Прохладным майским вечером отец и сын ждали салюта. Сын вскарабкался на подоконник, а отец стоял за его спиной и на всякий случай держал мальчика за лямку штанишек.
— Скоро? — нетерпеливо спрашивал мальчик и сильнее прижимался носом к стеклу.
— Скоро, скоро, — отвечал отец и посматривал то на часы, то на небо.
— Давай откроем окно, — предложил сын.
— Зачем?
— Чтобы лучше было слышно.
— И так услышим.
Отец присел на край подоконника. Неожиданно мальчик повернулся к нему и спросил:
— А у дедушки была борода?
— Нет. Он был молодым.
— Разве дедушки бывают молодыми?
— Бывают… стало быть.
— А усы?
— Что усы?
— Усы у него были?
— Кажется, были.
— И винтовка была, — произнес мальчик.
Отец удивленно посмотрел на сына и спросил:
— Кто это тебе сказал… про винтовку?
— Знаю. А патроны он тебе дарил?
— У него не было патронов, когда он уходил на войну.
— Были. Надо было попросить. Ты не просил?
Отец ответил не сразу. То ли он подыскивал слова, то ли подумал, почему и в самом деле не просил патронов. Он сказал:
— Я плохо помню. Когда дедушка уходил, я был таким, как ты.
Мальчик пропустил его объяснение мимо ушей. И снова спросил:
— А где дедушка?
— Он не вернулся с войны.
— Почему не вернулся?.. Ты напиши ему, пусть возвращается.
— Туда не ходит почта.
— А почтальоны… с толстой сумкой на ремне?
— Не ходят.
— Может быть, съездим за ним? В воскресенье?
— Туда не ходят поезда.
— Поедем на автобусе, а там пешком. Войну посмотрим.
— Войны давно нет.
— Когда дедушка вернется?
— Никогда.
— Никогда — это долго?
— Долго.
— Подождем. Правда?
— Понимаешь, какое дело, — дедушка погиб.
— Как погиб?
— Фашист выстрелил в него, и он упал. Пуля попала в сердце. Вот сюда.
Отец показал, куда попала пуля, и мальчик долго рассматривал верхний карман пиджака, где отец держал палец. Потом он спросил:
— Давно?
— Ну да. Очень давно.
— Может быть, уже зажило, раз давно?
— Он уже умер.
Отец долго не решался произнести это слово, но оно не произвело на мальчика никакого впечатления. И отец удивленно смотрел на сына, словно дожидался, когда наконец слово «умер» дойдет до его сознания. Но мальчик как ни в чем не бывало барабанил пальцами по стеклу. Потом сказал:
— Все вернулись, и дедушка вернется… попозже. Правда?
— Ничего ты не понимаешь.
— Понимаю, понимаю… Он без бороды, но патроны у него были.
— Сейчас салют начнется. Смотри.
Вдалеке громыхнули орудия, и тяжелый раскат донесся не до слуха, а ударил прямо в грудь. И сразу по темному небу с треском покатились разноцветные шаровые молнии. И в их коротком сиянии стремительно пронеслись призрачные стаи вспуганных голубей.
— Кто это стреляет? — спросил мальчик.
— Солдаты.
— Которые вернулись?
— Разные.
— А почему звенят стекла?
— Это бьют пушки.
— С войны?
— Из пригорода.
— Нет, они бьют с войны, — стоял на своем мальчик. — Я точно знаю. И та белая ракета тоже с войны. Ты был на войне?
— Нет, — ответил отец. — Я же был маленьким, как ты.
— Вот ты и не знаешь, что пушки бьют с войны. Закрой глаза, лучше будет слышно. Бум! Бум! Это дедушка бьет с войны.
— Пусть будет по-твоему, — тихо сказал отец.
Но мальчик не слушал его слов.
— Дедушка потому и не вернулся, чтобы бить из пушки, когда салют. Правда?
— Правда.
В комнате было темно. И только огни ракет на несколько мгновений освещали отца и сына то зеленым, то красным, то желтым светом. Над городом гремел салют. Но отец не следил за восходом ракет. Он смотрел на маленькую фигурку, прижавшуюся к стеклу, на сплющенный нос и на широко раскрытые глаза. И отцу казалось, что глаза сына видят то, что он, взрослый человек, никогда не сможет увидеть: они видят войну, видят распаленные лица солдат и дедушку, который не вернулся с войны, чтобы бить из пушек, когда салют.
.
.
И еще... 