Пока мы готовились к отъезду в Варшаву, было получено известие о кончине нашей бабушки, матери моего отца (*). Мой отец тотчас же поехал в Костромскую губернию, в село Никольское, где скончалась бабушка.

 

 Она родом из Курляндии, лютеранка, - рожденная баронесса Фелькерзам, жила круглый год в деревне, крестьян лечила, помогала им, входила в их нужды. В ее имении была фабрика, где ткалось самое тонкое столовое белье. Бабушка очень интересовалась этим делом, белье было тонкое, красивое; ни одна скатерть, ни одна салфетка не сдавалась с фабрики, предварительно не пройдя через руки бабушки. Белье поставлялось в Москву в магазин Третьяковых. С кончиною бабушки фабрика закрылась. Можно предположить, что я заразилась общепринятым мнением говорить, что наши бабушки были красавицы, а деды богачи. Бабушка Амалия Георгиевна Менгден была действительно красавица. Ее портрет, висевший в гостиной моих родителей, писаный Лаухертом, уже не в молодые ее годы, свидетельствует о ее красоте. Вся семья Фелькерзам славилась красотой.

 

Из сельца Никольского мой отец повез тело своей матери в семейный склеп Фелькерзам, в деревню Штейнаэ, Курляндской губернии. Из Штейнаэ отец должен был проехать в Варшаву.

 

Дворянский род фон-Менгден происходит из Вестфалии, где родоначальник его назывался также фон-Менгден или фон-Менгеде, по имени принадлежащего ему замка «Менгеде» близ города Дортмунд. Иоанн фон-Менгден состоял гермейстером Тевтонского ордена в Лифляндии, от 1450-го по 1469-й год. Родной его племянник, Энгельбрехт, переселился также в Лифляндию, где получил от дяди разные вотчины и был родоначальником всех графов, баронов и дворян фон-Менгден в России.

 

[...]

Один из потомков Энгельбрехта, Эрнст фон-Менгден был взят в плен русскими в 1577 году в царствование Иоанна Грозного, препровожден в Москву и впоследствии был принят на службу царем Феодором Иоанновичем. Эрнст фон-Менгден оставил трех сыновей, Эрнста, Андрея и Владимира. У Андрея, умершего ротмистром в 1643 году, был сын Георгий, или как его называли Юрий Фамендин или Фаминдин. Юрий провел молодость в Москве, в немецкой слободе, где и сошелся с Петром Великим, участвовал в его играх , принадлежал к Потешной роте и впоследствии командовал Преображенским полком, с 1695 года по 1700 год. В 1684 году он жил в Киеве, где имел собственный дом и переписывался с Патриком Гордоном, также сподвижником Петра Великого. В 1690 годах он изъездил почти всю Россию. Юрий нарисовал первую географическую карту России, в чем ему помогал граф Яков Даниил Брюс, сделавший чертеж карты, появившейся в начале XVIII века в Амстердаме со следующим заглавием:

 

 «Invictissimo atque Augustissimo Imperatori Serenissimo ac Potentissimo Principi, Petro Alexievicio, Utriusque Russiae absoluto domino, In laudem et immortalem gloriam Serenissimae ejus Tsareas Majestatis, Honoris ergo Tabulam animi grati documentum quae pars majoris et minoris Russiae, Poloniae, Tartariae, Porti Euxini, Natoliae continetur, offert, dedicate et consecrate humillimus Johannes Thesing, Amstelodamensts».

 

Названия городов, рек, и т.д. были на голландском языке. Можно предполагать, что Юрий Менгден, бывши весьма образованным, сопровождал царя в его путешествиях за границу и в особенности в Голландию. Юрий участвовал в бою под Азовом, был дважды ранен и скончался вследствие полученных ран в 1696 году.

 

У Эрнеста (Ариста Аристовича) фон-Менгдена был сын Алексей Аристович, первый из рода фон-Менгден принявший православие. Он занимал должность стольника при Петре Великом и отличился в Турецком и Крымском походе. Ему принадлежало несколько вотчин в Тверском походе. В 1687 году он получил Высочайшее разрешение на принятие баронского титула, пожалованного еще в 1653 году шведской королевой Христиной его родственникам, оставшимся в Лифляндии. Его сын барон Иоанн Алексеевич Фамендин или фон-Менгден приобрел имение Никольское, Костромской губернии, Кинешемского уезда; в чине полковника участвовал в войне против Шведов. В 1725 году был астраханским губернатором и умер в чине тайного советника. Сын его, Пётр Иоаннович, владелец сельца Никольского, умер в 1775 году секунд-ротмистром лейб-гвардии конного полка, а его сын барон Александр Петрович продал имение в Тверской губернии, но оставил себе сельцо Никольское. В 1794 году, в чине полковника, он женился на княжне Феодосии Николаевне Козловской и был богат, кроме сельца Никольского имея чудное имение под Коломной, имение в Тульской губернии, Чернского уезда, два дома в Москве, где проводил зимы и куда ему по первозимью привозили из степной деревни муку, крупу, масло, птицу, яблоки и т.д. Большой двор московского дома переполнялся санями, нагруженными всякими припасами. Лошади отпрягались, торчали к верху приподнятые оглобли, шныряла по двору многочисленная дворня; тут были музыканты, певцы, акробаты.

 

Прадед мой жил в с. Никольском со всеми затеями барина того времени и порядочно растратил свое состояние. Его старший сын Николай умер поручиком Преображенского полка, был другом беспутного американца Толстого*, такой же кутила, как и последний и отличался неимоверной толщиной. Его мундир хранился в доме у его младшего брата, моего деда Михаила Александровича. Шутки ради мой дед вдевал свою правую руку в один рукав, его старший сын Александр левую руку в другой рукав, в средину становились двое младших сыновей и мундир свободно застегивался, содержав в себе четыре человека. Когда Николай Александрович купался, он мог погружаться в воду лишь по пояс. Как поплавок держался он на поверхности, и два дюжих молодца с трудом окунали его в воду. С годами он еще более принял чудовищные размеры: юбка заменила ему панталоны. Второй сын, Александр Александрович, участвовал в походах Суворова в Италию и был убит в Швейцарии, под Цюрихом, в 1799 году. К младшему сыну, моему деду Михаилу Александровичу, перешло сельцо Никольское, он участвовал в войнах с Наполеоном и был ранен при Аустерлице, откуда он писал своему брату Николаю:

 

 

В двенадцатом году, полковником гвардии финляндского батальона, впоследствии преобразованного в Финляндский полк, мой дед больной в тифе лежал в Москве, в доме Яниш, на Собачьей площадке, не подозревая, что неприятель уже в городе, когда повар Кондрат вбежал в его комнату и с ужасом объявил, что француз в Москве. Дедушка приказал запречь бричку и, насколько силы ему дозволяли, поспешно сошел с лестницы. Проходя залу, он захватил с собою лежавший на столе небольшой листок серой бумаги. То было воззвание к народу графа Растопчина. Воззвание сохраняется и по сие время у моего отца.

 

В бричку положили ковер, усадили больного, на козлы сел повар Кондрат. Проезжая Молчановку, близ Арбата, они были окружены французами. Увидав полковника гвардии, французы объявили моему деду, что он их пленник. Когда его здоровье немного оправилось, его отправили с поваром Кондратом и многими другими пленными (в том числе и Льва Перовского) во Францию, где их разместили по разным местечкам и городам. Многие не дошли до Франции, многие отставали, падали в изнеможении и их тут же пристреливали – француз капрал отдавал приказание, к виску несчастного прикладывали дуло кремниевого ружья – партия пленных продолжала свой путь, оставляя по дороге своих мертвых и умирающих товарищей. Мой дед и Кондрат очутились в местечке Дре, в Бретани, где они и пробыли до 1814 года. На продовольствие мой дед и Кондрат получали 25 франков в месяц. Питались они большею частью устрицами и грибами. Женщина, у которой они жили, пришла в ужас при виде жареных грибов и объявила «qu’elle enverrait chercher le comissair de police; les prissonniers russes veuillent a’empoisonner» [«вызовет полицию, если русские решили отравится»]. На другой день увидев les deux prisonniers живыми и невредимыми, она воскликнула: «il n’y a que les estomacs des sauvages qui supportent un pareil mange» [«только желудки варваров способны переварить подобное»]. Кондрат долго не решался есть устрицы, однако голод его заставил проглотить несколько штук. Впоследствии он с удовольствием их уничтожал. Вернувшись в Костромскую губернию, Кондрат, хотя и был горький пьяница, многие годы прожил поваром у моего деда; он любил вставлять французские слова в меню, которые составлял: «пом де теры, шу, вианды, он-он» и т.д.

 

- А то пожалуй совсем забуду по-французски, – говорил он.

 

 После торжественного въезда Императора Александра в Париж, мой дед поспешил поехать в столицу Франции, представиться своему Государю.

 

 Во время своего пребывания в Дре, мой дед до того обносился, что вместо сапог носил des sabots, деревянные башмаки, которые в большом употреблении и теперь у крестьян во Франции. Однако, нельзя было представляться Государю в такой обуви, сапоги же были порваны, и из них торчали пальцы. Мой дед взял толстую сахарную бумагу, вымазал ее чернилами, обвернул ею ноги и надел порванные сапоги. Император Александр зарыдал при виде исхудалых, голодных, обтрепанных русских пленных. Этот же чувствительный, мягкосердечный Император доверял Аракчееву, учреждал в России военные поселения и едва не приговорил было Сперанского к смертной казни. До своего отъезда в Россию дед мой получил приглашение на молебен, по случаю вступления на престол династии Бурбонов:

 

Versailles.

Le 17 avril 1814.

Monsieur

 

La reunion dee Corpe invites a cette Ceremonie, aura lieu a l’hotel de la Mairie, a 11 heures precises.

J’ai l’honneur d’etre avec une parfaite consideration Monsieur

Vortre tres humble serviteur

De Jouvenel.

P.S. Je vous prie de vouloir bien en faire part a Messieurs les Jfficiers qui sont ici avec vous.

 

Вернувшись на родину, мой дед командовал дивизией, входящей в состав второй армии, во главе которой был светлейший князь Витгенштейн, а начальником штаба генерал Киселев, впоследствии граф. Одним из полковых командиров у моего деда был известный декабрист Пестель, часто посещавший дом моего деда. В разговорах с моей бабушкой, как будто шутя, Пестель мечтал вслух, «что современем в России он будет диктатором, к себе в адъютанты возьмет моего дядю, барона Александра Михайловича». Бабушка его останавливала, приговаривая: «Пестель, Пестель, плохо вы кончите», при этом она проводила пальцами по своей шее. И в голову ей не приходило, что Пестель действительно кончит жизнь трагично, как она ему предсказывала.

 

Михаил Александрович Менгден, женатый на баронессе Амалии Фелькерзам, имел четырех детей. Старший Александр воспитывался в Дерптском университете (ныне Юрьевском), впоследствии министр-резидент в Дрездене, где он и скончался в 1903 году; второй сын Николай и младший Владимир, мой отец, ныне член Государственного Совета, учились в Правоведении.

 

В 1844 году, барон Николай Михайлович Менгден был зачислен на службу в Сенат. В виду его слабого здоровья, он получил заграничный отпуск на 28 дней и по совету докторов предпринял морское путешествие из Петербурга в Гамбург. В Гамбурге ему очень понравился огромный великолепный купеческий немецкий трех-мачтовый корабль, отправлявшийся в Рио-Жанейро. Не долго думая, Николай Михайлович решил, что он тоже отправится в Бразилию. Плыли они три месяца, да еще на беду, когда проходили экватор, был штиль.

 

 Наш посланник был очень обрадован приезду русского соотечественника. Николай Михайлович его попросил выхлопотать ему аудиенцию у императора, дон-Педро. Посланник обратился к министру иностранных дел и передал желание барона. Последовал запрос «какую должность занимает приезжий русский в Петербурге».

 

 Мой дядя отвечал, что он «служит в Сенате». Действительно, Николай Михайлович был помощником секретаря в Сенате. Бразильский министр понял, что он сенатор, и дон-Педро назначил ему аудиенцию.

 

Когда Николай Михайлович уезжал из Петербурга, он сам не знал, для чего взял с собой свой мундир, и не предполагал, что он ему будет весьма полезен. Однако, надо было подумать о шляпе и шпаге; то и другое было приобретено в Рио-Жанейро; в особенности треуголка с белым пльмажем была очень красива.

 

В назначенный день дон-Педро, окруженный своим двором, в тронном зале принимал русского сенатора. Последний, в сенатском мундире, при шпаге, в руках треуголка с белым плюмажем, в самом приятном настроении представился Императору. Дон-Педро его спросил: «Что его привело в Бразилию?» Николай Михайлович отвечал, что «его очень интересует эта чудная страна». Тогда дон-Педро его спросил: «Намерен ли он ехать вглубь страны и если поедет, то чтобы он обратился к министру внутренних дел, тот ему окажет содействие, так как пути сообщения в его стране еще не в порядке».

 

Министр низко поклонился Николаю Михайловичу. Мой дядя провел время в Рио-Жанейро превесело. Когда же он вернулся в Петербург, то он был уже давно отчислен от службы.

 

Обладая счастливым характером, относясь просто к жизни, отчислением от службы он ничуть не огорчился. Здоровье его поправилось, морское путешествие было ему весьма полезно. Впоследствии он снова поступил на службу. Везде и всеми любимый Николай Михайлович был в высшей степени симпатичен. Он скончался в Риге в 1888 году.

 

Единственная дочь моего деда, Мария, оставалась при родителях. Мария Михайловна вышла замуж за графа Дмитрия Ианнуаровича Толстого. Она была моим лучшим другом; в дни невзгод и горя светила мне ярким путеводным маяком. С самого раннего детства я привыкла ее любить. С годами детская привязанность перешла в дружбу, – мы постоянно переписывались. В продолжение всей ее жизни я аккуратно получала два раза в неделю от нее письма и всегда на французском языке. Как почти все ее современницы, графиня Мария Михайловна в совершенстве владела иностранными языками.

 

В 1902 году она скончалась, оплакиваемая крестьянами села Шатова и окрестных деревень, Одоевского уезда, Тульской губернии, где она провела всю свою жизнь, и где она была истым Провидением для народа. Цель жизни Марии Михайловны – была любовь к ближнему. Ее доброта как солнце согревала и давала жизнь окружающим ее.