В детстве читать я научился достаточно поздно - лет в шесть, не раньше. До этого самого важного, переломного момента жизни наша любимая бабушка Анастасия Ивановна читала мне вслух. Читала только по вечерам. Днем она трудилась на ниве сыроварения в местном молочном заводе, который стоял неподалеку, на берегу реки Маячки. В речку, через большую керамическую трубу прямотоком сливались отходы сыроварения и маслобойки, от чего рыбы в реке водились толстыми и пахли сливками и пахтой. 

 

Мне наших ежевечерних декламаций не хватало и я мечтал, что когда научусь читать самостоятельно, то закроюсь в туалете надолго, очень надолго, и буду читать так много, что забуду всё, что происходит за дверью. 

 

Читать в туалете - это как спрятаться в раковине. Те же самые ощущения - ты прячешься в раковине, а издали шумит море враждебного мира.

 

А ещё, открывая свою первую книжку, я не понимал, что теперь вся правда мира, какой бы она не казалась странной или непонятной уже позади. И впереди меня ждет только прекрасная спасительная ложь.

 

Давайте расскажу о некоторых вещах, которых нежно люблю.  Я не черную икру имею ввиду и не вкусно-и-точкас, а то, что доставляет удовольствие, которое не купишь за деньги в Пятерочке, несмотря на то, что про прекрасных дев мы все горазды трындеть. И хоть наш коллективный собачий жизненный опыт подсказывает, рассказывай вам - не рассказывай, толку не будет, но всяко полезно лишний раз подумать (мне), от чего (мне) делается хорошо на душе.

 

Во первых я  люблю горячую воду. Каким-то образом она лечит почти любую мою боль. Физическую. Правда боль от того, что Дженна Ортега любит этого крысеныша Тима Бертона, не лечится вааще ничем. Даже этим.

 

Вчера вот, к слову, я четыре часа провалялся пьяный в кустах на улице Десантников. Накануне вечером, перед традиционной прогулкой по городу, я, немного зная себя, синим фломастером толсто написал на левой руке свой обратный адрес: "Долинный переулок 6, стучать три раза пока не откроют. Деньги за доставку домой (50  USD) во внутреннем кармане труселей"

 

Местные менты  нашли меня там где обычно меня оставляет аист - в кустах на указанной выше улице, потому что там я обычно оказываюсь, словно это мой персональный Курский вокзал, когда во время прогулки неожиданно делаюсь очень и очень глубоко пьяным.

 

Да да, не ошиблись - это  мои  ноги в резиновых китайских шлепанцах обыкновенно торчат на асфальт из зарослей крыжовника. Их очень легко отличть от других, точно таких же рядом торчащих ног в резиновых тапочках, по красивым ухоженным пяткам и педикюру.

 

Менты прочитали мою левую руку потом подхватили под мышки остальное, не скажу чтобы хорошо, но всё же знакомое им тело, погрузили его в багажник своих жигулей и в пять утра доставили его в указанную фломастером точку. По дороге они время от времени меня спрашивали меня: "Авель Германович,, если вы и дальше будете вести такой здоровый образ жизни, вы не перестанете писать книги?" А я им пытался ответить из-под крышки, что писательский труд - это очень вредная для здоровья вещь, что писатели - в высшей степени развращенные люди, которые для того, чтобы творить, должны вести себя совершенно противоестественно.

 

Когда они подъехали куда следовало, то согласно инструкции начали стучать. Уж что что, а стучать они точно хорошо умеют.

На стук  им никто не открыл. 

Меня то дома не было. 

Я в это время уютно посапывал в ППСном багажнике. 

 

Постучав так сколько надо и не достучавшись, 

они аккуратно достали меня из 

и посадили на скамеечку  у      ,

где я и обнаружил себя спустя час

одетым как на прогулку с

- в труселях и без денег.

 

Я сидел, наблюдая как солнце поднимается из моря словно круглый, горячий беспилотник и мне, натурально, было заебись. А как же иначе, несмотря на то, что все хорошее когда-нибудь кончается, потому что все материальное имеет конец. А вот некоторые мысли и переживания остаются с нами навсегда. Пиздец - правда?

 

Знаете ли вы, девы и господа, какое это счастье - стоять под горячим душем после двух часов в кустах и еще часа в багажнике. (Менты, как потом выяснилось, со мной внутри по каким то своим делам по городу ездили. На задержание иностранных агентов или чего-то похожего на.) 

 

Под горячим душем холодная одежда нагревается и приятно щекотит спину, живот и бакенбарды, а слезы нежности смывают с глаз скупую мужскую тушь и от этого все последующее утро у меня внутри что-то замирает от восторга. 

 

Правда  настроение немного портят синусит и почечуй. 

И приапизм еще. 

Уж извините, если для кого это удар.

 

Один день расслабления стоит трех смоляных бочек смутной истомы, которая просочилась в геометрию нашей вселенной, подобно первому акту познания, когда посреди молчания рефлексов радостная дрожь выделила восприятие своего предмета.

 

Сколько любви или ностальгии понадобилось накопить нашей дорогой редакции, чтобы в конце концов проснуться одиноким утесом, возвышающимися над очевидностью! Давным давно забытый вздох заставил нас сделать шаг за пределы непосредственного; банальная усталость удалила от иллюзорного ландшафта или от живого существа; рассеянные стоны разлучили с нежной или с боязливой невинностью.

 

Сумма этих случайных расстояний - итог дней и ночей - составляет разрыв, который отделяет от мира и который дух силится уменьшить и привести в соответствие с нашими хрупкими пропорциями (178 - 67 - 24).

 

Но плод каждой разлуки дает о себе знать: где еще искать материю,

чтобы ощущать ее под своими ногами?

 

Как не смешать свою нежность с ревностью в клоаке утопий и грез? Кто расскажет о том, что бывает с непогибшими душами? И что делать ленивым философам, которые утратили свою теоретическую уверенность и рассеянную гордость за свою понятливость? Ведь жить в ожидании, того, чего пока нет, - значит принимать стимулирующее отсутствие равновесия, заложенное в идее нависающего над нами будущего. 

 

Поэтому одна надежда на Абсолютный ум и любовь. Но  Абсолютный ум располагается в пустоте, образуемой тавтологическим мировосприятием, угрюмым колыханием длительности, искушаемый престижной бесплодностью, аристократической скукой и благородной ленью неведения.

 

И только любовь для своего проявления во все времена не требует ничего, кроме любви. И мы ощущаем, как в грезах нашей крови ворочается мудрый Восток. Мы представляем себя древним иранцем, размышляющим над стихом Бхагавадгиты, в котором говорится, что лучше погибнуть, повинуясь закону любви, чем жить повинуясь закону агрессии и ненависти.

 

Миру мир всем.

 

...И вот мы видим, как всюду видимость берет верх над сущностью, суета над покоем, сложность над простотой, отдаленность над близостью, не смотря на то, что мы хорошо научились на скорую руку сокращать расстояния и приближать далекое, увеличивать ничтожное и уменьшать великое. Но спешное уменьшение величия и устранение всех расстояний не приносит с собой никакой близости; ибо близость заключается не в уменьшении отдаленности, а величие не зависит от размера (пусть размер всегда имеет значение. Как писал даймё Минамото-но Ёритомо в своей книге Повесть о доме Тайра - маленький член - самое большое зло. Его не увеличишь, как не старайся. Самурай с маленьким членом должен совершить сеппуку и уйти в великую пустоту. В следующей жизни ему может повезти. А госпожа Фудзико из дома Хризантем в Эдо сочинила изысканное стихотворение, которое озаглавила "Маленький и кривой член господина Фудзивара беру в свои руки"

На сливовый цвет

Налёг толстый снег.

Я хотела собрать

Показать тебе,

Но в моих руках он растаял весь). 

 

Потому часто бывает, что непредставимо далекое в пространстве, может быть нам близким. Малое отстояние еще не близость, также как маленький член еще не хуй. Большое расстояние - еще не даль, а большой член - совершенный синто и дар Будды.

 

Осеней тысячи можно ль сравнить с весной хоть одною? Однако и клен, и цветы осыпаются все равно… 

 

Миру мир самураи и дамы. Будда учил людей: Соприкоснешься с вещью, не прикрепляйся близко к ней!. Поэтому не прикрепляйтесь. Пора валить за тридевять земель.

 

Обращаясь всякий раз к вопросу о национальной гордости великороссов, наша дорогая редакция приходит к одному и тому же выводу - своими убеждениями мы обычно маскируем те несчастья, которые безудержно хотим принести другим.

 

Национальное сомнительное благородство - зло по своим последствиям худшее, чем агрессия или богобоязненный фанатизм. Как и вообще любое ярмо, надетое добровольно.

 

Однако наши рассуждения не имели бы общефилософской ценности, если бы мы не понимали, что и сами, наряду с другими, являемся жертвами извращенного сознания. Все потому, что любая цивилизация есть результат спонтанного культурологического эксперимента, в ходе которого участники постепенно растрачивают свою сущность, продолжая упорствовать в своих желаниях до тех пор, пока не исчерпают всю видимость реального, которым они, то есть - мы - обладали до начала начал.

 

И потом, становясь окончательно непригодными жизни, мы продолжаем делать вид, что живем и дышим, пугая своим отрешенным видом народы не зараженные вирусом наших скреп и реп. Они терпеливо ждут, пока это все закончится. Потому что все, что имеет форму, может исчезнуть в одно мгновенье. Никто не исключение.

 

Мы все время надеемся стать, забывая, что были, что полностью лишен будущего тот, кто поклоняется вчерашнему дню. Конечно, можно подобно М. М. Бахтину сделать из видимой Вселенной карнавал, изобрести новый жанр жизни, не соответствующий ни одной из известных нам литератур, приобретя по ходу дела опыт незатронутого, нестигматизированного культурой сознания. Однако внутренний даймон подсказывает нам, что вместо дионисийских игр и праздничных фейерверков в финале мы с гарантией получим космической железной лопатой по собственной галактической жопе. От кого - неизвестно.

 

Возможно от тех самых народов, а может и от звездных героев. 

 

Во всяком случае вся история становления одного и того же в том же самом свидетельствует в пользу, космоса, лопаты, жопы и гротескного раблезианства, а не кантовской модели чувственности с априорными концептами пространства-времени.

 

От такой философии, как во время сильного утреннего похмелья с несбитым стояком, нас подтачивает и мучит внутренняя раздвоенность: - с одной стороны хочется кому-то срочно присунуть, с другой - мы никак не можем примириться с тем, что приняли и полюбили другие, и, одновременно, нам любопытно почему они ничего не отвергают? (Ведь у нас же получилось, братья и сестры!)

И почему эти остальные:

Поэтичные индусы

Фанатичные раскольники

Парадоксальные буддисты

Утонченные мусульмане

Уклончивые китайцы

Гордые, но маленькие латыши

Опасные евреи

Наивные монголы

Совершенные казахи

Чистоплотные белорусы

И прочие героические племена и народы

наблюдают с глазами полными восторга, как мы наконец-то смирились в своем стремлении слиться с этим ужасом, приумножая его, согласно основному закону жизни, по которому новое зло всегда одолевает старое добро...

 

Миру мир дорогие соплеменницы и соплеменники. У греков праздники занимали половину года. Вот так они и жили. И до сих пор так живут, правда, в долг. Но всё равно молодцы. В долг жить надо уметь. Поэтому не стесняйтесь...