«.. вопрос о бессмертии души, как и вопрос о вечности мира,

есть проблема, не допускающая однозначного суждения…

Никакие естественные доводы не могут быть приведены для

доказательства бессмертия души и еще менее для доказательства ее смертности…»

                         «О бессмертии души»  П. Помпонацци Крупнейший итальянский  философ XVI  в.

«… все акты человеческого сознания нацелены на вечность, на прочный когнитивный союз с истиной,

и в первую очередь – с истиной о непреходящих вещах. Поэтому смерть как полное и окончательное уничтожение противоречит глубочайшему принципу человеческой жизни, наивысшему призванию человеческой души, стремящейся к вечной жизни».

Дж. Сейферт (Ректор международной академии философии в Лихтенштейне)

 

 Что человека интересует больше всего в жизни?

Самый главный вопрос, который интересует человека – это смерть.

Да, своя собственная смерть.

От того, что думает человек о смерти, зависит образ его жизни: моральные ценности, поступки.

В наше время в обществе распространено мнение:

«Раз все равно умирать, так что об этом думать!»

Но ведь смерть – итог жизни.

Если не думать об итоге, то и сама жизнь становится бездумной, ни на что не направленной. Но эпоха материализма медленно, но неуклонно уходит в прошлое. Что связывает нас с реальностью, кроме собственной жизни? Что дает человеку многогранная цивилизация? Сколько поколений  можно заставить не думать о неизбежности конца, о душе, о смысле жизни.

Смерть одинаково страшна и сытому и голодному

И тем и другим хочется продлить существование любым способом. Материализм, отрицающий духовность, дать такой надежды не может. Человек без надежды – страшный зверь. И как результат неверия, жестокость. Потребности человека и нашего общества направлены на одно – взять от жизни все. Боятся нечего и некого - смерть уравняет всех. Но чем ближе человек находится к страшному рубежу смерти, тем чаще задумывается – что же такое смерть и возможно ли что либо потом?

На что похожа смерть? Как человек относится и относился к смерти? Что там за гранью? Пустота и тьма или продолжение существования в иных формах? Разум бунтует против бессмысленного уничтожения личности. Если человек – это память + разум, то почему после смерти мы видим только остатки плоти. А где же вторая составляющая? В мифах и религиях большинства народов бытует вера в существование внетелесной носительницы человеческой сути – или души.

Но в наше просвещенное время догадки никого не устраивают, нужны факты. И вот время сенсаций наступило. На рубеже 80-х годов реанимационные службы Запада установили, что около 30%  из числа вернувшихся к жизни помнят о пережитом в состоянии клинической смерти. Р. Моуди исследовал более 100 случаев, оживленных. Свидетельства этих людей поразительно сходны, вплоть до деталей. То, насколько далеко заходит умирающий в опыте вне тела зависит от длительности периода «клинической смерти». Теперь давайте рассмотрим некоторые основные этапы и события, имеющие место во время умирания и после. А также еще многое, с этим связанное. Например, что «тот» свет это одно из параллельных пространств. И «туда» можно попасть не только переживая клиническую смерть, а и методами астральных (через сновидение) или ментальных (через медитацию—на янтрах или на картах Таро) выходов из тела.

О версии одинаковости потустороннего пространства говорит одинаковый опыт пребывания там, а особенно путь туда ведущий. Это тоннель, коридор спираль... и тому подобные проявления.

 

Как и явления посмертного опыта, так и явления, связанные с НЛО — даже если признать их за «фантазии» - оказывают влияние на всех с ними столкнувшихся…

 

Должен предупредить, —  активный интерес к посмертным явлениям небезопасен.

                             Симон Вилар де Кэлуа (это мой литературны и сетевой псевдоним)

 

Некоторое время назад я выложил данную статью здесь в блоге.

В развитие темы статьи я собрал базу данных, которую буду периодически выкладывать в блог.

Сначала о предупреждении: активный интерес к посмертным явлениям небезопасен.

И читайте соответствующий материл......

 

Как выглядит смерть

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

История эта произошла в Японии. Кането Мияги рано осиротел, и все заботы по его воспитанию взяла на себя бабушка. Мияги вырос, стал биологом. Бабушку свою он любил больше всех на свете, а потому, когда с 82-летней Кацуко-сан случилось несчастье — она упала, получила травму головы и сломала шейку бедра — для него это стало тяжелым ударом.

Зная, чем чаще всего заканчиваются для пожилых людей такие тяжелые травмы, Мияги приготовился к худшему. Ни днем, ни ночью он не отходил от постели старушки. Через несколько дней Кацуко-сан не стало Ее последние минуты потрясли и озадачили внука-биолога.

Буквально за мгновение до того, как отойти в мир иной, она вдруг села на кровати, с ужасом глядя в пространство, замахала руками, словно отгоняла кого-то, и отчаянно закричала: «Зачем ты пришел? Уйди от меня!»

В течение нескольких лет Мияги не переставал думать об этом зага­дочном предсмертном видении Кто приходил к Кацуко-сан? Опросив множество людей, ставших свидетелями смерти своих близких, он узнал, что нечто подобное случалось и с другими

Тогда биолог решил за­няться «выяснением личности» загадочных посланцев смерти. Проконсультировавшись с экспертами в области экстрасенсорики, Мияги заказал специальный прибор с компьютером, датчиками и лазерной камерой, который позволял улавливать сверхслабые излучения Оставалось лишь найти подходящий объект для исследования.

Вскоре такой случай представился — в соседнем доме умирал одинокий старик Набуки Синдо. Заручившись его письменным согласием, Мияги подсоединил датчики к различным точкам на черепе, которые соответствовали главным отделам головного мозга, включая зрительный и слуховой. Кроме того, он установил у постели умирающего датчики, регистрировавшие изменения электромагнитного поля в радиусе нескольких метров.

Когда у старика началась агония, на экране прибора появились неясные тени. Они возникали непрерывной чередой, постепенно все больше сгущаясь. За секунду до того, как старик испустил дух, от темного сгустка отделилось нечто, похожее на фигуру человека, и начало перемещаться к его постели. По мере приближения загадочная фигура становилась все более отчетливой и наконец превратилась в молодую красивую женщину.

Очевидно, старик тоже увидел ее: он оживился, заулыбался. А женщина подошла к постели, и взяла его за руку, словно приглашая следовать за собой. В это мгновение Набуки Синдо скончался...

Практически одновременно невидимая гостья, снова превратившись в расплывчатую тень на экране компьютера, начала стремительно удаляться.

Вместе с нею исчезла похожая на облачко почти прозрачная субстанция, отделившаяся от неподвижно лежавшего на постели тела... К своему величайшему изумлению, в загадочной посетительнице ученый узнал умершую в молодости жену хозяина дома, фотография которой стояла на тумбочке возле кровати старика.

Кането Мияги был поражен увиденным. Решив выяснить, что же это такое, он отправился в Центр по изучению аномальных явлений.

Там ему удалось встретиться с профессором Риноко, который внимательно выслушал биолота, а потом совершенно неожиданно посоветовал... прекратить дальнейшие исследования необъяснимого феномена:

— Вы, конечно, сделали важное открытие, но оно никогда не будет обнародовано в силу его фантастичности: И едва ли кто-нибудь рискнет ставить эксперименты, чтобы подтвердить ваши результаты.

Это слишком опасно. Я давно занимаюсь изучением потусторонних сил и знаю, что они не терпят попыток проникнуть в тайны загробного мира.

Населяющие его духи, или энергетические сущности, как их теперь называют, могут жестоко наказать и даже убить того, кто начинает проявлять к ним непозволительный интерес. И это не умозрительная абстракция, а, к сожалению, реальная действительность. Такова была трагическая участь нескольких моих коллег, осмелившихся переступить запретную черту...

Предостережение профессора не подействовало на Кането Мияги. Он решил продолжать изыскания. Проблема заключалась лишь в том, чтобы найти новые объекты для исследований.

После долгих поисков биологу удалось договориться с главным врачом больницы для бедняков на острове Хоккайдо, который обещал извещать его, если кто-то из пациентов будет при смерти.

Через три месяца раздался долгожданный звонок, и Мияги поспешил на Хоккайдо. Здесь его ждали сразу два "объекта". Первой была старушка лет семидесяти. В последний миг перед ее смертью на экране компьютера промелькнула сеющаяся девочка, исчезнувшая вместе с отделившимся от тела умершей облаком.

Зато в момент смерти 65-летнего онкологического больного произошло нечто совсем уж невероятное. Мияги показалось, что «посланец смерти» — пожилой мужчина, возникший из небытия, обратил на него внимание. Он так гневно посмотрел на наблюдавшего за ним ученого из голубоватого окошка модема, что тот едва не потерял сознание от ужаса...

Но и это не остановило исследователя. Он решил во что бы то ни стало установить, кто же все-таки уводит души умерших в потусторонний мир: тени близких усопших людей или же сама Смерть в ее различных воплощениях?

Правда, есть еще и традиционные «ангелы смерти», о которых рассказывается в народных поверьях и мистических историях, но Мияги считал, что это только фигура речи, поскольку неизвестно, как они выглядят. Впрочем, как отличить тени усопших от воплощений «костлявой», он пока не представлял — просто интуитивно чувствовал, что это не одно и то же.

Еще несколько смертей, свидетелем которых стал ученый, не дали ничего нового. Только в последний раз, когда за смертельно раненным в бандитской разборке сорокалетним торговцем наркотиками явился закутанный в черное мужчина, ритуал переселения в мир иной выглядел по-другому.

При его появлении умирающий задрожал всем телом, а его зрачки расширились от ужаса. И снова, как уже было однажды, «посланец смерти», прежде чем исчезнуть, на секунду задержал взгляд на ученом и укоризненно покачал головой.

На следующий день, все еще находясь под впечатлением увиденного, Кането Мияги поехал с женой и детьми в токийский зоопарк. Неожиданно из-за поворота вылетел грузовик и на огромной скорости врезался в машину биолога, превратив ее в лепешку.

Предостережение профессора Риноко сбылось.

Статья Сергея Арефина

http://amazing-world.narod.ru/Death.htm

В продолжение темы еще несколько строк.......

Начиная от мистических сериалов и заканчивая религиозными учениями, каждый изображает смерть по-своему. У некоторых это обычный человек в темном балахоне, у других — ангел или старая костлявая женщина с косой в руке. Однако всегда эта сущность выполняет одну единственную функцию – приходит, чтобы забрать у человека жизнь.

Кто-то считает, что смерть, избирая жертву, выполняет волю судьбы или Всевышнего, выступая проводником между мирами. Другие настаивают на том, что смерть сама выбирает жертву, и даже говорят, что с ней можно договориться.

Иллюстрации в книжках и популярные голливудские фильмы создали в нашем воображении четкий образ смерти, которая своим обликом напоминает человека с несменяемыми атрибутами – черным балахоном и косой. Но не всегда она выглядит именно так.

Некоторые ясновидящие уверяют, что у каждого человека смерть своя. И это касается не только того, как именно человеку придется уйти из жизни, но и внешнего вида существа, которое придет за ним. У кого-то смерть выглядит как очень красивое существо, а у кого-то страшное и мерзкое.

Более того, незадолго до момента кончины человек находится в особом состоянии, в котором и можно ее увидеть.

Действительно ли мы умираем из-за того, что за нами приходит смерть или просто в организме происходят необратимые процессы, однозначного утверждения по этому поводу нет. Понятно, что когда обычный человек получает ответ на этот вопрос, рассказать кому-то о нем он уже не в состоянии.

Однако, если верить тем, кто часто сталкивается с потусторонним миром в обычной жизни, смерть как существо действительно существует.

И вне зависимости от того, своя ли она у каждого или одна на всех, с ней лучше не шутить.

https://www.anubis-sub.ru/prizraki/1005-kak-vygljadit-smert-mozhno-li-s-nejj-dogovoritsja.html

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                          «Смерти нет»: что говорят американские учёные

За все время своего существования человечество создало массу теорий о жизни и смерти. Правда, ни подтвердить, ни опровергнуть ни одну из них пока не удается — даже самые отдаленные и загадочные объекты нашей Вселенной более доступны для изучения, чем то, что находится за порогом смерти. Но ученые постоянно пытаются понять, что такое смерть — ведь наверняка это нечто большее, чем просто биологическое умирание. В последние годы все больше интересных теорий и гипотез предлагают физики.

Роберт Ланца и его биоцентрическая вселенная

Американский врач и ученый Роберт Поль Ланца впервые высказал интересную точку зрения на вопрос смерти еще в 2007 году — в своей книге «Новая теория Вселенной». И с тех пор активно занимается популяризацией и доказательством своей теории биоцентрической вселенной. Попытаемся в вкратце и максимально понятным языком изложить гипотезу ученого. Итак.

Его теория — это новая «теория всего» — то есть идея, которая должна полностью объяснить мироустройство. Основой своей теории Ланца делает не физику и Вселенную, которая базируется на ее принципах, а биологию и человека. То есть, с точки зрения ученого, не природа (вселенная) создала человека и весь окружающий мир, а наоборот — человек является создателем всего существующего мира.

То есть, по сути, Ланца считает, что весь окружающий мир — это всего лишь иллюзия, созданная сознанием конкретного человека. А если все обстоит так, то и смерть является иллюзией, возникающей лишь потому, что сознание человека ассоциирует себя с его телом. С детства нам прививают, что тело не вечно, а смерть неизбежна, и наше сознание вынуждено «играть» по навязанным ему правилам. Но как только жизнь оканчивается, наше сознание, освободившись от тела, переносится в другую реальность — параллельную вселенную или какой-то иной мир, внутри которого существует наша Вселенная.

Что говорит квантовая физика

Какой бы невероятной и похожей на мифические представления о Боге и религии ни казалась теория Ланцы, она вполне допустима с точки зрения квантовой физики и механики. Если вы что-то слышали про кота Шредингера, то значит, и об этой сложной и невероятно увлекательной науке имеете хотя бы общее представление. Попытаемся объяснить суть явлений квантовой физики максимально просто, как это делает американский физик-теоретик Митио Каку в своей книге «Параллельные миры».

К примеру, вы решили сыграть в русскую рулетку, зарядили револьвер тремя патронами, а три гнезда барабана оставили пустыми. В тот момент, когда, приставив ствол к виску, вы нажмете на курок, наша Вселенная разделится на две. В одной через мгновение вы окажетесь остывающим трупом, а в другой благополучно уцелеете. И именно там будет продолжать жить ваше сознание. А вместе с ним — и вы. То есть в любой ситуации существуют вероятности, что вы погибнете и что выживете. И сколь бы ничтожны ни были последние, они все-равно существуют и рождают новые вселенные, в которых продолжает существовать ваше сознание.

Один из основных принципов квантовой механики заключается в том, что информация не может исчезнуть бесследно. А что есть ваше сознание, ваша личность, как не некий набор информации, знаний? Вот и получается, что, с точки зрения квантовых представлении о мире и теории Ланца, смерть просто не может существовать. Конечно, пока это только гипотеза, но учеными уже разработан ряд экспериментов, которые смогут ее подтвердить или опровергнуть. И возможно, в самом ближайшем будущем.

Ярослав Горбунов

https://russian7.ru/post/smerti-net-chto-govoryat-amerikanski/

Явления разные - путь один

Обратите внимание на выделенные слова и словосочетания в приведенных ниже отрывках!

 Под отрывками мой краткий комментарий, о причинах схожести различных методик.

                                                                 Первый опыт посмертного видения – это опыт клинической смерти

Раймонд Моуди

Жизнь после смерти

«… у меня остановилось дыхание…  Первое что произошло, - это было действительно сразу же, - я ощущал, что проношусь через темный, черный вакуум, на предельной скорости. Я думаю, его можно сравнить с тоннелем. Ощущение было такое, как если бы я мчался вниз на американских горках в Луна-Парке, - так я летел сквозь этот тоннель на огромной скорости».

«Было ощущение абсолютного мира и покоя; совсем не было страха и я обнаружила, что нахожусь в тоннеле, состоящем из концентрических кругов…»

Тоннель могут называть и долиной.

«Внезапно я очутился в очень темной, очень глубокой долине. Было похоже, что там была тропа, можно сказать – дорога, а я шел по этой тропе…»

Заметим, что в Библии т.ж. упоминается «долина тени смертной».

------------------------------------

Второй опыт – взят из медитативной практики шамана

М. Харнер

Путь шамана

«Когда раздался барабанный бой, я начал мысленно искать знакомые мне места, откуда я мог бы попасть туда, куда стремился… Наконец в моей памяти всплыла волшебная пещера моего детства и это была настоящая пещера… Меня окружили темные и светлые концентрические кольца – они уходили куда-то вглубь и, казалось увлекали меня за собой. Но впечатление было такое, что не я двигаюсь по тоннелю, а он сам движется вдоль меня… Сперва кольца были круглые, а потом вдруг вытянулись вверх и приняли овальную форму, но продолжали оставаться концентрическими и все время находились в движении, а чередование темных и светлых полос отдаленно, напоминало какое-то сияние, разлившееся по выемкам рифленой трубы. Время от времени мне начинало надоедать, что тоннель все не кончается и тогда я говорил себе, что хорошо уже то, что я вижу сам тоннель…»

----------------------------------

Шаманы в своей практике работают с нижним Миром, но и Древние греки заметили, что в Ад можно попасть через определенные пещеры…

-----------------------------------

Между прочим концентрические круги мандалы имеют много общего с характерной для тоннеля ребристостью, кроме того медитация при помощи мандалы может вызывать ощущение сходные с теми ощущениями которые испытывались входя в тоннель. В тибетском буддизме очень сложные мандалы иногда имеют только один похожий на тоннель круг, он находится в центре мандалы и служит входом в миры богов и духов, изображения которых расположены вокруг.

------------------------------------------

Третий опыт – похищения или «добровольные» путешествия на НЛО

Пришельцы из Зазеркалья:

Факты и размышления о неопознанных летающих объектах

(Сост. В.С. Колесник, М.И. Посошкова)

«Я спросил, сколько времени занимает путь от Земли до (их) дома. Ответ четок – пять секунд… Они принялись объяснять с помощью «экрана» и «символов». Появился «модуль» на фоне поверхности Земли. Вдруг панорама как бы перегнулась пополам и стала складываться концами вовнутрь, а «модуль» подниматься вверх. Когда панорама сложилась – стала закручиваться в спираль, поднявшийся «модуль» растворился, исчез…

Потом спираль стала раскручиваться, панорама развернулась в  линию и стало ясно, что это пейзаж другой планеты. Я поняла, что мне показали, как сворачивается пространство и как оно разворачивается в нужной точке…

Они сказали, что «модуль» едва оторвавшись от Земли уходит в подпространство «соседнее», смежное пространство… - и возникают через несколько секунд уже над поверхностью своей планеты».

-----------------------------------------

Обратили внимание на выделенные слова и словосочетания в приведенных отрывках?

Мы видим, что клиническая смерть, шаманский выход из тела, медитация на мандале  и перемещения на НЛО сопровождаются очень похожими явлениями ощущениями и  увиденными «картинками».

Можно предположить, что речь идет об одном пространстве, куда попадают посредством различных практик или методик.

В последнем отрывке мы, со слов инопланетянина, узнаем о названии этого мира: «подпространство «соседнее», смежное пространство…»

Есть и еще работы исследователей об этом мире, о котором, оказывается, человечество знает еще с пещерных времен. Об этом можно прочитать в книге «СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ. БОГИ И ДЕМОНЫ ЭВОЛЮЦИИ», автора Грэм Хэнкок. Вот, вкратце, основная идея книги:

Всего 50 000 лет назад у людей не было ни искусства, ни религии, ни выраженной способности к абстрактному мышлению. Однако в результате внезапного витка эволюции, ставшего, по мнению ученых, величайшей вехой в истории человечества, люди вдруг обрели все основные качества и способности, которые характерны для них до сих пор.

В своей новой книге известный исследователь необычайного Грэм Хэнкок подробно изучает этот загадочный феномен, фактически разделивший всю историю человечества на две части. В ходе своего "интеллектуального расследования" он попытался установить истинную природу тех сил, которые и сформировали образ современного человека. В поисках ответов Хэнкок изучил множество религиозных обрядов и культов, основанных на использовании растительных галлюциногенов, и сумел доказать, что все они базируются на сходных образах и видениях - галлюцинациях.

Собранные и систематизированные автором факты выстраиваются в четкую, научно выверенную логическую цепочку, свидетельствующую о том, что подобные галлюцинации могут являться не чем иным, как восприятием других, скрытых от нас миров и измерений.

Я собираюсь в дальнейшем проанализировать данную книгу, сопроводив её примерами и идеями.

Симон Вилар де Кэлуа

Лидия Шнейдер

Проблемы бытия личности

Смерть как ритуальное, профессиональное и материальное

Избранные страницы из книги: 

Взаимозависимость жизни и смерти

Но жизнь и смерть взаимозависимы; они существуют одновременно, а не последовательно; смерть, непрерывно проникая в пределы жизни, оказывает огромное воздействие на человеческий опыт и поведение. Отрицание смерти на любом уровне есть отрицание собственной природы, ведущее к большему сужению поля сознания и опыта. Интеграция идеи смерти спасает человека: она действует отнюдь не как приговор, обрекающий на пожизненный ужас или на мрачный пессимизм, а скорее как стимул к переходу на другой, аутентичный уровень существования. Она увеличивает удовольствие от проживания жизни.

Почти каждый человек в течение жизни сталкивается с ситуацией беспощадной, психологически непереносимой, когда защитные механизмы обнаруживают свое действие. Психологи столкнулись со многими явлениями, которые свидетельствуют о бессознательной автоматике поведения в таких условиях. Здесь и особое состояние «зачарованности смертью», навязчивое стремление к образам гибели и разрушения, и потеря чувства собственного «я». Каждый прошедший через опыт катастрофы, пережил кризис личности. Он действовал автоматически, в состоянии полного психического омертвления. И каждый индивид, имевший близкую встречу со смертью испытал на себе ее влияние. Как правило, такая встреча становилась стимулом к радикальному личностному преобразованию [7].

Встреча со смертью — драматическая трансформация — шанс личностного изменения

Великолепной иллюстрацией стимула к радикальному личностному изменению, который дает встреча со смертью, служит образ Пьера Безухова, который из потерянной души, ищущей какого-либо смысла жизни, превращается в человека, проживающего свою жизнь осмысленно и горячо. Он становится способен полностью отдавать себя в отношениях с другими людьми, остро сознавать естественное окружение; он находит для себя осмысленную жизненную задачу и посвящает себя ей.

Подобную драматическую трансформацию претерпевает Иван Ильич в рассказе Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича». Заболев неизлечимой болезнью, бюрократ и низкая душа, Иван Ильич незадолго до смерти осознает ошеломляющую правду: он плохо умирает, потому что плохо жил [8].

Сознавание смерти

Человек, разумеется, знает о факте неотвратимой смерти. Уже в раннем возрасте ребенка глубоко поглощает вопрос смерти; преодоление мучительного страха уничтожения — фундаментальная задача его развития [9]. Чтобы справиться с этим страхом, человек воздвигает защиты против сознавания смерти, основанные на отрицании и формирующие наш характер; если эти защиты дезадаптивны, они порождают клинические синдромы. Иными словами, психопатология есть результат неэффективных способов трансценденции смерти. Фундаментом здоровой и эффективной личностной стратегии может служить, по мнению философов и психологов экзистенциального направления, сознавание смерти. Многие мыслители приходили к заключению, что смерть — неотъемлемая часть жизни, и, постоянно принимая ее в расчет, мы обогащаем жизнь, а отнюдь не обкрадываем ее. Физическая смерть разрушает человека, но идея смерти спасает его.

М. Хайдеггер [10], изучая вопрос о том, от чего идея смерти уберегает человека, пришел к заключению: сознание предстоящей личной смерти побуждает к переходу на более высокий модус существования. Он считал, что имеются два фундаментальных модуса существования в мире:

1 — состояние забвения бытия,

 2 — состояние сознавания бытия.

Забвение бытия

Забвение бытия означает жизнь в мире вещей, погружение в жизненную рутину. Человек капитулировал перед повседневностью, «снизился», поглотился «пустой болтовней», затерялся в «они».

С другой стороны, сознавать бытие, значит непрерывно сознавать бытие — не только мимолетность бытия, но и ответственность за свое бытие. Лишь в онтологическом модусе сознавания человек соприкасается с собой как творением собственной самости и потому обладает властью изменить себя.

Обычно люди пребывают в первом модусе. Забвение бытия — это повседневный способ существования. М. Хайдеггер называет его «неаутентичным» — в нем мы не сознаем себя творцами собственной жизни и мира, мы «спасаемся бегством», «попадаем в ловушку» и становимся успокоенными; мы избегаем выбора, будучи «унесены в никтовость». Перейдя же во второй модус (сознавания бытия), мы существуем аутентично. Мы становимся полностью осознающими — сознающими себя одновременно как трансцендентное (детерминирующее) Эго и как эмпирическое (детерминированное) Эго; приемлющими свои возможности и ограничения; конфронтирующими с абсолютной свободой и небытием — и испытывающими тревогу перед их лицом.

Сознание бытия

Каждая культура вырабатывает свою систему ценностей, в которой переосмысливаются вопросы бытия и небытия [11]. Она творит также определенный комплекс мифологем, с помощью которых обеспечивается психологическое равновесие индивидов. Человек пытается, опираясь на существующую в данной культуре мифологию, сформировать более конкретное представление о том, что делает возможной полноценную жизнь перед фактом неизбежной гибели. Человек ищет способы уйти от тления, увековечить себя, постоянно ощущая присутствие смерти. Человек знает, что он смертный, смерть не однажды приходит к нему, образ неотвратимой судьбы многократно давит на психику, но реальный опыт он получает только в момент кончины. В результате даже в сознании одного человека система образов, поддерживающих земное существование, постоянно перестраивается. Выживание человека предполагает, что в его психике закрепляются символические образы, которые позволяют наполнить человеческую жизнь смыслом. Это равновесие приходится все время поддерживать и подкреплять. Такая потребность присуща не только отдельному человеку. Культура в целом может войти в состояние разлада и сумятицы, разрушить присущее ей гармонично-философское восприятие жизни и смерти. Когда возникает опасность для отдельного человека или целого народа, образы символического бессмертия становятся более четко выраженными, обостренными, интенсивными. Неотвратимые и непоправимые обстоятельства, определенный «экстремальный» опыт «вытряхивает», «вырывает» человека из повседневного модуса существования в состояние сознавания бытия. В качестве такого опыта смерть превосходит все остальное. По М. Хайдегеру, смерть есть условие, дающее нам возможность жить аутентичной жизнью. Ту же мысль выразил св. Августин: «Только перед лицом смерти понастоящему рождается человек». 

Лидия Шнейдер

Проблемы бытия личности

Смерть как ритуальное, профессиональное и материальное

Избранные страницы из книги: 

 

Восприятие смерти разными народами, в разных культурах, философских и религиозных системах

Мифы народов мира о смерти

Мифы о происхождении смерти встречаются почти у всех народов [12]. Эти мифы весьма разнообразны, но почти повсюду подчинены общим законам мифологического мышления. Во-первых, это «объяснение от противного»: люди умирают потому, что раньше не умирали или умирали, но возрождались, а затем почему-либо утратили эту способность. Во-вторых, действует идея «прецедента»: некий человек когда-то умер, и с той поры люди умирают. Третья идея — это идея наказания: смерть рассматривается как кара за проступок, ошибку, неповиновение. При всем разнообразии мифов о происхождении смерти в них чаще всего повторяются мотивы: месяц (луна), змея, ложная весть, спор, наказание.

Отрицательная аналогия с месяцем (луной), постоянно умирающим и возрождающимся, встречается у народов архаических культур. Аналогия со змеей основана на том, что змеи ежегодно линяют, сбрасывая кожу, и как бы омолаживаются. Этот мотив повторяется, например, во многих мифах народов Океании: люди когда-то тоже умели сбрасывать кожу и омолаживаться, но утратили это умение и умирают.

Мотив ложной вести

Широко распространён, особенно у народов Африки, мотив ложной вести. Верховное существо (бог) посылает вестника-животное сказать людям, что они будут умирать и оживать, но вестник (по забывчивости или по злому умыслу) сообщает, что люди будут умирать окончательно (вариант: эту дурную весть приносит вестник, обогнавший первого). В мифологиях народов Африки известен и другой мотив: люди умирают, так как проспали обещанное им бессмертие. Здесь и аналогия: сон — смерть. У индейцев Америки распространён миф, согласно которому люди умирают потому, что сделаны из непрочного материала: глины, прутьев, травы. У индейцев пуэбло смерть — это возвращение в прародину. У индейцев известны также мифы, оправдывающие необходимость смерти (не допустить перенаселения земли и сделать жизнь более разнообразной и привлекательной).

Смерть как олицетворенный образ

В мифологических представлениях народов, стоявших на сравнительно низких ступенях развития, смерть обычно не олицетворяется, а в более развитых мифологиях смерть нередко фигурирует как олицетворённый образ — дух или божество смерти. Правда, в «чистом» виде этот персонаж выступает редко: в большинстве мифологий «бог смерти» не вычленяется из сложных мифологических образов, олицетворяющих всё злое, вредное, опасное, безобразное. Наиболее «чистые» мифологические олицетворения смерти встречаются у майя и ацтеков. Со смертью иногда ассоциируется образ старухи — хозяйки преисподней (например, скандинавская Хелъ). В греческой мифологии смерть олицетворена в образе Танатоса («Смерть»), принадлежащего старшему, доолимпийскому поколению богов. Танатос пребывает в аиде, рядом со своим собратом Гипнозом («Сон»), но вылетает оттуда, чтобы исторгнуть душу у жертвы и напиться её крови.

Символика смерти

Аллегорические изображения смерти как окончательной действительности часто намеренно пугающие. Религиозный символизм изменяет образ смерти, предлагая возможность ее восприятия как неотъемлемой стадии существования личности, во время которой происходит вознесение к бессмертию. Символика страха и надежды иногда проявляется одновременно. В искусстве наиболее распространено изображение смерти в виде скелета-всадника, закутанного в плащ с капюшоном, вооруженного косой, иди трезубцем, или мечом, или луком и стрелами. Иногда смерть держит в руках песочные часы, символизирующие отмеренное время жизни. Боги загробного мира, которым подчиняется смерть, использовали этого ужасающего помощника, чтобы доставлять души в свои владения. Однако сами они необязательно имели пугающее обличье. Друиды полагали, что бог смерти был также и создателем жизни. Символы смерти включают скелет, могилу, череп, фигуру, укутанную в черный плащ. В западной традиции со смертью ассоциируется черный цвет, в восточной — белый. Смерть изображали также и в виде бьющей в барабан или танцующей фигуры. Более приятным символом была женщина в черной накидке или мусульманский Исрафил — ангел Судного дня. Корабли или лодки часто изображают средства передвижения, на которых души перевозятся в загробный мир. Цветы смерти — мак и нарцисс; деревья смерти — кипарис и плакучая ива [13].

Смерть - признак отличия человека от богов

В мифологических представлениях античного мира смерть — важнейший признак, отличающий людей от бессмертных богов (концепция героя, то есть человека, совершающего великие подвиги и всё же лишённого божественного бессмертия). В греческую мифологию проникла, однако, из восточных мифологических систем идея страдающего и умирающего бога, но умирающего лишь временно, ибо за смертью следует его воскресение (мифологическое олицетворение земледельческого процесса).

Восточные умирающие и воскресающие боги (Осирис, Адонис, Аттис) оказали влияние на аналогичные греческие образы. В скандинавской мифологии смерть богов проецируется эсхатологически в будущее. В библейском мифе о «грехопадении» первых людей Бог наказывает прародителей и всё их потомство, лишая их и рая, и бессмертия.

В христианской мифологии идея «первородного греха» и Божьего наказания как причины того, что люди умирают, дополнена и уравновешена верой в добровольную смерть Христа как «искупительную жертву», которая освободила всё человечество от первородного греха («смертию смерть попрал»).

С религиозно-мифологическими представлениями о смерти связаны развитие понятий о душе, загробном мире, многие религиозно-магические обряды (погребальный культ, культ предков и др.).

В народных верованиях и обрядах европейских народов имеется туманный образ смерти, олицетворяемой как старуха или как скелет с косой. Карнавальное обрядовое чучело, которое сжигается на масляницу, иногда тоже называется «смерть», хотя образ этот более сложный. Характерно, что у славянских народов чучело смерти делается чаще в женском обличье, а у германских — в мужском (в славянских языках слово «смерть» женского рода, а в немецком «Tod» — мужского); соответственно и исполнителями обряда у славянских народов были чаще девушки, а у немцев — парни.

Лидия Шнейдер

Проблемы бытия личности

Смерть как ритуальное, профессиональное и материальное

Избранные страницы из книги: 

 

Смерть в славянской мифологии

В славянской мифологии [14] смерть — одно из главных понятий мифологической картины мира, противопоставленное понятию жизни; момент перехода человека из «этого» мира на тот свет, в потусторонний мир, граница между ними и одновременно — основное содержание и характеристика того света. Смерть неизбежна, предопределена судьбой, но время и обстоятельства своей смерти человеку знать не дано. Люди, однако, стремились угадать срок своей смерти с помощью разных примет. Смерть предвещают многие сны: выпадение зуба, белые одежды, белый конь, дом без окон, яйцо, встреча с умершим родственником и другие; необычайные или редкие явления: собака долго воет, курица поет петухом, птица бьется в окно, крот роет под домом, кукушка «вещает», ворона каркает, стены или пол в доме трещат, звезды падают с неба и т.п. Иногда люди пытались предотвратить смерть, избежать ее, обмануть или отсрочить.

Кончина, момент «расставания души с телом» требует, по народным представлениям, специального обрядового оформления, без которого переход души в иной мир затруднен или невозможен, и она обрекается на вечное скитание.

Во время кончины появляется, приходит за душой какое-то мифическое лицо — Смерть, Бог, архангел Михаил, святой. По восточнославянским верованиям, ангел и черт в момент агонии борются за душу умирающего, и кто из них победит, тот и берет душу. Считается, что легко умирают праведники, а тяжелой смертью наказываются грешники, колдуны, которые не могут умереть, пока не передадут свое знание. К обязательным элементам обряда при кончине относятся: прощание умирающего с близкими, исповедь, зажжение свечи, «карауление» души. Строго соблюдается тишина, запрещается плакать и причитать, чтобы не спугнуть, не сбить с пути душу. Самым большим наказанием считается смерть без покаяния и без свечи: покойник будет блуждать во тьме и т.п. Свечу, освященную на Сретение, в Страстной четверг или на Крещение, дают в руку умирающему или ставят в изголовье чашку с зерном или мукой.

Смерть у славян

Чтобы облегчить агонию, древние славяне совершали разного рода магические действия: перекладывали умирающего на пол или на солому, клали его вдоль матицы, к двери, за печь, переносили в овин, переворачивали ногами в изголовье; вынимали из-под головы подушку1, клали под голову житную или гороховую солому, веник, моток нестираной пряжи или полотна; укрывали белым или черным платком, пасхальной скатертью, свадебной одеждой. Чтобы «пропустить душу», расстегивали одежду, отворяли окна, двери, сундуки, снимали печную заслонку. В случае особенно тяжелой агонии (колдуна, знахаря, грешника) просверливали дыры в потолке или в стене, вбивали в потолок вилы или кол, поднимали балку-матицу, разбирали потолок и крышу, печь; звонили в колокол; обливали, кропили и поили водой — «святой», «немой» (принесенной в молчании), дождевой с крыши или из дорожной колеи, водой с колокола, с каменного креста или иконы; поили отваром, настоем из трав, из зелени свадебного венка и т. п. Окуривали ладаном, травами, дымом от оставшихся на берде ниток. Старались не говорить об умирающем, считая, что чем меньше людей знает о нем, тем легче ему умереть. Согласно верованию, в момент кончины гаснет или падает с неба звезда. Кончина понимается как «второе рождение», а сопровождающий ее обряд во многом сходен с обрядом родов. Совершаемый над умершим погребальный обряд (обмывание, облачение, отпевание, оплакивание, погребение, поминание, траур) не только обеспечивал беспрепятственный переход души из области жизни в область смерти, но и защищал живых от последствий соприкосновения со смертью (ср. такие действия, как закрывание глаз, завешивание зеркала, ночное бдение при покойнике и т. п.). Нарушение или неполнота обряда грозили, по народным представлениям, «возвращением» покойника, превращением его в вампира.

Несмотря на опасность, момент смерти мог считаться благоприятным для некоторых хозяйственных дел. Предметам, использованным в погребальном обряде (платку, которым подвязывали покойнику челюсть; шнурку, которым были завязаны его ноги; иголке, которой шили саван и подушку; полотну, на котором опускали гроб в могилу), часто приписывалась магическая и целебная сила.

Олицетворенная смерть перешла из мифологии в сказочный фольклор: во многих сказках рассказывается, как солдат (варианты — кузнец, мужик) перехитрил смерть (посадив ее в мешок).

Смерть у эскимосов

Религия у эскимосов сформировалась в условиях суровой Арктики. Когда жизнь и смерть отделены друг от друга хрупкой перегородкой, естественно, приходится бороться за свое существование. Чувствуя себя в полной власти капризной стихии, эскимос создал мрачную, фаталистическую религию, столь же грозную и безжалостную, как ледяные поля. Сила природы на Севере безгранична, а жизнь человека не значит буквально ничего.

Подобно другим первобытным народам, эскимосы верят, что у человека не одна, а несколько душ, временно связанных с телом. Обобщив множество вариантов, можно сказать, что человек обладает тремя разновидностями душ. «Свободная душа» — это бессмертный дух, который при жизни человека служит источником силы, а после его смерти переселяется в иной мир. Но может возвращаться в виде призрака, принося несчастья живым. «Душа жизни» — это то, что оживляет тело и умирает вместе с ним. «Душа имени» — соединяет душу с силой и составляет жизненную силу. Болезнь эскимосы объясняют потерей души. Смерть и болезнь отличаются друг от друга не столько качественно, сколько количественно.

С этими представлениями тесно связан страх перед блуждающими душами умерших. Эскимосы считают, что мертвецы продолжают жить, ведь их можно увидеть во сне. Они опасны, ведь все неприятности, которые выпадают на долю живых, чем-то вызваны. Могущество мертвых не ограничено пространством и временем. Чтобы не прогневить их, остается только выполнять их наказы.

Живые боятся заходить в дом умершего, смерть считается заразной, они выбрасывают его вещи. Больного нередко оставляют умирать в одиночестве.

Сначала устраивают похороны, потом, иногда намного позже наступает смерть. В крайнем случае, не грех положить в гроб еще живым.

Мир у эскимосов населен духами, злыми силами, которые могут пристать к любому человеку или предмету. Все эскимосы носят амулеты: человеческую пуповину или зубы, кости и шерсть животных. Религия эскимосов — это вечная молитва страха.

Совсем иначе оценивается смерть в тех культурах, где осознается ценность, суверенность и уникальность личности. Здесь хрупкость земного бытия воспринимается трагически, пронизывает все человеческую субъективность. Однако, на Востоке, где личность не воспринималась как некая обособленность и персоналистская идея отсутствовала, тем не менее, фиксируется глубокая медитация, предельное духовное сосредоточение на проблеме смерти [15].

Как правило, взгляды на смерть тесно связаны с религиозными воззрениями. Нельзя, например, представить себе воззрения на смерть античного политеиста, индуиста, мусульманина, христианина, не выяснив предварительно, что представляют собой их верования.

Некоторые древние религии допускали, что между земным и посмертным существованием нет никакой разницы. Однако и эта общая констатация имела все-таки оттенки.

Лидия Шнейдер

Проблемы бытия личности

Смерть как ритуальное, профессиональное и материальное

Избранные страницы из книги: 

 

Смерть у древних китайцев

В древнекитайском сознании, например, факт смерти оценивался как нечто, не имеющее глубокого бытийного значения. Иначе говоря, если человек умер, никакой трагедии в этом нет. Он все равно остается среди живых, но уже как усопший. Здесь так же, как и там. Мертвый уходит от живых условно, в каком-то ограниченном смысле. Он нас не покидает. Мир плотно заселен «живыми мертвецами». Они перешли в другое состояние, но не ушли в другой мир. Вот почему в этой культуре символика смерти носила земной характер. За императором Китая повсюду следовал гроб, который считался атрибутом его земного существования. Заблаговременная подготовка могилы для престарелых родителей считалась актом заботы и милосердия. Покинув часть земного мира, усопший отправлялся к другим людям, которые умерли раньше, но все же никуда не исчезали. Отсюда культ предков, который весьма характерен для этой культуры.

Смерть в Древнем Египте

Не разделяли земной и потусторонний мир и египтяне. Но они, скорее, подчеркивали сходство загробного мира с подлунным: там так же, как здесь. Смерть считалась прелюдией к загробному бытию. Египтяне возлагали надежды на нетленность того человека, власть которого была нерушимой при жизни. Телесность, по их представлениям, оставалась неизменной. Культ мертвых составлял важнейшую характеристику египетской культуры. Искусство бальзамировования и мумифицирования, строительство грандиозных гробниц, увековечение памяти ушедших — все служило одной цели, обеспечить символическое бессмертие. Еще в эпоху Древнего Царства (XXIX—XIX вв. до н.э.) египтяне полагали, что души умерших соединяются со звездами. Каждую ночь душа усопшего вновь поселяется в теле, покидая ради этого звезду.

В истории человечества две культуры обнаружили особенно странный интерес к смерти и процессу умирания: культура египтян и тибетцев, разделявших глубокую веру в то, что сознание продолжает жить после физической смерти. Они предлагали тщательно разработанные ритуалы, позволяющее как можно легче перейти в новое состояние, вычерчивали сложные схемы, которые отображали странствия души. Египетская «Книга Мертвых» — коллекция молитв, магических звучаний и мифологических историй, которые относятся к смерти и загробной жизни.

Итак, в древнекитайской и древнегреческой культурах жизнь и смерть уравнены между собой. Здесь нет и намека на то, что жизнь — это благо, а смерть — зло. Оба мира равноценны, хотя и разделены некой чертой.

Смерть у индуистов

Иначе оценивается эта проблема в религиозном сознании индуистов. Согласно индуизму все существа в мире берут свое начало в Брахмане, безличном абсолютном духовном начале, из которого возникает мир. Брахман лежит в основе всего существующего. Все, в конечном счете, должно вернуться к нему. Поэтому смерть — лишь переход от низшей ступени к высшей, продолжающийся до тех пор, пока дух не достигнет, наконец, такой степени чистоты и совершенства, чтобы войти в мировую душу, к чему стремится все существующее на земле. Из учения о переселении душ следуют строгие предписания о покаянии. Куда бы ни обратил свой взор вечно трепещущий индус, и на этом и на том свете его ожидает суровая кара. Всякое живое существо жаждет освобождения. Для приверженца индуизма его не существует. В принципе индус может стать брамином, но это не определяет в последней степени его последующую карму. Жизнь для него бесконечное паломничество, полное горьких разочарований, ужасных страданий, непосильных обязанностей, без одобряющей надежды на то, что «вечно движущееся колесо» когда-нибудь остановится, без одухотворяющей силы любви, без благородной поддержки и сострадания. Даже смерть не гарантирует избавления от мучений. Итак, в индуистском мироощущении земной и загробной мир разделены, но предпочтение отдается смерти.

Пять основных этапов в изменении установок по отношению к смерти

Неизбежность смерти — «все умрем»

Французский историк Ф. Арьес [16] намечает пять главных этапов в медленном изменении установок по отношении к смерти. Первый этап — это состояние «прирученной смерти». Это стабильное состояние в широких слоях народа, начиная с архаических времен вплоть до XIX в., обозначается выражением «все умрем». Люди относились к смерти как обыденному явлению, которое не внушало им особых страхов. Человек органично включен в природу, и между мертвыми и живыми существует гармония. Поэтому «прирученную смерть» принимали в качестве естественной неизбежности. Так относился к смерти рыцарь Роланд, и русский крестьянин из повести Л.Н. Толстого. В прежние времена смерть не осознавали в качестве личной драмы и вообще не воспринимали как индивидуальный по преимуществу акт. В ритуалах, окружавших кончину индивида, выражалась солидарность с семьей и обществом. Эти ритуалы были составной частью общей стратегии человека в отношении к природе. В трауре А. Геннеп усматривал лишь совокупность запретов и приемов, свидетельствующих об изоляции от общества тех, кого смерть как реальная, материальная данность ввела в сакральное, «нечистое», состояние [17]. Человек обычно заблаговременно чувствовал приближение конца и готовился к нему. Умирающий — главное лицо в церемониале, который сопровождал и оформлял его уход из мира живых [18].

Индивидуализация смерти

Второй этап эволюции отношении к смерти, Ф. Арьес назвал «смерть своя». Начиная с идеи Страшного суда, выработанной интеллектуальной элитой в период между XI—XII вв. Сцены загробного суда изображаются на западных порталах соборов, а затем представление о суде над родом человеческом сменяется новым представлением — о суде индивидуальном, который происходит в момент кончины человека. Заупокойная месса и погребальные обряды становятся важным средством спасения.

Смерть в координатах времени

Третий этап эволюции восприятия смерти, «смерть далекая и близкая» характеризуется крахом механизмов защиты от природы. И к сексу и к смерти возвращается их дикая и неукрощенная сущность.

Потеря близкого и любимого человека

Четвертый этап многовековой эволюции в переживании смерти — «смерть твоя». Комплекс трагических эмоций, вызываемый уходом из жизни любимого человека, супруга или супруги, ребенка, родителей, родственников, на взгляд Ф. Арьеса, новое явление, связанное с укреплением эмоциональных уз внутри нукленарной семьи. С ослаблением веры в загробные кары меняется отношение к смерти; ее ждут как момента воссоединения с любимым существом, ранее ушедшим из жизни. Кончина близкого человека представляется более тягостной утратой, нежели собственная смерть. Романтизм способствует превращению страха смерти в чувство прекрасного.

Технологизация смерти

В ХХ веке развивается страх перед смертью и самим ее упоминанием. «Смерть перевернутая» — пятая стадия развития восприятия и переживания смерти европейцами и североамериканцами. Подобно тому, как несколько поколений тому назад в обществе считалось неприличным говорить о сексе, так после снятия с половой сферы всех табу эти запреты и заговор молчания перенесены на смерть. Тенденция к вытеснению ее из коллективного сознания, постепенно нарастая, достигли апогея в наше время, когда по утверждению Ф. Арьеса и некоторых социологов, общество ведет себя так, как будто вообще никто не умирает и смерть индивида не пробивает никакой бреши в структуре общества. В наиболее индустриализованных странах Запада кончина человека обставлена так, что она становится делом одних только врачей и предпринимателей, занятых похоронным бизнесом. Похороны проходят проще и короче, кремация становится нормой, а траур и длительное оплакивание покойника воспринимается как душевное заболевание.

Представления о смерти и умершем человеке у наших современников

Представление о смерти у современного российского человека по данным наших исследований ассоциируется и метафорически выражается в следующих образах, отнесенных к той или иной стадии по Ф. Арьесу:

Неизбежность смерти — «все умрем» — отношение к смерти как неизбежному прекращению существования, тому, что регулярно происходит в природе:

• таяние айсберга;

• увядание цветка;

• увядающие цветы;

• рыбка, выброшенная из океана на берег;

• конец всех проблем;

• выжженная прерия;

• отсутствие желания что-либо делать;

• точка в предложении;

• депо;

• узелок на конце нити;

• отдых после тяжелой работы;

• конец полета.

Индивидуализация смерти — отношение к смерти, как явлению, постигшему конкретного индивида, с которым что-то происходит и которому еще что-то предстоит:

• другие будут подводить итоги за тебя;

• безумие и пустота души;

• тайна с множеством разгадок;

• танцы на небесах;

• переход в другую реальность;

• женщина, которая всех принимает, и к которой все рано или поздно приходят;

• возвращение на землю после прыжка;

• начало другой жизни;

• атомный взрыв всей реальности человека.

Смерть в координатах времени — отношение к смерти в ракурсе конца — вечности или отрицание ее, что выражается в описании смерти как таинственного, непостижимого явления:

• уход в бесконечность;

• результат бесконечности;

• черта, отделяющая от нас вечность;

• медленное вхождение в темный коридор;

• последний оргазм жизни;

• бездонная точка в бездне;

• конец одного из этапов бесконечности;

• финиш на беговой дорожке;

• последний довод всему;

• черный квадрат Малевича;

• черная дыра в мироздании, трансфер;

• миф реальности;

• черная дыра, попадешь, — не вернешься;

• черная пустота;

• млечный путь;

• безмолвная тишина.

Потеря близкого и любимого человека- отношение, выражающее скорбь:

• кто-то вышел из комнаты и выключил за собой свет.

Технологизация смерти — отношение к смерти в технических терминах:

• конец кассеты;

• исчезновение картинки с экрана компьютера;

• прервавшаяся пленка кинофильма;

• часы ломаются и восстановлению не подлежат.

 

Таким образом, по нашим данным не подтверждается точка зрения, что представления о смерти тотально технологизируются у современного человека, скорее в полученных ассоциативно-метафорических образах обнаруживается, что смерть, по мнению наших современников, «взрывает» хронотопы бытия. А может, мы еще только на пути к технологизации смерти, к выведению ее на пути рыночной экономики. По приведенным данным смерть проявляется в сознании соотечественников как неизбежное, субъективное и таинственно-конечное.

 

Наиболее интересным представляется выяснение совпадения конструктов относительно умершего человека и другого человека из ролевого списка. Всего было проанализировано 47 репертуарных решеток. Больше всего совпадений оказалось:

Умерший человек — человек, которому вы нравитесь (34 раза);

Умерший человек — я. (31 раз);

Умерший человек — человек, на котором семья держится (23 раза);

Умерший человек — очень строгий человек (21 раз);

Умерший человек — высоко нравственный человек (19 раз); и др.

Итак, умерший — это, чаще всего тот, кому мы нравились, или похожий на нас, близкий. Далее обнаруживается, что это человек, на котором семья держится. Возможно, это вообще кто-то из родственников, чья смерть сказалась на жизни семьи. Это человек-идеал семейной системы — и строгий, и высоко нравственный.

Таким образом, с помощью техники репертуарных решеток выявляется отношение к смерти как опять-таки таинственному, субъективному, и, кроме того, как потере значимого (задевающего образ Я) близкого человека.

СПИСОК ССЫЛОК

1. Калиновский П. Переход. М., 1997.

2. Фромм Э. Искусство любви. СПб., 2001. С. 18.

3. Тайна смерти: Сборник статей / Под ред. М. Ошуркова. М., 1991.

4. Гуревич П.С. Антология страха. М., 1998.

5. Во И. Мерзкая плоть: Роман. Новая Европа Скотт-Кинга. Незабвенная: Повести. М., 2000.

6. Тейлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1989.

7. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. М., 1999. С. 39—40.

8. Там же.

9. Карандашев П. Жизнь без страха смерти. М., 1999.

10. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993.

11. Рязанцев С. Танатология — наука о смерти. М., 1991.

12. Мифы народов мира: Энциклопедия в 2-х томах / Гл. ред. С.А. Токарев. М., 1994. С. 456—457.

13. Тресиддер Д. Словарь символов. М., 2001.

14. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995. С. 358—360.

15. Гуревич А.Я. Смерть как проблема исторической антропологии. М., 1989.

16. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992.

17. Геннеп А., ван. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. М, 1999.

18. Еремина В.И. Ритуал и фольклор. Л., 1991.

Жизнь после жизни

Нечто о современности и средневековье

А. Гуревич

Социально-политические процессы в нашей стране, распад жестких идеологических форм, препятствовавших увидеть реальность такою, какова она есть, обнажили тот пласт общественного сознания, который до недавнего времени практически официально не принимался в расчет, — массовую психологию. Правда, еще с 60-х годов было признано ее право на существование, но вплоть до самого последнего времени она мало учитывалась в качестве фактора общественной жизни — ее колоссальная роль игнорировалась, ибо сама природа социально-психологических явлений не может быть по достоинству оценена в тесных и негибких пределах закосневшей идеологии, претендовавшей на тотальную монополию в духовной жизни.

Между тем в рамках гуманитарного знания, и в частности в исторической нау­ке, давно уже возникло направление, изучающее коллективную психологию Историкам все более становится понятным, что невозможно уяснить социальное поведение людей, их участие в производстве, в творческой деятельности, в религиозной жизни, в быту, если отвлечься от ментальности — ментальности, которой в исторической науке принято обозначать широкий социально-психологический комплекс явлений.

Ментальность отличается от идеологии.  Отличается расплывчатостью,  неформулированностью, а следовательно и спонтанностью Она подобна прозе, на которой всю жизнь говорил, сам того не подозревая, мольеровский господин Журден Она проявляется не столько в виде прямых заявлений и утверждений, сколько в поговорках, в речевых клише и в поступках, с которых можно «считывать» таящиеся за ними модели действительности, руководящие поведением индивидов и общественных групп, толп, масс, народов.

На уровне ментальностей мы имеем дело не с индивидуальной и неповторимой мыслью того или иного мыслителя, поэта, а со стереотипами и привычками, автоматизмами сознания, которые, кстати, присутствуют и в самом оригинальном творении гения, удостоверяя, что он — сын своего времени

Вот пример    Известный немецкий социолог  Норберт  Элиас, изучая «процесс цивилизации», происходивший в Европе при переходе от средних веков к Новому времени, останавливается на таких примерах Устройство жилища. Оно не разгорожено на отдельные комнаты, члены семьи вместе со слугами и работниками спят в одном помещении, одну постель делят многие, в частности дети спят вместе с родителями, делаясь свидетелями их сексуальной жизни.  И никого это не смущает. Сказанное относится не только к бедным и незнатным. Посещая превращенные в музеи дворцы, мы видим, что расположенные в них покои организованы по анфиладному принципу и не изолированы.   Они  не дают индивиду обособиться, побыть наедине с самим собой, он все время на людях. Случайно ли художники того времени изображали семейный интерьер вынесенным наружу, на улицу или площадь.

Понятие  privacy, индивидуальной обособленности, уединения, изолированности, — одна из центральных ценностей современных европейца и североамериканца — в ту эпоху начисто отсутствовало Согласно  Элиасу, причина заключается в том, что в интересующую его эпоху человек еще не ощущал себя в качестве самодовлеющей атомарной единицы общества, четко отчлененной от всех других   «Барьер стыдливости», который разделяет индивидов, проходил тогда не там, где он проходит ныне

Природа подобных феноменов не осознается людьми, эти привычки сознания и автоматизмы поведения функционируют помимо их разума и воли Ментальности составляют наименее контролируемую критическим разумом, как бы внеличную сторону нашей личности.

Другой пример из нашей жизни. На улице больших городов, в переполненных магазинах и на транспорте мы непрерывно пихаем и толкаем друг друга, навали­ваемся на соседей, по большей части даже не замечая этого, мы ведем себя подобно скотам в сгрудившемся стаде, не только не извиняясь перед теми, на кого наступили, но даже не замечая того, что и нас самих беспричинно пинают, не принимают за человеческие существа. Мы одичали.

Это одичание может не затрагивать нашего ясного сознания — на его уровне мы обсуждаем проблемы демократии, свободы и уважения личности. А на другом уровне поведения мы оказываемся не более чем двуногими.

Многие историки, в том числе и те, кто занят изучением истории ментальностей в разные эпохи и в разных обществах, сетуют на расплывчатость и даже двусмысленность понятия «ментальность». Действительно, ее трудно определить и ограничить от других форм сознания, поскольку она с ними соприкасается и взаимодействует. Я же склонен видеть в этой неопределенности скорее преимущество. Ибо неясность понятия в данном случае отражает природу самого феномена. Любопытная вещь можно спросить кого либо «каково твое мировоззрение» и рассчитывать на получение более или менее вразумительного ответа, но едва ли правомерно вопросить его «какова твоя ментальность». Он с нею не знаком, он, скорее всего, не подозревает о ее существовании.

Исследователи ментальности находят указания на нее в языках, которыми поль­зуются члены той или иной социальной общности, в созданиях их ума и рук и, повторяю, конечно, прежде  всего  в их поведении, вплоть до моды и жестикуляции. Иными словами, эти исследователи пытаются «докопаться» до потаенного пласта сознания людей давнего и недавнего прошлого, потаенного не только от историков, но и от самих носителей этого сознания. Если лишить слово «подсознание» его психологических «обертонов», то историки  ментальностей  стремятся проникнуть именно в «социальное подсознание» культуры, вскрыть неявные пружины деятельности людей.

Я сказал только что   «история ментальностей».   Но, строго говоря, таковой нет и быть не может. Ментальностями историки занимаются постольку, поскольку они хотят проникнуть в специфику данной социальной структуры и присущей ей культуры. Ментальность — неотъемлемый аспект социально культурного целого. Люди действуют не механически, повинуясь неким законам истории, — они руководствуются собственными интересами, целями и страстями, так же как и той картиной мира, которая заложена культурой в их сознание.  Ментальность открывает перед историками субъективный срез истории и именно тот, в котором обнаруживается человеческое содержание исторического процесса. Таким образом, изучение ментальностей (а они, естественно, связаны с принадлежностью к тому или иному социальному статусу, классу, с уровнем восприятия и образованности, наконец, с возрастом и полом) есть составная часть общего социального исследования.    Едва   ли   правомерно   говорить   об   «истории   страха», или  «истории смеха», или  «истории  любви», но  вполне  правомерно  заниматься   изучением этих и многих других аспектов ментальностей в контексте истории общества.

Изучение истории  ментальностей развивается преимущественно на материале европейского средневековья и начала Новой истории. Эти периоды достаточно хорошо освещены разнообразными источниками и вместе с тем настолько удалены от нас во времени, что существующая культурная дистанция дает возможность ста вить вопросы о своеобразии образа мира людей того времени.   Но значит ли это, что приемы и методы изучения истории  ментальностей  не применимы к более близким к нам периодам    что они не «работают» при исследовании современности? Я убежден в том, что дело обстоит противоположным образом   Картина мира, система ценностей и образ мышления в каждой социально-культурной общности разные, но ментальность сама по себе — явление универсальное. Ее можно и нужно изучать и применительно к далекому прошлому, и применительно к современности.

Я сказал бы больше. Мы исследуем ментальности людей прошлого потому, прежде всего, что кровно заинтересованы в понимании нашей собственной мен­тальности. Сопоставляя и противопоставляя историю и современность, мы в этой ситуации культурного диалога познаем самих себя.

Я хотел бы предпринять попытку подойти только к одному аспекту современной ментальности. Речь пойдет ни больше ни меньше как об отношении к смерти и потустороннему миру.

Мысль о загробной жизни, занимавшая центральное место в сознании средне­векового человека, не оставляет и наших современников — неважно, верующий он или безразличен к религии. Однако каждая эпоха имеет собственные идеи относительно посмертного существования, мира иного и его устройства.

Когда герой Достоевского предполагает, что ад, возможно, не что иное, как грязная изба с пауками, а персонажи сартровской пьесы после смерти оказываются заключенными в тесной каморке, где продолжают выяснять отношения между собой, и один из них приходит к выводу, что «ад — это другие», то такие и подобные им фантазии писателей и философов, вне сомнения, симптоматичные для умонастроений части интеллектуалов Нового времени, тем не  менее  относятся к области художественного творчества.

К нашей  теме  куда большее отношение имеют явления массовой психологии.

В Нью-Йоркской газете «Новое русское слово» от 3 февраля 1989 года я прочитал статью о только что опубликованной книге американского врача терапевта  Рэймонда  Моуди  «Свет по ту сторону» Моуди приобрел широчайшую воистину всемирную популярность после того, как в 1976 году издал книгу «Жизнь после жизни» В обеих этих книгах выдвигаются аргументы в пользу существования потустороннего мира, притом аргументы не религиозного или умозрительно философского порядка, но опирающиеся, по утверждению Моуди, на научные данные, собранные им и другими врачами.

Впервые я ознакомился с книгой «Жизнь после жизни» еще в начале семидесятых годов.  О чем же эта книга. Опросы множества лиц, которые находились в коматозном состоянии и уже побывали «по ту сторону», прежде чем усилиями врачей были реанимированы, выявляют, по словам Моуди, одну и ту же картину. Человек умирает, и в этот момент, как уверяют многочисленные больные, испытавшие подобные пограничные состояния, его сознание отделяется от своей физической оболочки. Человек вернее, его дух, со стороны наблюдает свое бездыханное тело, над которым хлопочут врачи.

Однако духовная субстанция умершего не задерживается около места кончины и попадает в некий темный проход или тоннель, после выхода из которого оказывается в каких то садах, где испытывает неведомые доселе умиротворение и радость. Эти радости умножаются вследствие того, что душа новоприбывшего вступает в общение со своими ранее умершими родителями, детьми или друзьями.

Кроме того, пришелец в мир иной способен увидеть перед собой целостную панораму собственной прожитой жизни со всеми ее событиями и участниками. Отметим, что не только вновь прибывший, но и все, с кем он встречается в этом новом мире, испытывают безграничные счастье и удовлетворение и, по видимому, чужды каких либо тревог или забот об оставшихся в живых близких.

Доктор Моуди располагает рассказами только тех лиц, которые скончались на короткий срок и усилиями медиков были возвращены к жизни. В этих случаях, согласно показаниям временно умерших, им некто объявлял о том, что им придется расстаться со вновь обретенными близкими и возвратиться к земной жизни, и они все без исключения испытывали горе и явно не желали этого возвращения. Так или иначе, все собранные Моуди сведения получены из первых рук, от тех, кто сам прошел через состояние клинической смерти.

Люди, испытавшие на себе временную смерть, после реанимации делаются смелее — они не боятся риска и не испытывают страха смерти. Их более живо интересуют нравственные проблемы, хотя этот интерес не связан с религиозностью. Они явно меняются к лучшему, примером чему может служить хотя бы гангстер, который был застрелен в стычке, а после реанимации не только порвал с мафией, но даже организовал школу, где обучает женщин умению противодействовать насильникам и бандитам. Ветеран вьетнамской войны, «воскреснув», не может взять в руки оружие такое отвращение он к нему испытывает.

Перед нами, вне сомнения, широко распространенный феномен СБС — «состояние, близкое к смерти», — испытали, судя по опросам, проведенным в 1982 году Институтом Гэллапа, свыше 8 миллионов американцев. Автор статьи в «Новом русском слове» утверждает, что эти миллионы наших современников «на своем опыте убедились в том, что данные, приведенные в книге «Жизнь после жизни», абсолютно достоверны». Феномен СБС испытали на себе 35—40 процентов лиц, которые прошли через клиническую смерть, чаще это женщины, и процент испытавших СБС неуклонно возрастает. «Восемь миллионов, — прибавляет автор статьи Е Манин, — это впечатляет, от этого просто так не отмахнешься».

И он прав от подобных массовых феноменов нельзя отмахиваться.  В них нужно вдуматься.

До сих пор, на протяжении всей человеческой истерии, утверждения о существовании потустороннего мира и возможности бытия человека после кончины опирались на религию и были связаны с комплексом представлений о бессмертной душе и системе наград и кар, которые она испытает в потустороннем мире, соответственно, кары и награды предполагали суд и Судию. Это убеждение иррационально, но по своему вполне логично, — иррационально, поскольку, будучи неотъемлемой составной частью религиозного контекста, оно и не требует доказательств, внешних по отношению к этому контексту, и логично, поскольку в системе развитой моно теистической религии понятия Творца. Судии, души и ее существования после того, как она покидает свою земную оболочку, связаны между собой и являются центральными опорными понятиями теологии.

Доктор Моуди предлагает нам нечто противоположное. Не религиозный, но, по его убеждению, экспериментально доказанный потусторонний мир, в котором оказываются души или бестелесные субстанции после человеческой смерти.

Историк не в состоянии квалифицированно обсуждать медицинский аспект проблемы. Но в видениях как и вообще в иррациональном, есть своя логика. Эта логика едва ли может быть объяснена одними только врачами или психологами.  И вот здесь историк культуры и ментальностей может высказать кое-какие соображения. Особенно если он исходит из предположения, что подобные данные надлежит изучать как симптомы коллективной психологии, диктуемой определенной картиной мира, а не как чисто «медицинские факты».

Прежде всего нужно подчеркнуть, что, согласно представлениям средневеко­вых людей, между обоими мирами существовало довольно интенсивное общение. Покойники, не утратившие своей заинтересованности в земных делах, могли на­носить визиты живым; особенно часто они являлись друзьям или родственникам с просьбой облегчить их пребывание в загробном мире своими молитвами, заупо­койными мессами, постами, подарками святым. Эти соприкосновения и взаимо­действия мира живых с миром мертвых изображаются в памятниках средневековой церковной литературы как неотъемлемая черта реальности.

Оживший сообщал, в частности, что в момент, когда его душа покидала тело, она как бы со стороны наблюдала его распростертым на смертном одре. Затем душа отлетала прочь. В одних случаях бесы волокли ее в преисподнюю, в других ангел провожал душу в загробные царства, где ей предоставлялась возможность созерцать муки осужденных грешников и блаженство божьих избранников. Места, которые посещали души временно  умерших, — это чистилище или разные отсеки ада. Что же касается рая, то души, предназначенные возвратиться на землю, не удостаивались счастья войти в него, но, находясь поблизости от рая, все же могли созерцать небесное сияние и слышать хоры ангельские. Обычно души странников, которые должны были возвратиться к жизни, не попадали и в самое пекло, лишь со стороны наблюдая адский колодец, из которого вместе со снопами пламени вылетали души навечно осужденных, с тем чтобы через короткое мгновение вновь в него низвергнуться.

По возвращении к жизни странник по тому свету рассказывал окружающим о виденном и пережитом. Этим повествованиям жадно внимали, их записывали, и на протяжении всего средневековья существовал жанр литературы «видений» потустороннего мира. «Божественная комедия» — вершина этого жанра, наиболее совершенное его выражение. Повествования эти имели явную назидательную тенденцию: они должны были внушить верующим страх перед грехом.

Возможно, мое утверждение о спонтанности видений средневековых людей нужда­ется в разъяснении. Как и в любую иную эпоху, люди средневековья видели сны или имели видения, которые получали окраску их культуры. Религиозный мир, в котором жили все без исключения, давал определенный текст культуры, и оставалось лишь толковать его на свой лад. При этом необходимо учитывать, что человек, рассказывающий о своем сне или видении, переходит из визуального ряда восприятий к словесному пересказу. Он должен как-то строить свое сообщение, и никакого иного языка образов и понятий, которым он при этом пользуется, помимо заданного ему религиозностью и культурой его времени и среды, у него в распоряжении нет. Вполне естественно поэтому, что, пересказывая свой визит в мир иной, визионер оперировал уже знакомыми ему образами. Один из «временно умерших» по возвращении в мир живых говорил, что видел Деву Марию, а признал он ее потому, что она была совершенно такою же, как выглядит ее скульптурное изображение в местной церкви.

Необходимо напомнить о том, что мысль о смерти была теснейшим образом сопряжена в сознании человека той эпохи с мыслью о страшном суде. Этот страшный суд, который свершится после окончания истории рода человеческого и второго пришествия Христа, вместе с тем парадоксальным образом происходил в момент смерти индивида. К одру смерти являлись бесы и ангелы, между которыми разыгрывалась подлинная тяжба из-за души умирающего. Либо он представал пред высшим судией, который предъявлял ему счет его прегрешений и требовал отчета. Сохранились дидактические «примеры» (exempla), в которых повествуется о том, как умирающий грешник (ростовщик или крививший душой адвокат) уже предстоит пред судией на том свете, в то время как окружающие его смертное ложе близкие люди с изумлением и ужасом слышат его ответы на страшном суде.

Главное заключается, повторяю, в том, что смерть осознавалась в качестве момента, в высшей степени существенного в этическом плане. Человек должен был отдать отчет за прожитую жизнь, искупить грехи при посредстве последней исповеди и покаяния, либо испить горчайшую чашу вечного осуждения. Картины смерти в средние века неизменно соотнесены с проблемой моральной ответственности человеческой личности. Подчеркнем это обстоятельство.

Как видим, средневековые люди располагали доказательствами существования потустороннего мира, на их взгляд, вполне достаточными и убедительными, — прежде всего, свидетельскими показаниями, рассказами очевидцев. (Я оставляю здесь без обсуждения то решающее обстоятельство, что люди той эпохи были так или иначе религиозны, а потому предрасположены верить в загробный мир.  Тем не менее тот факт, что на протяжении всего средневековья продолжала существовать, постоянно пополнялась литература «видений» мира иного, свидетельствует о том, что вера нуждалась в подтверждении «очевидцев», временно посетивших ад, чистилище и преддверие рая).

Насколько я понимаю, доктор Моуди и лица, разделяющие его научную, нере­лигиозную уверенность в существовании жизни после смерти и, следовательно, потустороннего мира, опираются на подобную же систему доказательств. В коматозном состоянии люди видели нечто, а поскольку все они или большинство их, видели одно и то же, теорема считается доказанной жизнь со смертью не кончается. Но внимание обращалось на состояние человека лишь в первые моменты пребывания его на том свете. Тогда позволительно спросить существует ли уверенность в том, что и во время дальнейшего пребывания «там» покойник будет видеть близких людей и общаться с ними. Что он не затоскует по миру земному. И главный вопрос насколько вообще стабилен и не эфемерен мир, в котором побывали миллионы американцев, переживших СБС?

Да простит мне читатель мой несколько саркастический тон. Он объясняется тем, что феномен коллективной психологии принимается врачами и журналистами, а вслед за ними и широкой публикой, за «научно доказанный» факт. Между тем в действительности речь идет не о «медицинских фактах», а именно о чрезвычайно симптоматичном социально-психологическом феномене нашего времени.

Люди боятся смерти, и они видят блаженный потусторонний мир, в котором смерти нет. Недаром они возвращаются из этого парадиза более смелыми и не страшащимися небытия. Страх современного человека перед смертью столь велик и всепоглощающ, а привычка к удобствам и удовольствиям вещной цивилизации столь сильна, что  приводит к полному пересозданию самого образа мира иного в нем нет  уже ни суда, ни наказания, ни, соответственно, ада или чистилища.  В перспективе остается один только рай — для всех без исключения, даже для бандита мафиози, сколько бы душ при своей жизни он ни загубил Человек освобо­дился от чувства греховности и метафизической вины, он даже не сознает себя достойным загробного блаженства, он воспринимает его как некую данность, это то, что ему положено без всяких затрат или предварительных условий.

Насколько я могу заключить, знакомясь с образным миром лиц, испытавших СБС, в интерпретации его доктором Моуди, их ментальность построена на моральной безответственности и потребительстве.

Пусть социологи, психологи или специалисты по современной культуре объясняют этот феномен, — в качестве историка медиевиста, который знаком с отношением к смерти людей средневековья и с их представлениями о загробном мире, я ограничиваюсь констатацией определенного типа ментальности. Он кажется мне особенно симптоматичным в свете уже ранее отмеченного в литературе нового отношения к покойнику, к его погребению, — к «медикализованной» смерти, отношения, в котором выражается стремление изгнать образ смерти из общественного сознания, поскольку он сделался непереносимым для психики современного человека.

Поиски «жизни после жизни» представляют, на мой взгляд, несомненный интерес для культуролога как симптомы общественного сознания, склонного смешивать воедино науку и суеверия, предмет веры и предмет рационального знания, данные опыта и латентные страх смерти и надежду на бессмертие. Ныне человеку желательно приобрести еще одно, новое, дополнительное удобство — благоустроенный и беззаботный рай, при этом приобрести его, так сказать, бесплатно и без всяких усилий. Поэтому, на мой взгляд, то, что описанные доктором Моуди видения повторяются у многих лиц, следует расценивать не как «доказательства» существования мира иного, а именно в качестве социально-психологического феномена.

Я не склонен предаваться абстрактному морализированию, но не могу не закончить следующей констатацией Контраст между видениями потустороннего мира людей далекого средневековья, порожденными чувством греховности и отражавшими рост сознания ответственности человеческой личности, с одной стороны, и видениями пациентов доктора Моуди, которые, боюсь, выдают их потаенное стремление освободиться от моральной ответственности, с другой — этот контраст не может не бросаться в глаза как несомненный показатель глубоких трансформаций ментальности.

Когда я читаю о современных визитах на тот свет, визитах, которые, по доктору Моуди, якобы могут быть «доказаны» научно, экспериментально, я не могу не ставить такого рода информацию в определенный контекст. В тот же контекст, в который входят и «неопознанные летающие объекты», толкуемые молвой (и кое кем из ученых) как гости из внеземных цивилизаций в средние века людей посещали ангелы и бесы, вытесненные теперь, в век торжества науки и развития меж планетных полетов, посланными извне исследователями нашей Земли.   В тот же контекст, в котором Центральное телевидение демонстрирует одержимых, не без сознания собственной исключительности и избранности утверждающих, что в них засела нечистая сила, и колдунов, изгоняющих этих бесов. В тот же контекст, в котором происходят массовые исцеления от болезней и телевизионные освящения воды.

Я ни слова не скажу о целителях, опять-таки, как и с доктором Моуди, не моя это компетенция. Мое внимание всецело приковано к аудитории, к толпе людей, жаждущих излечения и, естественно, получающих искомое. Дело дошло до того, что пресс-центр МИДа превращают в арену для показа мага, который в заключение своей беседы пассами изливает спасительное излучение на присутствующих на пресс-конференции журналистов. Когда я вижу впадающих в транс или в сон пациентов подобных акций, я чувствую себя словно переселившимся на столетия назад. Передо мной — своего рода уникальная лаборатория для понимания аналогичных явлений, которые были неотъемлемой стороной жизни общества средних веков и начала нового времени.

Толпы, стекавшиеся в монастыри и иные места, где, как они верили, святые избавят их от болезней и прочих невзгод; французские и английские короли, которым на протяжении столетий народ приписывал чудодейственную способность простым прикосновением излечивать больных золотухой; явления Святой Девы пастушкам и детям; массовые паломничества к гробнице святого Иакова в Компостеле в Испании или в Лувр во Франции, где творились чудеса, — такова была повседневность Европы. Мракобесие, суеверия? Но люди исцелялись, не все, разумеет­ся, но ведь довольно увидеть одного или нескольких выздоровевших или услышать о них, чтобы поверить в эффективность магических действий святого.

Вот тот исторический контекст, в котором я как медиевист не могу не видеть оп­ределенные явления нашей современной жизни. Еще совсем недавно в рубрике «Их нравы» наши журналисты писали о самозваных пророках и ясновидцах, о сборищах ведьм и иных подобных же чуждых нам симптомах упадка культуры. Теперь мы имеем и это. Остается ждать новых чудес. Что это — возврат к средневековью? Нет, конечно. Ибо средние века были временем господства несокру­шимой веры, временем, когда вся картина мироздания центрировалась вокруг Бога, всеопределяющей регулятивной идеи. Мир Европы давно уже вышел из этого состояния, секуляризовался, и несмотря на возрождение религиозности в определен­ных группах населения, он уже не возвратится на пройденную теологическую стадию. Вся разница между средневековьем и Новым временем выражена в том, что там героями были святые, а здесь — врачи и экстрасенсы, там была искренняя вера, создававшая прочный базис для нравственности и цельного мировоззрения, а здесь — судорожные и тщетные потуги веру обрести, притом веру стыдливую, прикрывающуюся наукообразием. Думаю, разница только в этом. Массовая же ментальность оказывается той же самой по многим своим «параметрам»...

Я не испытываю ни малейшей ностальгии по средневековью, так же как и склонности «клеймить» его за пресловутую отсталость. Как историку мне в высшей степени интересно наблюдать выход на поверхность того пласта ментальности, который до поры до времени таился и не заявлял о себе открыто и даже с торжеством. Налицо модели сознания, которые, казалось, безвозвратно ушли в прош­лое. Один французский историк сказал: «Ментальности суть темницы, в которые заточено время большой длительности». И в самом деле: меняются социальные системы, экономические порядки, моды и стили, лозунги и все остальное, история движется, и подчас с катастрофической быстротой, — и вместе с тем в темных глубинах, наподобие тех рыб и морских чудовищ, которые способны существовать лишь под колоссальным давлением океанских вод, таятся архаические представления и магические привычки, модели поведения, восходящие к седой старине. Для историка это неожиданная лаборатория для проверки выводов и наблюдений, сделанных на материале памятников другой эпохи. Но как гражданину мне все это вчуже странно и страшно: куда мы идем?

Я хотел бы быть правильно понятым. Глубоко уважая искренние религиозные убеждения, я испытываю вместе с тем — и именно поэтому — замешательство и неприятие перед тенденциями придать вере наукообразие. Религия выражает слишком серьезную и существенную потребность человеческого духа (об этом свидетельствует история человечества), для того чтобы профанировать ее псевдорелиозными спекуляциями. Нам выпало жить в конце века и в конце тысячелетия: в такие моменты истории нередко растут эсхатологические ожидания, вспыхивают новые культы, объявляются новомодные профеты и чудодеи, социальные манипуляторы и мессии. Нужно отдавать себе ясный отчет в том, какую опасность несут они для общества, переживающего глубокий кризис, в том числе и кризис идеологический. «Природа не терпит пустоты». Неужели маги и новоиспеченные пророки сделаются водителями масс, потерявших разумные ориентиры?

КОММЕНТАРИЙ СТАТЬИ  А. ГУРЕВИЧА

Жизнь после жизни

Нечто о современности и средневековье

А. Борисов, Кандидат биологических наук, священник

Поразительные свидетельства и методологические стереотипы

Уже само название статьи А. Гуревича дает понять, что отношение автора к удиви­тельному опыту людей, переживших клини­ческую смерть, конечно, негативное. Будучи историком-медиевистом, А. Гуревич рассмат­ривает данный опыт через призму привыч­ных представлений о религии как о феномене, вытекающем из глубоких запросов человече­ского духа, но тем не менее являющемся все-таки фантастическим отражением реаль­ного мира. Из всего текста статьи чувствует­ся, что вопрос о реальности существования высшего начала для автора, по-видимому, еще не решен. Поэтому естественным пред­ставляется применение научного подхода, используемого для исследования средневе­ковья, и для анализа современных состоя­ний человеческого духа.

Нельзя не согласиться с автором в том, что и у людей XX века присутствуют в подсознании «модели, восходящие к седой старине». Только для христианина в этом нет ничего удивительного, так как по своей естественной человеческой природе человек XX века несет в себе те же самые глубинные пороки, что и человек XII века. Как говорит Библия, «Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено» (Иер. 17, 9). Прогресс человечества идет лишь в сфере накопления духовного и научного багажа и опыта, но не в сфере природного «я» челове­ка. В этом отношении каждый начинает зано­во, обладая собственной индивидуальностью, но в рамках противоречивой и греховной человеческой натуры. Эта неизменная, но, конечно, каждый раз уникальная человеческая индивидуальная наследственность встречается с коллективной наследственностью, накопив­шейся ко времени его появления на свет. Каждый призван к тому, чтобы сделать свой собственный выбор из всего того, что пред­лагает личная и общественная ситуация.

Представления средневекового человека о посмертном существовании, конечно, форми­ровались под влиянием Библии и особенно Нового Завета, где речь идет о реальности таких вещей, как посмертное воздаяние за то зло, которое человек совершил.

Было бы, однако, неверным эти представ­ления, наиболее полно выразившиеся в «Бо­жественной комедии» Данте Алигьери, по уровню их реальности приравнивать к опыту людей, переживших клиническую смерть, часть которого была собрана и систематизирована в книге Р. Моуди «Жизнь после жизни». И совсем уж неверно делать из сопоставления того и другого вывод о том, что картина загробного существования во времена Данте была плодом опыта средневекового человека с его ригоризмом и жесткостью, а опыт смерти наших современников отражает лишь гедонистические устремления массового созна­ния людей XX века.

Во-первых, следует сразу сказать о совер­шенно различных источниках тех и других представлений. Для человека средневе­ковья — это внешние свидетельства Священ­ного Писания и учение Церкви, которые он так или иначе слышал и воспринимал. Для наших современников — это собственный опыт, пере­житый самыми различными людьми, с самыми различными представлениями и убеждениями, но свидетельствующий об одном и том же: после смерти тела продолжается жизнь души человека яркая, сознательная и едва под­дающаяся описанию нашим языком, предназначенным лишь для явлений этого мира. Как и всякий другой опыт внутренней жизни, эти переживания наиболее достовер­ны для тех, кто через них прошел, и чем длиннее цепочка передачи этих свидетельств, тем слабее впечатление об их достоверности.

Во-вторых, средневековые картины по­смертного существования, о которых идет речь, имеют в виду уже некую окончательную или, во всяком случае, довольно продолжительную участь людей, заслуживших наказание за зло, совершенное ими. Опыт людей, переживших клиническую смерть, говорит лишь о первых минутах этой жизни. Остается сокрытым, что происходит с душой в дальнейшем, в зависимости от того, например, как человек будет реагировать на картины его прожитой жизни? Как сказывается на его судьбе реакция на его смерть оставшихся жить? Вспоминают ли о нем с любовью или как-то иначе? Вероятно, не случайно церковная традиция предписы­вает особенно усиленные молитвы об умер­шем в течение сорока дней после его смерти.

По всему видно, что А. Гуревичу больше импонирует модель немедленного и жестокого воздаяния, характерная для средневековья, чем радостное вхождение души в новую жизнь. Однако следует обратить внимание на то, что далеко не все свидетельства оптимистичны. Например, люди, пытавшиеся покончить жизнь самоубийством, говорили о том, что они по­пали в ужасное место и что это самое боль­шое преступление, какое только может совер­шить человек, — «бросить Богу в лицо Его величайший дар — жизнь». Другие свидетель­ствовали о «неприкаянных душах», по-види­мому, чем-то слишком привязанных к земно­му, потому что они все время остаются вбли­зи своего дома или своих родных. Но, быть может, за этим стоит что-то более сложное.

Думается, и в случае совпадения предсмерт­ного опыта со средневековой моделью А. Гу­ревич все равно, конечно, не принял бы его. Для него как для историка это было бы лишь неопровержимым доказательством проч­ности архитипических представлений о заг­робном существовании, которые так глубоко укоренены в подсознании человека, что ника­кие внешние изменения жизни и прогресс циви­лизации не в силах их поколебать.

Полностью разделяя негативную реакцию автора на всевозможные увлечения экстрасен­сами, целителями и колдунами, я все-таки не рискнул бы ставить все эти поиски лож­ной духовности на одну доску с опытом лю­дей, переживших клиническую смерть. Дере­во, как известно, познается по плодам. На­сколько хвастливы и самоуверенны всевозмож­ные экстрасенсы, настолько же скромны и серьезны люди, пережившие опыт смерти. Ни те, кого опрашивал Р. Моуди, ни те немно­гие, кого довелось знать мне самому, не стре­мятся рекламировать себя и открывшуюся им реальность, понимая, что для них это совер­шенно неподходящее занятие. А призыв к необ­ходимости нравственного поведения, любви к ближнему и к приобретению знаний, который после уверенности в продолжении жизни че­ловеческой личности после смерти их физиче­ского тела является для них вторым по зна­чимости результатом пережитого ими, никак не может расцениваться как отрицательный для состояния нашего общества.

«Знанье – сила. Ноябрь 1990