Когда-то уже теперь давно я ходила в музей Лондона. Тогда мне еще казались неимоверно скучными эти бесконечные "древние" залы с палками-копалками и разбитыми горшками, но зато как нежно любила я зал с печатными машинами, первыми телефонами и декоративным искусством английского модерна рубежа веков. Сегодня же я с особым трепетом смотрела на первые геометрические, симметричные узоры на тех самых побитых горшках, рассматривала тоненькие браслетики и гребешки красавиц тех времен, теперь неплохо зная иконографию митраизма долго изучала скульптуру Митра, зарезывающего быка. А залы после 17 века закрыты на ремонт до далекого 2010 года. И несмотря на смену моих вкусов, поняла, что они расширились, но не изменились: мне так не хватило зала, наполненного милой и знакомой утварью модерна, выполненной с таким вкусом!

Но как и тогда самым ярким впечатлением были остатки стены, построенной римлянами, на которую так уютно было смотреть через огромное стекло окна музея, в то время как на нее оседали медленно капающие капли неуверенного дождя. Хорошо, наверное, что они дошли до Британии - это сделало культуру британцев менее тяжеловесной и мрачной. На обратной дороге домой, когда шла пешком от собора Святого Петра до Олдуича, серый, вяло-туристический и моросяще-дождливый Лондон был очень хорош собой и тем мучительнее напоминал о родной Москве, по которой я уже извелась скучать. Несмотря на густые поздние сумерки, не было ни чувства безысходной ненужности, ни поэтической грусти. Было только конкретное ощущение своего пассивно-безучастного наблюдения за чужим городом. Почему же я так привязалась к моей златоглавой красавице, почему я не боюсь, что она уже меня не ждет и готова сделаться чужой?