За моим окном с каждым днем крепчает север, и пусть и без сугробов, но Мара очень старается – колотит морозами. А проза жизни, как всегда, одна: тот, кто при декабрьских плюсах на Мару молился и кричал задорно «Пли!», нынче отсиживается в уютном домашнем окопе под ёлочкой, на улицу даже нос не кажет, а вот расплачиваться за щедроты приходится нам – птицам весенней любви.

Вышла сегодня ехать на работу в образе то ли зрелой барыньки, то ли купчихи: теплая шуба-дуба фигуру крадущая, платок на голову повязанный «замужем давно и не подходи», правда, губы вырисовались красиво, потому, что ярко-красным напомажены. Вышла – и раз: щеки морозным девичьим румянцем горят, все мимические морщины враз выровнялись и лицо застыло гладью заиндевелой. Так и вплыла в метро богемским стеклом. А там, однако, живенько: толкаются, стукаются, только и гляди – могут уронить, разбить, расколоть на тысячу мелких искристых, потом ни один клей не склеит.

Как-то приспособилась, втиснулась  в своей шубе-дубе, пытаюсь целиком сохраниться, не рассыпаться, не расколоться до конечной пути, и тут же чую – вот та коробочка с новогодними стеклянными игрушками, аккуратно завернутыми в вату, что однажды летом в моем детстве нашел в нашей каморке соседский внучок Толечка, и молоточком нежно в хлам поколотил – это я.

Правда, Толечка и его молоточек за эти десятилетия, как и следует приветам из далекого детства, выросли, повзрослели, отрастили щетину и приобрели перегар с запахом прошлогодних дрожжей.