рим­ся тебя уни­что­жить, то и ты, насколь­ко это от тебя зави­сит, воз­на­ме­ришь­ся уни­что­жить нас, Оте­че­ство и Зако­ны, и при этом будешь гово­рить, что посту­па­ешь спра­вед­ли­во, — ты, кото­рый поис­ти­не забо­тишь­ся о доб­ро­де­те­ли? Или уж ты в сво­ей муд­ро­сти не заме­ча­ешь того, что Оте­че­ство дра­го­цен­нее и мате­ри, и отца, и всех осталь­ных пред­ков, что оно непри­кос­но­вен­нее и свя­щен­нее и в боль­шем поче­те и у богов, и у людей — у тех, у кото­рых есть ум, и что если Оте­че­ство сер­дит­ся, то его нуж­но боять­ся, усту­пать и угож­дать ему боль­ше, неже­ли отцу, и либо его вра­зум­лять, либо делать то, что оно велит, и если оно при­го­во­рит к чему-нибудь, то нуж­но пре­тер­пе­вать это спо­кой­но, будут ли то роз­ги или тюрь­ма, пошлет ли оно на вой­ну, пошлет ли на раны или на смерть, — что все это нуж­но делать, что это спра­вед­ли­во и что отнюдь не следу­ет сда­вать­ся вра­гу, или бежать от него, или бро­сать свое место, но что и на войне, и на суде, и повсюду следу­ет делать то, что велит Город и Оте­че­ство, или же вра­зум­лять их, когда это­го тре­бу­ет спра­вед­ли­вость, учи­нять же наси­лие над мате­рью или над отцом, а тем паче над Оте­че­ст­вом есть нече­стие?» Что мы на это ска­жем, Кри­тон? Прав­ду ли гово­рят Зако­ны или нет?»
Читать далее...

Отталкиваясь от беспроигрышного qui pro quo, Хичкок выстраивает действие своего урэкшена «К северу через северо-запад» на трёх столпах кино тех лет — поисках макгаффина (как в «Мальтийском соколе»), харизме лихого гнусавца, в данном случае Кэри Гранта и головокружительной охоте на человека по примеру «Третьего человека». Отсюда то, что в фильме слабо, или лучше скажем — говорит не в его пользу: работа с уже опробованным материалом, конвенциональность нарративного почерка. А с другой стороны, интенсивность, в которую Хичкок загоняет всё действие, химича с несколькими уже известными ингредиентами, почти сразу стала заезженной клячей блокбастеров. Вся бондиана, все последующие экшн-фильмы взяли «К северу через северо-запад» за образец и нужно обладать поистине чутким художественным вкусом для того, чтобы оценить всю смелость режиссёра, чья алхимия стояла у истоков развлекательного кинематографа такового, каким он нам сегодня известен. Казалось бы, хронология тут на стороне Хичкока. Но несмотря на то, что по сравнению с совершенным психологизмом идеального триллера «Окно во двор», позднейшая картина сильно проигрывает, напирая на погони, переодевания и зависания над бездной, несколько типично хичкоковских сцен в фильм прокрались. Из самых знаменитых, конечно, обстрел главного героя, ожидавшего встречи на автобусной остановке в глубинке, с кукурузника — вероятно самое первое предощущение «Птиц».
С самого начала зритель оказывается вовлечен в последовательность взаимостолкновений подлинных и лжеидентичностей. Надо признать абсолютное мастерство Хичкока в том, как он жонглирует ими, показывая изнанку зримого. Никто из героев не оказывается на поверку тем, кем является в начале фильма. Привычное меняет свой облик и даже не существующее, как, например, Джордж Каплан, за которого шпионы принимают нашего доброго старца Торнхилла, обретает под конец плоть и кровь. Эта бесшабашность-то в работе с идентичностями, отразившаяся и в игре с охотой на человека, когда непонятно кто на кого охотится, а охотник вполне может оказаться и добычей, восхитила французских современников Хичкока из Cahiers du Cinéma, провозгласивших «К северу через северо-запад» образцом чистого искусства.
Говоря о связи с настоящим нельзя не сказать, что современные режиссёры, имеющие в своём распоряжении почти совершенные возможности для создания спецэффектов тем не менее могут только завидовать прыти хичкоковской фантазии. Не только в точнейшей разработке географии картины, но и короновании её почти что балансирующем на грани безвкусицы финалом, когда борьба не на жизнь, а на смерть за обладание секретными шпионскими плёнками разворачивается прямо на исполинских ликах американских президентов, высеченных в скалах. Надо ли упоминать, что при таких зрителях проигрывать негоже?
Сам образ супергероя во многом благодаря стараниям Хичкока уже очень скоро эволюционирует. Если «Ровно в полдень», «В порту» и многие другие фильмы пятидесятых культивируют образ простого парня, из которого обстоятельства делают героя, то из Торнхилла, скучного бизнесмена, принятого за шпиона, вылупится профессиональный герой без страха и упрёка, господствующий в кино, во всяком случае в массовом кино и поныне. В этом отношении те фильмы были куда жизненней. А пересолил-то и повысил градус приключений до нечеловеческого никто иной, как невысокий мистер, тянущий хитрую лыбу! Так что как ни крути, а «К северу через северо-запад» вещь эпохальная.

К списку фильмов