Интервью с призраком

Люсетт Альманзор, будущая мадам Детуш, познакомилась с Селином, когда ей было 18 лет, ему — сорок один. В год, когда она родилась, он вступил в кавалерийский кирасирский полк. Мировая война началась, когда ей было два года. Селин (в то время еще не носивший этого имени) вместе со своим полком оказался во Фландрии, был ранен и контужен, получил медаль и Военный крест. Был признан негодным к военной службе, получал пенсию как инвалид войны. В Лондоне, где он служил во французском консульстве, женился на девушке из бара. Брак был недействителен и по формальным причинам, и фактически. Селин отправился в Камерун, бывшее германское владение в Центральной Африке, оккупированное войсками Антанты, на должность надзирателя за плантациями, перенес там несколько приступов тропической малярии, заболел амебной дизентерией, вернулся. Вступил в брак с дочерью профессора-медика. В 30 лет закончил медицинскую школу в Ренне и расстался со второй женой. Работал в комиссии по вопросам гигиены при Лиге Наций, мотался по разным странам. Осенью 1932 года выпустил роман “Путешествие на край ночи”. К этому времени связь с Люсетт длилась уже почти два года; бракосочетание официально состоялось в 40-х годах.

Через сорок с лишним лет после смерти Луи Селина 90-летняя женщина решилась обнародовать свои воспоминания о человеке, с которым прожила почти четверть века. Собственно, это не мемуары в обычном смысле, а слегка обработанная запись рассказов вдовы Селина своей бывшей ученице Веронике Робер (Люсетт Детуш была в юности танцовщицей, позднее основала школу профессионального танца). Беседы ведутся то в сквере на острове Сен-Луи посреди Сены, то в Дьеппе, где у Люсетт имеется вторая квартира, то в сауне, то в автомобиле. Старая дама сидит за рулем, машина кружит по улицам и набережным Парижа.

Итак, Селин... Известная притча о леопардах, периодически опустошающих храм, чтобы в конце концов их набег стал частью некоего ритуала, вспоминается всякий раз, когда заходит речь о покушении на традицию. Взлом литературной парадигмы, писательство против всяких правил и традиций — сами по себе часть традиции. “Путешествие на край ночи”, первое (точнее, первым опубликованное) и, бесспорно, лучшее художественное произведение Луи-Фердинанда Детуша, выбравшего в качестве псевдонима женское имя в честь матери и бабушки, было написано, когда автор работал врачом в квартале Клиши. Отвергнутый “Галлимаром”, роман был выпущен малоизвестным издательством “Деноэль и Стил”, чуть было не получил Гонкуровскую премию и сразу сделал автора знаменитостью. Многочисленные интервью, переводы на другие языки, литературные поездки. Писатель выпустил еще один роман, “Смерть в кредит”, встреченный значительно холоднее. В Москве журнал “Интернациональная литература” поместил отрывок из “Путешествия на край ночи”, а затем вышел в свет и весь роман в переводе Эльзы Триоле; спустя два года Селин приехал в Советский Союз. Почти в это же время (лето 1936 г.) поглядеть на страну, где занималась заря социализма, прибыл Андре Жид. Но Жид был несравненно более авторитетной фигурой, его визит, как и то, что последовало за этим визитом, привлек всеобщее внимание. Приезд Селина остался малоизвестным эпизодом. Тем не менее он оставил след в обширном памфлете “Bagatelles pour un massacre”, который вызвал почти такой же шум, как и “Путешествие на край ночи”, — но это была сенсация уже другого рода. Название обычно переводится по-русски как “Безделицы для погрома”. Перевод неудачен, так как речь в этом сочинении идет не о еврейском погроме, а о бойне, которую будто бы устроили в Европе сами евреи.

За “Безделицами” появились еще два произведения в этом же роде; Селин продолжал врачебную деятельность, война и немецкая оккупация мало что изменили в его жизни. Он жил с Люсетт в скверной квартире на Монмартре (на улице Лепик) в окружении кошек и собак, много писал, давал интервью газетам худшего толка, публиковал открытые письма, выражал симпатии оккупантам и проклинал евреев. В “Первом парижском дневнике” Эрнста Юнгера (который находился при штабе командующего оккупационными силами во Франции) есть запись от 7 декабря 1941 года. Юнгер встретился с Селином в Германском институте. “Высокий, костлявый, несколько неуклюжий, но оживляется, когда вступаешь с ним в разговор. Впрочем, это не беседа, а монолог. Глаза устремлены внутрь и мерцают из каких-то глубин — взгляд маньяка. Он ни на что не обращает внимания, он как будто прикован к неведомой цели. “Смерть всегда рядом со мной” — и показывает пальцем на место рядом с креслом на полу, словно там сидит собака.

Он выразил свое недоумение, свой протест — почему мы, солдаты, не расстреливаем, не вешаем, не истребляем евреев, почему люди, у которых в руках штыки, не используют их на все сто процентов? “Если бы в Париж пришли большевики, они бы вас научили, как надо прочесывать все население, дом за домом, квартал за кварталом. Будь у меня штык, я бы знал, что с ним делать”.

“Было поучительно, — продолжает Юнгер, — слушать, как он бушевал. Битых два часа подряд из него извергалась чудовищная энергия нигилизма. Такие люди слышат одну-единственную мелодию, но зато она пронизывает все их существо. Они похожи на стальные машины, которые прут вперед, пока их не выведут из строя”.

Остается под вопросом, в какой мере Селин был искренен. Что было убеждением в его эскападах и что — патологическим фиглярством в духе Федора Павловича Карамазова, провокацией, столь характерной и для его писаний.

Шестого июня 1944 года произошло вторжение в Нормандию, союзники начали медленно, но верно продвигаться внутрь страны. Фронт приближался к Парижу — ничего другого не оставалось, как бежать. Вместе с Люсетт, с толстым тигроподобным котом Бебером Селин оказался сперва в Баден-Бадене, потом на севере Германии, наконец, присоединился к французской колонии в городке Зигмаринген на юго-западе страны. Здесь нашло приют бежавшее из Виши правительство Петена во главе с самим маршалом, собрались французские коллаборационисты различных рангов и вообще всякий сброд. С великим трудом Люсетт и Луи, которого на родине ожидали судебный процесс и, возможно, смертный приговор, добрались до Копенгагена: там жила приятельница Селина, у которой они и поселились. Зимой 45-го года датская полиция арестовала супругов. Люсетт вскоре выпустили, а Селин просидел в копенгагенской Западной тюрьме весь 46-й и половину 47-го года.

Он вышел оттуда полубезумным, разрушенным человеком, передвигался с палкой и был одет как клошар. Таким его увидели зрители в Париже и за границей, в телевизионном фильме-интервью, снятом позднее, в 1956 году. Собственно, никакой диалог (как заметил и Юнгер) был невозможен; начав говорить, Селин не мог остановиться, жаловался на своих преследователей, клеймил врагов и изрыгал проклятья всему миру. Внешне дело обстояло так: по обвинению в сотрудничестве с оккупационным режимом, измене родине и проповеди расовой ненависти парижская Судебная палата заочно приговорила Луи-Фердинанда Детуша к одному году тюремного заключения, денежному штрафу и конфискации половины имущества; несколько именитых писателей вступились за Селина; он был амнистирован и в июле 1951 года вернулся во Францию. На деньги, вырученные Люсетт от продажи принадлежавшего ей крестьянского двора, купили дом в Медоне близ Парижа. Селин безвозмездно лечил бедняков, написал еще несколько романов и умер в возрасте 65 лет от церебрального инсульта 1 июля 1961 года. Постепенно его репутация юдофоба и коллаборациониста отступила перед славой писателя, который теперь числится классиком.

Далеко не все из того, о чем здесь кратко сказано, можно почерпнуть из воспоминаний Люсетт Детуш. Далеко не все в ее рассказах заслуживает доверия. О многом она попросту — и, очевидно, сознательно — умалчивает. Книгу читать очень интересно. Не только потому, что это — свидетельство, пусть запоздалое, женщины, вместе с Селином прошедшей его мучительный, позорный и трагический путь и знавшей его, может быть, лучше, чем кто-либо, — в этом смысле книжка драгоценна. Но и потому, что сама Люсетт постепенно превратилась в персонаж книг Селина. Другими словами, стала похожа на него самого. Ведь Селин — главное и, по существу, единственное действующее лицо своей хаотичной, сомнамбулически-сумрачной прозы.

Часто говорят о том, что Селин реформировал французский или даже европейский роман. Я так не думаю. Селин разрушил роман. Совершенно так же, как он разрушил себя. Сумбурные многостраничные тексты, называемые романами Луи Селина, невозможно отнести к этому, да и к какому-либо иному жанру; непрерывное словоизвержение наводит на мысль о дезинтеграции личности. Селин отказался от сколько-нибудь связного повествования, от композиции, от логики и дисциплины. Ничего общего с традицией классиков XVII—XVIII веков, на которую уверенно ориентируется французская литература, с линией, блестяще продолженной его современниками — Жидом, Камю, Мориаком, Жюльеном Грином.

Читатели первой книги Селина удивлялись, когда оказалось, что “в жизни” автор подчас умеет говорить вполне нормальным и даже изысканным языком. Начиная с “Путешествия на край ночи” и “Смерти в кредит” и кончая поздней трилогией о странствии через гибнущую под бомбами Германию (“Из замка в замок”, “Север”, “Ригодон”), — все это, кстати, переведено сейчас на русский язык, — во французскую литературу ворвался не то чтобы язык толпы, но грязный жаргон злачных мест и подворотен. Переводить Селина нелегко уже потому, что арго социального дна 20-х или 30-х годов минувшего века устарело и не все можно понять. Подлинный же секрет состоит в том, что писатель отнюдь не “захлебнулся в выгребной яме”, по смачному выражению поэта-сюрреалиста Б. Перe. В лучших творениях Селин сумел сделать свою речь явлением искусства. В ней зазвучала неожиданная музыка, синкопированная, завораживающая и одуряющая, как наркотик, музыка джаза.

Великим писателем его не назовешь — вот уж нет. Чем дальше от нас его эпоха, тем это становится очевидней, вопреки новому культу Селина. Но мы не зря вспомнили притчу о леопардах. Селин породил новую традицию. Он обогатил эстетику грязи. Его влияние огромно. В России (где с 1994 года существует Общество Селина под председательством его переводчицы и интерпретатора Маруси Климовой) и по сей день работает немало прозаиков, пишущих “под Селина”, даже если они его не читали.