В колонках играет - Pink Floyd/Wish You Were Here (1975)/Shine On You Crazy Diamond
Опять музыкой навеяло. Слушал было на днях песню "Город детства" в том ещё, первоначальном исполнении Эдиты Пьехи, и вспомнился Виктор Колупаев -- отличный советский писатель-фантаст, писавший прозу пронзительной прозрачности. Вспомнилось, как в детстве читал его "Качели Отшельника" и рассказы, перечитал -- все ощущения на месте. Вот, например, рассказ "Самый большой дом" -- так сказать, "Малыш" Стругацких наоборот, когда ребёнка, потерявшего родителей, усыновляет не чуждая человеку негуманоидная цивилизация, но вся Земля становится самым большим домом, как и рассказывала оставшаяся на потерявшем управление корабле мать. "Оборотная сторона" -- о том, как "память смертная" избавляет человека от побочного эффекта неуязвимости и практического бессмертия -- страха. "Билет в детство" -- о возможности встречи с самим собой из далёкого прошлого и подлинном бессмертии, когда человек продолжает жить в другом человеке:

"Он создал меня и умер. Тут, конечно, ни при чем ни мое тело, ни даже клеточки головного мозга. Он создал меня в каком-то более сложном, более совершенном смысле этого слова. Он создал мой образ мышления, мой интеллект. И я должен быть таким, каким он хотел видеть меня.
А тот мальчишка? Ведь он уже все продумал в свои десять лет, потому он так странно и говорил со мной. Он уже знал, что я — это то, что он создаст в будущем, когда поймет, что уже ничего не успеет сделать сам.
Меня не должно было быть. Я не был предусмотрен штатным расписанием природы. Он создал меня.
У меня не было детства. Он подарил мне кусочек своего детства."

А ещё -- великолепный рассказ "Город мой", маленький шедевр фантастического реализма, о том, как человек находит взаимопонимание с Городом. И, разумеется, "Зачем жил человек?" -- о Писателе с большой буквы, светлом и талантливом человеке, все стихи, романы и повести которого никогда не выходили под его собственным именем просто потому, что всё, задуманное им, тут же внезапно приходило в голову кому-то другому, до сих пор никакими талантами не блиставшему. И, разумеется, печаталось. А когда Чесноков угодил в больницу и какое-то время не мог писать, застопорило и вдохновение у автора, уже опубликовавшего первую часть повести, так что продолжение пришлось отложить, а Чесноков понял, что пишет всё-таки он сам -- пишет и, так сказать, раздаёт "граду и миру", чего никак не мог понять и принять его сосед Кондратюк, искренне уверенный, что и творчество в том числе должно приносить солидные материальные дивиденды.

"Кондратюк чувствовал, как рушится его спокойный, понятный, обычный мир. Оба его сына пропадали целыми вечерами у Чесноковых. И для них не было большего авторитета, чем дядя Володя. Непорядок! И его жена, тихая, незаметная женщина, никогда не решавшаяся высказать свое мнение вслух, вдруг зачастила к соседям, перестала смотреть в пол, подняла голову, хоть и теперь никогда не противоречила мужу. Да и сам Кондратюк был частым гостем у Чесноковых. Там всегда было шумно. Людям почему-то нравилось бывать в этой небольшой стандартной квартирке, сплошь заставленной книгами.
А разговоры... Что это были за разговоры! Каждое слово в отдельности было понятно Кондратюку. Но смысл фраз?! Что это? Зачем? Почему жена его ворочается по ночам и не спит, лежит с открытыми мокрыми глазами и улыбается? Почему старший сын ушел из дому? Почему тошно смотреть на сверкающий лаком автомобиль? Почему вокруг пустота?
А все потому, что Чесноков пишет. Зачем пишет?
— Зачем ты пишешь?
— Интересно.
— Какая польза от этого?
Чесноков взял с полки книгу в нарядном переплете.
— Хочу, чтобы такое читали поменьше.
— Я читал. Книга интересная.
— Ложь тоже бывает интересная."

А потом Чесноков как-то просто и обыденно умер. Умер, не став знаменитым, не сколотив ни на кооперативную квартиру, ни на машину.

"Чесноков умер.
Кондратюк даже не предполагал, что у Чеснокова столько друзей. Прилетели его дети и дети самого Кондратюка, не появлявшиеся дома годами. Прилетел Пионов, вызванный Тимофеем Федоровичем. Люди шли длинной печальной вереницей в квартиру. Несколько часов длилось это прощание.
— Господи, — повторяла Анечка сквозь слезы. — Он совсем не страшный. Он все такой же. Он все такой же.
На лице Чеснокова застыло вечное удивление. Он словно хотел сказать:
— Смерть... Так вот ты, оказывается, какая... странная.
Кондратюк стоял у изголовья гроба. Его покачивало от усталости и выпитой водки. Глаза слезились, руки мелко вздрагивали. Но ему не было жаль Чеснокова. Сейчас он ненавидел его лютой ненавистью. Это он, Чесноков, сделал бессмысленной всю его жизнь, свел на нет его нечеловеческие усилия. Он, проживший такую бессмысленную жизнь, перетянул на свою сторону столько людей. Плачут! И дети — его, Кондратюка, дети — плачут! И тихая незаметная женщина плачет! А когда он, Кондратюк, умрет, будут они плакать? Чуть-чуть, потому что так положено?
— Зачем жил человек?! — закричал Кондратюк. — Какая от него была польза? Какая?!
Сыновья молча взяли его под руки и увели в свою квартиру.
— Зачем жил человек?! — продолжал кричать Кондратюк. — Лжете вы все! Зря! Зря жил!
— Ты!.. — закричала на него жена, тихая, незаметная женщина. Она всегда была тихая, и мать у нее была тихая, и бабка. — Как ты смеешь! Тебе этого никогда не понять!
Неужели это его жена? Откуда она и слова-то такие знает?
— Ненавижу! Ненавижу! — кричала тихая женщина.
И дети не вступились за отца.
Все перевернулось и рассыпалось в голове Кондратюка. Может быть, впервые в жизни он подумал: а зачем живет он сам? Как он живет? Не крал, не обманывал! Брал только то, что положено по закону. Неужели этого мало?! Что нужно еще? Что?!"

Зачем жил человек?..