Александр Введенский |
И смерть ему едва ли скажет,
Зачем он шёл долиной чудной слёз,
Страдал, рыдал, терпел, исчез.
К.Н. Батюшков
Три поэта составили ядро Объединения реального искусства (ОБЭРИУ), возникшего в Ленинграде в двадцатых годах, - Николай Заболоцкий, Александр Введенский, Даниил Хармс.
Творчество первого из них сейчас широко известно. Однако напомню, что при жизни Заболоцкого его стихи и поэма периода ОБЭРИУ публиковались весьма ограниченно, а то, что было напечатано, принесло автору большие неприятности. Инерция настороженного и даже отрицательного отношения к ранним произведениям Заболоцкого, доставшаяся нам от критики тридцатых годов, была более или менее преодолена лишь к концу шестидесятых годов, после смерти поэта. Долгое время оставалось неизвестным читателю литературное наследие другого участника ОБЭРИУ - Даниила Хармса. И только совсем недавно - в 1988 году, после выхода однотомника произведений этого оригинальнейшего поэта и прозаика - читатель получил о нём относительно полное представление.
Творчество Введенского по-прежнему остаётся в тени 1. До сих пор не собраны в одну книгу не то что взрослые, но даже и детские стихи и рассказы писателя.
Есть некоторый смысл в ступенчатом (Заболоцкий - Хармс - Введенский) познании творчества обэриутов. Ведь каждый из них нёс новое для читателя, был непривычен. Участники ОБЭРИУ, его друзья и противники считали, что Заболоцкий занимал наиболее умеренную позицию в объединении. Хармс был "серединой" ОБЭРИУ. Таким образом, читатель, пройдя через правый край ОБЭРИУ, миновав его центр, выходит к левому краю - творчеству Александра Введенского, поэта, более всего склонного к литературному эксперименту, нередко вступавшему в творческий спор с Заболоцким.
Александр Иванович Введенский родился в Петербурге 23 ноября (6 декабря) 1904 года. Его отец, Иван Викторович Введенский, служил в Поземельном банке, мать, урождённая Евгения Ивановна Поволоцкая, была врачом в знаменитой клинике профессора Д.О. Отта.
Среднее образование Введенский получил в находившейся на Петроградской стороне 10-й трудовой школе. До революции, когда будущий поэт начал посещать занятия, она называлась частной гимназией Лентовского. "В дореволюционном Петербурге это было одним из лучших, если не лучшим среднеучебным заведением", - вспоминал сын писателя Леонида Андреева Вадим, учившийся одновременно с Введенским. "Здесь я встретил настоящих живых людей", - признавался он.
К "настоящим живым людям" относился преподаватель русской литературы в гимназии, а затем в школе Леонид Владимирович Георг. О нём ярко и с большим чувством вспоминает Д.С. Лихачёв, также учившийся в бывшей гимназии Лентовского: "Леонид Владимирович обладал всеми качествами идеального педагога. Он был Разносторонне талантлив, умён, остроумен, находчив, всегда ровен в обращении, красив внешне, обладал задатками актёра, умел понимать молодёжь и находить педагогические выходы их самых иногда затруднительных для воспитателя положений" 2.
Георг был первым, кто поддержал литературные опыты Введенского, хотя вряд ли преподавателю отечественной словесности были близки футуристические уклоны юного Введенского.
По свидетельству академика Лихачёва, Георг приучал молодежь к "интеллектуальному отношению к жизни". В Лентовке (так ученики называли свою школу) Введенский познакомился с двумя яростными приверженцами этого принципа - маленькими гимназистами, неразлучными друзьями Леней Липавским и Яшей Друскиным. Впоследствии Леонид Савельевич Липавский (1904 - 1941, псевдоним - Л. Савельев) и Яков Семенович Друскин (1902 - 1980) станут горячими поклонниками таланта Введенского. В юности Липавский и сам писал стихи, даже входил в гумилёвский "Цех поэтов". Но всё же аналитик, классификатор победил в нём поэта, не заглушив, впрочем, хорошего эстетического вкуса. Липавский занимался лингвистикой и биологией, современной историей и историей Земли. Писал научно-популярные книги для молодёжи, редактировал рукописи в Детиздате. Маршак считал его "одним из самых образованных литераторов".
Столь же многогранна - увы, по необходимости - была и деятельность Я Друскина. Он окончил консерваторию и философский факультет университета, но зарабатывал на жизнь преподаванием математики в средней школе. Главным своим делом он полагал создание теологических сочинений. Друскин стал и первым исследователем поэзии Введенского - уже в семидесятых годах он закончил логико-эстетическую систематизацию его творчества в работе "Звезда бессмыслицы" (рукопись хранится в ГПБ).
На протяжении всей жизни Введенский встречался с двумя друзьями-лентовцами. Есть все основания полагать, что интеллектуальное общение с ними не проходило бесследно для поэта, утверждавшего, что "бог, время, смерть" являются основными темами его творчества. Сам Введенский признавал это. О стихотворении "Мне жалко, что я не зверь…" он сказал Друскину (как свидетельствует сохранившаяся запись): "Это философское размышление, и, написав его, я вторгся в твою область".
Отсчёт своей литературной деятельности Введенский начинал с 1921 года. В этом году он оставил школу. Чуть раньше он вместе с другими молодыми поэтами передал на отзыв Блоку, тогда председателю Петроградского отделения Союза поэтов, стихи. В то время Блок хотел внушить творческой молодёжи мысль о необходимости преодолеть ограниченный тематизм "петербургской" поэзии, приблизиться к социальной проблематике. Он выделил из присланного ему материала стихи В. Алексеева о труде шахтёра (вряд ли автор, да и сам Блок реально представляли, что это такое) и безразлично отнёсся к эго-стихам Введенского о петроградском кабаре.
Без сомнения, начинающий поэт был далёк от актуальных социальных проблем. Да и впоследствии Введенский избегал их прямого отражения. Но не сам ли Александр Блок сказал о стихотворении Катулла "Аттис": "…личная страсть Катулла, как страсть всякого поэта, была насыщена духом эпохи; её судьба, её ритмы, её размеры, так же как ритм и размеры стихов поэта, были внушены ему его временем; ибо в поэтическом ощущении мира нет разрыва между личным и общим; чем более чуток поэт, тем неразрывнее ощущает он "свое" и "не свое"; поэтому в эпоху бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также преисполняются бурей и тревогой".
Умонастроение нашего общества двадцатых и тридцатых годов если не во всём объеме, то очень важной частью вошло в трагическую поэзию Введенского. Но она, пользуясь его же словами, "непрямо отвечала на вопросы". И только в переполненной горечью "Элегии", равной по силе лермонтовской "Думе", Введенской поднял забрало художественной условности, прежде плотно опущенное. НО это произошло в самом конце тридцатых годов - в 1940-м, - когда Введенскому оставалось жить считанные месяцы.
Вернёмся к началу его пути. В 1924 году он вступает в Ленинградское отделение Союза поэтов - похоже, Введенский был самым молодым его участником. В анкете Союза от 6 мая 1924 года он указал и свой псевдоним: "александрвведенский". Вот так - с маленькой буквы и в одно слово. Столь же непривычна и графика ранних стихов Введенского. Они хранятся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский дом) - десять стихотворений, которые Введенский подал в приёмную комиссию Союза поэтов. Связь этих стихотворений с крайним крылом русского футуризма, с творчеством так называемых "заумников", несомненна. С одним из них, Игорем Терентьевым, поэтом и театральным режиссером, Введенский был в дружеских отношениях.
В том же Рукописном отделе хранится и другое произведение Введенского, написанное двумя годами позже, - "Минин и Пожарский" (1926), довольно обширная алогично-скоморошья драматическая поэма. Она относится к периоду "чинарства", то есть к тому времени, когда Введенский познакомился с Даниилом Хармсом. Что значит словечко "чинарь" - можно только гадать: то ли это своеобразный инфантилизм (от "чин чином", "чинарик"), то ли перед нами особый - "небесный" - чин. Хармс называл себя "чинарь-взиральнк", Введенский - "чинарь", авто-ритет бессмыслицы". Молодые поэты уже переболели заумью. Но они сохранили задор футуристической борьбы с литературными штампами, с нудным описанием психологических тонов и полутонов. В борьбе со стереотипами "чинари", в частности Введенский, опирались на русскую смеховую культуру. Чувство меры удерживало их от воскрешения отработанных художественных форм, от плакатной народности.
К концу 1927 года "чинари" организовали ОБЭРИУ, став его ядром. В январе 1928 года состоялся большой вечер обэриутов "Три левых часа" в Ленинградском Доме печати. В информационном бюллетени Дома печати была опубликована и Декларация обэриутов. Она содержала лаконичный анализ творчества каждого из обэриутов, их своеобразные визитные карточки. О Введенском было сказано следующее: "А. Введенский (крайне левое нашего объединения) разбрасывает предметы на части, но от этого предмет не теряет своей конкретности. Введенский разбрасывает действие на куски, но действие не теряет своей творческой закономерности. Если расшифровать до конца, то получается в результате - видимость бессмыслицы. Почему - видимость? Потому что очевидной бессмыслицей будет заумное слово, а его в творчестве Введенского нет, нужно быть побольше любопытным и не полениться рассмотреть столкновение словесных смыслов. Поэзия не манная каша, которую глотают, не жуя и о которой тотчас забывают" 3. Крошечная заметка о Введенском в Декларации была первой и последней серьёзной попыткой в печати разобраться в непростом творчестве поэта.
С конца двадцатых годов Введенский, как и другие обэриуты, постоянный автор пионерского журнала "Ёж", а затем и другого ленинградского детского журнала "Чиж". Для детей он написал очень много. В двадцатых-тридцатых годах под его именем вышло, не считая множества журнальных публикаций, около тридцати книжек стихов и рассказов. Работу Введенского в детской литературе высоко расценивали такие мастера, как Л. Чуковская, Л. Пантелеев, С. Михалков.
Две области творчества - детское и взрослое - были связаны между собой. Связь была прямой - в ритмах, организации текста - и контрастной. От мягкого, доброго, даже идиллического мира детских стихов и рассказов Введенский уходил - проваливался - в мрачный, фантастический хаос взрослых произведений.
По свидетельству его младшего брата, известного ленинградского адвоката В.И. Введенского, поэт, работая над ними, отъединялся на время от всего мира. Он создавал свои произведения в мрачнейшем творческом запое; закончив, вновь возвращался к повседневной, как говорится, "рассеянной" жизни: азартная игра в карты и на бильярде, ухаживание за женщинами, встречи с друзьями. "Родился в ресторане", - шутили о Введенском его друзья. О нем рассказывали много забавных историй, в которых обыгрывались его азарт игрока и франтоватость. Сам поэт относился с полным безразличием к тому, как называли его: гением ли, беспутным балагуром, формалистом.
Частная жизнь Введенского была такой же неуютной, бродяжной, как у Есенина или Мандельштама. В тридцатых годах он беспрестанно мотался с места на место. Из Ленинграда в Москву, из Москвы в Харьков, оттуда опять в Москву или Ленинград. В 1931 году он вместе с группой писателей и художников журнала "Ёж" был арестован по ложному доносу. В середине следующего года освобождён. Посыпавшиеся в 1933 году на Заболоцкого критические разносы и обвинения в "реакционном жонглёрстве" рикошетом били и по другим бывшем обэриутам, в том числе и по Введенскому. После поднявшихся в Ленинграде репрессий в связи с убийством Кирова Введенский на всякий случай решил перебраться в Москву, где было, на его взгляд, спокойнее. Здесь он сдружился с С. Михалковым. Знаменитый "Дядя Стёпа" был подготовлен поэзией Хармса и Введенского. В первой редакции этого популярнейшего произведения действовал персонаж, перенесённый автором из стихотворения Введенского "Кто?", - Петя Бородин.
В конце 1936 года Введенский переезжает на Украину, в Харьков, к жене (Г. Викторова). Отсюда он совершал и частые наезды в Ленинград и Москву. Последний раз в Москве, по свидетельству Михалкова, он был осенью сорок первого. Когда Введенский возвратился в Харьков, его арестовали по неизвестной причине. Умер он - согласно реабилитационному документу - 20 декабря 1941 года (реабилитации поэта добился Сергей Михалков). Существует несколько версий смерти "авто-ритета бессмыслицы", равно убедительных: смерть от дизентерии, пристрелен конвоиром, убит уголовниками, погиб во время бомбёжки железнодорожного тюремного состава.
Жизнь поэта оборвалась преждевременно. Но он был обречён: и то, что не произошло в тридцать четвёртом или тридцать седьмом, случилось в сорок первом; а уцелей тогда поэт - он попал бы под жернова сорок восьмого или пятьдесят первого. Ему не суждено было выйти за пределы сталинщины, перешагнуть в 1954 год. Он давно был на примете у чрезмерно бдительных людей, у которых "ошибки не бывает". Через всё творчество Введенского проходит "ощущение бессвязности мира и раздробленности времени". Он был охвачен ужасом перед неумолимой нелогичностью мира. А она казалась ему именно такой - нелепой и жестокой, потому что "червяк ползёт за всеми" - сказано в стихотворении "Мне жалко, что я не зверь…". В последнем произведении Батюшкова, строчки из которого вынесены в эпиграф этой статьи, говорится о библейском мудреце Мельхиседеке. Он размышлял о смысле человеческой жизни, и вывод был его горек: "Рабом родится человек, рабом в могилу ляжет".
Все поколения исторического человечества задавались вопросом о смысле жизни. По возможности искался утешительный ответ. Бурный ХХ век задал вопрос, пожалуй, с наибольшей остротой. Тема скоротечной жизни человека, его обречённости и биологической, и социальной, прокатилась по русской литературе уже в начале века, в кризисную пору нашей истории. Вспомним произведения Леонида Андреева, Блока, Сологуба, Хлебникова. Введенский перенимает эту тему у предшествующих поколений, делает её основной в своём творчестве. Пафос же сообщала сама современность - время революций, войн, голода, репрессий, разрушения и созидания. Нельзя обходить и личную потрясённость, "ангажированность" поэта этой темой. Вот что он писал в "серой" тетради, единственном дошедшем до нас материале с автобиографическими записями поэта:
"Не один раз я чувствовал и понимал или не понимал смерть. Вот три случая твердо во мне оставшихся.
1. Я нюхал эфир в ванной комнате. Вдруг все изменилось. На том месте, где была дверь, где был выход, стала четвертая стена, и на ней висела повешенная моя мать. Я вспомнил, что мне именно так была предсказана моя смерть. Никогда никто мне моей смерти не предсказывал. Чудо возможно в момент смерти. Оно возможно потому что смерть есть остановка времени.
2. В тюрьме я видел сон. Маленький двор, площадка, взвод солдат, собираются кого-то вешать, кажется, негра. Я испытываю сильный страх, ужас и отчаяние. Я бежал. И когда я бежал по дороге, то понял, что убежать мне некуда. Потому что время бежит вместе со мной и стоит вместе с приговоренным. И если представить его пространство, то это как бы один стул, на который и он и я сядем одновременно. Я потом встану и дальше пойду, а он нет. Но мы все-таки сидели на одном стуле.
3. Опять сон. Я шел со своим отцом, и не то он мне сказал, не то сам я вдруг понял: что меня сегодня через час и через 1?повесят. Я понял, я почувствовал остановку. И что-то по-настоящему наконец наступившее. По-настоящему совершившееся, это смерть. Все остальное не есть совершившееся. Оно не есть даже совершающееся. Оно пупок, оно тень листа, оно скольжение по поверхности".
Для большинства произведений Введенского характерен синкретизм - объединение в рамках одного произведения прозы, стихотворной речи и драмы. Диалоги могут развиться в стихотворения. Ремарки вырастают в прозаическое описание. К таким "диалогостихам" или "стихопрозе" можно отнести и "Минина и Пожарского", и "Священный полёт цветов", и "Потец", необходимым комментарием к которому служит приведённая выписка из "серой" тетради.
Я. Друскин относит эту вещь ко второй половине тридцатых годов. О позднем происхождении произведения свидетельствует и его отчётливая композиция - триптих, с хорошо проработанным зачином (прологом) и финалом. Видно, что трёхчастное произведение хорошо продумано мастером. Вместе с тем он здесь выпускает на простор иррациональную образность, опускается в глубины генетической памяти.
Учёные-фольклористы без труда увидят в этом произведении народно-сказочные мотивы и аксессуары: здесь и "беседа" сыновей с мертвым отцом, вопросы и загадочные ответы, волшебный конь. Бросаются в глаза и комические литературные перифразы: "сверкая очами" (ср. "Бородино" Лермонтова), "был брит Брут…" (ср. "Наш марш" Маяковского) и т.п.
Произведение выстроено на искусной игре света и мрака. В этом смысле - в контрастах образной системы, симметричности - оно является музыкальнейшим в творчестве Введенского. Замечу, что наш современник композитор Эдисон Денисов ставит поэта в первый ряд литературных новаторов двадцатого века 4.
Анатолий Александров
Ист.: Звезда, 1989, №10. Стр. 177-180.
1 О Введенском см.: Александров А., Мейлах М. Творчество А. Введенского. Материалы XXII науч. Студенческой конференции Тартусского гос. ун-та. Тарту, 1967.
2 Лихачёв Д.С. Леонид Владимирович Георг. В кн. Прошлое - будущему. Л., "Наука", 1985, с. 550.
3 Афиши Дома печати. Л., 1928, №2, с. 12.
4 Границы эксперимента (Беседа с Эдисоном Денисовым). "Советская литература", 15 сентября 1987.
 А.Введенский. 1930-е годы. РГАЛИ. Фонд Е.Шварца. Публикуется впервые |
Летом 1936 года Александр Иванович Введенский, которому было немногим больше тридцати, приехал вместе с Сергеем Михалковым в Харьков по каким-то издательским делам и в Харьковском отделении Союза писателей познакомился с молоденькой двадцатитрехлетней секретаршей Галиной Борисовной Викторовой, у которой, однако, был уже полуторагодовалый ребенок, сын Боря. Вскоре они поженились, и Введенский переехал из Ленинграда в Харьков. В следующем, 1937 году у них родился сын Петя.
Ко времени переезда Введенский был уже известным детским писателем. С основания "Ежа", а потом и "Чижа" он сотрудничал в этих журналах. И с 1928 года выходили его книжки для детей, среди которых самой популярной была "Кто?" с рисунками Л.Юдина,
Дядя Боря говорит,
Что
Оттого он так сердит,
Что
Кто-то на пол уронил
Банку, полную чернил,
И оставил на столе
Деревянный пистолет,
Жестяную дудочку
И складную удочку.
Гораздо меньший круг людей знал Введенского-поэта не для детей. Это было связано с тем, что после двух стихотворений, опубликованных в 1926 и 1927 годах, и устных выступлений во второй половине 1920-х - самом начале 1930-х годов Введенский-поэт нигде больше не появлялся. И о том, что он по-прежнему пишет еще что-то недетское, знали, пожалуй, только его близкие друзья: Хармс, Липавский, Друскин... И московские знакомые - Харджиев, Крученых, завлит театра кукол Ленора Шпет... Может быть, кто-то еще. Вместе с тем именно в эти годы (во второй половине 1930-х) Введенский написал одни из лучших своих вещей: "Некоторое количество разговоров", "Потец", "Елка у Ивановых", "Элегия", "Где. Когда". Возможно, что он написал и больше, но эти вещи не дошли до нас.
http://exlibris.ng.ru/person/2004-12-02/5_vvedenskiy.html
| Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |
