Начало здесь

 

7 февраля 2005 года в Москве скончалась известная российская поэтесса Татьяна Бек.

Ей не было и 56-ти лет. По неофициальной версии, ее смерть могла наступить в результате самоубийства. В то же время в редакции "Литературной газеты", с которой сотрудничала Бек, сказали, что Татьяна Бек "скончалась от обширного инфаркта у себя дома".
По данным РИА "Новости", это мог быть инфаркт, по данным сайта радиостанции "Эхо Москвы", - самоубийство.
Как сообщил друг поэтессы Владимир Войнович, Бек была "очень чувствительным, обидчивым и ранимым человеком", а в последнее время тяжело переживала разрыв с некоторыми из своих друзей. Он отметил, что последние дни каждый день говорил с ней по телефону, и "она была в ужасном состоянии".

Из воспоминаний Нины Горлановой:

"…О том, что мертвую Танечку нашли, когда пузырек из-под таблеток был пуст, а на запястье у нее был надрез, мне позвонили из Израиля… Но точно там тоже не знали: сердце не выдержало травли или она перебрала дозу снотворного". («Дети Ра» 2007, №9-10)

Какой иной, зловещий смысл появился у этих хрестоматийных строк:

Февраль! Достать чернил и плакать...

 

 

Травля

 

 

 

Причиной гибели известной поэтессы стал несчастный случай, утверждает "Московский Комсомолец": в декабре, в гололед, 55-летняя Татьяна Бек сломала голеностоп и до последнего времени носила гипс. Поэтесса не выбиралась из дома, а первый выход в свет сделала на Татьянин день. Газета, ссылаясь на "друзей" поэта, утверждает, что у нее не было причин совершить суицид.
Однако близкая подруга Бек, её коллега по "Независимой газете" заместитель главного редактора издания критик Виктория Шохина, утверждает в интервью "Полит.ру"  , что это «не соответствует действительности". Привожу фрагмент из её интервью газете:

 

Виктория Шохина: Татьяна Бек не смогла оправиться от травли

 

«… В последнее время она находилась под впечатлением от травли, развязанной против нее за высказывания об авторах  апологетического письма Туркменбаши с предложением перевести его поэтические "опусы". Антисобытием года прошедшего она назвала "письмо троих известных русских поэтов к Великому Поэту Туркменбаши с панегириком его творчеству, не столько безумным, сколько непристойно прагматичным".  (http://www.compromat.ru/page_16208.htm)
Авторами письма были поэты Евгений Рейн, Михаил Синельников и Игорь Шкляревский.

 

 

В продвижении проекта участвовал главный редактор "Знамени", известный критик Сергей Чупринин».

 

 

Почему Татьяна Бек так отреагировала в ситуации с письмом? По словам Виктории Шохиной, сыграло роль и четкое представление о неправильности сделанного российскими литераторами, и то, что у Татьяны Александровны было много знакомых литераторов в Туркмении, - зная ситуацию там, она не могла промолчать.
После Нового года, рассказывает Виктория Шохина, трое из четырех - Рейн, Чупринин и Синельников - звонили Татьяне Бек и в разной форме (от брани Рейна до "дружеских" укоров Чупринина) оказывали на нее психологическое давление. Невозможность примирить традиционное представление об этих людях (с Евгением Рейном и Сергеем Чуприниным она была давно и хорошо знакома, работала с ними вместе в Литинституте) и их нынешние поступки усугубили ситуацию.

 

 

«Таня не могла молчать. И поплатилась за сказанное. Ей устроили настоящую психическую атаку. Звонили, угрожали, говорили страшные вещи, по-иезуитски умело нажимали на болевые точки. А делалось это так: сегодня звонил один, завтра - другой, послезавтра - третий…
Не знаю, было ли это организовано или каждый действовал сам по себе, по наитию. Но результат был достигнут - Таня впала в отчаяние. Она мучилась и никак не могла понять, чем заслужила такие оскорбления и угрозы.
Прямая и чистая душа, она хотела, чтобы все было честно, по правилам. И думала, что остальные хотят того же. И поэтому, сталкиваясь с бесчестьем, всякий раз искренне страдала. Будто забывала, что живет там, где нет никаких правил.
Таня искренне верила в то, что если всё честно и добросовестно объяснить, то люди поймут. Даже те, кто думает по-другому.
"Негоже ни поэтам, ни мудрецам перед царями лебезить, выгоду вымогаючи..." - так писала она ("НГ-EL", 2005, # 1). Но она ошибалась: это были не "поэты и мудрецы", скорее люди, по недоразумению сходящие у нас за интеллигентов.
И вот что странно и страшно. Почему-то в качестве мишени выбрали именно ее - поэта, женщину, человека очень ранимого и впечатлительного.
Последней каплей стали лживые и подлые слова анонима в одной уважаемой газете - о том, как "одна поэтесса использовала" имя одного "поэта, его влияние, товарищескую помощь в своих целях".

 

 

Таня спрашивала: "А если я умру, им хотя бы станет стыдно?" - "Нет, - сказала я. - Чувство стыда им неведомо". Она не поверила... А я не поверила в то, что она умрет...»

 

 

Смерть Татьяны Бек не осталась незамеченной упомянутыми литераторами. Евгений Рейн и Сергей Чупринин организовали в Литинституте траурный митинг памяти Татьяны Бек.
В "Литературную газету" на другой день был принесен некролог, написанный Евгением Рейном, что вызвало бурю возмущения у многих друзей и коллег Тани.
«Я не называю имен тех, кто звонил Тане, - пишет Шохина. - Но буквально на следующий день после ее гибели, 8 февраля, начался настоящий дезинформационный шквал. Как будто ждали и готовились.
От имени родных и друзей Татьяны большая просьба к фигурантам - не появляться на похоронах Татьяны.
Татьяна Бек не могла молчать. И расплатилась за это непомерно высокой ценой. Своей жизнью».

"Полит.Ру", 08.02.2005
© "Независимая газета"-Ex Libris, 09.02.2005
http://abos.ru/?p=35328

 

«...не желаю двора твоего, властолюбец...

 

На страницах "НГ-Ex Libris"а" Татьяна Бек дважды выразила свое отношение к переводам из Туркменбаши, считая этот проект "не столько безумным, сколько непристойно прагматичным" ("НГ-EL", 2004, # 49).
Она считала, что не может поступить иначе, ей будет стыдно перед туркменскими друзьями, перед своими студентами в Литинституте, перед самой собой. Она и раньше писала в стихах:

 

Я не желаю тесниться в единой обойме
С теми, кто ловит улыбку любого тиранства...
Только с годами открылось мне в полном объеме
Чернорабочего пира простое пространство.

 

...Ну а покуда линяют и прыгают белки -
Надо поехать в Саратов, на родину папы,
И отказаться от замыслов, ежели мелки,
И уколоться опять о еловые лапы.

 

Я повторяю, что по нутру одиночка
И не желаю двора твоего, властолюбец...
Это не пишется: каждая новая строчка
Ветром глухим с перегона доносится, с улиц.

 

Небольшое отступление о том, кто такой  Туркменбаши и почему Татьяна Бек считала то лизоблюдское письмо своих друзей-поэтов с предложением перевести его опусы — позором.

 

Как величают Cапармурата Ниязова

 

 

Акбар (Великий), Сердар (Вождь), Туркменбаши (Предводитель всех туркмен), сын лучшей из туркменских матерей Гурбансолтан-эдже. Еще один, новый титул был оглашен 19 февраля — на 65 лет Ниязова. Его стали именовать Очеловеченный символ Туркмении.

Его последние Указы:

В конце февраля 2005 года Ниязов принял ряд решений, которые уже воплотились в жизнь:

1. “Книги у нас никто не читает, в библиотеки народ не ходит. Пускай остаются Центральная библиотека и студенческие библиотеки в вузах — все остальные надо закрыть”.

2. “В каждом областном центре остается только диагностический центр, по направлениям которого люди будут ездить лечиться в Ашхабад. Все остальные больницы и госпитали на территории страны закроются…”

3. “Зачем нам теперь заповедники? Пускай люди выпасают скот на этих территориях, пользы гораздо больше будет”.

В апреле Ниязов издал указ, запрещающий ввоз и распространение в стране иностранных печатных изданий (на русском, казахском, узбекском, киргизском, а также английском языках).
В мае прекратилось действие Соглашения об урегулировании двойного гражданства между Россией и Туркменистаном. Несколько десятков тысяч граждан Туркмении, которые сохранили российские паспорта, стали иностранцами в своей стране. Теперь они оплачивают валютой билеты для поездок за рубеж. Им запрещено покидать Ашхабад без специального разрешения. Для них действуют повышенные тарифы на коммунальные услуги.
Памятник Туркменбаши в центре Ашхабада возвышается на 63 метра.

 

 

Вся эта композиция медленно вращается по ходу движения Солнца и совершает за сутки полный оборот вокруг своей оси.

 

 

Осью же всего сооружения является панорамный лифт, ведущий на несколько круговых обзорных площадок.

Вот что о нём пишут в СМИ: http://www.compromat.ru/page_10213.htm

И вот этого-то узурпатора воспылали желанием переводить известные и уважаемые доселе поэты, польстившись на шальные деньги. И организовали травлю той, которая посмела их пристыдить и одёрнуть. Как же они потом юлили и изворачивались! Про бесстыдный некролог, наскоро — чтоб опередить всех - состряпанный Рейном, я уже сообщала. С. Чупринин попытался уйти «в несознанку», дескать он к этому письму отношения не имеет, он подписывал другое, в котором говорилось просто о переводах туркменских стихов. Своих же «вляпавшихся» коллег всячески пытался выгородить и оправдать.

 

 

Объяснения С. Чупринина

 

 

«Почему же тогда Рейн, Синельников, Шкляревский поставили свои подписи - и не только под письмом с просьбою поддержать издание в Москве антологии классической и современной туркменской поэзии в образцовых переводах, чем я ограничился, но и под велеречивыми строками о важности издания по-русски "светских молитв" самого Туркменбаши?
Так ведь поэты же!.. Нафантазировали себе, поди, Бог знает что. Синельников, попробуем вообразить, - возможность в комфортных условиях продолжать переводы среднеазиатской поэзии, чем он занят уже не первый десяток лет. Шкляревский - право поэта разговаривать с царями. Рейн...
Остановлюсь. Чтение в сердцах тем и опасно, что заразительно».

Что ж остановился-то? Нечего сказать в оправдание подлости?

Вот что «нафантазировал себе» Михаил Синельников (цитирую по TURKMENISTAN.RU):

 

ИЗВЕСТНЫЙ РОССИЙСКИЙ ПОЭТ МИХАИЛ СИНЕЛЬНИКОВ СЧИТАЕТ, ЧТО СТИХИ ТУРКМЕНБАШИ «ПРОНИКНУТЫ ВЫСОКИМ НРАВСТВЕННЫМ ЧУВСТВОМ»

Выступивший недавно с инициативой перевода на русский язык стихотворных произведений президента Туркменистана Сапармурата Ниязова известный российский поэт Михаил Синельников считает, что стихи Туркменбаши «проникнуты высоким нравственным чувством».
«Туркменбаши хороший поэт, - сказал Михаил Синельников в интервью газете «Московские новости». – Он отлично владеет формой, которая очень сложна в туркменской поэзии, не утратил живого интереса и образного восприятия мира».
Михаил Синельников напомнил, что восточную поэзию, в том числе туркменскую, переводили знаменитые поэты – Волошин, Тарковский, Луговской. Поэтому он считает естественным, что сегодня к ней обратились прославленные российские поэты Евгений Рейн и Игорь Шкляревский.
На этой неделе центральные газеты Туркмении напечатали адресованное главе государства письмо российских поэтов Евгения Рейна, Игоря Шкляревского и Михаила Синельникова, в котором они просят согласия Сапармурата Ниязова на перевод и издание в Москве стихотворений туркменского лидера.
«Сегодня литература теряет свою прежнюю силу, - говорится в письме. - В такое время издание книги Ваших стихотворений на русском языке поднимет значимость поэзии. Байрам хан и Алишер Навои принадлежат истории не только как выдающиеся государственные деятели, но и как первостепенные поэты. Сегодня такое счастливое сочетание еще важнее».
|   |  
© TURKMENISTAN.RU, 2004, http://www.turkmenistan.ru/?page_id=3&lang_id=...;type=event&sort=date_desc

Чупринин возмущён, что его замазали в эту историю, написав во «Времени новостей», что,  «подписавши письмо про антологию, "клюнул"-то я, оказывается, "на приманку легких денег с запахом туркменского газа".
Другие комментаторы до таких подлых предположений не опускались. Но фразочки про то, что я будто бы "поддержал инициативу" перевести стихи Туркменбаши на русский язык, нет-нет да и мелькали в газетах, в интернете, в разговорах моих коллег - журналистов и литераторов.
Это меня, понятное дело, раздражало, так как я - простите за повторение - никогда, ни при каких обстоятельствах и никоим образом такой инициативы не поддерживал. Идея перевести стихи Туркменбаши - не лучшая из тех, что приходили в головы трем прекрасным поэтам, но я их, во-первых, не сужу, а во-вторых, за идею эту в любом случае не отвечаю».
 

 

А как же быть со звонками Бек? Значит, поддерживал?
Только вот то, что они - поэты, никакое не алиби, а скорее, - наоборот.

 

«Сам позыв восстановить утраченную дружбу народов через переводы заслуживает, безусловно, всяческого уважения.  - пишет Виктория Шохина в статье «Поэты и государство» в «Независимой газете» от 2004-12-20. - Но почему бы не начать с переводов стихов других туркменских поэтов – скажем, замечательно талантливого Шерали Нурмурадова, который вынужден скрываться от опеки родного государства за границей?
Однако наши «почтовые лошади просвещения» решили вложить свои недюжинные поэтические силы именно в творчество Туркменбаши. О причинах можно только гадать. И одна из догадок такая: это тот же этатистский соблазн, сгущающийся в воздухе.
Отлить этот соблазн в чеканные строки и тем сделать еще более соблазнительным. Подать Ниязова как сложную, тонко организованную творческую личность. Не как предмет для шуток (хотя его подданным не до смеха, особенно русскоязычным), а как харизматика. Ниязов – это круто. Государство – это он. Исподволь готовить нас к приятию лидера такого типа. Правда, это задачи уже не столько для поэта, сколько для литературного чиновника-исполнителя.
Итак, поэты, мастера культуры, делают свой выбор. В пользу государства.
И ничего, что капитуляция индивида перед государством обоюдно непродуктивна. И ничего, что кто-то не подаст руки кому-то из участников проекта. Это пройдет.
Это у нас уже проходило. И не раз». (http://www.ng.ru/politics/2004-12-20/2_poets.html)

 

И снова хочется привести стихи Татьяны Бек:

 

***
Глядя на собственные пупы,
Вы обездарели, вы тупы...
Тоже мне вече, мужи, бояре!
Так... Перекупщики на базаре.

 

Я же - не лучше. Стою зевакою,
То комментирую, то не вякаю.
...О психология смерда-зайца!
Посторониться? Уйти? Ввязаться?

 

***
- Зачем ты занят нелюбимым делом
И примостился ближе к пирогу? -
...Березы черно-белые - на белом,
Но синем, ибо сумерки, снегу...

 

Все кончено! Уписывая ломти,
Шестеркой вейся около туза.
- Деревья ненаглядные,  пойдемте
Куда глаза глядят... - Глядят глаза

 

В просторную прямую перспективу,
Где вечереют желтые огни.
Нет!  Я не растеряю душу живу,
Как в три ее погибели ни гни...

 

 

***
И родина, где я росла, ветвясь,
Меня не видит и толкает в грязь, -

 

И мусор доморощенных жемчужин
На откровенном торжище не нужен, -

 

И город, где я счастлива была,
Закрыл ворота и сгорел дотла, -

 

И прохудились сапоги, в которых
Я шла на свет, - и драгоценный ворох

 

Всего, что пело, я кидаю в печь...
Коль сгинул век, - то не себя ж беречь!

 

***
Мы новые? Нет, мы те же,
И, свежую грязь меся,
Нам память несёт депеши
О том, что изъять нельзя -

 

Ни белочек в перелеске,
Похожих на букву ять,
Ни марлевой занавески,
Которую сшила мать, -

 

Ни послевоенной спеси,
Ни лжи, источавшей яд,
Ни инея на железе,
Которым бряцал парад...

 

О, всё это - мы. (А кто же?)
О, всё это - жизнь твоя!
И значит, постыдной кожи
Не сбрасывай: не змея.

 

Наследница страшной зоны,
В крови стою и пыли.
...У неба - свои резоны,
Невнятные для земли.

 

 

Как чиста и бескомпромиссна её лирика, как не пристаёт к ней грязь расчёта, наживы, корысти, всё, на что так падки оказались её «друзья»!

 

***
Открывается даль за воротами
Неуютно, тревожно, светло...
Мы поэтами, мы обормотами
Были, были, - да время сошло.

 

Ты играл со звездой, как с ровесницей, -
Для того ль, чтобы нынче брести
Этой полупарадною лестницей,
Зажимая синицу в горсти?

 

Для того ль ты скитался бездомником,
Подставляя ненастью тетрадь, -
Чтобы впредь по чужим однотомникам
Равнодушно цитаты искать?

 

...А ведь живы и ветер, и заросли
Чистотела, и наши следы -
Как рассказ о несбывшемся замысле
Вдохновения, детства, беды.

 

 

Ещё несколько документов

 

Из письма автору сайта И. Бродского от Галины Славской:

 

"Дорогой Саша, Вы москвич и «вращаетесь» в литературных кругах.  Я не верю, что Вам была неизвестна роль Рейна в самоубийстве Татьяны Бек.
Я считаю кощунством помещение на сайте (дважды!) их беседы-интервью...
Как будто ничего не случилось...  И безудержное прославление Рейна на последних страницах меня просто возмущает и отбивает охоту работать...
Посылаю Вам  «напоминание»...

Ваша Галя". (http://www.brnolno.ru/10660447.htm)

 

В качестве "напоминания"  на сайте помещена статья из газеты «Культура»от 06.02.2008  (http://flb.tv/info/42842.html) под заголовком:

 

«Газпрому» – газ, поэту – смерть

 

Журналистка Виктория Шохина считает, что в гибели поэтессы Татьяны Бек виновны ее коллеги Евгений Рейн, Михаил Синельников и Сергей Чупринин.
Три года назад 7 февраля трагически погибла поэтесса Татьяна Бек. В свое время трагическая история ее гибели наделала немало шума, однако страсти вскоре утихли. Обозреватель «Москора» решил расследовать обстоятельства той недавней трагедии и встретился с лучшей подругой поэтессы – журналисткой Викторией Шохиной.

 

 

Послание тирану

 

«Это история страшная, тяжелая. И до сих пор никто из друзей Тани не может ее забыть.
Началась она в декабре 2004 года, когда появились сообщения о том, что группа российских литераторов обратилась к Туркменбаши с нижайшей просьбой сделать перевод «Рухнамы» на русский язык. Это письмо подписали Евгений Рейн, Игорь Шкляревский и Михаил Синельников – люди в нашей литературе значительные, с именем и репутацией либералов.
 Учитывая ситуацию, когда в тюрьмах Туркменбаши сидели все, кто были против его курса, это выглядело абсолютно аморально и абсурдно, – говорит Виктория Шохина. – Примерно так же, как если бы они написали письмо Пол Поту или Гитлеру. Но мало того. Тут же появилось еще и второе письмо: к «многоуважаемому» Туркменбаши с просьбой «благословить» издание книги стихов туркменских поэтов в переводе на русский обращался, наряду с тремя поэтами, еще и Сергей Чупринин – главный редактор либерального журнала «Знамя».

Естественно, во всей литературной тусовке начались брожения. Вся интеллигенция понимала, что неприлично обращаться к человеку, который швырял людей в тюрьмы, где страдал в том числе и наш с Таней однокурсник, бывший министр Боря Шихмурадов. Его бросили в тюрьму, а его родные не получали ни справок, ни писем. Жив он – нет, до сих пор ничего не известно. Кроме того, у нас с Таней была подруга Айя Кербабаева, внучка самого знаменитого туркменского писателя. Она незадолго до трагедии с Таней с родителями, мужем и дочерью эмигрировала из Ашхабада в Россию. Там жить было невозможно. Про ужасы туркменской жизни я вам не буду рассказывать. Ашхабад – красивейший город с фонтанами, золотыми статуями.

 

 

Но он мертв. Людей оттуда как будто выжгли. Все боялись ходить по улицам, разговаривать. И вот на фоне этой ситуации в предновогоднем номере газеты «НГ-Эксклибрис» появился опрос-анкета о значимых событиях прошедшего 2004 года. И Таня назвала антисобытием года «письмо троих известных русских поэтов к Великому Поэту Туркменбаши с панегириком его творчеству, не столько безумным, сколько непристойно прагматичным». А потом, уже в январе, она писала в своей колонке: «Негоже ни поэтам, ни мудрецам перед царями лебезить, выгоду вымогаючи». И после этого началось...

 

Ночные звонки

 

– А потом они стали ей звонить, – продолжает Виктория. – Первым позвонил Рейн.
Он – человек нервный, излишне эмоциональный. Кричал, обзывал, ругался.

 

 

Но что произвело на Таню самое жуткое впечатление, так это так называемое «уголовное проклятие», которое прозвучало из уст ее любимого поэта. Дословно воспроизводить его не стану. Слишком уж оно мерзкое. Таню это потрясло. Она пережила жуткий шок. Но если бы это был единичный звонок, то было бы еще туда-сюда.
Но потом позвонил еще и Чупринин.

 

 

А они с Таней вели поэтические семинары в Литинституте. Их там так и называли: Бек и Чуп. Это было даже не просто приятельство, а совместная многолетняя работа. Чупринин не кричал (он вообще никогда не кричит). Он говорил совершенно хладнокровно, по-иезуитски цитировал Ахмадулину: «Да будем мы к своим друзьям пристрастны, да будем думать, что они прекрасны».

 

 

Говорил, что Таня об этом еще пожалеет. И пока не поздно, она должна понять, что поступила неправильно. И тут была одна пикантность. Если Шкляревский и Синельников были, что называется, сами по себе, то Рейн и Чупринин – члены ПЕН-центра, который занимался в том числе и защитой туркменских поэтов и диссидентов, которых Туркменбаши Ниязов изгонял или сажал в тюрьму. Когда человек вступает в ПЕН-центр, он обязуется защищать свободу слова.
А третий звонок был от Синельникова.

 

 

И если Рейн и Чупринин были друзьями, то Синельников – дальним знакомым. Он позвонил Тане на протяжении двадцати лет, дай бог, один-два раза. Синельников говорил, что Таня не понимает, что сделала, что ситуация в стране меняется. Что ей придется пересмотреть свои приоритеты. Что она еще об этом пожалеет. Он, в отличие от Рейна, не ругался.

 

Стыдно им не станет

 

– К тому времени Татьяна была уже в полном душевном раздрае, – продолжает Шохина. – Я видела ее бледную, с трясущимися руками. Это было ужасно. Она ведь поэт, человек впечатлительный, невероятно ранимый… И ей казалось, что уже весь мир против нее.
Тогда за нее попытался вступиться Андрей Битов – как глава ПЕН-центра. Он позвонил Рейну и как-то его прищучил.

 

 

Но это уже не имело значения. Я жила близко от Тани. Все время к ней бегала. Она переживала, не могла переключиться на другие мысли. В январе – начале февраля она говорила и думала только об этом. Как-то спросила меня: «Если я умру, им станет стыдно?»

 

 

Я ответила: «Если ты умрешь, тебя назовут дурой, скажут, что причина твоего ухода – личная жизнь, климакс и т.п. Стыдно им не станет, а твоим друзьям станет плохо». Но, как я потом поняла, мысль у нее уже зрела.

 

 

На протяжении долгих лет (с 1967 года) нашей дружбы мы не раз об этом говорили. Поскольку я знала, что она негативно относится к самоубийству, я думала, что она на это не пойдет. Оказалось, что я неадекватно оценила ситуацию.
За день до самоубийства, 6 февраля мы с Таней разговаривали беспрерывно. И все о Рейне, Чупринине, Синельникове. Я приносила ей коньяк и мандарины. Таня ничего не ела, только курила (хотя курильщиком она не была) и спрашивала: «Что мне делать?»

 

 

Весь мир для нее сузился до этих трех мерзавцев во главе с Туркменбаши. Это был последний день моего отпуска, утром мне надо было выходить на работу. Ночью позвонила Таня, я спала. Мой сын подошел к телефону, сказал: «Мама спит, ей завтра рано вставать». Утром я приехала на работу, стала ей названивать. Никто не отвечал. Так бывало, поэтому я не думала о самом плохом. Часов в шесть вечера я дозвонилась до ее брата, у которого были ключи. Он вошел в квартиру, Таня лежала на полу в ванной. Я позвонила живущей в соседнем с Таней доме вдове поэта Корнилова Ларе Беспаловой, ее дочь Даша – врач. Даша помчалась к Тане. Там были таблетки, датское снотворное, Таня купила их для сестры, но не успела передать. Даша нашла только пустой пузырек, из-под 50 таблеток.

– Правда, что у Татьяны в это время был перелом ноги?

- Ногу она сломала до нового года, в начале декабря. Но все указания врача она выполняла. К тому моменту, как все началось, она уже ходила – правда, прихрамывала. Нога к этому не имела никакого отношения.

 

 

Потом в «Московском комсомольце» появилась совершенно мерзкая заметка, написанная подругой Рейна. Мол, Таня сломала ногу, у нее была неудачная личная жизнь. И поэтому, мол, она все это и совершила. На самом деле все было не так. И с личной жизнью у нее было совершенно нормально. Потом поэты стали оправдываться. Но Ира Щербакова из «Мемориала», очень близкая Танина подруга, с детских лет, позвонила Рейну и Чупринину и сказала, чтобы они на похороны не приходили. И они не пришли. То есть эти люди понимали, что виноваты, какие бы они сплетни про Таню ни распускали, желая обелить себя.

– «Рухнаму» в итоге перевели?

– История с переводом «Рухнамы» заглохла. В печати проходила версия, что скорее всего это заказывал «Газпром». С Туркменией была такая практика (западные компании тоже так делали). Если они хотели на более выгодных условиях купить газ, то делали роскошное издание Туркменбаши небольшим тиражом, с этими книжечками приезжали в Ашхабад. Это была плата (или даже взятка) ради более выгодных условий контракта. Но потом все это дело заглохло.

– Правда ли, что после этого Рейн в литературных кругах стал «нерукопожатным»?

– Уже после этого был вечер в доме Цветаевой на Трехпрудном, и Рейна с женой Надей выгнали.

 

 

Для кого-то он, может быть, и стал «нерукопожатным», но тем не менее Рейн участвует в каких-то литературных мероприятиях, куда-то все время ездит, его включают в составы каких-то делегаций. После гибели Тани жена Рейна прибежала в ПЕН-центр и заплатила взносы за три года. Они очень испугались. Ведь ПЕН-центр – это статус...»

А ведь какие стихи она о нём писала!

 

Е. Рейн

 

Ты, надевший впотьмах щегольскую рубаху,
Промотавший до дыр ленинградские зимы,
Ты, у коего даже помарки с размаху
Необузданны были и непоправимы, -

 

Ты, считая стремительные перекосы
Наилучшим мотором лирической речи, -
Обожая цыганщину, сны, парадоксы
И глаза округляя, чтоб верили крепче, -

 

Ты - от имени всех без креста погребенных,
Оскорбленных, униженных и недобитых -
Говоришь как большой и капризный ребенок,
У которого вдох набегает на выдох, -

 

Ты - дитя аонид и певец коммуналок -
О, не то чтобы врешь, а правдиво лукавишь, -
Ты единственный (здесь невозможен аналог!) -
Высекаешь музыку, не трогая клавиш, -

 

И, надвинув на брови нерусское кепи,
По российской дороге уходишь холмами,
И летишь, и почти растворяешься в небе -
Над Москвою с ее угловыми домами.

 

А вернешься - и все начинается снова:
Смертоносной игры перепады и сдвиги,
И немыслимый нрав, и щемящее слово,
И давидова грусть, и улыбка расстриги.

 

Для чистого — всё чисто...

 

***
Я любила тебя намного сильней, чем надо.
Как русалка, как дура, как кто незнамо...
Я летела к тебе сквозь дрожь твоего палисада,
Как стрела... А там оказалась яма,

 

Яр предательский, злая дыра, воронка.
О, зачем я, отвергнутая, злословлю?
Я тебя любила, как брата и как ребенка.
Как отца, наконец... Но я не ходила на ловлю,

 

На охоту (коварство хищное было мне мерзко!) —
И капкан не ставила: сильной любви в силках ли
Выражаться? В клетку была твоя занавеска,
А из крана ночью, как слезы, капали капли, —

 

И мне было жалко тебя в связи с любой незадачей
И хотелось укрыть, заслонить, перешить, исправить.
Я любила слишком, что значило быть незрячей
И пускать на ветер иную любовь и память.

 

Проклинаю как порчу, бегу от тебя, но спиною: пячусь.
Перерезала нить, но, пятясь, хочу наглядеться...
И гоню ужасные мысли: мол, переиначусь,
Изменюсь, нальюсь новизной — и тебе никуда не деться.

 

Нет, нет, нет! Ухожу от тебя навеки.
Ненавижу ямы твои, буераки, овраги, пещеры.
...Я отныне вольна не топиться весной в Онеге
И смертельно бояться себя за отсутствие чувства меры.

 

Но как же так? Почему? Швырнуть свою жизнь под ноги — кому, ради чего? Кажется, мы никогда не найдём ответ на этот вопрос.   Или ответ лежит на поверхности и явлен Таниной готовностью немедленно свести счёты с жизнью, если та вдруг обернётся предательством друзей и телефонным террором кувшинных рыл?
(Держишься,  держишься в атмосфере бесчестия, и вдруг обнаруживаешь, что запас прочности иссяк. Тогда - катастрофа.)
Нам остаётся искать ответы в её стихах...

 

***
Не думая о месте и о пользе,
Я выскочила прочь из колеи...
— Вас больше нет! Вас не бывало вовсе,
Кумиры сотворенные мои.

 

Стекло промыто — и сияют краски,
И спесь ликует, и повержен миф...
— Прощайте! Я служила вам по-рабски,
За что и ненавижу — разлюбив.

 

Я вечно шла на глупость и на дыбу,
Но вдруг очнулась, обнаружив, что
(Мои приветы — Фрейду и Эдипу)
Больная страсть пуста, как решето,

 

Темна, необоюдна, безутешна...
Я вас любила (вы же назубок
Все помните!) “так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог”.
...Но отвернулся Бог.

 

***
     Я не трачу себя понапрасну.
     Как фонарь на рассвете, я гасну,
     Если свет мой не виден, не нужен,
     Не заметен ни небу, ни дому...
     Надоело, разбей меня, ну же!
     Или выучи жить по-другому.

Не смогла по-другому. Разбили.
В одном из стихотворений она писала:

 

Душа мужает, раздвигая ширь,
когда друг друга несмертельно раним.

 

На этот раз рана оказалась смертельной. Стрела — самоубийственной:

 

* * *
Не боялась огня и копья,
Не страшилась воды и недуга. . .
Пуще всех опасалась себя:
Глубины, закипающей глухо,

 

И толкающей в нищее зло,
В подозрение, спесь и безволье,
И ломающей напрочь весло
По дороге в открытое море, -

 

Где я мяла себя и несла
В одинокий свинец поднебесья.
. . .Что мне, недруги, ваша стрела,
Если самоубийственна песня?

 

***
Прелесть утратила и сноровку,
Но не отчаялась до поры, —
Так черепаха тянет головку
Нежную — из роговой коры:

 

Из торжества омертвелых клеток...
Лежа на берегу крутом,
Я улыбнусь тебе напоследок
Любящим и безвольным ртом.

 

***
Вы, кого я любила без памяти,
Исподлобья зрачками касаясь,
О любви моей даже не знаете,
Ибо я её прятала. Каюсь.

 

В этом мире — морозном и тающем
И цветущем под ливнями лета,
Я была вам хорошим товарищем.
Вы, надеюсь, заметили это?

 

Вспоминайте с улыбкой, не с мукою
Возражавшую вам горячо
И повсюду ходившую с сумкою,
Перекинутой через плечо.

 

Продолжение здесь.