Все детство я боялся русских, а вернее, ненавидел Советский Союз. Американские политики вроде президента Рональда Рейгана учили меня, что СССР — это «империя зла». Большинство мальчишек играли в воров и полицейских или в ковбоев и индейцев. А я воображал себя пилотом F16, сражающимся против МиГов. Устройство мира было простым: все американское хорошо, все советское плохо.

В колледже я понемногу узнавал об остальном мире. И понял, что мое прежнее представление о нем было очень неполным. Я бунтовал, и все, что прежние авторитеты клеймили как «зло», привлекало мое внимание.

Я читал все, что мог найти. Но скоро пришел к выводу, что Россия и Советский Союз сродни другим европейским странам и что СССР больше похож на впавшую в ересь часть Европы, чем на полную противоположность моего мира. Я больше не верил пропаганде, которая изображала «наших» как носителей добра и света, а «тех» — как безусловных негодяев. И продолжал поиски.

Я вырос в университетском городке в окрестностях Чикаго, где было много книжных магазинов. Один из них целиком заполняли книги о Китае. Как-то раз я завис в нем на полдня, изучая полку за полкой. И в каждом новом отделе чувствовал себя все большим невеждой. Я ничего не знал ни об истории Китая, ни о его боевых искусствах. Я не слыхивал о танской поэзии и не видел ни одного ритуального сосуда бронзового века. Я никогда не читал ничего похожего на «Сон в красном тереме». И, наверное, еще ни разу не пробовал китайской еды.

Мне повезло. В том году в моем колледже появился новый курс — китайский язык. Я записался туда одним из первых. И уже через год меня сочли достаточно продвинутым, чтобы отправить для продолжения обучения в Китай.

В 1986 году, впервые приехав в Китай, чтобы проучиться год в двух тамошних университетах, я дивился тому, как вдруг из бедного студента, у которого не всякий раз хватало на пиццу и пиво, превратился в «богатого иностранца», гораздо более обеспеченного, чем мои китайские товарищи.

Но с этим новым богатством, как я вскоре обнаружил, не все было гладко: за стенами новых фешенебельных отелей для иностранных туристов мало куда можно было пойти за покупками и мало на что можно было потратить деньги. Тогдашний Китай весьма отличался от того, что большинство приезжих видит теперь. Роскошные авто, модно одетые люди и вездесущая реклама заполняют сегодня китайские города, похожие на бесконечные торговые центры, где тянутся улицы и улицы больших и малых магазинов.

Трудно передать, как стремительно и повсеместно после рыночных реформ, развернутых в конце 1970-х, в Китае утвердился потребительский образ жизни. Хотя по общему объему потребительских расходов Китай с его 4 трлн долл. еще не дотягивает и до половины американского показателя, он уже обошел Японию и почти сравнялся с Евросоюзом.

Китай всего за несколько лет освоил науку, которую эти потребительские державы постигали десятилетиями: науку тратить. Китайцы уже стали крупнейшими в мире покупателями всего: от пива до мобильных телефонов.

Хотя Китай формально остается социалистической страной, консюмеризм прочно укрепился здесь во всех областях жизни. Мой любимый пример — косметика. В годы моих первых поездок возможностей в этом плане предлагалось немного. Скудный набор косметических товаров и еще более скудный выбор мест, где можно было постричься (и чтобы не в грязной государственной парикмахерской), а тем более сделать педикюр, чистку лица или массаж головы.

Через 20 лет продажи косметических товаров и услуг в Китае взлетели: с 24 млн долл. в 1982-м до 168 млрд в 2009 году. В стране, которую всего несколько десятилетий назад населяли верные воины социализма, щеголявшие в мешковатых бесполых френчах и широких штанах, стриженные одинаково и без затей, теперь более 11 млн человек зарабатывают миллиарды юаней, круглосуточно семь дней в неделю заботясь о волосах, ногтях и коже ближних. Косметика — пожалуй, самая потребительская отрасль производства, немыслимая 30  лет назад в маоистском Китае, где заботу о красоте лица и тела презирали как «буржуазный пережиток», — сегодня образует пятый по величине сектор мощнейшей китайской экономики, отставая только от недвижимости, автомобилей, туризма и информационных технологий.

Нынешние китайцы стремятся догнать и перегнать граждан великих потребительских держав, и это стремление кардинально меняет и китайское общество, и мир в целом. Понять, как Китай избрал этот курс и почему твердо намерен преуспеть, поможет небольшое погружение в историю.

Мао Цзэдун, учредив в 1949 году Китайскую Народную Республику, объявил, что Китай «поднялся с колен»: народ, который целый век жил под властью иностранных империалистических держав, будет сам решать свою судьбу. Следующие 30 лет, пока в странах рыночной экономики от Америки до Японии формировалось новое потребительское общество, Китай строил собственную индустриальную модель, до минимума сокращая связи с капиталистическим миром, и направлял все свои скудные ресурсы в тяжелую промышленность, для чего политическими средствами ограничивал хождение потребительских товаров. Соответственно, китайцы мало что могли купить.

Все изменилось со смертью Мао и приходом к власти в 1978 году Дэн Сяопина. Он и его соратники видели, что изоляционизм эпохи Мао Цзэдуна изжил себя, и ни опасность имущественного расслоения в стране, ни риск впасть в зависимость от капиталистического мира не перевешивают потенциального выигрыша: возвращения Китаю законного статуса богатой и сильной нации.

Быстро развернувшаяся мощная индустриализация опиралась на экспорт. Власти по-прежнему старались ограничивать доступ населения к иностранным потребительским товарам. Движущим мотивом здесь было не столько обуздание консюмеризма, сколько намерение пустить его в нужное русло, чтобы он обернулся долгосрочным ростом национального благосостояния, а не оттоком китайского капитала, растраченного на эфемерные потребительские удовольствия.

Сейчас китайские потребители все меньше отличаются от жителей развитых стран, и мы уже не помним, сколь недавно в этой стране действует политика, стимулирующая покупательские расходы. Лишь в 90-е, осознав, что огромный бюджетный и торговый дефицит их главного партнера, США, достиг уже недопустимых значений, китайские власти решили, что экономический рост КНР больше не должен зависеть только от экспорта. Еще до кризиса 2008-го Китай понял, что рано или поздно американский и европейский потребительские рынки насытятся недорогим китайским импортом, а погрязшим в долгах западным потребителям будет все труднее поддерживать образ жизни, который заставляет покупать больше и больше.

В дни мирового финансового кризиса ведущие политики и бизнесмены настойчиво убеждали китайцев меньше экономить и больше — как можно больше — потреблять, чтобы спасти мировую экономику. Но у китайского правительства были свои причины развивать внутреннее потребление и превращать страну из производящей в потребляющую. Стремясь избежать застоя, в который попали другие экспортно ориентированные азиатские экономики, государство видит в развитии внутреннего спроса ключ к долговременному экономическому росту.

Перемены, добрые и дурные, идут полным ходом. Миллионы китайских бедняков выбились в средний класс; китайцы получили доступ к небывалому спектру товаров, удобств и занятий. В то же время Китай больше всех выбрасывает в атмосферу парникового газа, гастрономические запросы новых китайцев грозят исчезновением целым биологическим видам, по всему свету продаются изготовленные в этой стране поддельные лекарства и детали самолетов, местные корпорации при мощной поддержке государства уже выкупают или мало-помалу оттесняют знаменитые мировые бренды, углубляя приверженность человечества к потребительству.

Практически все нынешние проблемы Китая, а по сути, и многие главные вопросы, стоящие перед нашей планетой, вращаются вокруг китайского потребителя. Очевидно, например, что Компартия Китая (КПК) рассчитывает обеспечить свое дальнейшее существование и легитимность повышением стандартов жизни и расширением доступного ассортимента товаров и услуг. Проникнувшись капиталистическим реализмом, как это можно назвать, партия больше не рисует — ни метафорически, ни буквально — картин светлого социалистического будущего, ожидающего китайцев за горизонтом. Напротив, она поощряет немедленные радости необузданного потребления.

Однако крупно ошибется тот, кто подумает, будто это управляемый процесс. КПК скачет на том же тигре, что и остальной мир. В конце концов может ли китайское правительство — и вообще какое бы то ни было правительство — встать на пути полуторамиллиардного легиона потребителей?

Статья является фрагментом книги Карла Герта «Куда пойдет Китай, туда пойдет мир», русский перевод которой опубликован издательством «Юнайтед Пресс»