«Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие - душевная подлость». Эти слова Льва Толстого вспоминаются после просмотра выставки Николая Ге, и становится понятно, почему эти два человека стали единомышленниками.

По сути, творчество Николая Ге и есть наглядная иллюстрация к приведенным выше словам классика. На этапе «освоения» нового в работах художника можно всегда найти следы влияния:  вот он очарован Брюлловым, вот - Ивановым, вот ряд итальянских пейзажей – приятных, но несколько безликих. И вдруг, как вспышка, как озарение  – «Саул у Аэндорской волшебницы», «Вестники Воскресения», «Тайная вечеря», «Христос в Гефсиманском саду», тревожный «Закат в Ливорно». После серии «дагерротипных» портретов современников – светлый портрет Петрункевич, чем-то напоминающий «Девушку, освещенную солнцем» Серова, и светящийся на темном фоне автопортрет 1892 года – по силе и выразительности не уступающий работам старых мастеров, и прежде всего Рембрандта. После ноктюрнов в духе Куинджи и пасторальных пейзажей – графические серии к притчам Толстого, Страстной цикл – как обнаженный нерв, от полыхающих красок "Суда Синедриона" до леденящих ночных теней "Совести".

Движение вперед у Николая Ге всегда было сопряжено с контрастами и резкими поворотами – от физико-математического отделения университета к Академии художеств, от Италии и суетной столичной жизни к хутору Ивановскому.  Отказ от уже проторенных троп в искусстве, от достигнутых успехов, от общепринятых канонов изображения Евангельских сюжетов, даже от уже написанных холстов – и поверх «Милосердия» пишется «Что есть истина?».