Анна Ахматова

 

Музыка

 

В ней что-то чудотворное горит,

И на глазах ее края гранятся.

Она одна со мною говорит,

Когда другие подойти боятся.

 

Когда последний друг отвел глаза,

Она была со мной в моей могиле

И пела, словно первая гроза.

Иль будто все цветы заговорили.

 

Анна Ахматова

 

Музыка

 

В ней что-то чудотворное горит,

И на глазах ее края гранятся.

Она одна со мною говорит,

Когда другие подойти боятся.

 

Когда последний друг отвел глаза,

Она была со мной в моей могиле

И пела, словно первая гроза.

Иль будто все цветы заговорили.

 

http://www.lundstrem-jazz.ru/press/press_28.php 

"Наша жена" Ирина Котякова

06.2002

Ушел из жизни чудесный человек, женщина удивительной судьбы, которая была тесно связана с судьбой оркестра Лундстрема - Ирина Ивановна Котякова. Её милый, человечный и полный достоинства образ никогда не исчезнет из нашей памяти. Рассказать о ней мы считаем своим долгом, данью памяти об этом замечательном и милом человеке. Всего три встречи, три мимолетных общения связывают меня с ней - одно чуть было не провалившееся интервью и два посещения Ирины Ивановны на ее квартире.



Почему "чуть не провалившееся"? В тот день, когда мы приехали к ней, заранее условившись о встрече, - мы значительно опоздали (где-то на 1-2 часа). Долго ехали на транспорте, затем (по нашему русскому обычаю) зашли купили что-то к чаю, чтобы не идти в гости с пустыми руками, затем торговались из-за букета роз... Потом долго искали ее дом, - в общем, хотели как лучше, а получилось как всегда!



Оказалось, что она терпеливо ждала нашего прихода, но у нее сразу после нашей беседы была запланирована какая-то другая (и важная!) встреча, поэтому на все наши вопросы Ирина Ивановна отвечала односложно - да, нет, не знаю... Я в отчаянии смотрела на свою подругу - что же делать? Все вопросы уходят, как в песок, - никакой реакции, обычно легко завязывающая разговор с незнакомыми людьми, здесь я чувствовала тихое и достойное сопротивление этой интересной и много повидавшей на своем веку женщины.



Нас накормили совершенно обворожительной едой, приготовленной чудесными руками хозяйки. А пирог, испеченный Ириной Ивановной, - знаменитый "котяковский ягодный пирог", - разве можно было удержаться и не взять еще кусочек? Однако разговора не выходило. Тема оркестра и жизнь в Китае как-то незаметно переключались на современные темы - цены снова выросли, транспорт стал дорог и особенно никуда не поездишь, вот скоро придет Ульяна (квартирантка-студентка, которая была Ирине Ивановне вроде родной внучки). Мы уже собрались уходить, когда пришла Ульяна и вызвалась сходить на встречу, помочь Ирине Ивановне.



Вот только теперь мы и познакомились по-настоящему с Ириной Ивановной: ее словно подменили - напряжение спало, она заулыбалась, превратившись в приветливую женщину-рассказчицу. Сдержанность сменилась увлекательнейшими историями. Мы переглянулись - так вот какая она, знаменитая "наша жена"!



- Ирина Ивановна, а почему - "наша жена"?



- Я стала первой женой музыканта в оркестре лундстремовцев, - рассказывала Ирина Ивановна. - Все остальные мальчишки поженились поздно, примерно лет на 8-10 позже нас с Алешей Котяковым. Поэтому все гастроли, поездки, жизнь оркестра проходили перед моими глазами - я была неизменным членом коллектива, а также дружеских вечеринок, мальчишки даже советовались со мной по части своих сердечных дел. Поэтому меня окрестили "наша жена", в разговоре между собой ребята так часто и говорили - не Ира, и не Котякова, а "наша жена". Например, "А "наша жена" придет"? "А почему "наша жена" не поехала"? "Первые цветы - "нашей жене"! и т.д. Так я стала "первой леди" оркестра.



Как мы все оказались в Китае? Очень просто, моя судьба и судьба большинства лундстремовцев мало чем отличаются друг от друга.



Родители мои были служащими КВЖД (Китайской Восточной железной дороги). Во время так называемого "боксерского восстания" в Китае (в 1901 г.) на помощь китайским императорским войскам были присланы русские войска. Отец мой в то время был призван в солдаты и после подавления восстания остался в Китае. Тогда бурно шло строительство КВЖД, служащие получали неплохое жалованье и отец устроился работать там. Мама жила на Украине и приехала на КВЖД погостить к сестре, так в Харбине мои родители и познакомились. Они поженились примерно году так в 1904-1905-м. Основными работниками на КВЖД были русские, мама тоже нашла там работу. Но вскоре родилась я и мама оставила службу.



Я была единственным ребенком в семье, детство и юность прошли в Харбине. Это был сугубо русский город - с магазинами, заводами, церквами, школами, институтами и всей жизнью русской на русский лад. Многие говорили, что Харбин был похож на обыкновенный провинциальный русский город, хотя он и находился на территории Китая. Кстати, многие русские вообще не владели китайским языком - это было не нужно, потому что все, что было необходимо для жизни, имелось в русских магазинах, аптеках, ресторанах, булочных и т.д.



У родителей моих был собственный дом в Харбине. Поскольку родители были людьми простыми, рабочими, они с радостью приняли Октябрьскую революцию, поэтому я училась в Коммерческом училище для детей советских граждан (тогда называли - совграждан). Родители знали, что рано или поздно нужно будет вернуться в Россию, в СССР, поэтому я всегда помнила, что именно Россия, а не Китай есть моя родина, хотя до этого никогда Россию не видела. Также было с Олегом и Игорем Лундстремами - они в младенческом возрасте были привезены в Китай, мой муж Алексей Котяков тоже родился в Китае, а родиной своей все мы называли Россию. Это сейчас странно звучит, а тогда мы были молоды, особенно не вдавались в тонкости своего происхождения.



К религии относились хорошо, все были крещёными, по праздникам ходили в церковь, а такие праздники церковные, как Пасха, Рождество - отмечались в Харбине с особым размахом. Например, отец моего мужа был священником, настоятелем большого храма в Харбине (примерно с 1910 г.). Вообще у них в семье по материнской линии все были священниками. Благодаря усилиям этого священника (отца матери А. Котякова) в Харбине был построен новый храм (открыт в 1936 г.). Когда мы переехали в Шанхай, то жили на улице Рю де Груши, рядом находился большой Богородицкий Храм (Храм Богородицы сподручницы грешных в Шанхае).



В Китае мы были иностранцами, однако тогда в крупных городах фактически не чувствовалось "китайского лица", т.е. китайцы жили в отдельных районах, где не жили иностранцы. В крупных городах-портах, таких как Шанхай, Пекин, Тяньцзин, Харбин и др. были устроены специальные огороженные концессии, охраняемые полицией и войсками, на их территории могли проживать только иностранцы, китайскому населению вход был запрещен. Существовали французские концессии, английские, американские, японские и т.д. - по названию той страны, которая основывала концессию.



Так вот, на территории концессии (или сеттльмента) были свои муниципалитеты, устроенные по типу той страны, которая стала основательницей этих закрытых от остального китайского населения огороженных районов. При таких муниципалитетах была своя муниципальная полиция, свои войска, свои законы и правила, печатались ежедневные газеты. Поэтому можно было жить в Тяньцзине, например, и совсем почти не общаться с китайцами (они выполняли в основном работу по обслуживанию иностранцев), китайцы жили в своих особых кварталах, за пределами концессии. По крайней мере, так было до середины 1920-х годов, затем китайцам разрешили селиться на концессиях рядом с иностранцами, но для этого нужно было получить специальное разрешение, которое не всякому выдавалось.



Что касается нас, русских, - мы не стремились бывать в "китайском городе" (так тогда назывались городские районы с китайским населением). Как правило, никто из нас не знал китайского языка, да и просто нам было неинтересно там бывать. Наша жизнь проходила в районах для иностранцев, где были свои кинотеатры, кондитерские, магазины, школы и т.д. Там было безопасно и это была "наша территория".



Можно сказать, что мы жили в Китае, ничего не зная о нем. Он где-то был за бортом нашего российского харбинского "корабля", его выплески встречались в виде информации о проходящей совсем рядом китайской гражданской войне, в виде сообщений газет о бандитах-хунхузах (которые нападали на иностранцев с целью получения выкупа), но все это мало нас трогало. Не забывайте, что это наше детское восприятие Китая, возможно, были бы мы постарше - все оценивалось бы по-другому. Практически китайское население не знало русского языка, английский язык был общепринятым языком межнационального общения, а также языком документов и законов. Как правило, простые люди не владели иностранными языками - касалось ли это русских или китайцев. Например, мои родители не говорили по-английски и по-французски, что всерьез сказывалось на наших доходах - они были крайне низкими. Позднее отец мой стал учителем в русской харбинской школе, но получал буквально гроши. Мама не работала (это была традиция дореволюционной русской жизни).



Китайцы, которые обслуживали иностранцев - служащие в банках, в муниципалитетах, продавцы, мастера по пошиву одежды, уличные торговцы - вот они, эта категория китайского населения, - владели русским и английским языками (хотя часть китайцев и объяснялась с нами на ломаном англо-русском смешанном языке - "моя-твоя покупай, ляйсенз есть"). Особенно это было заметно в таком международном городе, как Шанхай, куда мы переехали в середине 1930-х годов...



Ирина Ивановна показывает нам свои семейные фотографии. На старом большом черно-белом снимке - красивая девочка-куколка с огромными глазами и толстенными косами.



- С детства я увлекалась балетом, - продолжает она свой рассказ, - в Харбине существовала своя русская балетная школа. Родители испытывали большую нужду, но находили деньги на мои уроки хореографии. Вообще, отец с матерью очень трепетно относились к русскому искусству. Так, в 1936 году они с огромнейшим трудом и за немыслимые деньги достали билеты на концерты Шаляпина (наш семейный бюджет тогда прямо испытал катастрофу, так дороги были билеты), но я была еще слишком мала и знаменитый певец России не произвел на меня ровным счетом никакого впечатления! Я не понимала, зачем было нужно так стремиться на концерт старого седого большого человека, его голос мне не понравился. Наверное, это плохо, но это так.



Умение танцевать на самом деле потом дало мне возможность зарабатывать свой кусок хлеба, но именно только - кусок. Больших денег это не приносило. Муж мой был музыкантом, а я танцевала в оперетте. Я не была солисткой, просто танцевала в общих групповых танцевальных номерах. В Шанхае танцевала в театре "Ляйсеум" (в этом театре выступали Вертинский и Шаляпин), в русском балете "Золотой петушок", участвовала в постановке флёр-шоу. Платили не очень хорошо. С деньгами нам всегда было трудно.



Алеша был очень хорошим музыкантом, но денег не имел. Вообще, с переездом нашим в Шанхай я всерьез поняла, что такое нужда. Я привыкла, что в родительском доме у нас все было, а теперь пришлось мириться с тем, что у нас, молодоженов, ничего нет. К тому же я была совсем молоденькая, ничего делать не умела - ни готовить, ни шить. А жизнь сама всему научила, поэтому ничего не нужно бояться. С переездом в Шанхай я первое время не могла найти работу - быть танцовщицами вообще было трудно в то время, предложение превышало спрос! Мы оказались никому не нужны. Устроилась работать портнихой - шила костюмы для нашей русской оперетты.



Фактически эта русская опереточная труппа была из СССР - по установившейся тогда традиции многие деятели российской культуры приезжали на Дальний Восток, в Харбин и Шанхай, на гастроли, так "обслуживалось" культурой советское население, жившее за границей. Оперетта, как правило, приезжала на 1-2 сезона, и потом отправлялась домой. Помню, что ядром харбинской оперетты всегда были артисты из СССР. Их труппа ездила с гастрольными поездками не только по всему Китаю, но и по Японии и, кажется, еще по каким-то южным странам. Например, в 1935-1936 гг. была очень популярной примадонна Орловская, режиссером и актером там был также известный советский артист Серов, они уехали потом в СССР. Так вот, позднее я смогла танцевать на подмостках нашей русской оперетты.



Что касается Лариссы Андерсен, - поэтессы, балерины, очень популярной своего прежнего значения, в отношении Лариссы я бы сказала - это была ПОРОДА. И помыслить было невозможно, чтобы она предалась мимолетному роману со знаменитостью, даже такой как Вертинский. Это не значит, что у нее совсем не было романов, но с ним - определенно нет!



Мы работали с А.Н.Вертинским в одном ресторане. Вот другой его "бурный роман" я помню: это должно было быть что-то... Звали ее почему-то "Буби" - странноватая такая - и женщин, и мужчин всегда около нее было много. Вероятно, у нее были нестандартные увлечения. Помню, я занималась в студии днем, было жарко - я лежу на циновке. Вдруг кто-то провел рукой по спине - я резко вскакиваю: - оказалась эта женщина. "Какая кожа!" - говорит, пытаясь меня обнять. Я ее оттолкнула и ушла.



Помню также, она в каком-то клубе появилась в обворожительно роскошном платье - такое платье стоило невероятно дорого. Но стоило компании разгуляться - и ее светлое платье было облито вином. Мы с Лариссой тогда переглянулись - пропало платье! Но Буби и бровью не повела. Именно с этой Буби Вертинский открыл ресторан "Гардения". Однако ни он, ни она не имели ни малейшего представления о коммерции. Ресторан не приносил никакого дохода - там были друзья, гости, банкеты, вино лилось рекой, а большинство посетителей не платило. Буби была необычная дама, курила опиум. Для Шанхая она была слишком роскошной женщиной, другой такой дамы не было. Кажется, у нее был богатый китаец-поклонник, который первое время покрывал все расходы, но потом понял, что его жертвы не ценятся, и бросил это дело. Так ресторан разорился. Куда делась Буби - не знаю, больше мы ее не видели.



Вертинский потом постепенно начал опускаться - доходов от концертов не хватало, он начал ходить по столам, рассказывать анекдоты за рюмку водку или собирал деньги на детскую коляску. Его будущая жена - была очень необычной внешности и очень молоденькая. Когда мне говорят, что Вертинский был агентом НКВД, я начинаю смеяться! Ни один агент не мог бы вести такую жизнь, как Вертинский. Он был артист и исполнитель песенок. Первое время им восхищались, потом были разочарованы переходом его в советский лагерь, но и совграждане его тоже не любили - он был слишком "буржуазным" для нашей публики, слишком напыщенным, светским. В 1943 г. он вернулся в СССР, ему Молотов помог.



Основные доходы в Шанхае приносила как раз не русская, а иностранная публика, а также китайцы-богачи. Русские тоже ходили на наши выступления, но они не могли конкурировать с иностранцами и китайцами, т.к. зарплаты у русских были в два-три раза ниже иностранцев-служащих (и в несколько раз выше китайцев с образованием). А балетные номера исполнялись по одиночке, в этом сказывалась специфика балетного исполнительского искусства на Востоке - танцевать на сцене не было принято, танец исполнялся посреди зала, в окружении публики, нередко в барах и ресторанах. Сами понимаете, что о привычном нам "высоком искусстве" говорить не приходилось. Платили за количество выходов.



- А как вы познакомились с Алексеем Котяковым?



- Знакомство с будущим мужем состоялось так. После окончания школы (мне было 16 лет), я с родителями отправилась летом на дачу, что была на берегу р.Сунгари. У Алеши там жили сестра и братья. У нас организовалась тогда общая компания молодежи, мы купались на Сунгари, загорали, играли в волейбол. Когда он впервые пришел в нашу веселую компанию, я была потрясена его видом. На нем были белые брюки, белые ботинки, волосы гладко зачесаны, в руке труба, на которой он играл. Я могу это интерпретировать так: я просто лишилась дара речи. А он чувствовал себя таким "премьером" среди нас, курил, был "взрослым". В нем был такой "харбинский стиль" молодого русского человека, у которого вся жизнь впереди, причем жизнь обязательно блестящая! Я тогда спросила его: "А вам сколько лет?" Он покровительственно на меня взглянул: "Девятнадцать!". Так я сначала познакомилась с ним, а потом уже со всеми мальчишками из оркестра. Они же все жили в одном харбинском дворе - семь мальчишек из одного двора! Мы с Алешей после знакомства два года не расставались, и в 18 лет я вышла за него замуж. Так меня с этих пор и прозвали ребята - "наша жена"... Мы с Алешей вместе прожили 64 года... И никогда у нас не было ни ссор, ни недоразумений: мы ведь не только любили друг друга, мы жили друг для друга. А детей у нас не было, так и не знаю, почему.



Я нашла временную работу в Харбине, вместе с преподавательницей разработала и исполняла на сцене "Сиамский танец", затем "Цыганский танец". Это, конечно, была стилизация с элементами танцев этих народов. У меня было множество поклонников, до сих пор не пойму почему. (Однако, судя по фотографиям, она была необыкновенно красива и имела по-детски наивное лицо, пропорционально сложенную фигуру, мягкую грацию. Вот на одном из фото - девочка в концертном платье с огромными глазами и с большим букетом цветов).



- А ревновал ли Вас муж к этим поклонникам?



- Ревновал? Нет, мы с Алешей спокойно жили. Когда мы приезжали в Шанхай - Алеша стал ходить на теннисный корт, играть с одним русским спортсменом. Иногда я приходила посмотреть, или провожала его до корта. Никто не думал, что мы муж и жена, поэтому тот спортсмен часто спрашивал: "А сестра придет?" Алеша отвечал: "Придет-придет!" Я-то была не азартной, меня не интересовала победа в спорте, а Алеша был настоящий азартный спортсмен!



Иногда он спрашивал что-нибудь о поклонниках, говорил: "Ну вот этот, который ходит за тобой". Никаких сцен или повышенных тонов между нами никогда не было. Я, может, потому и влюбилась в него без памяти, что в нем всегда чувствовалось присутствие спокойного человеческого достоинства. Он никогда бы не опустился до подозрений или выяснения отношений. И потом он просто, по-моему, не мог предположить какой-то конкуренции с другим, это было невозможно! Он был уверен в себе и во мне. Если вы любите и любимы - об этом даже не говорят, это чувствуют.



После репатриации в СССР нам пришлось несколько лет жить в разных городах - мы только ждали, когда нам можно будет снова жить вместе. Трудно было врозь, но мы понимали, что иначе нельзя.



Вообще-то планов вернуться на родину не было. Это был вынужденный шаг. Мне было уезжать особенно трудно - мама и папа оставались в Харбине. Папа-то по болезни остался в Харбине, а мама в Россию из Харбина вернулась...



Мы уехали из Шанхая в 1947 году. Сначала была Находка, лагерь по распределению (там Олег очень удачно предложил провести несколько бесплатных концертов в пользу военнослужащих), затем долгий и тяжелый переезд по Турксибу до Урала, затем - до Казани.



- А какое впечатление на вас произвел Советский Союз, ведь это была первая встреча с родной землей?



- Это был ПОТРЯСАЮЩИЙ КОНТРАСТ. Ведь сразу после освобождения Шанхая американским флотом (это позже советские войска подошли к Шанхаю, уже в момент Гражданской китайской войны), город был завален продуктами и товарами, американцы буквально сорили деньгами, все так радовались окончанию войны! Мальчишки были нарасхват со своим популярным репертуаром, зарабатывали хорошо. Когда собрались ехать домой - мы не взяли с собой ни денег (нельзя было!), ни вещей (их особенно и не было!).



Когда уже в СССР сели на поезд, оказалось, что это - теплушка из-под угля. Было ужасно холодно, мы потом еще несколько лет мерзли - ведь в Китае температурный режим другой. Помню, в одном вагоне ехало несколько десятков человек, в том числе Олег с Игорем Лундстремы, их мама, мы с Алешей. У кого-то из эмигрантов был грудной ребенок, он был весь в угольной пыли - светлые волосенки стали черными. А ночью печка остыла и у кого-то волосы примерзли к полу.



С едой было очень плохо - хорошо, что нам в Находке выдали селедку - по дороге мы меняли ее на хлеб. Страшно было также, когда кто-нибудь на остановке бегал за водой - ведь не объявляли, сколько стоит поезд, можно было отстать от своих (а время было опасное, могли ведь и обвинить в побеге). Словом, все было страшно.



- А В.Аксенов писал, что увидел лундстремовцев впервые в Казани, все были в белых плащах, прилично одеты...



- Да, вероятно, это по сравнению с другим послевоенным населением, которое было одето совсем плохо. А наши пальто и плащи были пошиты из американского трофейного крашеного одеяла, вот и весь секрет нашего "буржуйства".



- А как к вам отнеслись советские люди? Вас ненавидели? Относились враждебно?



- Нет, этого не было. Но наши вещи затопили - сундук, постель. Нам посоветовали поставить их в подвал - не знаю, случайно или нет, но все это затопило весенней водой. У нас не было даже мыслей о сравнении новой жизни с нашей жизнью в Китае. Ну как это объяснить? Представьте, что вы возвращаетесь домой, а он горит! Ну разве вы кинетесь спасать вещи, когда вовсю пламя полыхает? Уже все, ничего не поделаешь! Так и мы, наше пламя отполыхало тогда, когда мы ехали в неизвестность в теплушках. Просто началась новая жизнь и о старой не было нужды вспоминать, нужно было как-то устраиваться здесь, на родине... К тому же все мы понимали, что нам просто неслыханно повезло - никого не арестовали, никому не грозили лагеря, а это уже было счастьем!



Когда приехали в Казань, нас сразу очень хорошо приняли, поместили в гостинице. Хотели оркестр сделать "татарским джазом", но потом вышла серия постановлений по борьбе с космополитизмом и оказалось, что у оркестра нет работы. Все договорились - не увольняться из оркестра, особенно тем, кто приехал из Китая. Музыканты работали кто где - в оперном, драмтеатрах, кто-то устроился даже играть на похоронах... У кого было инженерное образование - тот пошел в инженеры..



В Казани мы жили вчетвером в одном номере гостиницы - мы с Алешей и Олег Лундстрем с Галей (его женой-актрисой). Алеша с Олегом поступили и закончили Казанскую консерваторию.



После окончания Казанской консерватории Алешу отправили хормейстером в Магнитогорск. Я в Магнитогорске уже не могла танцевать в балете, вела в школе ритмику и заведовала практикой. А Алеша был дирижером хора и педагогом муз училища. Там он проработал 3 года, потом перебрался в Казань и Москву, а я в Магнитогорске прожила 10 лет...



В Москву переехать оркестру помог тогдашний директор-еврей, по фамилии Цин, очень предприимчивый человек. Тогда оказалось, что можно оформить "хозрасчет" - оплата не только за легальные концерты (ставка была очень низкой), но дополнительно можно было организовать концерты для желающей публики, и тогда оплата шла "хозрасчетом", мальчишки хорошо получали, правда, и работали на износ. На эти деньги в Москве они построили дом - это называлось "кооперативное строительство по проекту Олега с концертным залом, рестораном и жилыми квартирами для музыкантов (в квартирах предусматривалась звукоизоляция, у каждого музыканта был свой рабочий кабинет). Но когда дом отстроили - его отобрали для нужд более высокопоставленных лиц, а нам всем дали квартиры (Ирина Ивановна с Алексеем Котяковым получили двухкомнатную "хрущевку").



Мы тогда смогли, наконец, собраться все вместе и традиция совместных вечеринок продолжалась много лет. На наших встречах мы иногда готовили "фирменные" китайские пельмени, блинчики с селедкой. А еще коронный номер - пирожки с картошкой и сюрпризом, куда "заталкивался" кусочек селедки...



В квартире у Ирины Ивановны висят благородные иконы - "Богородица" и несколько небольших других. "Да, - говорит Ирина Ивановна, - эти иконы были собственностью семьи Алеши, мы старые иконы отдали в местный храм, а эти две - отдали нам, ими мы благословлялись на венчание"...



На стенах висят небольшие миниатюрные картины с китайскими сюжетами. "Это картина, - поясняет Ирина Ивановна, - кисти Володи Болгарского, которого мы называли Володя "Борегар", он был русским художником в Шанхае. Кстати, его жена Тамара спасла Олега от смерти..."



- От смерти?



- Да, Олег тогда в Шанхае чуть не умер. Олег заболел "тройным" тифом - брюшным, сыпным, возвратным. Заразился от фильтра, очищающего воду. Это примерно 1940-й год был. Он очень сильно заболел - не спал, не ел, стал худым как скелет. С помутившимся сознанием. Пришел к Олегу врач, русский, который жил с нами в одном дворе. Он осмотрел Олега и сказал нам, что Олег до утра не доживет! Я, конечно, - в слезы, и побежала к этой Тамаре, потому что она была известна как целительница, но она работала медсестрой-массажисткой. Тогда это не поощрялось, таких людей боялись. Я бежала бегом и всю дорогу ревела. Обратно мы приехали с ней вдвоем. Она просидела с ним до утра - он к утру заснул. Она попросила: только вы этому врачу не говорите! Сейчас бы мы сказали, что она была экстрасенсом... Так она спасла нам Олега.



Из спонтанных воспоминаний я помню прощальный концерт Вертинского (мы были вместе с Лариссой). Он с запеленатым ребенком на руках. У жены - грузинские корни, восточный профиль. В глаза бросался разительный контраст - молодость его жены и его какие-то стесняющиеся своей не молодости глаза. Может быть, это впечатление уверенных в себе девушек - мы тогда с Лариссой были очень юны и обо всех судили строго и безапелляционно. Но тем не менее, это было так. Вскоре Вертинский уехал в СССР.



- Что бы я сделала, если бы Господь дал снова выбрать - поехать в СССР или в другие страны? Не знаю, сейчас об этом уже трудно говорить. Еще раз повторяю - тогда у нас выбора не было. Я готова была за мужем как за декабристом поехать в любую точку мира. Я ни о чем не жалею...



Ларисса Андерсен вот вышла замуж за француза и уехала во Францию, живет теперь под Парижем, в собственном доме, мы пишем друг другу письма. Она приезжала ко мне в СССР в 1980-е годы. Теперь уже вряд ли приедет - возраст, но переписку мы ведем. Она всегда называла себя кошкой, которая гуляет сама по себе... Я спрашивала ее, ну как тебе французский дом? Нормально для кошки? Она мне ответила: "Французы все дураки и ни черта не понимают в русской душе! И даже борщ едят без сметаны!". Так что не знаю - что вам ответить. Мне кажется, русская душа везде найдет себе пристанище...

 

Записано в июле 2002 года.

Интервью брала Л.Черникова.

Организовала встречу и наше знакомство Н.Брыксина,

секретарь О.Л.Лундстрема.