«Моя семья в СССР жила отлично, у нас всегда была колбаса нескольких сортов и черная икра литрами, — отвечает мне одна девушка на Фейсбуке. — В моей семье никого не репрессировали, мы вообще ни о чём таком не слышали никогда».

Этой девушке не очень много лет. Возможно, она застала поздние Брежневские времена, когда в квартиру её папы — государственного чиновника, где была и «стенка», и хрустальная люстра, приносили «продовольственные заказы». Про папу я догадываюсь.

Я тоже застала эти времена. И отец тоже покупал для меня чёрную икру литрами. Но вот именно поэтому я и ненавижу СССР.

За то, что моего отца не печатали, потому что он был нон-комформистом, а не прославлял советскую власть. Он успешно писал детские стихи, они даже были в Букваре — что-то такое про умные машины, но от чиновников, с которыми приходилось иметь дело, его тошнило, поэтому карьеру детского поэта он задушил собственными руками, а для заработка стал «фарцевать». Торговал антиквариатом и шмотками.

Подпольный поэт и фарцовщик — дважды нелегал в Советском Союзе.

У меня всё было — и кроссовки, и джинсы, и комиксы, и вот икра эта пресловутая, и нормальная еда с рынка. Но из-за этого жизнь в СССР казалась ещё более унизительной. Потому что, во-первых, ты не мог купить эти продукты и вещи в магазине — надо было добывать «из-под прилавка», унижаясь перед местной аристократией — директорами магазинов, а, во-вторых, ты не мог на всё это легально заработать.

Когда я думаю о миллионах обманутых простых людей, которым просто не повезло родиться в той стране, и которых запугало их собственное государство, я немного стыжусь своей ненависти ко всем, кто ностальгирует по тем временам.

Но когда мне говорят, что мы жили отлично, всё было и за границу ездили, то я понимаю, что речь идёт о людях, которые принимали участие в издевательствах над своим народом и которые гордились, что живут намного лучше всех этих нищих и затравленных масс. Они искренне наслаждались своим положением, им нравилось быть лучшими среди худших, и они не понимали ни свободы, ни честности в тех странах, куда их милостиво, за подлость и бессовестность, выпускало советское государство.

Вот эти люди не вызывают у меня не малейшего стеснения — они понимали, что делали, они опускали железный занавес всё ниже, а свои заборы вокруг дач выстраивали всё выше. Вокруг же — злой и завистливый народ.

И мне страшно представить, что было в головах у таких людей, как они могли получать удовольствие от жизни, а сейчас уже — от воспоминаний о той жизни, когда они были первыми среди рабов и сами были рабами, но с привилегиями.

Я шла по Садовому кольцу от Даева переулка к кинотеатру «Форум», мне было лет тринадцать, на мне были кроссовки Nike, джинсы Levis и ужасно модная ветровка, и я смотрела на серые неухоженные улицы, на вывески МОЛОКО, МЯСО, ХЛЕБ — почти порнографические в своей примитивности, я видела грязные дома, которые выглядели так, будто война кончилась вчера, и я смотрела на людей, съёжившихся от безысходности. И мне казалось, будто я в романе Стивена Кинга «Лонгольеры» — ну, как одна компания попала во вчерашний день, который уже выцвел, в котором у еды и воды нет вкуса, и воздух мёртвый.

Я жила в той же самой стране, по которой сейчас тоскуют даже мои ровесники, и не могу понять, как можно всё это облагородить задним числом.

Лет пять назад, через пятнадцать лет после развала СССР, я ехала на троллейбусе и поняла, что люди, наконец, перестали хамить. Вежливость до сих пор отнюдь не привычное дело, но яростное бытовое хамство, которое в совке считалось нормой, закончилось.

Мне было лет семь, когда мы с кузиной зашли в магазин у них на Рязанском проспекте, и вот мы, две близорукие девы, спросили продавщицу о том, сколько стоит какая-то там ручка. «Очки надень!» — услышали мы в ответ. Это было нормально.

У моей старшей сестры, девушки обеспеченной, между прочим, в холодильнике лежали продукты «на праздник» — обычная еда, которую нельзя было есть, чтобы потом, на какой-нибудь там Новый Год, накрыть приличный стол.

Однажды папа пришёл домой с рюкзаком, набитым гигиеническими прокладками советского производства — купил сколько мог, обеспечив меня, кажется, года на полтора. Не правда ли, это странно, хранить прокладки с запасом на пару лет?

Не знаю, что помнят люди, которые в, например, ресторане Жигули едят свой винегрет и слушают советскую эстраду. Для меня любая музыка тех лет — воспоминание о том, что посадить могли за пластинку Beatles. Или уже не посадить — но откуда-нибудь исключить, выгнать из института. В каждой советской песне заложен этот факт.

Я помню, как в последнем классе школы (и это уже был 91 год, между прочим), подруга сказала: «Надо в комсомол поступать, а то в институт могут не принять». Почему я должна был вступать в какую-то секту, чтобы получить высшее образование?

Моего отца могли до самого развала этой Империи Зла посадить за $50, а те, кто работал на КГБ или ещё какие-то бл*дские госструктуры и воровали, как заведённые, имели наглость считать его преступником.

Скажите мне, что всё это нормально, что вы скучаете именно по этому, а не по призрачным и иллюзорным воспоминаниям о юности, которая на самом деле была обезображена очередями в кафе-мороженое, и в пивные, и в рестораны. И в этих пивных вам подавали гадское жидкое пиво, а в ресторанах — очень плохо приготовленную еду, и не было нормального вина, и ни о каком виски или роме вы не могли даже мечтать.

Недавно женщина 76 лет сказала, что в те времена ни о чём даже не задумывалась — принимала все как есть. Только лет десять назад ей стало страшно обидно за себя, и она даже стала завидовать современным женщинам только потому, что у них есть нормальные стиральные машинки, стиральный порошок, утюги, которые гладят, а не жгут, тампоны, кремы для лица, приличная туалетная бумага.

Всем, кто льёт слезы по СССР, советую вспомнить, каково это — вытирать ж*пу газетами.

Эта женщина рассказывала, как ездила с острова Елена во Владивосток, с огромной сумкой, которая весила в два раза больше её, чтобы купить обычные вещи — кефир и молоко ребёнку, сыр, творог.

Мы все жили в чудовищной стране, где обычный человек каждый день претерпевал чудовищные унижения, а «необычный», то есть какой-нибудь бессовестный функционер, тоже унижался, и даже ещё больше — потому что за подлость и лицемерие ему доставались не миллионы, а всего лишь импортные сапоги и путёвка куда-нибудь в ГДР.

Иногда я тоже вспоминаю, как в середине мая, когда уже почти школьные каникулы, выходила во дворы у нас между Сухаревской и Чистыми Прудами, и старые деревья опускали ветви под тяжестью молодой листвы, мы шли покупать пепси-колу и эскимо — обычные детские радости, и под ярким солнцем мир казался начищенным до блеска, новым до хруста, и всё это приводило в неописуемый восторг.

Или лет в пятнадцать мы убегали с уроков и ехали в ЦДХ на выставку Раушенберга, а потом там же шли в видеосалон и смотрели Вуди Аллена — и это был грандиозный кайф.

Несмотря ни на что, у меня было чудесное детство. И юность.

Но я помню, как меня ругали в метро за шорты, и за лосины с каким-то рисунком, и как подруги завидовали джинсам, а в магазине было два сорта одинакового сыра, и половина домов в переулках от Сретенки до Цветного бульвара стояли заколоченные, несмотря на то, что людей из них тысячу лет назад выселили в Коньково и Гольяново.

И каждый раз, когда я вспоминаю что-то из детства, которое, разумеется, у меня в  голове подёрнуто розовой дымкой, я не могу не думать о той унылости и несправедливости, которая всегда была в той страшной стране.

Поэтому я ненавижу со всем моим пылом все эти знаки и символы Советского Союза, все эти гастрономы и рестораны, мороженное «за 48 копеек». А уже тем более — разговоры, что «раньше было лучше», что люди были добрее. Люди могли тебя сдать за видеомагнитофон, который надо было скрывать от недоброго глаза. Людей довели до безобразного состояния, до вражды на каждом шагу, до бытовых унижений на любом уровне. Унижаться перед сантехником, перед продавцом, перед чиновником из ОВИРа. Все унижались друг перед другом — и ненавидели друг друга за это.

Я прекрасно понимаю, что любому человеку, который осознаёт, что его век — короток, и на этом веку в этой стране не будет такой жизни, о которой мы все мечтаем, хочется хотя бы немного облагородить свои воспоминания. Сделать вид, что у него была нормальная жизнь. Но, знаете, самообман, к сожалению, ни черта не спасает. Изнасилование ни при каком огромном желании нельзя выставить как жёсткий секс по доброй воле. Не стоит даже пытаться. Печаль, которая есть во всех нас, бывших гражданах СССР, так и должна остаться печалью, чтобы хотя бы следующее поколение жило без иллюзий о том, что в Аду тоже бывает весело.

Оригинал взят у  в Веселье в советском аду,

автор Арина Холина.

http://kryaker.dwg.ru/?p=6333