Мадлена_де_Робен все записи автора

Лето 1878 года Илья Ефимович Репин проводил в подмосковной усадьбе Абрамцево, в доме известного мецената С. И. Мамонтова. Свободно и непринужденно чувствовали себя здесь художники. Радушный и гостеприимный хозяин, сам живший интересами искусства, превратил бывшую аксаковскую усадьбу в своеобразный художественный центр, в котором всегда царило творческое оживление. В. В. Стасов высоко оценивал абрамцевский художественный кружок. Он писал:                                                                              

«... Дружеские собрания, художественные беседы, чтения книг и журнальных статей, интересовавших всех членов этого молодого, талантливого общества, все настраивало новых художников на творения важные и оригинальные, все устремляло вперед и окружало их атмосферою самою счастливою».

Как-то за чайным столом на одном из таких дружеских собраний Репин услышал прочитанное кем-то из гостей письмо запорожцев к турецкому султану.

История этого письма такова.

В 1675 году турецкий султан Мухамед IV предъявил запорожцам нечто вроде ультиматума и, величая себя «братом солнца и луны, наместником божиим, владетелем всех царств, царем над царями, непобедимым рыцарем, надеждой мусульман, защитником христиан», предлагал казакам покориться и перейти в турецкое подданство. На это предложение запорожцы ответили ему по-своему — без дипломатических околичностей, убедительно и колоритно, не стесняясь в выборе выражений.

Полный текст этого сочного, красочного послания невоспроизводим в печати (в прочем, его исходный текст встречается в Интернете).

«Не годен ты будешь сынов христианских под собой иметь; твоего войска мы не боимся, землею и водою будем биться с тобой», — ответили султану запорожцы, присовокупив к своему ответу изощренные оскорбительные прозвища, пародирующие высокопарный титул султана. Письмо заканчивалось такой припиской:

«Числа не знаем, бо календарей не маем, мисяць у неби, год у книзи, а день такий у нас як и у вас, поцилуй за те ось куды нас, тай убирайся вид нас, бо будемо лупити вас!»

Сочный народный юмор запорожского послания пришелся по вкусу Репину, все свое детство проведшему на Украине, много слышавшему и раньше об удали свободолюбивых запорожских казаков. Запорожская вольница олицетворяла собой в глазах художника образ жизнерадостного, непокоренного народа. "Казацкое красноречие восхитило Репина, пробудило в нем страстное желание запечатлеть на полотне в живых и полнокровных образах тех народных героев, которые прославили некогда свободолюбивую Запорожскую Сечь. Тогда же, в Абрамцеве, он сделал первый карандашный эскиз, который во многом определил композицию будущей знаменитой картины. А затем началась длительная пора собирания многочисленных материалов, без которых задуманная картина не могла бы засверкать неподдельной красотой убедительной исторической правды. Однако вплотную приняться за работу над новым произведением Репин смог далеко не сразу.

Летом 1880 года он совершает со своим любимым учеником, пятнадцатилетним Валентином Серовым, увлекательное путешествие на днепровские пороги, в те самые места, где некогда была Запорожская Сечь, и пишет там много акварельных этюдов, зарисовывает пейзажи и исторические памятники. Из этой поездки он привозит несколько альбомов, испещренных зарисовками оружия, костюмов, посуды. Но одной ознакомительной поездки было явно недостаточно. Много позднее, в 1888 году, Репин едет на Кавказ и на Кубань, где с упоением пишет потомков переселившихся сюда с Днепра запорожцев.

Бывая в деревнях Запорожья, Репин жадно слушал красноречивые рассказы местных жителей про дедов-сечевиков. Как кропотливый исследователь, он тщательно изучал всевозможные материалы о прошлом запорожцев, их историю, быт, памятники материальной культуры. Драгоценные советы давал ему известный украинский историк, знаток старого Запорожья Д. И. Эварницкий, охотно предоставивший в распоряжение художника свою богатую коллекцию предметов запорожской старины. Обладая большим дарованием рассказчика и' бытописателя, Эварницкий живо и ярко воскрешал в своих книгах сцены запорожского быта. «Когда-то здесь (в Чертомлыцкой Сечи), — писал он,— кишела жизнь, и какая жизнь! Жизнь во всем просторе, во всем широком разгуле: тут и бандуры звенели, тут и песни разливались, тут же и лихие танцоры кружились таким вихрем, от которого пыль поднималась столбом, воздух стонал стоном, земля звенела звоном». Общение с Эварницким, горячо увлеченным новым замыслом художника, дало Репину много ценнейшего материала.

В октябре 1880 года, после возвращения Репина из Запорожья, когда работа над картиной уже началась, мастерскую художника посетил Лев Николаевич Толстой, который, как рассказывал сам Репин, «подсказал много хороших и очень пластических деталей первой важности, живых и характерных подробностей. Видно было тут мастера исторических дел. Я готов был расцеловать его за эти намеки».

Еще до поездки в Запорожье, в 1879 году, Репин приступил к работе над первым эскизом картины, сейчас находящимся в Государственной Третьяковской галерее. В этом эскизе, еще далеком от завершения, мало детализированном, уже был найден живописный и композиционный строй картины. Но все же это только эскиз. Группа запорожцев, многие из которых перешли затем в картину, взята фрагментарно, на фоне сверкающей глади воды. Тема решена в бытовом плане с юмористической окраской. Репин сознательно добивался свежести письма, красочной выразительности, экспрессии. Он всегда ценил эту работу, считая, что в ней с большой цельностью выразился его замысел. И даже когда сама картина была уже закончена, он, предлагая эскиз П. М. Третьякову, отмечал, что «эта первоначальная композиция все еще конкурирует с моей картиной своей цельностью, жизнью и экспрессиями».

Полнозвучное, красочное восприятие мира присуще и многим этюдам, сделанным художником в Запорожье, и его небольшим картинам «По следу» и «Казак в степи», представлявшим собой как бы ответвления от основной темы.

Переходя в дальнейшем от эскиза к картине, Репин пишет ее первый вариант, принадлежащий ныне Харьковскому государственному музею изобразительных искусств. Это — значительный этап в работе над «Запорожцами», намечающий переход к эпическому, монументальному решению темы.

Работая над «Запорожцами», Репин одновременно задумывал и завершал другие свои выдающиеся произведения: «Царевна Софья» (1879), «Крестный ход в Курской губернии» (1883), «Не ждали» (1884), «Иван Грозный и сын его Иван» (1885). Но, отвлекаясь то и дело другими работами, он неизменно вновь и вновь возвращался к «Запорожцам». Его волновала героическая тема, смелость и свободолюбие «запорожских рыцарей», их яркая, подлинно народная типичность.

«Ну и народец же!— писал он В. В. Стасову.— Где тут писать, голова кругом идет от их гаму и шуму... Я совершенно нечаянно отвернул холст и не утерпел, взялся за палитру и вот недели две с половиной без отдыха живу с ними, нельзя расстаться — веселый народ...

Недаром про них Гоголь писал, все это правда! Чертовский народ! Никто на всем свете не чувствовал так глубоко свободы, равенства и братства!»

Об увлечении Репина картиной пишет и его дочь Вера:

«Почти каждый день папа читал вслух о запорожцах по-малорусски в стихах... и рассказывал о Сечи... Мы уже знали постепенно всех героев: атамана Серко с седым усом... казака Голоту — «не боится ни огня, ни меча, ни болота»... Тараса Бульбу с Остапом, Андреем и кузнеца Вакулу. Моему маленькому брату Юре выбрили голову и оставили чуб; на круглой голове его сначала висел маленький, а потом вился длинный «оселедец», который он заматывал за ухо. И костюм ему сшили желтый жупан с откидными рукавами, когда крестный его Мурашко привез ему малороссийскую рубашку и шаровары. Жупан ему дали заносить, чтобы походил, больше на настоящий...»

Работа шла параллельно над двумя вариантами картины. Внося дополнения в первый из них и совершенствуя его, Репин вел одновременно второй, основной вариант, в котором стремился к более монументальному выражению замысла. На это были направлены поиски «картинной» композиции, четких, рельефно вылепленных образов, ярких народных характеров. Постепенно картина насыщается множеством выверенных бытовых и психологических деталей. Единичный эпизод приобретает характер исторической эпопеи, выражающей идею патриотического подвига свободолюбивого народа. Этой задаче служит композиция картины, ее ритмическое построение, весь ее цветовой строй.

Группа запорожцев дана крупным планом, она приближена к зрителю, который оказывается как бы свидетелем происходящей сцены. Живое движение группы, тонко продуманная связь отдельных фигур создает ощущение внутреннего единства, духовной близости атамана Серко и его соратников. Зритель «читает» картину в определенной последовательности, переходя от фигуры к фигуре, не утрачивая при этом целостности ее восприятия.

Любопытно отметить, что в поисках наибольшей выразительности композиции Репин лепил из глины небольшие фигурки запорожцев в различных позах и компоновал их в группы.

Колористическое решение полотна построено на сопоставлении интенсивных и приглушенных красочных звучаний. Яркая цветистость одежды запорожцев дана в ритмическом чередовании, наиболее значительные персонажи акцентируются цветом. В целом картине присуща, сравнительно с ее эскизами и первым вариантом, большая живописная сдержанность, что, несомненно, было результатом продуманного художником решения. Репин не мог позволить себе увлечься «живописной стихией» в ущерб ясности образов. «Все время работал над «Запорожцами». Работал над общей гармонией картины. Какой это труд! Надо каждое пятно, цвет, линия — чтобы выражали вместе общее настроение сюжета и согласовались бы и характеризовали бы всякого субъекта в картине. Пришлось пожертвовать очень многим и менять многое и в цветах и в личностях»,— писал Репин в одном из своих писем.

Весь задний план картины — в сумерках, в дыму костров; колышутся в поднятых руках пики, колья; чувствуется, что вся Сечь возбуждена, кипит гневом. Это создает ощущение боевого лагеря, рождает образ буйной, воинственной Сечи. На таком фоне особенно компактно и сплоченно выступает основная, центральная группа запорожцев.

Репин стремится к максимальной пластической выразительности каждого образа, к раскрытию его особого психического состояния. И вместе с тем каждый из изображенных им персонажей — живое воплощение всей свободолюбивой запорожской вольницы.

Запорожцы сгрудились вокруг писаря. Здесь же кошевой атаман Иван Дмитриевич Серко. Письмо сочиняется сообща, каждый участник уснащает его колкими словечками и прибаутками. Удачная шутка, едкое словцо вызывают горячее одобрение всех присутствующих. Общий смех, варьирующийся на бесконечные лады, сопровождает любую реплику, выражающую презрение запорожцев к угрозе турецкого султана, их неукротимую волю к свободе и независимости. Тончайшие нюансы смеха — от чуть заметной улыбки писаря до раскатистого хохота Тараса Бульбы — переданы Репиным с совершенным мастерством художника-психолога. «Со стороны передачи всех возможных ступеней смеха,— писал И. Э. Грабарь,— Репин добился здесь путем длительной, упорной работы и постоянных переписываний и улучшений, таких результатов, что на основании нескольких десятков голов запорожцев можно составить исчерпывающий своеобразный «атлас смеха».

Однако в картине Репина нельзя видеть только «физиологию смеха»; такая трактовка «Запорожцев» неверна, она выхолащивает глубокое идейное содержание картины. В бурном взрыве смеха запорожских казаков, в их удалом веселье выражено чувство безграничной смелости, сила народного духа, презрение к врагу.

Ярко очерченные индивидуальные характеры запорожцев переданы художником в момент острого выявления их гражданских чувств. Все они охвачены единым душевным порывом, но каждый по-своему реагирует на происходящее. Вот слева возвышается казак-великан с повязанной головой, раненный, вероятно, басурманской саблей в недавней схватке. А как выразителен другой казак, в порыве восторга хвативший что есть силы кулаком по голой спине соседа... Широко смеется беззубым ртом усатый старичишка, а рядом суровый батько с люлькой, поблескивая глазами, еле сдерживает улыбку. Весело, задорно, ехидно смеется, хохочет, ухмыляется запорожское войско! От его веселого разгула «пыль поднималась столбом, воздух стонал стоном, земля звенела звоном...»

Для большинства фигур запорожцев Репину позировали его знакомые и друзья: для писаря — историк Д. Эварницкий, для Тараса Бульбы — профессор Петербургской консерватории А. Рубец, для есаула — артист Д. Стравинский; в образе казака с повязкой на лбу можно узнать художника Н. Кузнецова, в образе Серко — генерала М. Драгомирова. Запорожец в высокой черной шапке писался с В. Тарновского, казак, опустивший кулак на спину соседа,— с художника Я. Ционглинского. И даже затылок запорожца, развалившегося на бочке, портретен.

Однако модели, которыми пользовался художник, не могут быть названы прототипами его образов. Они лишь в отдаленной степени схожи с ними. Репин в своих картинах никогда не копировал позировавших ему людей, а всегда творчески перерабатывал их облик, подчиняя все общей задаче произведения.

Многочисленные детали картины — костюмы, утварь, старинные пороховницы, люльки, сабли, турецкие ружья с инкрустацией, бандура, баклага, белая свитка — все написано с натуры, с подлинных исторических предметов. Но изучая украинскую старину, художник не стал при этом рабом археологии и сумел избежать сухого протоколизма. В письме к Стасову он говорит о своей ненависти к «историческому воскресению мертвых, к народно-этнографическим сценам». Стремясь к образному воссозданию эпохи, Репин сумел воскресить самый дух неукротимой запорожской вольницы.

Над «Запорожцами» Репин работал в общей сложности тринадцать лет. Картина была уже в основном закончена, а художник все вносил да вносил в нее изменения. Так, например, справа на холсте, где стоит казак в серой бурке, обращенный спиной к зрителю, раньше был написан толстый хохочущий запорожец с черными усами. Репин решил, что этот персонаж повторяет казака в белой папахе и отвлекает внимание от центральной группы. Во имя цельности всей композиции он пожертвовал одной из лучших фигур и записал ее. Друзья уговорили художника сделать перед этим копию головы казака. Этот превосходный «Этюд головы смеющегося казака» находится сейчас в частном собрании за границей.

«Если бы Вы видели все метаморфозы, какие происходили у меня здесь в обоих углах картины!— писал Репин А. С. Суворину.— Чего только тут не было! Была и лошадиная морда; была и спина в рубахе; был смеющийся — великолепная фигура,— все не удовлетворяло, пока я не остановился на этой дюжей простой спине,— мне она понравилась, и с ней я уже быстро привел всю картину в полную гармонию. И теперь, хотя бы 1 000 000 корреспондентов «Тimеs» разносили меня в пух и прах, я остался бы при всем своем; я глубоко убежден, что теперь в этой картине не надо ни прибавлять, ни убавлять ни одного штриха».

После всех исправлений «Запорожцы» впервые появились на юбилейной выставке работ Репина в 1891 году, устроенной в Академии художеств по случаю двадцатилетия творческой деятельности художника. Картина была горячо принята зрителями и получила высокую оценку в печати. «Всмотритесь попристальнее,— писал рецензент газеты «Новости»,— вы начинаете понимать, что перед вами не просто веселая компания, а исторические деятели, не эпизод комедии, а исторический момент. Это право насмешки над грозным и могущественным султаном куплено кровью, куплено бесчисленным количеством героических смертей и деяний. Нужна великая отвага в душе, великое, смелое сердце, чтобы так искренне смеяться в такую минуту».

Наряду с похвалами раздавались и отдельные голоса, порицавшие Репина за то, что в «Запорожцах», якобы, «первое место принадлежит не духу, а плоти».

Особенно возмущен был Репин замечаниями одного крупного художника, сравнившего хохочущих запорожцев с кутилами из ресторана Палкина. «Он не понимает и не верит в запорожцев,— жаловался Репин Стасову.— Он все забыл, или ничего не знает из русской истории. Он забыл, что до учреждения этого рыцарского народного ордена наших братии десятками тысяч угоняли в рабство и продавали, как скот, на рынках Трапезонта, Стамбула и других турецких городов. Так дело тянулось долго, была даже установившаяся цена на славянина и на немца (немец ценился дороже). И вот выделились из этой забитой, серой, рутинной, покорной, темной среды христиан — выделились смелые головы, герои, полные мужества, героизма и нравственной силы. «Довольно,— сказали они туркам,— мы поселяемся на порогах Днепра и отныне — разве через наши трупы вы доберетесь до наших братьев и сестер». И если Вы вспомните, что даже в последний свой поход в Крым Серко вывел оттуда до 6000 пленных христиан».

В «Запорожцах», в противоположность другим своим историческим картинам («Иван Грозный и сын его Иван», «Царевна Софья»), Репин сосредоточил свое внимание не на отдельных личностях, а на народной массе. Он создал собирательный образ свободолюбивого народа, и картина его звучит торжествующим гимном казацкой вольнице. Не только физическую силу запорожцев воспел Репин, он сумел передать общность и единство их гордого коллектива, воодушевленного патриотической идеей. «Должен Вам признаться,— писал Репин Н. С. Лескову,— что я и в «Запорожцах» имел идею. И в истории народов, и в памятниках искусства, особенно в устройстве городов, архитектуре, меня привлекали всегда моменты проявления всеобщей жизни горожан, ассоциаций; более всего в республиканском строе, конечно... И наше Запорожье меня восхищает этой свободой, этим подъемом рыцарского духа. Удалые силы русского народа отреклись от житейских благ и основали равноправное братство на защиту лучших своих принципов...»

Вера художника в могучие силы родного народа, понимание народа как творца истории способствовали созданию этого замечательного исторического полотна, с предельной реалистической выразительностью, глубоко и правдиво отразившего народную жизнь.