Воспоминания

Евгении Петровны Турманиной,

урожденной Файдыш

МОСКВА

2003

 

 

 

Посвящается 110-летию со дня рождения
Евгении Петровны Турманиной.

 

 

     Воспоминания Евгении Петровны Турманиной (урожденной Файдыш). Подготовка текстов, фотографий, писем и сносок А.М.Сереберцева. Редактор В.И.Турманина. Технический редактор Д.М.Сереберцев. – Москва.  2003.

 

     Двухвековая история московской семьи написана Евгенией Петровной Турманиной по воспоминаниям предков, своим дневникам и наблюдениям. Составители позволили себе дополнить текст наиболее интересными фотографиями, письмами и краткими пояснениями, данными в сносках. Воспоминания рассчитаны на родных и близких. В них содержится личное восприятие бурных событий эпохи и встреч с ее яркими представителями.

 

 

 

Предисловие

 

     Увлекательные рассказы мамы и бабушки Евгении Петровны Турманиной окружали нас с детства. Особенно запомнились ее воспоминания о старом Гиреевском парке, оранжерее с ученой совой, о картине, оживающей по ночам, великолепном новогоднем бале, открывавшем новый ХХ век, о красотах побережья Крыма, о путешествии по Волге, жизни на далекой заимке под Курганом и об ужасах Екатеринослава 19 раз переходившего из рук в руки…

     Столетие спустя эти воспоминания вновь ожили благодаря записям и дневникам Евгении Петровны, которые велись ею с 1902 года. В основу положены воспоминания Е.П.Турманиной, написанные в 1958 - 1972 годах, а также письма и фотографии, сохраненные в семейном архиве с середины ХIХ века.

     Большая работа была проведена для систематизации этих материалов – по годам и событиям, в сносках даны уточнения на основании библиографических сведений. Разделение текста на короткие главы позволяет упростить чтение и нахождение нужных разделов.

     Компьютерная верстка, подбор фотографий, деление текста на главы, просмотр архивного материала проведен Анастасией Михайловной Сереберцевой, внучкой Евгении Петровны. В редактировании оказывалась помощь Валерией Ильиничной Турманиной, дочерью Евгении Петровны. Техническая поддержка в реализации этого проекта оказана Дмитрием Михайловичем Сереберцевым – внуком Е.П.Турманиной.

 

 

В НАЧАЛЕ БЫЛО...

 

 

ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ ЕВГЕНИИ ПЕТРОВНЫ ТУРМАНИНОЙ, УРОЖДЕННОЙ ФАЙДЫШ (1893-1973)

   

     Пора, пора записать всё, что помню из прожитой жизни. Начну с самого начала. Помню отдельные картины с двух лет. Первая картина – большая, широкая аллея Царицынского парка. [Летом семья снимала дачу в Царицыно]. Наверное, там нам, малышам, дали флажки, построили в колонну, и мы шли куда-то. И чувство того, что нас много и мы куда-то идем – было очень приятно.

     Маленькие куропаточные куры под террасой, какой-то большой мальчик, которого я очень любила. Приезд тёти Мариши [Мария Степановна Воронина, в девичестве Файдыш (1850-1914) - сестра отца Петра Степановича Файдыш] в красивом черном платье и золотой лорнет произвели тоже очень приятное впечатление.

     Помню радостную суету нашего семейного выхода в баню. Брали семейные номера. Папа [Петр Степанович Файдыш  http://ru.rodovid.org/wk/Запись:619807 родился 15 января 1854 года, скончался 31 июля 1905 года, 2-го августа его хоронили на Даниловском кладбище в Москве] всех нас семерых брал к себе в ванну и сам нас мыл. Он очень любил детей.

     Я [из метрической книги Московской Яковлевской, что в Казенной, церкви, 1893 года, за №12, писано: декабря третьего числа, родилась Евгения, крещена 12-го числа, родители ея: Из мещан города Воскресенска запасный писарь 105 Оренбургского полка пехотного Пётр Степанов Файдыш и законная жена его Анастасия Ивановна; оба православного вероисповедания…] в семье была шестым ребенком и второй девочкой. Папа меня любил и говорил, что я похожа на его маму Любовь Александровну - полу итальянку, полу украинку. [В Москве на Даниловском кладбище на могильном памятнике написано: Любовь Александровна Файдыш, урождённая Шматкова, скончалась 20 февраля 1873 г. Жития ея было 41 год].

     Когда моя мама Анастасия Ивановна Смирнова [родилась 22 декабря 1858 года в  Московской губернии Коломенского уезда в деревне Старков Погост в семье пономаря Ивана Матвеевича и жены его Пелагеи Григорьевны Смирновых. Крещена 23 декабря в  Николаевской церкви  Старкова Погоста Коломенского уезда Московской губернии. Умерла 22 декабря 1943 года в Москве. Ее отпевал Александр Иванович Третьяков в храме Всех Святых на Даниловском кладбище.  До революции имела в Москве деревянный двухэтажный дом] вышла замуж за папу Петра Степановича Файдыша, старые московские традиции были оттеснены украинскими.

     Мы, малыши, считали себя вольными запорожскими казаками, любовались на древнее оружие предков – кривую саблю, кинжал, шапку и широкий красный кушак, с которым мы играли, когда он просушивался. Мы тогда любили закручиваться в этот шарф, т.к. он был очень длинный. И даже мама пела украинские песни тоненьким голоском: “У сусида хата била…”

     Папа мой происходил из запорожцев и отличался большой физической силой. Он был среднего роста, широк в плечах. Светлые волосы немного вились. Борода и брови его были совсем черные. Силы он был колоссальной: как-то Петр Степанович нанимал несговорчивого извозчика, который, сгрубив, хлестнул лошадь. Папа не растерялся - схватил за задние колеса и остановил экипаж. Извозчик испугался и долго просил прощение.

     В молодости, когда папа служил в Оренбургском полку, он поил коней и его кто-то по ошибке ударил кистенем в висок. Может быть, и это отчасти было причиной его болезни. После этого он проболел и был переведен в писари полка.

    Был у него на службе и такой случай. Товарищи не верили, что у него – блондина, были свои черные брови и усы, думали, что он их красит. Однажды ночью они решили у него спящего сбрить брови. К их удивлению черные брови выросли снова.

     У папы после кистеня проявились удивительные способности быстрого счета: он мог “глазами” считать цифры и подводить итоги. Он сам выучил немецкий язык, учился и был образованным человеком и до щепетильности аккуратным: костюмы хорошо сидели и летние фуражки блистали белизной.

     Поссорившись с дядей Николаем Александровичем Шматковым [Николай Александрович Шматков (1840-1905) - потомственный почетный гражданин, купец, миллионер, был одним из основателей обувной фабрики «Скороход» и нажил на этом капитал, поставил сестре - Любовь Александровне Файдыш, воспитавшей его из-за ранней смерти родителей, как сына,  памятник на Даниловском кладбище], папа перешел бухгалтером к Савве Тимофеевичу Морозову [(1862 - убит в Каннах 13 мая 1905 года), из рода русских текстильных капиталистов Морозовых] - суммировал столбцы цифр сверху вниз (тогда арифмометра не было). По службе приходилось часто бывать на ужинах и иногда к себе приглашать гостей. Был нервным. Был щеголь. Имел успех у женщин, но был верен маме.

     Будучи торговым представителем Саввы Морозова на ярмарках в крупных городах [Сохранился военный билет П.С.Файдыш с пометками об отъездах в Ирбит, Нижний Новгород, Санкт-Петербург] при заключении сделок папе приходилось часто выпивать. При ответственной работе и необходимости быстрого подсчета и анализа Петр Степанович переутомился и с ним произошел нервный удар. Он стоял у стола в своем кабинете в красном халате и только успел сказать: “Что-то мне, Настенька, нехорошо”. Упал во весь рост посреди пола…

    Пишу, а сердцу больно: он так любил своих семерых ребят. Мама подняла крик, мы все сбежались, папе положили компресс изо льда в черном мешочке, и вид большого, красивого папы лежащего без движения на полу произвёл такое страшное впечатление, что я стала заикаться. Пришла тётя Лиза - жена папиного брата дяди Стёпы, и первое что сделала - это выгнала нас из комнаты и отправила спать. Мне тогда было четыре года.

     И тут начались всевозможные денежные затруднения, хотя Морозовы и выплачивали пенсию почти до революции, по семидесяти рублей в месяц, что в те времена были хорошими деньгами. Папа же не оправился после удара, с внешней стороны он был всё тот же красивый, нарядный папа, но это была только оболочка. Кто-нибудь из старших водил его гулять, по большей части Володя [Владимир Файдыш (1888-1944) - старший брат Евгении Файдыш], и он безразлично гулял, только встречая духовное лицо, просил благословение, он был верующим. Мы относились к нему тоже безразлично, но немного побаивались.

Упоминаемый в тексте дом стоит и поныне, рядом с действующим храмом]. Нас было много, и нам постелили на пол груду “медведей”, как я тогда думала, против нас горели лампадки, и ходила строгая, высокая женщина – бабушка Пелагея Григорьевна [Пелагея Григорьевна Смирнова, в девичестве Доброва (1823-1903), жена Ивана Матвеевича Смирнова (1821-1881), воспитали 6 детей, в том числе Анастасию Ивановну Смирнову в замужестве Файдыш]. Я боялась шевелиться и боялась спать, окруженная “медведями”. Свет огоньков подействовал успокоительно, и я заснула, но потом мне всегда казалось, что там ходили мишки.

      Рядом с церковью было кладбище и много красивых могил князей Черкасских и среди них могилка спящего ангелочка из мрамора. Подолгу я смотрела на это милое личико и сейчас хочется поехать туда посмотреть на эту могилку. Но лучше всего было невдалеке светлое, какое-то особенно заброшенное, тихое берёзовое кладбище. Трава там была особенно густая и зелёная. Мимо него мы ходили в Горошкинский лес за подснежниками и грибами. Сколько там было ландышей! И сколько грибов и как трудно было идти оттуда, как уставали ноги. Воздух там был такой сухой, песок так обжигал ноги, но как приятно было идти и знать, что ты большая и тебя берут в лес.

     Материальное положение было, как тогда думали, неважное, и мама шила для чужих и обшивала нас детей. Мальчики воспитывались без надзора и отличались большой воинственностью. Самым выдумщиком был старший брат Николай, единственный в семье – болезненный, хилый. Приятное занятие было бросаться камнями на соседний двор. И сейчас ещё видны шрамы на голове младшего брата [Виктор Файдыш (1895-1973) - младший брат Евгении Файдыш] . Моё женское положение меня не удовлетворяло, я чувствовала в себе запорожскую кровь и носила наравне с мальчиками ремень и бросалась камнями. Сестра [Любовь Файдыш (1891-1980) - старшая сестра Евгении Файдыш] же вела себя, как полагается, играла в куклы и много терпела от мальчишек: то ей глаза намазывали горчицей, то потрошили её любимую куклу.

 

 

ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ ЕВГЕНИИ ПЕТРОВНЫ ТУРМАНИНОЙ, УРОЖДЕННОЙ ФАЙДЫШ (1893-1973) продолжение

 

ГИРЕЕВО. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

     Но тут появилась, как добрый гений, та красивая тётя [Мария Степановна Воронина, урожденная Файдыш (1850-1914) - старшая сестра отца Евгении Файдыш], которая приезжала к нам в Царицыно с мужем и лорнетом. Она оказалась моей крёстной матерью и частенько стала брать меня к себе.

     Жила тетя Мариша под Москвой [Ст. Кусково. Нижегор.ж.д., Старое Гиреево (адрес с визитной карточки Ивана Александровича Торлецкого)]. Муж её, дядя Ваня, был очень состоятельный человек и к тому же военный [Иван Александрович Торлецкий 1859-1918].

     Жил там прекрасный, умный пёс Туз, он был в душе охотник, с отвращением уничтожал лягушек и делал стойку, наморщив умнейший лоб и подняв лапу. Иногда, найдя маленькую дырочку внизу стены и покарябав пальцем, я провоцировала пса, говоря: “Ищи! Мышка!” и он стоял часами, дожидаясь мышку. Рядом англичане снимали дачу летом, и у них был пес Бем. Он был фокстерьером крупным и сильно обижал Тузика. И когда скажешь: “Тузик, расскажи про английскую собаку”, то он долго фыркал, порыкивал и захлёбываясь от негодования рассказывал про скверную английскую собаку.

     Была я ребёнком резвым, смелым и инициативным. И однажды увидя, что на тарантас грузят молоко, я решила поехать посмотреть, куда везут молоко. Прогулка была очаровательной, но когда мы вернулись, то подошла тётя Мариша в клетчатой тальме [Тальма – длинный дамский плащ без рукавов]  и сказала, что без разрешения я не могу уходить или уезжать. Это было первое ограничение, а вообще там было неплохо: большой скотный двор, с курятником, с птичьим прудом, с какой-то высокой галерейкой с погребом внутри, с коровами, и когда их выгоняли пить, об основание рогов можно было греть руки. Была конюшня, и с кучером у меня было много тем для разговоров. Особенно привлекала внимание лошадь под названием “Попова кобыла”, так она называлась потому, что её купили у попа. Она была очень высокая, худая и очень быстро бегала. Поездов побаивалась. В общем, животный мир был разнообразным и многочисленным.

     Вот спать было страшно. Почему-то я спала в пустой, большой комнате одна, и мне снились какие-то странные пауки, которые лезли ко мне. Но ночные страхи вытеснял день с его всё новыми, и новыми открытиями.

О ТОРЛЕЦКИХ

     Дядя Ваня - муж тёти Мариши, как я сказала, был военным - он был хорунжий Войска Донского (по царскому соизволению, за заслуги отца). Одевался в белый китель, носил военную фуражку с белым верхом, был полный, но о нём я расскажу с самого начала.

 

     Произошло это так. Когда И.А.Торлецкому было лет шестнадцать, его представили царю Александру II. Царь милостиво улыбнулся и спросил: “Кем же ты хочешь быть?”. “Казаком Ваше Величество!”, - не задумываясь, воскликнул юноша, которому с детства нравилась красивая форма казаков. И родня считала, что в этом ответе проявилась его глупость. По царскому указу его записали в Войско Донских казаков в чине подхорунжия. Воевать дяде Ване никогда не пришлось, но форма ему была к лицу, а с годами его все принимали за генерала.

     До встречи с тетей Маришей  дядя Ваня был известный в Москве кутила. Бывали случаи, что он закрывал Яр на всю ночь, гулял, пил и веселился с цыганами. От кутежей сердце Ивана Торлецкого совсем ослабло, появилась язва желудка, располнел и был близок к смерти.

     Ему стали делать массаж при помощи щёток, запретили пить, и его ангелом хранителем стала моя тётя. Да, он был женат на княжне Екатерине Павловне Максутовой, но не жил с нею. Она с сыном Александром жила в Петербурге и вела светскую жизнь.

     Тетя Мариша выходила дядю Ваню в ущерб себе: сидела у постели больного и днями читала вслух книги. С тех пор она сделалась очень полной. Читала она мастерски, так пришла к ним любовь и дружба.

     Брак был гражданский, так как жена И.А.Торлецкого не давала развода. Но мать Е.Г.Терехова, племянницы часто бывали у нас в Старом Гиреево. Многие знакомые даже и не знали, что брак не был официально оформлен.

     Первое время жили они скромно, и я помню обстановку уютную, но самую обыкновенную. Тогда они старались и обзавелись чулочными вязальными машинами, и мраморными досками, которые я потом находила в кладовых во множестве.

     Дядя Ваня пробовал снабжать москвичей хорошим сливочным маслом, но из этого ничего не вышло – коалиция московских купцов сорвала это дело. С чулками кажется, дело тоже не пошло.

     Но тут умер его отец – Александр Александрович Торлецкий [(1826—1899 г.)]. Его торжественно похоронили в парке возле церкви  [Храм Спаса Нерукотворного образа в Гирееве], и к Ивану Александровичу пришло наследство.

    Дядя Ваня был огорчен смертью отца. И я помню, в первый раз он не привёз мне игрушек.

    Коммерческие дела были ликвидированы, и жизнь пошла, как сельская идиллия. Наверху в комнате моих страхов он устроил прекрасно оборудованную мастерскую, купил очень дорогую мебель фирмы Левинсона, и всё преобразилось. Но я забегаю вперёд.

     Состояние к Торлецким пришло таким образом: дед дяди Вани в 1812 году к Бородину подвёз хлеб, помог русской армии, за что получил медаль. Портреты его и жены в золотых рамах овальной формы, висели в библиотеке Большого дома в Старом Гиреево.

     Отец Александр Александрович Торлецкий [«Торлецкий Александр Александрович, 41 год, Поч. Гр., в куп. состоит с 1867 г., а отец его с 1840 г. Жит. Тверской части 2 квартала, в соб. доме. Занимается казенными и частными подрядами. Имеет дома в Город., Твер. и Мясниц. частях и лесные дачи, Новгородской губернии, Валдайского уезда, при селе Скокове; Тверской губ., Вышневолоцкого уезда, при селе Перелесове, с деревнями и Моск. уезда, 2 стана, при селе Гиреево. Состоит Почетным старшиной Александринского в Москве детского приюта, с 5 марта 1860 года; Почетным старшиной открытого им детского в Москве приюта его имени. С 29 июля 1860 г.; казначеем Московского Совета Детских Приютов; в семействе его состоит сын: ИВАН 9 лет».  – Купцы 1-й гильдии. СПРАВОЧНАЯ КНИГА О ЛИЦАХ, ПОЛУЧИВШИХ НА 1869 ГОД КУПЕЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ПО 1 и 2 ГИЛЬДИЯМ В МОСКВЕ. Москва. 1869] был уже почти аристократом, был близок ко двору. Проводил Николаевскую дорогу, деньгами помог в строительстве Московской Консерватории. Близок был с выдающимися музыкантами. Дядя Ваня рассказывал, что он в детстве сидел на коленях Петра Ильича Чайковского [(1840-1893)] и тот ему играл.

     Мать дяди Вани (Елена Григорьевна Терехова) была тоже крупной благотворительницей [Елена Григорьевна Торлецкая: 1. Попечительница приюта Почетного Гражданина Торлецкого (Костомаровский, д. совета моск. детских приютов) с сиротским отделением для живущих мальчиков. 2. Действительный член Московского Совета Детских Приютов. 3. Попечительница в женской Ремесленной школе Торлецкого. 4. Попечительница в Торлецкой народной столовой (Таганский рынок, дом Общества). 5. Попечительница в Александровском убежище для увечных воинов (в селе Всехсвятском). 6. Почетный член общества распространения полезных книг. (Адрес-календарь города Москвы на 1889 год)].  Около Консерватории с ее вывеской было ремесленное заведение для девушек. Но была она со странностями. Частенько у нас она закрывала лицо пальцами и через отверстия потихоньку наблюдала за тётей Маришей [М.С.Ворониной]. Ко мне она относилась равнодушно. На её похоронах, помню,  в церкви было много знакомых, мама [Анастасия Ивановна Файдыш (1858-1943)] одела мне Витину [младший брат Евгении Файдыш] матросскую шапочку и я была красива и оживлена. Ехали из Москвы в двадцати каретах – целый поезд.

     По смерти родителей Иван Александрович Торлецкий стал богачом. Под Петербургом у него было 4 тысячи десятин соснового строевого леса. Под Москвой до Семеновской заставы тоже шел его лес, названный его именем.

ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ ЕВГЕНИИ ПЕТРОВНЫ ТУРМАНИНОЙ, УРОЖДЕННОЙ ФАЙДЫШ (1893-1973)

   Да, я забыла описать ещё чудесное время, проведённое в другом имении дяди Вани [Иван Александрович Торлецкий (1859-1918)], в Осеченке, под Петербургом.

   В детском представлении оно выглядело так: от станции мы шли минут 15, начинался высокий сосновый лес, и в нём стояли удивительные домики замшелые, бледно-зеленые, пустые.

   В одном из них дядя Ваня делал фейерверк, и туда заходить нельзя было.

   Дом, где мы жили, был двухэтажный, тоже такого же цвета. На втором этаже шла кругом галерейка, а посредине стояла высокая, высокая лесенка, которая оканчивалась площадкой – это для того, чтобы видеть, не горит ли лес и где горит. Мне запрещали лазить на эту башенку, но до половины я забиралась. Над окнами жили голуби, и приятно было кормить и наблюдать за малышами.

   Жили мы во втором этаже, а при входе на большой, большой площадке к стенам были прикреплены топоры, отнятые у крестьян при рубке леса. Бдительность лесников и мужицкое горе. Я очень боялась проходить мимо.

   Стояли беседки, сделанные из половины больших лодок, внутри стоял стол и скамейки, потом были гибкие, длинные скамейки, на которых как на трамплине можно было прыгать.

   Рос папоротник в большом количестве, в котором в полночь Ивана-Купалы я сидела и ждала, когда распуститься на них огненный цветок, который я сорву, и он поведёт меня к кладу. А, вырыв клад, я буду богата, и мама, и дети будут всегда весёлые, а себе я куплю ослика и маленькую мышиного цвета пони… Но папоротник упорно не зацветал.

   Мне дали лошадь, двуколку и девушку лет 15, и мы с ней часто делали большие прогулки по сосновому лесу.

   А сколько там было грибов белых, а сколько в саду смородины и крыжовника, а сколько чудесных светлячков.

   Сделали большие, хорошие качели и как было весело!

   А бежать чистить рыбу на реку!

   Один раз я даже плыла на плоту, что было опасно.

   А купание? Пока идёшь купаться успеешь, всё с себя снять и уже в готовом виде бежишь к воде. Тётя меня выучила отойти от берега и потом плыть к нему. Так я и выучилась плавать. Но место купания было страшноватое: по рассказам здесь кучер купал лошадь, и она его убила копытом, и иногда чудилось, что вот, вот убитый схватит за ногу…

   А варка варения!

   Один раз приползла гадюка и чуть не укусила Ледьку (собака), но была убита и до захода солнца убитая лежала и шевелилась, а после захода перестала.

   Была там плотина, и в воде неподвижно стояли щучки, и в них было интересно стрелять из пневматического ружья: они оглушённые всплывали, их я брала домой и выпускала в ведро на террасе, и там они жили.

   А с дядей Митей Кипликом как было радостно сесть в лодку и открывать новые острова на озере. Мы высаживались с победным криком и водружали флаг. Называлось играть в Робинзона. Пикники делали тоже часто там же.

   Тётя (Мария Степановна Воронина)  и дядя Митя Киплик были заядлыми рыболовами, и вечером много было разговоров и “злоумышлений” относительно ловли рыб. С вечера ставили приманки, а на заре ехали ловить.

   Это всё в старом доме, а потом выстроили дом над песчаным обрывом над рекой. Горизонт был обширный, очертания даже скрывались в тумане. Река была быстрая, прихотливо извивалась. Очень глубокая. В ней чуть не утонула наша полная повариха, но её спасла пятнадцатилетняя Маша, моя няня в прошлом, и горничная в настоящем. Она приходилась родственницей со стороны мамы и была весёлая, с ровным характером.

   В новом доме “Миловиде” был цветник со стеклянными шарами и садиком, открытым для солнца. В клумбы мы наносили светлячков.

   Кроме семьи Кипликов там жила семья Ходасевичей с дочкой Валей, моей подругой. Нам подарили фонарики, и мы любили провожать гостей с фонариками, которые жили на “Коровьем Броде”. То была семья дяди Т. страстного охотника. У него было много некрасивых худых собак с хвостами, как палки, и пятнами на короткой шерсти, их называли легавыми. И, кроме того, были надувные подушки, которые стали моей мечтой.

   Вот одного из этих диких решили запречь в тарантас. Собрались ехать в лес, где растёт клюква. Все хотели уж садится, как этот дикарь, почуяв одну кобылку и приревновав её к близ стоящим лошадям, стал бурно расправляться с соседями – кусать, лягать. И прочие все лошади и люди бросились в разные стороны. Тетя Мариша (Мария Степановна Воронина) схватила меня за руку, и мы очутились с нею в курятнике. Скоро кончилась эта неразбериха, и мы поехали.

   Ехали песками долго и приехали к лесу.

   Там постелили скатерти, поставили самовар, и всё было необычайно вкусно и красиво. Недалеко протекала среди ярко зеленых берегов жуткая, чёрная река.

   Клюквы было очень много и весело было её собирать.

   Дядя Ваня только предупредил насчёт торфяных окон и рассказал, как он на охоте попал в такое. Ружьё, поперёк положенное, его спасло, но он долго кричал, пока не подошли к нему на помощь. И после этого, от холодной воды, он заболел ревматизмом.

   Из развлечений был крокет, в который с увлечением играли и взрослые, и малыши. На лодке часто катались и проезжая около “рыболова” всегда смеялись. Выплывать, из-под моста в Тверцу, нам было запрещено. Так как под водой плыли набухшие брёвна и могли перевернуть лодку, но со старшими мы смело пускались в эту авантюру.

 

   Во время гуляния, проходя мимо работающих в поле крестьян, Леночка – племянница дяди Вани, говорила им: “Бог в помощь!”. Много по дороге стояло деревянных сарайчиков с дёгтем. От него плохо пахло.

   Однажды мы сделали прогулку, нечто вроде “пикника”, в деревню Лидино [1], чьи многочисленные топоры украшали дом с вышкой. Там тётя, с моста, ловила рыбу, а я с дядей Ваней просто стояли и смотрели. Вдруг ко мне из воды выбросилась крупная рыба. Мальчишка, стоящий рядом, спокойно вскрыл её и показал длиннейшего солитера и потом галантно предложил его Ледьке. Дядя Ваня был возмущён, затоптал солитера и выругал мальчика. Он был очень раздражительный, голос имел громкий и любил “поорать”, как говорила тётя (Мария Степановна Воронина). Потом мы что-то ели в избе, отдыхали и к вечеру только приехали домой. Деревня эта считалась неспокойной, в политическом отношении, и много там было бунтарей.

   Дядя Илюша “дамский угодник” вставал рано утром. В лесу находил грибы и к деревьям прикреплял записочки-заметки. Потом собирал всю компанию и вёл в лес наводящим путём, и каждый, по записочке, находил грибы. А грибы были белые и мал мала меньше, и удивительно красиво росли среди яркого мха. Нигде больше такой красоты я не встречала. Так проводили время в развлечениях и веселье.

   Да, забыла ещё описать маленький “хаос”, он был против прежней дачи с вышкой. Он являлся копией “хаоса” в Алупке. Его небольшие размеры скрывали множество сюрпризов: то мостик над ручейком, то грот, то неожиданный массив горы, то какое-то удивительное дерево.

   Ах, хотелось бы поехать посмотреть, что там теперь.

   Имение это было в 4 тысячи десятин под лесом [около 5 000 гектар], который рубили и вывозили на дровяные склады Москвы. Что осталось?

   В одной яме я нашла диковинный череп и уверяла, что это череп медведя.

   Дядя Митя (Киплик) сделал мне лук и стрелы, и я охотилась. В особенности мне хотелось поймать птичку. Тогда мне посоветовали посыпать птичке соли на хвост, и что тогда она не улетит. И долгое время я носила соль в кармане, не подозревая коварства больших.

   Да, это было самое светлое время моего детства.

   А как часто бывало, дядя Митя (Киплик) и Сеньора Элиза будили меня по утрам – кататься на лыжах с берега на пруд. Это тоже было небывалое удовольствие.

  

   Художник Киплик Дмитрий Иосифович ПОРТРЕТ ИВАНА АЛЕКСАНДРОВИЧА ТОРЛЕЦКОГО. 1894

   Дядя Митя [Дмитрий Иосифович Киплик (1865 — 1942) ]- это самый светлый образ моего детства. Он был художником, учился вместе с И.Е.Репиным, был двоюродным братом дяди Вани [Ивана Александровича Торлецкого]. Когда-то его семья была состоятельная, потом что-то случилось, и он стал бедняком.

 

На передвижной выставке - за портрет дяди Вани – Д.И.Киплик получил премию.  Был командирован Академией в Италию. Был он очень скромен и не знал женщин, в Венеции он встретил натурщицу сеньору Элизу, страстно полюбил её, они поженились. Сложена она была чудесно. Когда она приехала к нам – ей было лет 18. Но я познакомилась с нею уже позднее. Сеньора Элиза была молода, весела. Входя в церковь, делала книксен [т.е. реверанс], и я выучилась и привыкла.

1899. Евгения Файдыш и дядя Ваня Торлецкий. Имение Старое Гиреево

   1903. ОСЕЧЕНКА. В центре Дмитрий Иосифович Киплик рядом внизу сидит его супруга - сеньора Элиза, справа - Иван Александрович Торлецкий и Мария Степановна Воронина - тетя Евгении Файдыш.

   Самые хорошие воспоминания о них.    В Осеченке с дядей Митей было радостно сесть в лодку и открывать новые острова на озере. Мы высаживались с победным криком и водружали флаг. Называлось играть в Робинзона. Пикники делали тоже часто там же.

   Художник Киплик Дмитрий Иосифович МАРИЯ СТЕПАНОВНА ВОРОНИНА. 1901

 

   Тётя Мариша [Мария Степановна Воронина, урожденная Файдыш (1850-1914)- родная тетя Евгении Файдыш] и дядя Митя были заядлыми рыболовами, и вечером много было разговоров и «злоумышлений» относительно ловли рыб. С вечера ставили приманки, а на заре ехали ловить.

   

  Этюд на Волге ЛЫСЫЕ ГОРЫ 1890-ые годы 

   Дядя Ваня Торлецкий через Д.И.Киплика был близок к миру художников. И вот однажды они наняли баржу, погрузили свои вещи и поплыли вниз по Волге. Где им нравились места, они останавливались и писали этюды. Дядя Ваня, или как его называл Киплик - Жан, был поваром. Они часто вспоминали эту весёлую поездку. У меня и сейчас висит маленький этюд «Лысых гор».

   Жалко, что я их не расспросила, как следует, кто с ними был ещё. Кажется, с ними ездил Фёдор Иванович Рерберг  (1865 - 1938). С  семьей РЕРБЕРГОВ я познакомилась в начале 1900-ых годов. Они у нас жили на даче, потом мы ездили на пароходе в 1908 году с ними в их излюбленное место на Волге -  Ставрополь.

   Я помню, была не прочь заработать деньги.

   Из разноцветных шелковинок я плела косички, завязывала кончики узлом, а самые, самые кончики распушала, и это были закладки для книг. Тётя Элиза всегда с удовольствием их покупала, и у меня были деньги, которые я отвозила грустной маме в Москву.

   Первый мой заработанный гривенник был даже опасен для меня. Дело было в имении под Петербургом. Там делали плотину и были наняты все мальчишки и девчонки, в том числе и я. Мы должны были брать в корзину песок или землю, не помню сейчас, и нести её до середины реки. Мостик был не особенно широкий, а я и сейчас не могу ходить над пустым местом, будь под ногами даже устойчивый настил. Но тогда я сделала наравне со всеми ребятами изрядное количество рейсов и шлёпнулась в воду. Дядя Митя со своими длинными ногами быстро меня выудил и я, переодевшись, побежала получать деньги в контору. И какая это была радость получить серебряный гривенник! И какая была печаль, когда я его быстро потеряла.

   Я вообще часто тонула. Во второй раз, на глубоком месте, во время ловли рыбы, вытащил другой двоюродный брат дяди Вани – Лёва.

   Да, я отвлеклась от милой пары Кипликов. Он написал мой портрет. Я сидела в глубоком кресле и, опершись на руку, слушала Робинзона. На мне было голубое платье и бант голубой. Портрет вышел великолепно. Но судьба картин Д.И.Киплика в Гиреевской усадьбе после революции  неизвестна. 

   Потом писал миниатюру на слоновой кости для медальона с дяди Вани. Работал с лупой и напряженно. Мне же нравилось бегать по скрипучим доскам пола, в мастерской, и его стол сотрясался. Несколько раз меня останавливали, но потом с позором выгнали. И я была очень обижена. Мне так нравился запах красок и процесс их приготовления. Дядя Митя их сам делал, растирая на стекле.

   Евгения Петровна Турманина, урожденная ФАЙДЫШ на даче 1960-ые годы.

   Сейчас я сама пишу масляными красками и думаю, что эта любовь к живописи пришла ко мне с детства.

   Был альбом карикатур, где дядя Митя Киплик одним штрихом рисовал разговаривающих толстого дядю Ваню Торлецкого и такого же толстого управляющего Фадеева. Или тетю Маришу [Мария Степановна Воронина], сидящую с работой на диване, или мою круглую детскую мордочку, или «дикого мустанга» племянницу дяди Вани – Марину [Марина ЭрастовнаРындина (1887-1973)], дико мчавшуюся в тальме [тальма– длинный дамский плащ без рукавов]   и на высоких каблуках. Была у него карикатура на И.Е.Репина. Он был изображён разносчиком товаров, с лотком на голове, и называлась «на все вкусы». 

    С дядей Ваней, или Жаном, как Д.И.Киплик его называл, были вечные споры, суть которых я не понимала. Часто упоминалось имя Суворина  [Алексей Сергеевич Суворин (1834-1912), – публицист, издатель, собственник газеты «Новое Время», владел самым большим книжным магазином в Петербурге с отделениями в провинциальных городах].  Когда дядя Ваня и дядя Митя начинали спорить и кричать друг на друга, то, помня нравы своих соотечественников итальянцев, сеньора Элиза истерически кричала: «Сеньора Мария! Уберёмте ножи!»

 1904 год. Старое Гиреево. Именины Ивана Александровича Торлецкого 

   

Фрагмент фотографии. Слева МИХАИЛ ФЕЛИЦИАНОВИЧ ХОДАСЕВИЧ(1865-1925) - присяжный поверенный Ивана Александровича Торлецкого, в центре ДМИТРИЙ ИОСИФОВИЧ КИПЛИК и справа - старший брат ЕВГЕНИИ ФАЙДЫШ - НИКОЛАЙ ФАЙДЫШ

   Именины дяди Вани всегда очень весело справлялись. 

   И еще из приятных воспоминаний - вместе с милой парой Кипликов мы жили зиму 1904-1905 года в Севастополе. Прибыли мы в конце 1904 года и застряли в нём на счастливые полгода.  Какое было удовольствие «удрать» на катере на Северную сторону и бродить на кладбище между могил героев, защитников Севастополя.

   В феврале в Севастополе зацвели в городском саду розы. Часто там бывали лотереи. В киосках много было заманчивых вещей, и один раз стояла даже «лошадь с дрожками». Играл оркестр на эстраде. Всё было чудесно. Первый раз я слушала оперу «Аскольдова могила». Она шла днём, при керосиновых лампах у рампы. Мне очень понравилась.

 Художник Киплик Дмитрий Иосифович. ПОРТРЕТ ЕВГЕНИИ ФАЙДЫШ. СЕВАСТОПОЛЬ. Февраль 1905

   У дяди Мити Киплика была в центре города мастерская. Не помню, что там было. Но, помню, часто видела красавца броненосца «Потёмкина» в бухте. На Графской лестнице красиво было смотреть, как приплывают шлюпки, как дружно гребли матросы, на офицеров в чёрных плащах.  Мы жили на втором этаже дома генеральши Паниной. У нас был балкон. Туда зимой ставили провизию для сохранения.

 

  В Крыму. Слева сидит Женя Файдыш, рядом Мария Степановна Воронина с сеньорой Элизой, вяжет Вера Яковлевна, справа – Дмитрий Осипович Киплик.

... По возвращению в Москву произошло много событий. Кратко - моя тетя Мария Степановна Воронина рассталась с дядей Ваней Торлецким, с которым они прожили вместе    14 лет и 3 месяца!   В моем дневнике написано: 1906 года 30-го ноября мы уехали из Гиреева!?!

    Началась новая московская жизнь...

   Письма 1910 года  Дмитрия Иосифовича Киплика к Евгении Файдыш и Марии Степановне Ворониной:

 

   Ау! Женёк!

   Откликаюсь, и извиняюсь, что откликаюсь не сейчас же по получении твоего письма, которому мы с сеньорой были обрадованы.

   Я очень занят, к тому же перевозил в это время свое семейство на дачу в Финляндию, а потому совершенно не мог ответить.

   Благодарим тебя и тётю Маришу за поздравление с нашей семейной радостью. Но ты несколько ошибаешься наша детка, которую зовут Ольгой, уже не новорожденная, а теперь почти 1½ года! В июле месяце будет ровно 1½ года. Мы уже ходим, уже умеем пачкать холст!

   Времени действительно много утекло, очень много произошло всяких перемен, вот у меня есть собственный колобочек, которого я очень люблю и с которым очень вожусь.

   А моего бывшего колобочка, т.е. тебя теперь уже не узнаешь, шутка сказать 16 лет! Ей уже 16 лет. А когда мы виделись в последний раз, то было только 11 лет!

   5 лет не видались!

   И за это время я никого не видел из прежних Гиреевских знакомых и родственников, только теперь, недавно у меня был М.Ф.Ходасевич.

   Он мне рассказал кое-что из того, что делается на свете Божием.

   Но что же ты не прислала своей фотографии, ведь, наверное, у тебя есть фотография?

   Когда я хочу представить себе тебя, то мне приходит на память только, какова ты была в 11 лет.

   А я тебе пришлю фотографию Люлю (т.е. Ольги).

   Только, что переехали в деревню, как начался холод возмутительный, Люлю всегда прогулки сидит в колясках, и простудилась, получила насморк!

   Но ты меня спрашиваешь о Леонардо, а я тебе о насморке Люлю! 

   Какая адская проза сказала бы, блаженной памяти Марина! Есть, есть, произведения Леонардо здесь в Петербурге в Эрмитаже, 2-3 вещи всего только.

   Пока всего тебе лучшего, преуспевай в живописи. А музыка как идет? Сеньора целует тебя и тётю Марину, а я присоединяюсь к ней.

Твой Д.Киплик

   Дорогая Мария Степановна!

   Лиза очень извиняется, что до сих пор не могла ответить на Ваше письмо, которое она получила. Адрес наш тот же, на лето мы уезжаем на дачу в Финляндию, но квартиры своей не меняли.

   Спасибо Вам за сообщения о Вас и московских новостях. …

   Что сказать Вам о нас?

   Живем мы так себе, скорее плохо, чем хорошо.

   Относительно здоровья не важно.

   Лиза уже более трех лет тому назад отравилась свинцом, пользуясь знаменитой Мечниковской лактобациллиновой простоквашей. Долго лечилась, и осталась всё же на всю жизнь искалеченной: у нее так и останется паралич одной голосовой связки, как результат бывшего свинцового отравления. Кроме того, постоянно хворает. Детишку нашу не смогла сама докормить, от истощения организма - у нее стали делаться на обоих глазах бельма! Пришлось кормить искусственно, что отозвалось на ребенке.

   Только и делаем, что лечимся.

   Бр, конечно, дорого стоит, а подчас бывает и не на что лечиться. Так было как раз в то время, когда Лиза болела отравлением. Я писал тогда И. Торлецкому, умолял его помочь мне денежно, просил униженно, чего я терпеть не могу вообще, но для здоровья дорогого человека, готов был и унижаться. Представьте, этот господин на мое горе даже не ответил ни слова! Письмо же мое получил, это я знаю, но он собирался с возлюбленной ехать в Крым.

   Я знаю его недостатки, но никогда не думал, чтобы он был способен на такую возмутительную жестокость, этот человек – “апостольской” жизни.

   Из боязни, что я расскажу кому-либо из его знакомых о его гнусном поступке, он распространил в Москве слух, что мы с женой уехали в Америку!

   И все этому поверили!

   И я жил с этим человеком!

   Верил в его добрые чувства ко мне. Но теперь я счастлив – никаких Торлецких около меня нет и не будет. Мы ни с кем из них не поддерживаем знакомства, избави Бог от этих насквозь фальшивых людей!

   Мне жалко всё же, что этим омрачаются воспоминания о прошедшем. О жизни в Гиреево и проч.

   Всё это мне кажется теперь ужасно далеким и давнопрошедшим! С Гиреевым у меня сопряжено ведь масса воспоминаний, вся почти жизнь моя прошла там, и вот… Теперь даже и попасть туда уже невозможно, а если и пришлось, то было бы и тяжело и жалко.

   Но не буду наводить на Вас тоски и скуки.

   И Вы, и мы переживаем другой период в жизни. Будем думать, что всякое время имеет свои прелести. И будем жить!

   Я писал Жене, чтобы она прислала свою карточку, но она так и не сделала этого. Я же при первой возможности пришлю карточку нашей Ольги, которая очень похожа на меня, а лучше было бы на мать.

   Будьте здоровы, Лиза и я целуем Вас и желаем веселых праздников и Нового года.

Ваш Д. Киплик

...

 

ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ ЕВГЕНИИ ПЕТРОВНЫ ТУРМАНИНОЙ, УРОЖДЕННОЙ ФАЙДЫШ (1893-1973)

   Из  Гиреево в Москву меня отпускали по субботам. Ехать на поезде надо было минут 15. У вокзала было много извозчиков, все они наперебой предлагали отвезти. Цена была 40 копеек, и если кто-нибудь соглашался, то мы усаживались с моей воспитательницей Верой Яковлевной на узенькие саночки и поднимались в гору на Таганку. По бокам широкой улицы горели керосиновые фонари, и две каёмочки из них поднимались вверх, и ясно было, что мы едем в гору. Переезжали мост. Снег был как шоколад на молоке (светлый шоколад). Часто полозья скрипели по камням. На душе было весело. Сердце даже то замирало от счастья, то быстро колотилось в груди.

   Но вот и наш переулок [2-ой Спасоналивковский] – узнаю по мрачному кирпичному зданию на углу. Вера Яковлевна командует: “Красный дом налево, где фонарь”. Бегу в калитку через двор и кухню. В окно уже заметили нас и бегут встречать. За неделю или две я успевала скопить подаренных мне конфет, игрушек и щедро оделяла семью. Вера Яковлевна исчезала к своим родным до утра понедельника, и было весело остаться среди детей.

   Сколько рассказов!  Мама [Анастасия Ивановна Файдыш, урожденная Смирнова (1858-1943)]  даже посылала кого-нибудь купить запеканки сливовой, и мы важно выпивали по рюмочке в честь запорожцев. Потом была гора подсолнухов, тыквенных семечек, которые быстро были съедены. Показывались фокусы из карт. Братья уже учились в гимназии, и только мы с Виктором были маленькие. Играли в карты, в прятки. Если это было перед Рождеством, то потихоньку собирали деньги маме на подарок. Её рождение и именины были за два дня до Рождества. Утром шли всей гурьбой покупать. Денег было мало, так как тетя [Мария Степановна Воронина, урожденная Файдыш (1850-1914)] из-за педагогических соображений не давала. Но иногда в шутку позволяла обходить гостей с копилкой, и тогда нередко сыпались и золотые, но большинство наших гостей привозили подарки.

   Маме клали подарок рядом с постелью, когда она засыпала. И мы все были очень довольны тому, что она радуется. Подарки были плохенькие, например ночные туфли за 2 рубля или ещё что-нибудь в этом роде. Но она делала вид, что очень рада и говорила: “Мне не дорог твой подарок, а дорога твоя любовь”.

   Так как я была “закреплена” учением с Верой Яковлевной у Марии Степановны, вопреки желанию мамы, то у меня уже не было своей кровати. А сдвигали стулья, их связывали, клали перину, платок очень большой и тёплый с бахромой и подушку. Голова моя была под киотом. Часто сестра читала вслух или рассказывала прочитанное. Мама брала к кровати керосиновую лампу со стеклянным колпаком и тоже долго читала. А когда все успокоятся, то шла к киоту с иконами молиться. Молилась она долго и пламенно, стоя на коленях, слёзы катились часто по щекам.

Она была красивая моя мама, и я её любила. Но между ними, между тетей (Марией Степановной) и мамой, был всегда антагонизм. Обе не любили друг друга. Мама иногда удивлялась тому, что Мария Степановна была толстая. Мария Степановна же всегда говорила словами дяди Вани [Торлецкий Иван Александрович (1859-1918)], что мама похожа на костяную яичницу. Тётя прошла суровую жизненную школу, и ей было странно, как мама воспитывает мальчиков, не заставляя их помогать по хозяйству. Меня это тоже удивляло. Тётя помогала маме, вносила ежегодную плату в училище за детей, что составляло 600 рублей, потом продуктами, отчасти вещами.

   В спальне на стене висели портрет Николая II и Александры. Впоследствии они сослужили большую службу при обысках. До 1905 года по моим детским наблюдениям все довольно хорошо мирились с монархизмом. У дворника, я помню, висел портрет матери Николая II. Я с удовольствием рассматривала все драгоценности на её шее. У Нади (сестры Маши) был сундук, на крышке которого, изнутри, были наклеены, среди милых карточек, тоже царские портреты.

   Против наших окон были окна дома (теперь его нет – он снесён фугасной бомбой) и там какой-то молодой человек, собираясь, наверное, в гости делал перед зеркалом поклоны, прижимал руку к сердцу, смеялся, шаркал ножкой и завивал волосы мелким барашком. Всё это было очень интересно. Или как к маме приезжали родные или гости, и как она их угощала. Я вела себя плоховато. Мама не останавливала, думая наверное так: “Ребёнок приехал к матери, пусть пошалит”. А может быть, чувствуя свою зависимость от тёти.

 

ЛЕГЕНДЫ СТАРОГО ДОМА В ГИРЕЕВО

 

   Но нужно было возвращаться  к тёте - в Гиреево. Лошадь ждала на ст. Перово. При въезде в дубовый лес охватывала сырость и грусть. Жалко было оставленную  маму, детей,  игр и света. Но вот всё, кажется, о счастливом и печальном детстве.

   Сейчас начнётся более сложная полоса, которая приведёт к жизни в Москве. Начинаю новую страницу. Ах нет, опишу ещё “Большой дом” с его красотами и страхами.

   Большой дом был построен при Елизавете Петровне, когда она должна была венчаться с Алексеем Разумовским.

   Недалеко была построена для этой же цели церковь.

   Дом был двухэтажный с большими террасами и широкими лестницами.

   У дома росли с двух сторон по две столетние липы.

   В доме было много больших комнат, но так же и потайных коридорчиков, лесенок.

   Чердак очень большой и светлый.

   Крыши были почти что плоские, но дядя Ваня для безопасности поставил ещё и красивую загородку.

   Внизу была бильярдная, где мне разрешалось играть мазиком. Я была очень хорошим игроком, а потом перешла на кий, и сейчас не прочь поиграть, да негде.

   В этой же комнате стояли большие часы, их поддерживали четыре металлические фигуры, изображающие Европу, Азию, Африку и Америку! На них стоял большой (с метр) четырёхугольный, красиво украшенный шкафчик и внутри струился водопад из стеклянных трубочек. С другой стороны были какие-то тоже удивительные часы, и вверху было украшено. Я уже их совсем забыла, только помню водопад. Говорят они стоят сейчас в Кремле. Были в этой же комнате уютные диваны.

   За бильярдной комнатой, был большой зал с камином, над которым висел хорошей работы портрет Александра I, а по стенам стояли вышитые стулья, тоже прекрасной работы.

   Следующая комната была угловая с двумя большими окнами. Эта комната была моим мучением: мне летом отводили под детскую. Вера Яковлевна (гувернантка Евгении Файдыш), как я уже говорила, засиживалась с “большими” до 2-3 часов, а я одна дрожала. Иногда забежит бывало добрая душа – Маша, посидит минут пять, успокоит и опять умчится по своим делам.

   За угловой был тоже зал, за маленькой проходной с овальными старинными портретами и миниатюрами. Зал был большой. В нём было много хороших копий, я уже их забыла. Помню только одну Рубенса “Отцелюбие римлянки”.

   А в комнате рядом копия картины, изображающая известную в то далёкое время балерину, сходящую кажется с лестницы. Картина была так живо написана, что казалось вот - вот она сделает шаг и сойдёт. Её узенькая ступня в белой балетной туфельке казалась живой. Говорили, что в полночь она “сходит” с картины.

   Дядя Илюша (дядя Ивана Александровича Торлецкого), взяв газету и свечу, решил проверить. Лёг там спать и до 12 часов решил не засыпать и, как всегда в таких случаях бывает, заснул. Проснулся он в темноте. Пахло гарью. Быстро он зажёг спичку. Оказалось, что газета загорелась и была потушена вместе со свечкой. А платье балерины колыхалось. Так он рассказывал.

   Второй раз “проверял” преподаватель по скрипке, тот, что заместил Эрденко. Он положил на столик рядом со своей кроватью часы с крышкой и заснул. Проснулся от щёлканья крышки. Часы показывали 12 часов. Крышка была закрыта, а платье балерины колыхалось.

   В этой комнате “большие” занимались спиритизмом, и столы у них так летали, что они бегали, подняв руки кверху. Даже скептик тётя и та удивлялась.

   Детская моя в одно из лет была рядом с комнатой балерины. Мне подарили тяжёлый мячик. Замки были старинные. Я заперла дверь и стала играть в мячик, стараясь попасть в щель двери, приговаривая: “Если дверь откроется, то про балерину это всё верно”. И вдруг дверь открылась и у двери стояла балерина. Я успела захлопнуть дверь и хотела бежать, но ноги мои отнялись. Я ползком выбралась в другую комнату, где я спала. Вот куда ведёт мистика.

   Дом был со вкусом и богато меблирован. В доме когда-то хозяйничали французы. Они искали денег и перепортили мебель, подняли паркетные полы. Но всё это было восстановлено. Мария Степановна купила материю и при помощи драпировщиков обила всё заново. И стало очень хорошо. Медальоны со старинными портретами, драпировки, рамы на картинах и люстры… все было художественно.

   На террасах стояли длинные турецкие диваны с подушками.

   С двух сторон террасы были застеклены и внизу были вставлены цветные стёкла, в которые мы, детвора, подолгу смотрели. Как преображался мир в этих стёклах!

   Против дома был круг из сирени, а в нём лежал круглый с полметра камень. Кто говорил, что это валун, а кто что это ядро осталось от французов.

   Был еще в имении Старое Гиреево для житья дом у пруда. Там были ценные микроскопы и проч. и был старичок, видевший в детстве французов. В те далёкие времена он был 12-летним мальчиком. Старичок всё ещё хотел работать, и ему выстроили будку, в которой он стоял и сидел весь день. Он был ещё знаменит тем, что сжёг дом за несколько лет до моего появления там. Он уронил лампу горящую, испугался, убежал, а дом запер. Когда тётя с дядей вернулись, остались одни погорелые столбики. Дядя очень жалел свой микроскоп.

   Дом сгорел, потом его отремонтировали. Стали в нем жить. Перед домом была поляна с чудесным старым дубом.

 

ПРАЗДНИКИ И БУДНИ В ГИРЕЕВО

 

   Часто Ёлка была удивительная по красоте и богатству. Наряжали её при закрытых дверях, а мы - дети, сгорая от нетерпения, стояли у дверей и ждали. Наконец нас пускали. Мне раз подарили игрушечное пианино. Мы танцевали, ходили цепью под музыку, а под конец можно было разбирать игрушки. И тут дети нашего бати были самыми жадными: они набрасывались и валили даже иногда ёлку. Мои же [Файдыши] вели себя, как всегда, чересчур скромно. За них вступалась Мария Степановна. Потом был ужин, чай и все разъезжались.

   Новый же год был тоже великолепен. В особенности был хорош 1900 с транспарантом. Последующие были так оформлены: у каждого прибора стояла вазочка с цветами ландышами и сиренью и маленькая электрическая лампочка была в букете. В полночь гасили огонь и маленькие лампочки зажигались. Гости шли вереницей чокаться и поздравлять дядю и тётю. Пробки от шампанского летели в потолок.

   Был у нас в Гиреево свой учёный садовод. У него была трагическая любовь с дочерью управляющего. Родители её были староверы и не согласились на этот брак. Они выдали её, согрешившую, но замоленную, за бородатого старовера. Молодой, красивый садовод не перенёс этого и сошёл с ума. Я с отвращением смотрела на молодожёнов, когда они приезжали к родителям. И сейчас с жалостью вспоминаю красивого, несчастного садовода. А какие цветы он выращивал!  Какие букеты и какие клумбы делал!

   Частенько, когда приезжали гости, то мы часто танцевали под русскую музыку “шла девица за водой”. Мне больше нравилось надевать Любину (сестра Евгении Файдыш) папаху из серого барашка, свои красные штаны, валенки и выплясывать за мальчика. Вслед за нами танцевали и взрослые. Я выучила все танцы сама, а у Шайтана, так сказать, теоретическую основу. Когда приезжали дети, то часто просили дядю Ваню [Иван Александрович Торлецкий] “поиграть” нам танцы. Он знал па-де катр и ещё что-то.

   Но для фотографии дядя Ваня отпускал длинные ногти, и они ударяли по клавишам как кастаньеты.

   Отдали меня в коммерческое училище. Я каждый день ездила. Но новая обстановка, новые обязанности заставляли, наверное, задумываться. Может быть, дорога утомляла, но я стала молчалива и “звонок” не звенел на весь дом. Тогда тётя Мариша (Мария Степановна) и дядя Ваня  решили меня взять из этого училища. Сейчас я об этом очень, очень жалею.

   У коридорчика в мою детскую была лестница, которая вела во второй этаж. Там была мастерская дяди Вани, фотографическая, шкафы и девичья, где жила домашняя портниха Надя и ночевала Маша. В комнате было большое окно и круглая большая железная печка. Всё там было хорошо. Часто я удирала от Веры Яковлевны туда, а там подговорив Надю, мы с ней снимали обувь и тихонько играли в прятки. Иногда на этом заставала нас Вера Яковлевна и мы конфузливо одевались, и она строго посмотрев, уводила.

   Надя – святая душа не была замужем, была очень добрая, волосы у неё после тифа немного красиво вились, а на затылке был большой узел из волос. Я помню, мне очень хотелось заболеть тифом, чтобы волосы у меня также вились. Я потихоньку выбегала с голыми ногами на снег и всячески старалась заболеть. Помню, мне это удавалось. Тогда меня, всю пышущую жаром, Мария Степановна брала к себе и, по её словам, душила. Мне было тяжело, сердце нестерпимо билось, испарина проступала. Своих детей я так не лечу.

 

   Вообще всё, что напоминало мне мою семью, было дорого.

   Часто они в полном составе приезжали к нам в Гиреево, и я не знала, что с ними делать. Все были очень самолюбивы, застенчивы и сидели за столом молча. Как я не старалась оживить “общество”, ничего не выходило, и мне было тяжело и скучно. Дома, в Замоскворечье, они были совсем другие...

   “Большие” почти каждый день играли в карты. Кто-нибудь приезжал или из Москвы, или из Реутова, и они долгими часами играли, и мне не с кем было играть, и я ждала “выходного”. Вечером был чай, и после меня отправляли спать. С отъездом Веры Яковлевны меня не заставляли перед гостями читать наизусть французские стихи. И это было для меня великим счастьем, так как за два часа, как я начинала учить стихи, я уже начинала волноваться, а при гостях ещё больше.

   В субботу мне делали ванну. Иногда совместную с тётей Маришей, а иногда я одна купалась, и это было очень приятно. Купаться было приятно, но, как я думаю, я шалила, и Маша меня пугала рассказами, как утопили одну девочку в ванне. Вымыв меня, Маша брала меня на руки и относила в детскую, в кровать.

 

 

ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ ЕВГЕНИИ ПЕТРОВНЫ ТУРМАНИНОЙ, УРОЖДЕННОЙ ФАЙДЫШ (1893-1973)

   Перехожу к последним годам в имении.

   Был 1905 год. В июле умер мой папа в Алексеевской больнице, так и неоправившись после инсульта. 

   Я носила траур, и мне нельзя было участвовать в спектакле.

   Подгримированный Воробушек (Елена Васильевна Бух) был замечателен.

   Вечером были фейерверки. Дядя Ваня [Иван Александрович Торлецкий] делал их изумительно хорошо: били фонтаны из огня, зажигались транспаранты. Римские свечи были изумительной красоты.

   Была из шёлка палатка, где была поставлена живая картина: тетя - Мария Степановна, красивая и как всегда нарядная, сидела в кресле, а перед ней на коленях стоял Дашков (юрист). Играл духовой оркестр – много танцевали.

   И  именины Марии Степановны были отпразднованы ещё лучше: в гостиной дома, где мы жили зимой, была сделана сцена. На ней выступали артистки, в том числе жена Дашкова. У неё был хороший контральто, но она так волновалась, что голос терялся, а сама она была похожа на труп. Товарищи моего преподавателя по скрипке были одеты в румынские, красивые костюмы и из них был сформирован оркестр. Тогда подвизался у нас опаснейший дон Жуан Александр Вивьен.

   Жизнь Вивьен тоже была замечательна в некотором отношении.

   Предки его были французы. Отец старичок был мелким дирижером, довольно добродушный старичок. Он был у нас как-то, сын же с энергичными чертами лица, прямыми, густыми волосами был и актёр, и музыкант, и просто весёлый человек. Иногда на него находила меланхолия, и он сидел неподвижно. Нам говорили, что у него “столбняк” и мы дети боялись к нему подходить. Раз он намазал лицо чем-то чёрным, надел курчавый парик, вымазал губы красным и стал лопотать и петь будто по-английски. Музыку он любил.

   А дальнейшая судьба Вивьена была такова. Он влюбился в опереточную примадонну и поступил на сцену оперетты в качестве баритона. Голос у него был хороший. Но скрипку он бросил, композиторскую должность бросил, и крупного из него ничего не вышло. Вот как нельзя влюбляться неосмотрительно. Будучи учеником консерватории, он был женат на одной из сестёр Гнесиных и у них даже был сын [Вивьен Александр Александрович (1903–1911) — сын Гнесиной Елиз. Ф. (в первом браке Вивьен, во втором Витачек)http://senar.ru/names/v/]. Они скоро разошлись, и она вышла замуж за Витачека [ВИТАЧЕК Евгений Францевич (1880-1946), мастер смычковых инструментов, заслуженный мастер Республики (1924), заслуженный деятель искусств РСФСР (1932). Организатор первой Государственной школы скрипичных мастеров (1918), с 1919 хранитель Государственной коллекции уникальных музыкальных инструментов (Москва). Его сын Фабий Евгеньевич (1910-1983), композитор, педагог.] – скрипичного мастера и у них родился сын, ныне известный музыкант. Сынишка Вивьена умер. У него всегда была зависть, соревнованием нельзя назвать, к Эрденко. Но тот, я сказала бы, был выше А.А. Так после 1905 года, Эрденко написал внутри своей скрипки, что она должна служить только народу.

   Во флигеле поселилась семья нашего “придворного” врача. Две девочки были приблизительно одних лет. Одна постарше Лена была ярой революционеркой, вторая же ещё была мала. Мать её наполовину англичанка была хорошей пианисткой и стала нам давать уроки. Между нами было соревнование, и я стала стараться, и учились мы ровно. Я не отставала.

   В дом к ним часто приезжали дочки бухгалтера с фабрики. Они были большими выдумщицами. И я не помню более весёлых вечеров, чем там. Они изображали и петуха, и ещё кого-то… а игры! Часто я отпрашивалась от званого обеда с изысканными блюдами, на которых надо было быть как на вытяжке час, а то и 1½ часа. А там угощали нас простым обедом с кашей и простым третьим блюдом. Люстра горела тускло, но зато было свободно, спокойно.

   Летом мы стали гулять все вместе большой молодёжной компанией. Не было несимпатичной Марины [Марина Эрастовна Рындина - племянница дяди Вани], которая вышла замуж почти за нашего сверстника с Валей Ходасевич, её дядю Владю.

   Дядя Ваня был очень богат. Тетя Мария Степановна  была его старше. Она очень располнела. А он, хотя от его кудрей и синих глаз мало чего осталось, но он был на десять лет её моложе. Он умел очаровывать, а моя новая учительница прошла школу притворства.

   Семья моей гувернантки очень нуждалась, так как отец её всё растратил. Одна сестра была замужем за военным. По окончании института “Воробушек” жила у них, но сестра приревновала к мужу и она очутилась у нас.

   Некоторое время всё шло хорошо.

   Елена Васильевна была молода, а Мария Степановна была в годах, как говорится. И тут начался флирт. Сперва отвлечённый: я была почтальоном по передаче поцелуев.

   Эта роль была живая, весёлая и полная конспирации.

   Понемногу обходиться стали без меня. Я видела, как он её мял между двумя портьерами.

   Потом пошли мечты, как мы втроём весело будем жить.

   Затем вмешалась Мария Степановна Воронина. “Воробушек” вопил в своей комнате, что она умирает. “Жить хочу!”, неслось по всему дому. Дядя Ваня стоял на коленях перед умирающей. В стакане была кровь – наличие туберкулёза.

   Сохранилось письмо-размышление о происшедшем, написанное Марией Степановной Ворониной  Елене Васильевне Бух:

  «Милая Елена Васильевна!

   Мне очень грустен тот инцидент, который произошел перед Вашим отъездом. Но я отчасти и Вас обвиняю в нем. Я думала, что во время нашего разговора в пятницу, я высказалась вполне и хотела Вам написать подробно. Вы же пожелали продолжение его в присутствии Ивана Александровича в Воскресение вечером, когда у нас были гости. Вы видели, что я старалась его прекратить в самом начале, но Вы и Иван Александрович настойчиво потребовали от меня отчета "почему я нахожу неудобным Ваше возвращение в качестве наставницы Жени". Понятно всякому, что такая настойчивость не могла понравится мне и я, может быть и не желая, высказалась резко и возбужденно. Забудем это. Мы оба виноваты друг перед другом.

   Как Ваше здоровье теперь? Как Вы устроились? Напишите мне. Женя Вас целует. Иван Александрович и Стародуб кланяются. Выздоравливайте, приезжайте, мы будем очень рады если Вы будете бывать у нас.

Целую Вас

М.Воронина»

   Итак,  моя тетя - Мария Степановна решительно запротестовала, что у меня больная учительница, и “Воробушек” уехала в Крым к сестре.  Вот письмо ее ко мне из Сочи от 11 апреля 1906 года:

   Здравствуйте, моя малюточка, моя дорогая, милая Женюрочка!

   Просто до слез обрадовалась я Вашей маленькой записочке, значит, помните и любите меня, моя крошка. Пишите мне побольше, длинные, длинные письма и я с радостью буду отвечать Вам на них и на все Ваши вопросы. В этом письмеце Вы меня спрашиваете, когда я Вас полюбила <…> Откровенно Вам говоря, я полюбила Вас еще не зная Вас. С того самого дня, когда говорила с тетей в квартире Тереховых. Когда же приехала к вам, то полюбила Вас еще больше, привязалась всей своей душой. <…>Вы спрашиваете, нравится ли мне Сочи? Сейчас ничего точного и определенного ответить не могу, т.к. я вся под впечатлением нашей разлуки, на душе тяжело и больно, а потому все немило. Когда успокоюсь, напишу Вам все свои впечатления. Что мне, конечно, очень нравится и, где я отдыхаю нравственно и физически – это море, чудное, голубое море! Пока кончаю свое письмо. Целую Вас крепко, крепко, моя дорогая деточка.

     Горячо Вас любящая

     Е.Бух.

   Многоуважаемая Мария Степановна!

   Я уверена, что первое Ваше чувство при получении моего письма будет удивление… не правда ли?

   Не удивляйтесь, Мария Степановна, а поймите мое желание написать Вам хоть несколько строк и выслушайте.

   Вот уже 3 недели, как я уехала с далекого севера на пышный, чудный юг! Море, небо, вся природа дышат такою полной красотой!… Столько очарования, столько неподдельного восторга и какого-то душу захватывающего энтузиазма пробуждает она в моем сердце! Забываются все тревоги, волнения, все неприятности и обиды, - все, все горькое в жизни уходит в далекое, бездонное пространство… А Ты остаешься, вся охваченная одним глубоким и могучим чувством всепрощения и любви…

   Весь мир хочется обнять в порыве этого чувства! Хочется каждому сказать слово ласки и утешения; кажется, что каждый человек друг и брат Тебе…

   Вы, должно быть, тоже не раз испытывали такое чувство и мое состояние Вам, вероятно, понятно?

   И вот сегодня, под влиянием того же чувства, незаметно для себя я унеслась в далекий край, в Ваше милое, славное Гиреево. Одна картина за другой стали всплывать в моем воображении… вспоминалась каждая мелочь, каждый пустячок. Все такие милые, хорошие воспоминания… Как вдруг среди них врывается таким резким диссонансом – тот злополучный вечер!…

   Мария Степановна, не верю и не хочу я верить, что всё сказанное Вами тогда было сказано с преднамеренной целью меня оскорбить. Не думаю, чтобы руководила Вами и злоба… За что? Разве я чем-нибудь ее тогда заслужила?!… Скажите же мне сами  вполне откровенно, что это было такое? Как видите, я все еще до сих пор не верю или не хочу верить, что все сказанное исходило у Вас от чистого сердца искренно…  И вот почему, несмотря на до боли оскорбленное самолюбие, я все-таки решила сесть за это письмо. Рассейте же, наконец, мои сомнения – в дурную или хорошую сторону. Буду рада получить от Вас какую бы то ни было весточку. А пока позвольте Вам пожелать всего хорошего. Всем шлю свой привет.

Ваша Е.Бух.Кавказ. Сочи.

16 апреля 1906 г.

   Многоуважаемая Мария Степановна!

   Сейчас получила Ваше письмо, на которое и спешу Вам ответить.

   От души радуюсь, если происшедший между нами инцидент Вам действительно грустен, как пишете Вы, т.к. это заставляет меня уверится в моем предположении, что Вы не хотели умышленно меня оскорбить. Если моя вина заключается в моей “настойчивости” в тот день, то это произошло из-за моего взгляда на вещи, что лучше вести дело на чистоту, открыто. Если это могло Вас обидеть,то извиняюсь.

   Благодарю Вас за Ваше приглашение бывать у Вас. – Приеду я в Москву, вероятно, скоро, т.к. здоровье мое поправилось, да и скучно без дела. Здесь же очень хорошо: прелестная природа, чудный воздух, веселое общество – словом все, чтобы забыться на время и отдохнуть.

   Теперь позвольте, Мария Степановна, возразить на несколько слов Вашего письма. Вы пишите, между прочим: “Я думала, что во время нашего разговора в пятницу я высказалась вполне и хотела Вам написать подробно”.

   Простите, Мария Степановна, но Вы ничего в тот день не сказали мне такого, из чего бы я могла хоть немножно понять Ваше не желание видеть меня в Вашем доме в качестве наставницы Жени. Я отлично помню весь наш разговор с начала до конца и могу его воспроизвести дословно. Смею Вас уверить, что никаких намеков не было в нем.

   Вы все ссылаетесь на мою болезнь, говоря, что мне сейчас главное надо поправляться и продолжение моих занятий с Женей будет зависить от моего здоровья. Раньше Вы всегда были довольны мной и моим преподаванием, что не раз высказывали мне прямо в глаза, так что я не могла предположить, что теперь вдруг все стало противоположное… А когда в пятницу Вы сказали при мне Ивану Александровичу, что находите мое возвращение неудобным, то и в этот день я все-таки не поняла истинной причины этого “неудобства”.

   Поверьте, Мария Степановна, что если бы уже в пятницу я могла бы заподозрить что-нибудь подобное, то, поверьте (во мне самолюбия много): несмотря ни на какие обстоятельства я бы ни секунды не осталась больше. Теперь мне становится более понятна “истина”… И тем ужаснее, что Вы, Мария Степановна, могли заподозрить во мне такую вещь!… Теперь уже после Вашего письма, я могу только радоваться, что в Вас, по-видимому, рассеялись эти незаслуженные подозрения. Я сделала все, что могла, все, что в моих силах сделать для Женюрки. В это любимое дело воспитания и обучения я вложила всю свою любовь к нему и всю свою душу целиком. А если что и вышло не так, как я хотела, то в этом не вините меня.

   Итак, многоуважаемая Мария Степановна, если возможно, забудем прошлое и начнем новое.

   Пока до свидания. Желаю Вам всего хорошего. Шлю Вам и всем гиреевцам свой сердечный привет. Остаюсь уважающая Вас

Е.Бух. Кавказ. Сочи.

26 апреля 1906 г.

   Многоуважаемая Елена Васильевна!

   Я получила от Вас два письма. В первом Вы пишете, что под влиянием природы хотите всех простить (разумеется, в том числе и меня к которой чувствуете ненависть и зло но, имея силу воли, боретесь с ними) прощаете мне сделанное Вам зло, и оскорбление и просите рассеять ваши сомнения в плохую или хорошую сторону. На это Ваше письмо Вы получили одновременно посланное мною Вам; в нём я написала все, что нашла нужным написать.

   Вчера получаю на него ответ очень странный по подчеркнутым в нем фразам, смысл которых мне не ясен и оскорбителен, как и многое другое писанное Вам к другим. Я тоже очень самолюбива, но никогда не позволю себе никаких намёков и объяснений, а потому прекратим всё это; у нас разные взгляды и понятия.

   Относительно воспитания Жени, пользу которого Вы мне и лично и письменно ставили на вид. Я Вас благодарила лично и еще раз благодарю. Вы сделали должное и я без Вашего многократного напоминания сумела бы оценить ее.

   Вы пишете, что лучше вести дело начистоту, и открыто, а сами даже вашей воспитаннице даёте поручения помимо меня; и находите более удобным писать о ваших беспокойствах относительно нее Ивану Александровичу, а не мне или нам обоим; кто кого более оскорбляет? В своих письмах Вы подтверждаете, что помните дословно наш разговор. В котором я не дала вам понять, что не желаю иметь вас наставницей Жени. Ссылаясь на ваше нездоровье, говоря - поправляйтесь, я же вам дам ответ через месяц; тогда Вы меня опять просили решительно ответить, чтобы вам знать, как устроить свои дела. На это я ответила: “Е.В. я не знаю, как устроюсь с учителями, если найду подходящим, то менять нахожу неудобным для Жени”. Спросила Вас: “Пойдете ли на Курсы?” Вы сказали: “Да”. На это я Вам ответила: “Значит, занятия с Женей всё равно должны кончится”. Вы мне ответили, что будете ездить из Москвы давать ей уроки. Я на это сказала, что мне это неудобно. Не знаю, где здесь оскорбление, если нахожу сделать всё как мне нужно и думаю, что ответа на это я не обязана никому давать кроме матери и воспитываемого мною ребёнка. Вы находите одно хорошим я другое. Быть может, Ваша система хороша для Вас, а не для меня. Я думаю, что это письмо последнее. Так как я не желаю никаких объяснений: ни письменных, ни устных. Будем корректны. Разойдемся прилично. Мы очень хорошо друг друга понимаем и одинаково самолюбивы. Надеюсь, что всё это останется между нами, а впрочем, как хотите.

   М.Воронина

   После того, как я отказалась ездить в гимназию, я стала заниматься с учителем, который преподавал в школе на Орехово-Зуевской фабрике и играл у нас в квартете на виолончели. Ему было лет сорок. Он был очень живой, подвижный. Тогда только появилась фонола, и все стали увлекаться писанием нот.

   Дядя Ваня оборудовал специальные столики, и у взрослых началось соревнование, кто скорее и лучше напишет ноты. Всех быстрее писала Мария Степановна, но она же больше всех делала ошибок. Я тоже соблазнилась, нашла стол вышедший из употребления, линейку и написала Соколова “романс” для скрипки с аккомпанементом. Проиграв его на фоноле, я осталась довольна. “Большие” стали усовершенствовать фонолу: у неё не было верхнего “фа”, а оно часто встречалось в нотах. Даже с одной фирмой заключили договор, и она за ноты платила. Из библиотеки вынесли чудесные диваны и поставили большой щит, к которому прикрепляли шесть экземпляров одинаковых бумажных лент шириной 60-70 см. На первом экземпляре были все знаки. Дело поручили мне, и я была очень довольна такой ответственной работой. Марку свою заказала. Это была какая-то птица. Надо было её ставить и приклеивать колечко, за которое зацепляли ленту. Это всё была моя работа.

   Много было споров, шума…

   Мой новый учитель историю знал не очень хорошо. Я знала лучше, чем он. Но он замечательно красиво писал, и я увлеклась каллиграфией. Я забыла сказать, что крикун, спорщик, “орало” хорошо разбирался в электричестве.

   Иван Александрович Торлецкий построил небольшую электростанцию, которая попыхивала (заряжалась) раз в неделю: дом, конюшни, даже курятник осветился.

   Я туда забегала греться. Там стояла неподвижная, со многими клапанами машина и весёлая динамо-машина с бегающим ремнём. А в соседней комнате стояло множество банок аккумулятора, если не ошибаюсь. Там был монтёр строгий, шалить нельзя было, и я молча стояла, смотрела и грелась.

   По примеру старших, мы с подругой решили открыть воскресную школу. Учениками были младшее поколение детей управляющего и дети монтёра. Учила я их читать, писать, считать, а чтобы они приходили, дарила им свои бронзовые игрушки. Занимались мы в оранжерее.

   Счастливый Воробушек, пожив в Крыму, поступила на курсы и жила в общежитие.

   С моей стороны дома была лужайка яркая и на ней клумба, а рядом деревце рябины. Все с большим вкусом. А розы!

ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ ЕВГЕНИИ ПЕТРОВНЫ ТУРМАНИНОЙ, УРОЖДЕННОЙ ФАЙДЫШ (1893-1973)

 

   В 1907 году мы рано поехали на дачу. Дом сняли в Черкизове  (Старков Погост). Из окон была видна река, лес на другой стороне… Простор и красота...

   С дядей Ваней  [Иван Александрович Торлецкий] переписывались. Вот текст его письма ко мне: 

«Дорогая Женюрочка!

   Спасибо мой дружочек золотенький за твое милое письмо. Я предполагал приехать к Вам сейчас, но 1) приболел 6 дней инфлуэнцией, с осложнением в горле (слава богу, еще без нарыва) и сейчас еще сижу дома, 2) дела по сдаче в аренду Гиреева меня задерживают. Как только освобожусь, то обязательно приеду.

   Ванну для тебя куплю и вышлю на днях, т.к. наши старые гиреевские все проржавели и их посылать нет возможности: по дороге все разваляться.

   Камертон для скрипки тоже привезу с собой.

   Как Вы все там поживаете? Ловите ли рыбы? Что Мизгирь подплывает? Воображаю до чего беситься на вольном воздухе?

   У Вас, вероятно, там хорошо и привольно. А главное есть река и просторы для глаза, чего в Гирееве нету, и за что я его терпеть не могу.

   В Пятницу я зайду к маме твоей и передам ей Ваши гостинцы, т.к. вероятно кто-нибудь из твоих братьев поедет в Пески.

   Мой дорогой дружочек, напиши мне ещё письмецо, ты не можешь себе представить, как мне приятно получить от Вас весточку.

Целую тебя крепко и Нюру тоже.

   Тёте поклонись от меня и поцелую ручку.

   Любящий тебя всей душой.

Твой дядя Ваня

9 мая 1907 года»

   И вот однажды дядя Ваня приехал к нам в гости в Черкизово. В деревенской обстановке он не был так величествен. 

ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ ЕВГЕНИИ ПЕТРОВНЫ ТУРМАНИНОЙ, УРОЖДЕННОЙ ФАЙДЫШ (1893-1973)

     1897 год. Художник Рерберг Федор Иванович В СОСНОВОМ БОРУ. 32х41 см

     Как-то тетя - Мария Степановна Воронина вернулась от Рербергов, и они, списавшись с хозяином дачи в Ставрополе рано весной в апреле, сговорились ехать вместе с нами на дачу в сосновый лес, где Рерберги жили каждый год ^[1].

     Из моего дневника: 19-го мая 1908 года мы выехали из Москвы, поехали по Нижегородской ж.д. на Нижний Новгород.

1908 год. Пароход «Императрица Мария Федоровна».Место съемки: г. Н.Новгород Автор: М.П. Дмитриев.

В Нижнем Новгороде сели на Волжский пароход “Мария Федоровна” компании Кавказ и Меркурий. Я думала, что наш пароход стоит на Волге, но оказалось, что пристань на Оке. С палубы был очень красивый вид на город. Я хотела снять, но был серый холодный день, и я раздумала. Нижний расположен по обе стороны Оки и издали, так красивы и та и другая, что не знаешь на какую смотреть. <…> Пароход отошел в двенадцать, и я большей частью была на палубе. За те немногие дни, проведенные на пароходе,<…> все для меня было ново и интересно! Хорошо было. Но снег ещё лежал в углублениях на берегу. <…> В ночь на 23 мая, когда мы подъезжали к Ставрополю, я не спала. Слышала, как все затихло на пароходе, кроме буфета, в котором долго слышался гул голосов. <…> Около 2 часов ночи Мария Степановна проснулась, и мы стали укладываться. После началась беготня – грузчики носили корзины вниз на берег…

Вышли мы на пристань было совсем темно. Хотелось так спать, что даже шатало во все стороны. Наняли извозчиков и поехали через город. Рассвет чуть брезжил. Город Ставрополь похож на большое село. Поехали отыскивать хозяина всех дач, стоявших в лесу ^[2].

     Нашли, наконец, и долго стучались. Вышел какой-то бородач в русской рубашке без пояса и, почёсываясь, сказал извозчику куда ехать и он нас привёз к пустой даче в лесу. Маша быстро собрала хворост и затопила печку. Нас накормили, и мы вместе с Нюрой легли спать. Засыпая, мне всё казалось, что деревья за окном уплывают, как на пароходе. Уложили нас (меня и Нюру)  на широком топчане и  накрыли пледом с шерстяными шнурочками. Во время сна эти шнурочки упорно лезли мне, то в нос, то в глаза. И, наконец, выспавшись, я решительно их откинула, но тут раздался громкий писк. Я открыла глаза и увидела, что это я так расправляюсь с волосами Нюры. Все засмеялись.

     1908 год. Ставрополь. Домик-дача в сосновом лесу. Из архива Е.П.Турманиной

    Мы стали осматриваться на новом месте. Вокруг земля была покрыта сосновыми иглами. Стояли сосны все одинаковые, все высокие. Когда солнце пригрело, то аромат стал чудесный. Но как ориентироваться? Нам рассказали случай с дачником, который пробродил целую ночь – он всё искал свою дачу. И, наконец, уснул на скамейке, а утром он узнал, что дача то его. Первое время мы с Нюрой осторожно отходили, а потом держались забора и кое-какие другие приметы нашли.

     Рерберги тоже подъехали скоро.

     Всё было хорошо, если бы не мошки. Их было так много, что на террасе нельзя было ложку поднести ко рту, чтобы в неё не попадало с десяток мошек. Чулки делались серыми. Носили сетки на голове, пропитав их гвоздичным маслом.

 

   1908 год. Ставрополь. Мария Степановна Воронина с племянницей Женей Файдыш и воспитанницей Нюрой Маториной. Из архива Е.П.Турманиной

      Мария Степановна покупала кур, и в том числе, купила петуха. Жили они под террасой. Я и Нюра выбрали себе по курочке. Моя была рябенькая, кругленькая, Нюрина серая с белым и с длинным хвостом. Моя – неслась часто в гнезде под балконом, а Нюрина – у Маши в кухне со скандалом: она была пуглива и много била посуды.

     С Ниной Рерберг мы делали большие прогулки на Лысые Горы. Вид оттуда был замечательный. Один раз на нас напали мальчишки, сорвали сетки и убежали. Я была возмущена такой дерзостью. Нина отнеслась равнодушно. У неё был красивый брат Ваня Рерберг, которого она очень любила.

   1921 год. ФЕДОР ИВАНОВИЧ РЕРБЕРГ

     Фёдор Иванович Рерберг [(1865 - 1938) - Учился в Академии художеств (1885-1892), за время учебы был дважды награжден серебряными медалями. В 1892 г. получил звание неклассного художника. Выступал одним из организаторов Московского товарищества художников (1893). Экспонировался на выставках ТПХВ, МТХ, МОЛХ. Руководил собственной студией рисунка и живописи в Москве, где учились К.С. Малевич, А.Ф. Софронова, В.М. Ходасевич. Персональные выставки художника проходили в Москве в 1910 и в 1963-1964 гг. Работы Ф.И. Рерберга находятся в ГТГ, ГРМ, во многих региональных музеях], их отец, вёл работу над тем, как действует солнце на масляные краски.

1921 год. ИВАН ФЕДОРОВИЧ РЕРБЕРГ

Сын Ваня [Рерберг Иван Федорович (1892-1957).Художник-реалист, один из основателей и руководителей московского Товарищества художников, замечательный акварелист. Автор пейзажей, портретов, картин на жанровые сюжеты] ему помогал. Оба они писали этюды. Ваня написал себя, как видел в самоваре. А супруга Федора Ивановича – Антонина Петровна брала в чёрном купальном костюме солнечные ванны. 

    У Ф.И.Рерберга ^[3] была на Мясницкой (ул. Кирова) школа рисования.

    Рерберги все были очень милые люди и хорошо относились к нам.

    Тут приехал тот лицеист, который промчался тогда на белой лошади. Он обладал баритоном, музыкальностью. С ним мы смелее делали прогулки.

    Один раз собрали компанию и поехали все в степь на тройках. Ехали, пели, обгоняли друг друга. Мария Степановна пела тоненьким голосом. А вокруг нас вилась чёрненькая пыль, и когда приехали и посмотрели друг на друга, то расхохотались. Мы были чёрные, как негры. Только зубы блестели. Воды в степи было мало, и мы вымыли кое-как руки и приступили к осмотру.

    Кобылиц было много. Все они тогда были в стойлах. Жеребят клеймили. Кумыс в больших бурдюках возили на наши дачи. Нюре покупали кумыс, так как врачи признали слабые легкие. Дачники, пьющие кумыс, ходили весёлые под хмельком.

    Недалеко от нас жила одна дама – Екатерина Ивановна. Она была очень разговорчивая, и тете - Марии Степановне не было скучно.

    Познакомились с девушкой, но однажды Нина сказала, что это бывшая их натурщица и что рисунок с неё был у Вани очень удачный. Она приходила к ним на дачу и просила не говорить, что она натурщица. Мы продолжали относиться к ней хорошо, но потом она стала плохо себя вести. И так и кончилось наше знакомство.

    Был там курган. Кругом театрального помещения шла крытая галерея со скамейками. Оттуда был хороший вид, и мы часто туда ходили. Однажды там появилась татарка в национальном костюме лет 15 удивительной красоты. Приехала труппа из Москвы с … - Яковлевым – Востоковым и мы с Ниной не пропускали ни одного спектакля. Особенно понравилась красавица Трильби. Все эти вещи мы с Ниной разыгрывали на террасе, всё, что видели там. Даже падать, я и Нина, выучились сразу, на спинку отставив предварительно ногу назад.

    Ходили в маленький пыльный городок Ставрополь (ныне он под водой) и ездили на мельницу, где наделали много стереоскопических снимков.

   1908 год. Поход на Жигулевские горы. Из архива Е.П.Турманиной

 

     С приездом В.В. (лицеиста) все как-то оживились. Следующий пикник мы сделали на Жигулёвские горы, там, где утёс Степки Разина. Ехали большой сборной компанией с лодочниками, которые везли стерлядей, котёл и треног. Мы с Нюрой на перегонки бежали по дорожке на Молодецкий курган. Но я прибежала первая. 

1908 год. Вид с Кургана. Из архива Е.П.Турманиной

    С Кургана открывались такие просторы, где горизонт сливался с небом. С нами ездил чахоточный фотограф с женой, и они сняли всю нашу группу без Марии Степановны и ещё кого-то, кто не мог подняться на такую высоту. Говорили, что при подъёме теряли несколько фунтов.

 

   1908 год. Привал. Из архива Е.П.Турманиной 

 

     В то время как мы бегали на Молодецкий курган рыбаки сварили удивительную уху. Все разделились по группам, и никогда я не ела такой вкусной ухи. Волга в этом месте была очень широкая.

 1908 год. На привале. Из архива Е.П.Турманиной

     Из-за дел нам пришлось вернуться рано, и это совпало с Нижегородской ярмаркой. Сесть на пароход было очень трудно. Наконец капитан устроил нас в третьем классе и обещал перевезти во второй или первый, как освободится каюта. Ехать в третьем было неплохо. Мария Степановна завязала разговор о желудке, и многие соблазнились её желудочными каплями. Я забыла о них написать.

    Когда-то в Петербурге одна старушка открыла Марии Степановне рецепт приготовления капель. Это был целый список. Потом брали четверть водки и на ней настаивали эти травы известное количество времени. Их давали по15 капель перед едой. Мария Степановна быстро отпечатала в типографии длинные листики с перечислением всех свойств лекарства. В конце листика было крупно напечатано: “беременным принимать нельзя”. Пока мы ехали, Мария Степановна записала много адресов и обещала выслать наложенным платежом. Деньги от продажи шли в мою копилку. Ещё, когда мы жили в имении, у Марии Степановны было много пациентов или, вернее, покупателей. Небольшой пузырёк стоил 25 копеек. Копилка была в виде несгораемого шкафчика и открывалась только на одну цифру “7”.

    На верхней палубе ехали персы - купцы и с ними юноша поразительно красивый. Я сейчас вспоминаю его хорошие, бархатные глаза с удовольствием.

    Из моего дневника:27-го июля 1908 года, мы выехали из Ставрополя, а 31-го приехали в Москву.

 

    Лето 1908 года я провела на Волге в Ставрополе, но в письмах ко мне я узнавала все новости о летней жизни в Старках близ Коломны моих близких.

 

     Дорогая Женя!

     Письмо твое получила, спасибо за него. Погода у нас стоит неважная. Грибов совсем нет, и в лес ходим только для гулянья. Мы живем в Старках <…>. Со мной теперь все, кроме Владимира. Сережа приехал вчера. Владимир, как мы узнали от его товарищей, арестован в Калужской губернии. <…> Кланяйся тете Марише, целую тебя  Твоя мама

     Дорогая Женя!

     <…> Я занимаюсь рыбной ловлей, ловлю шересперов и щук на блесну (на искусственную рыбку), хожу в лес, в общем, время провожу весело. С 1-ого июля начну заниматься римским правом, политической экономией. Теперь я буду ждать твоего письма. Передай поклон тете Марише. Твой брат Николай Файдыш

     Дорогая Женя!

    Время я провожу так себе, не очень весело, но и не очень скучно. Жаль очень, что нет Веры, потому что Горская живет около самой станции, не захочется идти в такую даль, и гуляешь одна. С Верой Бутиковой видаюсь очень редко, замуж она еще не вышла, и будет жить зимой и летом в Черкизове. Компания та же, только нет Веры и Кормера, из новых только подруга Горской. Касфельды очень жалеют, что нет тебя. На вашей даче живут какие-то немцы. Вообще дачников в Черкизове и Песках очень много. Ну, всего хорошего, надо оставить место Петру. Кланяйся тете Марише и Нюре.

     Целую тебя           Люба

     Дорогая Женя!

     Письмо твое получил. Извини, что не ответил сразу в отдельном письме. Причина – еще мало интересного. У нас здесь чуть ли не Пасхальное наводнение – мост почти весь снесло, вода у самой Качуры. Писать больше негде. Кланяйся тете Марише и Анне Дмитриевне… Ну, прощай

     Петр

     Р.S. О своем образе жизни и вообще “обо всем” напишу подробно в скором времени в отдельном письме.

Из воспоминаний моей бабушки Евгении Петровны Турманиной, урожденной Файдыш (1893-1973) о знакомстве с Николаем Голышевым: «Осенью 1909 года из-за проблем с деньгами моей тете, Марии Степановне Ворониной, пришлось одну из комнат в нашей квартире сдать воспитаннику Академии Коммерческих Наук Коле Голышеву. Это было училище для богатых сынков богатых родителей. Профессорам хорошо платили, директором там был Александр Николаевич Реформатский, преподавал профессор Николай Егорович  Жуковский, прекрасные преподаватели языков. Отец Коли не был мещанином. Но его хозяин сказал, что туда принимают только мещан, и он быстренько ликвидировал землю за Уралом и отдал сына в Академию. Плата там была очень высокая. И вот маленький во всех отношениях, хмурый и недоверчивый 7-летний сибирячек был привезён в Москву, и занялись его воспитанием. В училище ему было первые годы плохо. Способности у него были блестящие. Он, переходя из класса в класс, нагнал своих земляков, которые на несколько лет были старше его. И на своё горе их догнал. Они кутили, были взрослыми и с удовольствием приняли в свою компанию юнца с хорошим голосом. За два года до окончания их с позором исключили из интерната, и поэтому их компании из 4-5 человек искала комнаты. ... Товарищи Коли увлекались картёжной игрой. Их было пятеро. Одних лет с ним был Бруно Рихтер, а остальные намного старше. Коля с товарищами ходил в музыкальные магазины, где проигрывали пластинки, и много арий он знал, и много разучивал. В училище  они когда-то ставили оперу, Коля был медведем и любил петь эту арию. Был очень живой и всем нравился, кроме дяди Вани Торлецкого. Это чувство было взаимное. С моими братьями он познакомился и сошёлся. Но что было нехорошо – это увлечение их компании пивом и вином».

Николай Осипович Голышев  (1891- без вести пропал в Крыму, служа врачом в Добровольческой армии Якова Александровича Слащева в 1919-20гг.) - студент Московской Практической Академии Коммерческих Наук на Покровке. 



Преподаватели 

1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.


 8.

 
 Товарищи Николая Осиповича Голышева по учебе в Московской Практической Академии Коммерческих Наук на Покровке:

1. Дмитрий Смолин.  Из Кургана на учебу в Москву родители отправили Николая Голышева вместе с ровесником Дмитрием Смолиным, племянником Льва Дмитриевича Смолина (Смолины – династия купцов, богатейших жителей города Кургана) в Московскую Практическую Академию Коммерческих Наук, которую они окончили в 1910 году.
На обратной стороне фотографии запись  для друга Николая Голышева: "Будущему не знаю кому на память о мне и в частности  9-ом мая 1908 года. Дм. Смолин".




2. А.Гусев. На обратной стороне фотографии пожелание для Николая Голышева: "Желаю успеха во всех похождениях. А.Гусев".



3. Николай Вахмистров. На обратной стороне фотографии написано: «На память. Н.Вахмистров».




4.  Виктор Володин. Подписано на обратной стороне фотографии для Николая Голышева «На память товарищу Николаю. Виктор Володин».

5. Георгий Швейкерт. На обратной стороне фотографии подписано: «Дорогому другу Голышеву на добрую память. Г.Швейкерт. 1908».




 6. Антоний Герасимов. Подписано на обратной стороне фотографии: «Будущему доктору. А.Герасимов».




 7. Подписано на обратной стороне фотографии: «На добрую память от И.С.Кур...»





8. Сергей Разуваев.  На обратной стороне фотографии написано для Николая Голышева:«Дорогому товарищу на добрую память. С.Разуваев».




 9. Сергей Бакинов. С подписью: «На память собутыльнику. С.Бакинов».




 10.  Николай Сорокин. Подписано для Николая Голышева на обратной стороне фотографии: «Дорогому другу и хорошему сатирику на добрую и долгую память о вместе хорошо проведенном времечке в Студии и в Александровском саду. От его товарища Н.Сорокина».




  11.Подписано на обратной стороне фотографии: «Товарищу "запивает" от товарища "запевалы"...1908».




 12. Валентин Сутягин. На обратной стороне подписано для Николая Голышева: «На добрую память другу и товарищу от В.М.Сутягина».




 13.Ф.Федоровский. На обратной стороне записано для Николая Голышева: «На добрую память товаорищу и другу будущему доктору о совместной академической жизни. Ф.Федоровский. 4.IV/1908».




  14. С.Филатов. На обратной стороне фотографии написано: «Дорогому другу и товарищу Н.Голышеву от С.Филатова. 4/4.1908 г.».

     В основу повествования положены воспоминания   моей бабушки Евгении Петровны Турманиной, урожденной Файдыш (1893-1973), а также фотографии и письма сохраненные в семейном архиве.

На первой фотографии Женя Файдыш - гимназистка. На следующей - Лена Жуковская, подруга Жени по гимназии Виноградской.

26 августа 1909 года. Вот уже почти две недели, как я учусь в гимназии… Женская гимназия Виноградской считалась лучшей в Москве.

В гимназии Виноградской я познакомилась и подружилась с первой ученицей класса — отличницей Леной Антиповой. Уходя из гимназии, мы с Леной много раз провожали друг друга. Я в это время была серьёзнейшая девица. Читала серьёзные книги и вела очень серьёзные разговоры. По окончанию учения думала пойти в село учительствовать. Мяса не ела.

Лена была дочкой профессора Николая Егоровича Жуковского. Её мама была в фиктивном браке с Антиповым, так как “родовитая” аристократка Анна Николаевна - мать Жуковского запретила ему жениться на простой женщине.

Во время нашего знакомства мать профессора была старой, глухой бабушкой. Разговаривая с нею, Леночка привыкла громко говорить, учителям и нам в классе это нравилось.

Леночка была очень тоненькая, с длинными руками и ногами, и её гордостью — длинными косами. Читала она только литературу, дозволенную бабушкой. Папу своего она пока называла “дядечкой”. Оба любили друг друга.

Вскоре мать Леночки умерла от туберкулёза. Когда она заболела, Николай Егорович выстроил дом из сосны, но ничего уже не могло спасти её. После ее смерти Жуковский оформил отцовство на своих детей: Леночку и Серёжу.

Младший брат Лены - Сережа долгое время воспитывался в деревне. Когда его взяли в Москву - Лена как орлица следила за его манерами.

Мы очень дружили с Леночкой, и я часто бывала у них в доме. Кабинет Николая Егоровича был сплошь по стенам уставлен книжными шкафами. Особенностью Николая Егоровича было все запирать, и Леночка с ужасом часто восклицала: “Папочка опять все запер!”

Она очень страдала от рассеянности отца.

Помню, как Лена меня возила на лекцию Николая Егоровича “Женщина в воздухоплавании” или что-то в этом духе. Ехали мы втроём на извозчике: Жуковский, Лена и я. Леночка сидела в ногах.

Часто она приходила, и если был кто из братьев, мы играли в игры. В особенности ей нравился Петя. Вообще, когда мы были вместе, то хохотали отчаянно. И моя тетя - Мария Степановна Воронина удивлялась, почему мы смеёмся, а нам было так весело.

Дорогая Женя, как жалко, что ты не зашла ко мне, поболтали бы немножко напоследок. Я совсем не могла собраться, хотя всё время думала придти - с тобой проститься. Много очень дел нужно было кончить, так что мы даже, как думали вчера и не выехали.

Была на полетах, было очень удачно если бы не дождь, а то приходилось часто перерывать и прятаться от него. Я почему-то кисну все время, думаю оттого, что уж очень надоела Москва и хочется скорей в деревню.

Ты мне пиши почаще. Адрес пишу еще раз: Владимирской губ. и уезда. Почтовая станция Ставрово именье Орехово  и мне. Надеюсь, теперь будешь знать, я буду в каждом письме его повторять для памяти.

Напиши кстати, куда тебе писать? Ты недовольна тремя страницами письма, а я сегодня больше чем на полторы и не выдумаю, уж не сердись, правда, в голове ничего нет. Вот из деревни буду писать письма длинные предлинные, так что даже ты их не прочтёшь.

Теперь же прощай до осени. Крепко тебя целую.

Писать только, пожалуйста, не забывай.

Привет твоей тете.

Твоя Лена.          5 июня

Николай Егорович Жуковский в жизни был очень рассеянным. О нем ходило много анекдотов, а вот реальный случай.  Николай Егорович преподавал механику в Московской практической академии коммерческих наук. Этот предмет считался самый трудный для детей финансистов. Академисты (Коля Голышев, Бруно и проч.) рассказывали, как ему сдавали зачёты: он сидел и слушал, смотря на ноги отвечающего. За весь класс отвечал отличник Бруно Рихтер. Ответив почти за всех, он вдруг привлёк внимание Николая Егоровича и тот сказал: “Постойте, постойте, Вы мне уже отвечали!”

— Да нет же, Николай Егорович.

— Нет, нет, не хитрите: я заметил пятно на вашем башмаке!

Когда Николай Егорович  нанимал извозчика из Академии, то говорил: “Извозчик, Мыльников переулок”.  Тот отвечал: “15 копеек”.

—    Нет, дорого. 20 копеек!

Еще один случай. В стенах университета было заседание до поздней ночи. В час ночи Николай Егорович встал и ушёл. Когда другие вздумали расходиться, то они оказались запертыми. Кто-то вспомнил, что последним ушел Николай Егорович и, зная его привычку все запирать, стали стучать. А совещание происходило на верхнем этаже.… Наконец, сам гардеробщик, удивляясь, что они так долго не расходятся, услышал стук. Через дверь его спросили: “Выходил ли Николай Егорович?” И, утвердившись в своих подозрениях, стали умолять съездить к нему за ключом на квартиру в Мыльников переулок. И уж только под утро были освобождены.

Эти истории показывают, что Н.Е.Жуковский был углубленный ученый. Мысли его все были в механике. И неслучайно он является  отцом русской авиации.

"У Жуковского было двое детей: дочь Елена (1894) и сын Сергей (1900). Сергей впоследствии был студентом ВВА, скончался от туберкулеза в 1924. Елена окончила в 1911 гимназию и поступила на математическое отделение Московских высших женских курсов. Дочь свою Николай Егорович горячо любил; она сопровождала его во всех заграничных поездках, на ученых заседаниях, при посещениях лабораторий и аэродромов, выходов в театры, на выставки, прогулки за город".http://bruma.ru/enc/nauka_i_tehnika/aviaciya_i_kosmonavtika/ZHUKOVSKI_NIKOLA_EGOROVICH.html

В начале 1911 года моя тетя  - Мария Степановна Воронина  стала себя плохо чувствовать. И  стала настаивать на том, чтобы я вышла замуж.

Я была молода и очень хотелось учиться. Скрипка, рисование и история меня влекли к себе, а тут вдруг семья, дети…

Моя мама - Анастасия Ивановна Файдыш стала меня уговаривать согласиться с волей тети и выйти замуж. Или Мария Степановна лишит меня наследства, а деньги это всё в жизни. И пришлось мне согласиться.

И вот 6 ноября 1911 года состоялась свадьба. Она была скромная. Были самые близкие.   Жених – Императорского Московского Университета Естественного Отделения Физико-математического факультета, студент Николай Осипов Голышев, православного вероисповедания, холост, первым браком, 19 лет. Невеста - Московской губернии Воскресенская мещанка девица Евгения Петрова Файдыш, православного вероисповедания, первым браком, 17 лет. Таинство совершал приходский Протоиерей Василий Руднев с причтом. Поручителями были по жениху: Лодзинский мещанин Бруно Игнатьев Рихтер и Студент Императорского Московского Технического Училища Иван Михайлов Щербаков; по невесте: Студент Императорского Московского Университета Николай Петров Файдыш и Александровский мещанин Сергей Петров Вахмистров.

...Рождение дочери:  "Людмила Николаевна, в 12ч. 20м. ночи с 10 на 11 февраля (по нов ст.ст. 23 на 24 февраля) 1913 года мощным криком возвестила о своем появлении на Божий свет".

Все были очень рады. Зеркало мне не показывали долго, потому что я была сине-лиловая от натуги.

Милая, родная тетя Мария Степановна и здесь старалась мне помочь: привезла к спинке лямки, чтобы мне тянуть их и сама вместе со мной тянула, и у неё с неделю болели руки. Родившуюся весёлую Люсю она завернула в свой оренбургский пуховой платок и спала с нею. И, Мария Степановна рассказывала, что Люся всю ночь улыбалась и что-то говорила. У Марии Степановны не было детей, а тут вдруг такая миленькая, беспомощная крошка и она полюбила её всей душой.

Крёстной Люси была Лена Жуковская, а кумом брат Петя. Церемонию проделывали у нас в гостиной, и я, помню, с интересом смотрела на них в щёлочку двери. Лена очень серьёзная несла на вытянутых руках Люсю, Петя шёл за нею. Потом они плевали и, в общем, очень старались. “На риски” я получила от Лены голубой батист и потом сшила Люсеньке хорошенькое платьице плиссе.

16 июня по ст. стилю 1914 года после тяжелой болезни умерла  моя тетя Мария Степановна. Её рука была в моей руке, и я чувствовала, как она холодеет. Дикое, безысходное горе потрясло меня. Я рыдала, кричала, и не было облегчения.

Из моего дневника: В двенадцать часов ночи умерла Мария Степановна. Кошмарно и непонятно. Такая близкая, понятная и любимая. Ах, зачем не было гигантской силы отвоевать её у смерти...

А тут нагрянула война... Смута... Революции. Спасаясь от голода и разрухи, вместе с  мужем Колей и маленькой Люсей сбежали из Москвы  в Екатеринослав.

Леночке Жуковской очень нравились яркие, сильные духом люди. И сын генерала Федора Митрофановича Старикова (1842-1911) -  Сергей был именно таким.  Они были помолвлены.

 "Лена Жуковская была очень способная. Часто отец оставлял на ее попечение студентов, и она проводила с ними занятия. Они с Сергеем Стариковым любили друг друга. Но революция, а потом и гражданская война разлучили их. ...  А Лена Жуковская в 1920 году умерла от чахотки". http://www.cofe.ru/blagovest/article.asp?heading=42&article=11924

И о смерти   в 1920 году Лены Жуковской я узнала  от брата Пети.

Мать Леночки, как я уже писала, умерла от туберкулеза, Николай Егорович  очень опасался за Леночку и возил её в Швейцарию. У неё был особый режим, но ничто не помогло. В это время я была в Екатеринославе, но брат Петя был на похоронах Лены. Он рассказывал, что жутко было смотреть на одинокую фигурку старика, провожающего гроб с телом горячо любимой дочери.

В Москве на Донском кладбище рядом с могилой отца Николая Егоровича Жуковского (1847-1921) лежат две могильные плиты. На левой гранитной плите надпись:Елена Николаевна Жуковская 1894 – 1920 и на правой: Сергей Николаевич Жуковский 1900 – 1924

 

ИЗ  ВОСПОМИНАНИЙ ЕВГЕНИИ ПЕТРОВНЫ ТУРМАНИНОЙ, УРОЖДЕННОЙ ФАЙДЫШ (1893-1973) продолжение.

Начало  http://www.liveinternet.ru/users/4316166/rubric/4812835/  и http://www.liveinternet.ru/users/4316166/rubric/4817867/

     С отцовской стороны мой прапрапрадед [Прапрапрадед (~1730-~1800) → прапрадед Леонтий (~1770-~1840) → прадед Максим Леонтьев сын Файдыша (~1800-~1860) →дедушка Степан Максимов сын Файдыш (1826-1898) → отец Петр Степанович Файдыш (1854-1905)] был молодцом, красивым запорожским казаком. Пора-то в ХVIII веке была смутная, военная, и попал он в плен то ли к туркам, то ли к крымским татарам. Там ему за непокорность отрезали кончик языка, сделали рабом и называли его Файда [1. Файда – польза (современный татарско-русский словарь). 2. Fayda – польза, faydasiz– бесполезный (современный турецко-русский словарь). 3. Файда - приграничный с Турцией город на севере Ирака].

 

     Прожив на чужбине порядочно лет и высмотрев красивую полонянку или турчанку [Эта была типичная история. Писатель Константин Георгиевич Паустовский (1892-1968), считавшийся потомком запорожских казаков, писал: «До того как дед стал чумаком, он служил в николаевской армии, был на турецкой войне, попал в плен и привез из плена, из города Казанлыка во Фракии, жену – красавицу турчанку». (Паустовский К. «Повесть о жизни». Том I. – М.: Современный писатель, 1992. с. 10)], мой предок бежал с нею и поселился на Украине. С той поры и пошел наш род Файдышей. Один старичок, знающий турецкий язык, переводил эту фамилию как “я сам”, а будто по-татарски Файда означает губная азбука, немой, без языка.

 

     Была родственница, которая знала всю историю Файдышей, но, к несчастью, она уже умерла. Из ее рассказов помню только, что в детстве она восхищенно наблюдала, как братья казаки-Файдыши поили на речке лошадей в синих жупанах с красными кушаками,

а жили они тогда под Сумами в городе Мирополье. А казачество Мирополья относилось к Сумскому полку. И поэтому фамилия предков была Файдыши-Сумские. [В 1816 г, название Слободское казачье Войско упразднено, а Казаки по правам приравнены к государственным крестьянам. КАЗАЧИЙ СЛОВАРЬ-СПРАВОЧНИК, А.И. Скрылов, Г.В.Губарев].

 

     В детстве мы любили разматывать легендарный кушак дедушки. Он был в несколько метров. Играть оружием его турецким тоже было неплохо.

 

     Прадедушка мой Максим Леонтьевич занимался книжной торговлей в Мирополье и был известен как знаток книжного дела. Старшего сына Степана [Сохранилось СВИДЕТЕЛЬСТВО 1847 ГОДА, ИЮНЯ 2-ДНЯ: Сим  свидетельствуем,  что Курской губернии Суджанского уезда Заштатного города Мирополья у Казенного Крестьянина Максима Леонтьева сына Файдыша родился сын Стефан 1826-года Августа 1-дня и крещен того же числа, коему были восприемники Заштатного же города Мирополья жители казенные крестьяне Осип Иванов сын Михайличенко и Григория Сумца жена Ульяна Осипова дочь; таинство крещения совершал Священник Роман Мировицкий; треба сия записана в метричной книге Заштатного города Мирополья Соборно-Вознесенской Церкви Августа 1-дня 1826 года под N^o: 24^м. В чем с приложением церковной печати и подписуемся Миропольской Соборно-Вознесенской Церкви Благочинный Священник Василий … ]  он направил в Москву для расширения книготоргового дела.

 

     Любовь Шматкова была красива и внешне походила на мать итальянку: синие глаза и с синеватым оттенком волосы цвета воронова крыла, вырезанные ноздри. Волосы были такие густые и длинные, что она их выстригала в середине и несколько раз укладывала вокруг головы корзинкой.

1852-53 гг. Семья Файдыш: Степан Максимович с женой Любовью Александровной и дочерью Марией

     Тут-то дедушка мой Степан Максимович, будучи молодым и преуспевающим, завоевал сердце бабушки моей Любовь Александровны полуитальянки, полуукраинки. Когда они поженились, то у них была уже дочка Мария [Мария Степановна Файдыш, в замужестве Воронина (1850-1914)] .

 

     В середине ХIХ века Степан Максимович переехал с семьей из Мирополья в Москву и имел в Москве книжные склады. Торговля в Москве шла неплохо: если в 1853 году он - Московский мещанин Кадашевой Слободы Степан Максимов сын Файдыш, то уже в1857 году - купец [«КНИГА АДРЕСОВ ЖИТЕЛЕЙ МОСКВЫ, СОСТАВЛЕННАЯ ПО ОФИЦИАЛЬНЫМ СВЕДЕНИЯМ И ДОКУМЕНТАМ К. НИСТРЕМОМ» ежегодно в ХIХ веке переиздавалась и обновлялась. Впервые находим в 1857 году: «Файдыш Степан Максимович, 3 гильдии купец, Пятн. часть, в Садовник., дом Долганова». Далее в 1862 году: «Файдышев Степан Максимович, 3 г. куп., Пятн. ч., Голиковск. пер., д. Глебова». В 1863 году: «Файдышев Степан Максимович, 2 г. куп., Яуз. ч., 5 кв., в Никитск. пер., д. Мотылева №4». В 1865 и 1866 годах: «Файдышев Степан Максимович, 2 г. куп., Яким. часть, 5 кв., в Мал. Устинском пер., д. Ягодниковой». В 1867 и 1868 годах: «Файдышев Степан Максимович, 2 г. куп., Пятн. ч., 2 кв., в Овчинниках, д. Шерупенова»].

     Семья Степана Максимовича ФАЙДЫШ по 10 ревизии 1858 года. В книге Найденов Н.А "Материалы для истории московского купечества". Т.5-9. М.1887-1889 по 10 ревизии Кадашевской слободы, под № 101 находим: 1858 года февр. 28 - 3 гильдии купец Степан Максимович Файдыш 31; с 1854 г. из мещан; у него сыновья: Петр 4; Степан 2 1/2, у него, Степана Максимовича: жена Любовь Александровна 26, дочери - Марья 7, Александра 6 м. (правосл.)

 

     Дети в семье Степана Максимовича и Любовь Александровны Файдыш умирали один за другим. Из восемнадцати остались только трое: Мария, Пётр (мой папа) и Степан. Все отличались блестящими способностями.

 

     Жило семейство на Канале (говорилось Канава).  [Водоотводный канал– сооружен в Москве в 1785 году для борьбы с наводнениями и образует как бы петлю, которая превращает одну часть Замоскворечья в остров. Канал (или канава, как его зовут в Москве) начинается у Бабьегородской плотины (плотина поддерживает высокий уровень воды выше храма Христа Спасителя) и заканчивается шлюзом ниже Краснохолмского моста. («По Москве» Репринтное воспроизведение издания М. и С.Сабашниковых от 1917 года. М. 1991. с. 307-308)].  Жили весело, хотя Степан Максимович и был самодуром. Характер у него был тяжёлый и властный. Детей он воспитывал строго: будил в шесть часов утра, а если не вставали, то подносил к пяткам горящую свечу. За столом дети должны были сидеть молча. Если кто заговорит, то того он бил ложкой по лбу говоря: “Остолоп осиновый лоб”. Любил кутнуть, был высок, прям и тонок. Один раз, запирая склад, забыл там маленького Петю (моего папу), и тот в холоде и страхе провёл всю ночь и отморозил себе щёки.

     1872 год. Любовь Александровна Файдыш, урожденная Шматкова

     Жена его быстро располнела - была очень тучная, и они ездили с дедушкой на разных извозчиках. Однажды она провалилась, будучи беременной, в бане с верхней полки, но осталась жива. Была очень экспансивна. Как-то на вечере какой-то “кум” соблазнял её, но Любовь Александровна взяла вилку, проткнула себе грудь, говоря, что скорей умрёт, чем изменит своему мужу. Фамилию нашу бабушка произносила: “Хвайдыш”. Она хорошо и вкусно готовила. На последней фотографии бабушка очень полная женщина. Умерла она рано  от неправильного обмена веществ в организме. [В Москве на Даниловском кладбище на могильном памятнике следующая надпись: Любовь Александровна Файдыш, урождённая Шматкова, скончалась 20 февраля 1873 г. Жития ея было 41 год. Вечная ей память. И муж ея Степан Максимович скончался 17 мая 1898 г. Жития его было 75 лет]. 

1874 год. Степан Максимович Файдыш

     Дедушка Степан Максимович после смерти жены еще раз был женат, но, кажется, неудачно. Под старость он жил у нас (у папы и мамы), а потом у маминой сестры в селе Черкизово по Казанской ж.д. Дожил Степан Максимович до 70 слишком лет, любил горилку. Казачья жажда подвига проявлялась у дедушки в активном желании помочь при тушении московских пожаров, нередко вопреки желаниям пожарников.

 

     Степан Максимович часто вспоминал о былых подвигах казаков-предков, любуясь саблей и пикой, прикрепленных к ковру на стене. Где теперь его турецкое оружие, перешедшее от предков и знаменитый красный кушак–шарф, в который мы играли в детстве – неизвестно.

 

     А брат бабушки Николай Александрович Шматков - был акционером в Товариществе “Скороход”, но о нем я расскажу подробнее.

 

 

О НИКОЛАЕ АЛЕКСАНДРОВИЧЕ ШМАТКОВЕ

 

     Этот дядя [Николай Александрович Шматков – потомственный почетный гражданин. Большой. Кисловский переулок, дом Колокольцевой. («Вся Москва». Адресная и справочная книга на 1901 год. Москва. 1901. Издание Суворина.)] был миллионер. Он был одним из основателей обувной фабрики “Скороход” и нажил на этом капитал.

 

     Первая его жена умерла, оставив ему дочку, кажется, Настеньку. Тетя Мариша (Мария Степановна Воронина) её воспитывала.

 

    Вдруг он встретил энергичную немку Оттон (или Отон), на которой женился. Она была легкомысленна и увлеклась моим красивым отцом. Марии Степановне не понравилась эта шумливая немка, и она своими подозрениями поделилась с дядей Шматковым. А тот тогда порвал все отношения с папой, поссорившись с тетей Маришей, продолжал жить с Отон. Имел от неё двух сыновей: Александра [Александр Николаевич Шматков – потомственный почетный гражданин. Б.Кисловский, 4. Директор Товарищества “Больт и К°”, присяжный поверенный. («Вся Москва» на 1916 год. Адресная и справочная книга города Москвы. ХХХIII-й год издания.)] и Николая [Николай Николаевич Шматков – Б.Кисловский, 1. («Вся Москва» на 1916 год. Адресная и справочная книга города Москвы. ХХХIII-й год издания.)].

 

     Когда папа заболел, то тетя Мариша обратилась к своему дяде за помощью, так как её мама Любовь Александровна (моя бабушка) его вырастила. И как тогда говорилось “вывела в люди” [Николай Александрович Шматков, 2 гильдии купец. Пречистинская часть, 5 квартал, в Гагаринском пер., д. Шлиппе. (Московская памятная книжка или адрес-календарь жителей Москвы на 1868 год… Москва. 1868.)]. Н.А.Шматков обещал помочь, но помогал недостаточно, поэтому основные вклады внесла тетя Мариша - Мария Степановна Воронина.

 

     Письмо Николая Александровича Шматкова от 18 августа 1898 года к Марии Степановне Ворониной:

 

Любезная племянница привет тебе мой!

     Мне нужно с тобой видится, и говорить о Пете [Петр Степанович Файдыш]. Что с ним делать. Приезжай в Москву на Ильинку магазин А.Больт и Кº против купеческого банка Торговля Резиновыми Изделиями в четверг 20 сего месяца от 10 часов утра до 12 часов дня. Если не успеешь, то приезжай в субботу 22 сего месяца на том же месте часы те же, тогда перетолкуем обо всем.

     И.К.Полякова я сегодня видел и просил его о Пете он обещал сделать что возможно. Пусть лечится, еще буду говорить с бухгалтером их С., что мы сделаем - не знаю. Народ сухой нужд чужих не признают, обязанности своей не признают, живет отказами. Не живешь и не работаешь, не получаешь – и платить не за что. Они со своей стороны правы.

     Очень сожалею, что бросил службу, а при службе очень бы помог Петру, а теперь что сделаешь, когда концы с концами только при благополучии сводим. Душой болею об этом я.

     Ты сказала, что приготовили 3 мальчиков в гимназию, то я согласен платить за них. Кажется плата 60 руб. с мальчика в год всего 180 р., и Пете и прочее я могу выдавать еще 120 рублей. Итого триста рублей в год, что и просили к свиданию. Если это необходимо, то я готов это дать, но служить только деньгами, хитрить и обманывать не могу - головы нет на плечах.

До свидания. Целую. Дядя твой Н. Шматков

Удельная

 

     После смерти Н.А.Шматков всё своё состояние оставил жене Отон, а она после своей смерти шуточную сумму оставила дяде Стёпе и ничего нам. Где дети и что с ними стало неизвестно. Могила его громадное гранитное сооружение пошла на дело – на набережную.

 

 

 

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЕВГЕНИИ ПЕТРОВНЫ ТУРМАНИНОЙ, УРОЖДЕННОЙ ФАЙДЫШ (1893-1973)

     Что сказать о Марии Степановне Ворониной [(1850-1914)], моей тёте Марише? Это была женщина своего века.

   1852-1853 гг.  Семья Степана Максимовича и Любовь Александровны Файдыш с дочерью Маришей

     Была у нее жизнь удачная, но не без горечи. В семье она была самая старшая и внешне была похожа на своего отца Степана Максимовича Файдыш. Когда родители поженились, то Марише было уже года три. Но родилась еще девочка Мария в браке и умерла. Ее метрика [Выписка из метрической книги Московской Петропавловской, у Яузских ворот церкви, 1853 года, №1, писано: января двенадцатого числа, родилась Мария, крещена 18-го числа, родители ея: Московский мещанин Кадашевой Слободы Степан Максимов сын Файдыш и законная жена его Любовь Александровна; оба православного вероисповедания… ] стала метрикой тети Мариши.

 

    Жило тогда семейство Файдышей у Канала на Овчинниковской набережной в Замоскворечье. Первое воспоминание тети Мариши связано с большим наводнением, они сидели с  Петей [брат Петр Степанович Файдыш (1854-1905) - отец Евгении Петровны Турманиной] на стуле и вдруг поплыли – в комнате плескалась вода! Это было одно из крупнейших половодий на Москва-реке середины ХIХ века.

 

     Вспоминалось ей, как, надев платок, ходила она с няней полоскать белье в реке, а чтобы её не узнали, говорила на “о” и над нею смеялись. Родители отдали её в пансион, и она быстро овладела французским языком и игре на фортепьяно. Однажды задали всему классу сочинение на тему “Зима”. Мариша не растерялась, пошла к отцу Степану Максимовичу на книжный склад. Выбрала книжку, переписала понравившиеся ей строки: Зима! Крестьянин, торжествуя… и принесла в класс. Учительница прочла, засмеялась и сказала: “Хорошо, Файдыш, но раньше это написал Пушкин”.

 

     Она помнила свои детские оплошности всю жизнь. Как-то раз пришла в гости к родителям возмущенная знакомая дама и рассказала, что встретила мужа с дамой легкого поведения и стала его лупить зонтиком “Да все по галибальдельке [Галибальделька испорченное название широко распространенного головного убора -  гарибальдейка, их носили воины Джузеппе Гарибальди (1807-1882)]”. Марише это очень понравилось и, придя в школу, она рассказала этот случай подругам, дома узнали об этом и ей “влетело”.

     Мария была недолгое время в пансионе, там она выучилась писать, читать и говорить по-французски. Один раз я читала вслух книгу французского историка, вдруг она сказала: “Подожди” и начала, не останавливаясь говорить по-французски несколько страниц наизусть. Оказывается, они лет сорок тому назад учили это в пансионе. Но недолго продолжалось учение: отец [Степан Максимович Файдыш] сказал: “Не в гувернантки ей идти” и взял из пансиона, плата в котором была - пять рублей в месяц.

 

     Выдали Марию замуж [Сохранилась выписка от 13 октября 1914 г. из архива метрической книги Московского Пречистенского сорока, Иванно-Предтеченской церкви, что в Старой Конюшенной, о браке, состоявшемся 26 августа 1868 г., под №13-м. Жених – Серпуховской купеческий сын Иван Федоров Воронин, 28 лет, невеста Московского купца Степана Максимова Файдыш дочь Мария Степанова Файдыш, 15 лет, 7-ми месяцев и 14-ти дней]  за серпуховского купца Ивана Воронина [«Воронин Иван Федорович, 29 л., в куп. состоит с 1869 г. Жит. Мещанской части, 4 квартала, в приходе церкви Спаса во Спасском, в дому БУЛЫГИНОЙ. Занимается перевозкою товаров. На городской службе не состоял». – Купцы 2-й гильдии. (СПРАВОЧНАЯ КНИГА О ЛИЦАХ, ПОЛУЧИВШИХ НА 1869 ГОД КУПЕЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ПО 1 и 2 ГИЛЬДИЯМ В МОСКВЕ. Москва. 1869)] . Он был внешне молодцом, но любил выпить и покутить - пропадал ночами. Мария очень боялась мышей. Ожидая мужа, молодая женщина до утра сидела на окне, поджав ноги, а запой всё усиливался. Когда она жаловалась матери, та вместо утешения говорила: “Сама виновата – не можешь мужа удержать присебе”.

 

     Мария Степановна заболела, лечение было не из приятных. С матерью были холодные отношения. Непробудное пьянство мужа, наконец, ей так надоело, что она оставила его. Он скоро окончательно спился. А что ей было делать? Время было глухое.

 

     Тетя Мариша поселилась на квартире и повесила вывеску: “ЗДЕСЬ ШЬЮТ ПЛАТЬЯ” [«Марья Степановна Воронина, 31 год, в купечестве состоит со второй половины 1879 года. Жит. Тверской ч., 5 кв., в д. Петровской торговой линии. Имеет модное заведение». - Купцы 2-й гильдии. (СПРАВОЧНАЯ КНИГА О ЛИЦАХ, ПОЛУЧИВШИХ НА 1881 ГОД КУПЕЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ПО 1 И 2 ГИЛЬДИЯМ. Москва. 1881)] . На ней было хорошенькое платье, да и сама онабыла очень красива с удивительно белой кожей, так что и самое простое платье сидело и выглядело на  ней очень нарядным и дорогим.

     Пришла первая заказчица, посмотрела на стройную, в хорошо сидящем платье тетю Маришу и заказала сшить точно такое. Мария Степановна никогда не шила и не умела, но на глаз определила, что фигура у заказчицы, как и у нее. Быстро распорола она свое платье, скроила, только рукава вышли на одну руку. Прикупила материи, и первое платье было сдано. А потом все пошло своим чередом.

 

     Потом тетя Мариша переехала в Петербург. Там у нее была большая квартира, с поваром, ученицами и настоящая швейная мастерская. Только перед смертью, в больнице,  тетя Мариша узнала от своей бывшей ученицы, что повар бил девочек, а Мария Степановна считала его добрым человеком, дарившим ей в каждый день рождение 10 рублей. 

 

      В Петербурге Мария Степановна сдружилась с передовой интеллигенцией того времени. Слышала и видела Тургенева, Достоевского и остальных. Речь у неё всё ещё была на половину украинской, на половину русской, что её сильно смущало, и вообще этот самородок был очень застенчив. До своей смерти она часто краснела, как девочка и смущалась. Внешность ее была внушительна - лицо, нос с горбинкой всё было выразительно. 

30 декабря 1884 года. Санкт-Петербург. Мария Степановна Воронина на костюмированном балу.

     Талант у Марии Степановны был активный: не было костюма для маскарада, она быстро сделала из газет, и получилось удивительно хорошо. У меня есть карточка тети Мариши в этом костюме. Репортёры ходили за ней следом и смотрели, где и на каком месте какие прикреплены газеты. И оказалось, что самая реакционная газета прикреплена на турнюре [Турнюр – подушечка, подкладывавшаяся под юбки для того, чтобы образовать больший рельеф в задней части женского платья] сзади. Один раз не было шляпы ехать на гуляние, а в вазе лежала красная смородина на веточках. Она сделала из материи шляпу и прикрепила веточки смородины. Получилась красивая и дорогая шляпа.

 

     Жила она в Петербурге с бывшим капитаном речного флота, которого потом она подозревала в поджоге мастерской. Познакомилась она за винтом с Надеждой Петровной Ламановой [(1861-1941) – основоположник русской школы моделирования одежды].  

1885-1887 гг. Надежда Петровна Ламанова и Мария Степановна Воронина

     Это была энергичная женщина. Окончив где-то институт для благородных девиц, она приехала в столицу. Была не очень красива, с манерами мальчика, стриженная. В компании говорила: “Ну, братцы выпьем!” Хорошо играла в винт и преферанс. Открыла мастерскую, так же как и Мария Степановна, но к заказчикам относилась сурово и заставляла их ждать подолгу. Переехав в Москву, как говорили злые языки, Надежда Петровна разорила горбуна Г., выстроив дом на Тверском бульваре, ездила в Париж за моделями. Обслуживала придворных. За самое простенькое платьице брала по 600-800 р. Держалась богом, были у неё цеха. Платила неплохо, но и требовала хорошей работы. Муж у неё был присяжный  поверенный Андрей Павлович Каютов. Говорят красивый. Зимой каждый день на своём автомобиле ездила в Сокольники, бегать на лыжах. Каждый день брала ванну и меняла бельё. Вот и всё что я о ней знаю.

 

     Забегу вперед - в ноябре 1911 года  тетя Мариша, нуждаясь в средствах, обратилась за   помощью Н.П.Ламановой. Надежда Петровна Ламанова приехала к нам поздно вечером, одета была в соболиную шубку и проч. И пригласила  Марию Степановну  работать у себя. Тетя Мариша согласилась, правда ей тяжело это было, но потом она, человек общительный, увлеклась. Много приобрела друзей и в том числе Елизавету Фёдоровну, сестру Каютова, которая тоже работала там. Была на ёлке и получила амулет лилового цвета, привезённый из Парижа и ещё какой-то пустячок. Милая, милая тетя Мариша, только с её стойкостью можно было всё это перенести: после той роскоши какой она была окружена и положение служащей. Правда это была благотворительность со стороны Ламановой, так как она не загружала работой и платила, кажется, 50 р. У них была своя касса, куда они вносили небольшие отчисления от заработка.

 

     В детстве я много слышала о воспитаннике тети Мариши, которого она взяла совсем маленьким, когда умерли его родители - донские казаки. Оставила она его в возрасте 8-9 лет на руки Ламановой. Работая у Ламановой, она однажды встретилась с ним.  Большой красивый офицер долго целовал её руки: он приехал повидать Марию Степановну.  

     

       Итак, планы Чернышевского о самостоятельной трудовой деятельности женщин в судьбе Марии Степановны не состоялись: мастерская после пожара стала убыточна, в капитане она разочаровалась. В это время мой папа Петр Степанович был увлечен “божественными” глазами мамы Анастасии Ивановны Смирновой её голоском и фигурой, сделал предложение и женился. Появились дети [первенец Николай родился в 1887 году], и наладилась переписка с тетей Маришей, и он приглашал сестру вернуться в Москву.

 

     В Москве у Марии Степановны началась уж другая жизнь. Через свою приятельницу, она познакомилась с хорунжием войска Донского Иваном Александровичем Торлецким. Его дедушка поставил хлеб под Бородино и нажил миллионы. Я об этом рассказывала ранее http://www.liveinternet.ru/users/4316166/post303729984/. Повторюсь только, что тетя Мариша его выходила, когда Иван Александрович был на грани смерти от кутежей и пьянства.

     1899-1902гг. Мария Степановна Воронина и Иван Александрович Торлецкий

Они стали жить вместе - брак у них был гражданский. Иван Александрович не мог получить развода от бывшей своей жены княжны Екатерины Павловны Максутовой, и это было большое горе для них обоих, но его мать бывала у них, племянница подолгу жили у нас, и потому это не было заметно и не лишало Марию Степановну общего уважения. Она была умна, знала французский и итальянский язык, играла неплохо на фортепьяно и хорошо разбирала ноты. В живописи тоже разбиралась хорошо. Прошла тяжёлую жизненную школу и была слишком доверчивой, и как потом выяснится, это послужило к её гибели.

 

     1901 год. Художник Киплик Дмитрий Иосифович  МАРИЯ СТЕПАНОВНА ВОРОНИНА

 

     Еще Мария Степановна была прекрасная хозяйка. В имении Старое Гиреево при ее “правлении” повар или повариха были безукоризненны.

 

     Несколько лет они жили скромно, пытаясь самостоятельно зарабатывать деньги (вязание чулок, производство сливочного масла и др.). Только после смерти родителей Иван Александрович, или как я его называла дядя Ваня, разбогател.

 

 

 

Москва 25 Августа 1868 года

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

С Благословлением Божиим приданое дочери моей Марии вступающей в супружество с временно-Московским  Купцом Иваном Федоровичем Ворониным в Москве 26 Августа 1868 от Московского  Купца Степана Максимовича Файдыш

1 Киот Красного Дерева, вмещающий четыре иконы в серебряных золоченых ризах во имя: Спасителя на Тайной вечери, Иверской Богоматери, Святит. Николая и Препод. Сергия Радонеж. Чуд.

1 икона Спасителя в ризе Серебряной золоченной

1 икона Царицы Небесной Казанской в ризе серебр. золоч.

1 лампадка серебряная золоченая

1 цепочка и Крест золотые

1 дюжина Ложек столовых серебряных в кожаном футляре

1 ложка Большая разливная с Мельхиор

1 дюжина Ложек чайных серебряных

1 ситечко чайное серебряное

1 совочек чайный серебряный золоченый

1 кольцо золотое изумрудное с бриллиантом

1 кольцо золотое жемчужное

1 кольцо золотое

1 пара  серег золотых бриллиантовых

3 пары серег золотых

1 брошка золотая с чернью

1 браслет золотой

1 рояль на угольнике Палисандров. Дерева Мастера Мюльбаха

Мебель гостиная, мягкая крытая зеленой материей цельного орехового дерева

1 диван
2 кресла
6 стульев
1 стол круглый

 

продолжение на обороте

 

ЗАЛЬНАЯ МЕБЕЛЬ:

1 стол ломберный красного дерева

1 дюжина стульев камышовых стульев

1 комод склад большой орехового дерева

1 гардероб орехового дерева

1 шкатулка красного дерева

1 сундук большой обитый белою клеенкой

1 сундук укладка обитый жестяной морозскою

1 салоп чернобурых лисиц с собольим воротником, крытый черным атласом

1 шубка черная бархатная с собольим воротником на гагачьем пуху

1 шубка черная бархатная навыхухолевом меху

1 муфта кунья

1 бурнус бархатный черный

1 бурнус плюшевый

1 бурнус драповый

1 кофта черная с брюссельскими кружевами

1 кофта драповая

1 кофта суконная

3 шляпки

1 зонтик

1 шаль кашемировая белая заграничн. Тона

1 платок ковровый заграничный

1 платок крепоновый белый

1 тальма репсовая белая

1 платок кашемировый заграничн.

1 платок серый берлинской шерсти

2 подсвечника томпаковые литые золочен.

1 платок вигоневый серый

3 платка головных

1 туалет орехового дерева Зеркальный

1 рукомойник с машинкой                                           

                                                                                                                           продолжение далее

4 платья шелковых

12 платьев шерстяных

1 пеньюар белый вышитый

2 платья пике

2 платья бриллиантовые

2 платья ситцевые

1 чепчик кружевной

1 дюжина чепчиков спальных

10 аршин полотна голландского тонкого

3 куска полотна льняного

1 штука Ланкорду белого

1 штука Ситцу

1 дюжина сорочек голландских домашних

2 сорочки голландск. Вышитые парадные

2 ½ дюжины сорочек полотняных обыкновенных

1  ???  парадный с постели кружевной гипюровый

1 одеяло атласное розовое с кружевами

1 одеяло белое тканевое с кружевами

1 одеяло розовое тканевое

1 одеяло ватное кашемировое

2 перемены наволок парадных

2 простыни парадные

3 полотенца парадные

3 перемены наволок голландских

4 перемены наволок полотняных

1 ½ дюжины простынь ткацких

1 дюжина полотенец голландского полотна личных камчатных

1 дюжина полотенец обыкновенных ткацких личных

1 ½ дюжины юбок

1 дюжина платков лето батист

2 дюжины платков голландских самых лучших

1 дюжина платков обыкновенных                                                      окончание на обороте

 

½ дюжины Полотенец банных

2 простыни банные

2 накомодника вышитый и кружевной

2 скатерти камчатных голландского полотна

2 дюжины салфеток камчатных голландского полотна

1 скатерть камчатных полотняных

1 дюжина салфеток камчатных полотняных

3 скатерти обыкновенных полотняных

1 дюжина салфеток обыкновенных полотняных

1 скатерть чайных белых камчатных

½ дюжина салфеток чайных белых камчатных

1 скатерть камчатная длиною 8 аршин

6 скатертей чайных цветных

1 ½ дюжины полотенец … чайных

1 ½ дюжины полотенец посудных

1 дюжина кофт бриллиантовых

1 дюжина кальсон …

1 кусок бумазеи

1 дюжина чулок белых тканых

4 пары башмаков

1 пара галош

1 перина большая постельная пуховая

8 подушек постельных пуховых

1 сервиз столовый

1 сервиз чайный

½ дюжины бокалов

½ дюжины стаканов

1 умывальник и таз большой медные

1 рукомойник новый с пружиною и ведром

1 туалет зеркальный черного дерева

Москва 25 Августа 1868 года

Принял Иван Федорович Воронин

Был Свидетелем Иван Семенович Иванов

Был Свидетелем Дмитрий Кондратьевич Кондратьев