Свой Рождественский винегрет я решила придумать сама (праздник не за горами))):

взять побольше петрушки, немного зеленого лука, и один большой зеленый огурец.

Японцы рекомендуют смешивать: где зеленый - должен быть обязательно красный или оранжевый.

А я решила иначе - буду смешивать исключительно продукты одного цвета (я улюблю делать все по своему)

Для этого винегрета буду смешивать исключительно продукты зеленого цвета.

Пока не могу вспомнить: что еще у нас есть съедобного именно зеленого цвета?

Мы сидели на виртуальной лавочке и пили виртуальное кофе из виртуального
Макдональдса.
Но кофе, хоть и было виртуальным, все равно спорадически остывало

Гаргулья
 

Федор Суховеев

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В одном большом горе-городе, на фронтоне старинного собора, на высоте сорока этажей над потоком машин жила серая Гаргулья. Она жила вполне счастливо от дождя до дождя. Во время дождя счастье её несколько омрачалось тем, что в жопу натекало так много воды, что глотка разом начинала фонтанировать. Правда, Гаргулья утешалась тем, что таким образом приносит пользу. Без водостоков собор давно бы уже затопили зловонные потёки птичьего помёта и ржави.
Гаргулья приносила пользу не первое столетие и давно примелькалась. Конечно, она была достопримечательностью, но подобных ей достопримечательностей на фронтоне было ещё 39 особей, и ещё 40 с обратной стороны строения.
Они не говорили друг с другом - общаться они разучились, точнее, размогли вскоре после получения работы на соборе. Когда пропускаешь через себя воду, она стачивает камень глотки. Впрочем, серая Гаргулья не ощущала одиночества. Она то грелась на солнце, то обшаривала взглядом окоём, то пропускала воду.
Никто не ожидал, что однажды это изменится. Но как-то утром именно этой Гаргульи не обнаружилось на соборе. Не было и обломков камня у подножия храма. Гаргулья просто исчезла.
В утренних сумерках она пробиралась по крышам, с гулкими звуками проминая железо каменными лапами, а город всё не кончался и не кончался. Напротив, он плавно перетёк в другой, а другой в третий. Про Гаргулью нельзя было сказать "выбилась из сил", но не погрешу против истины, если скажу, что двигаться ей надоело. Поэтому она скользнула в слуховое окно и с рассветом замерла на чердаке.
Но тишины и покоя здесь найти не удалось. На чердак поднималась группа людей. Это были Герберт, новый хозяин дома, и рабочие, нанятые в помощь для разбора рухляди.
"Какая интересная статуя!" - воскликнул Герберт, пробравшись к окну. Он дал знак, и этот знак стал началом нового пути Гаргульи. Её обернули грубой тканью, она долго стояла в ожидании в кузове грузовика, затем долго ехала среди других приглянувшихся молодому человеку вещей по полным шума и ярких пятен улицам - и наконец оказалась в квартире Герберта. Рабочие подняли каменное чудо на третий этаж, распаковали и разместили в просторной, отделанной маслено-белым кафелем ванной комнате, и погасили свет.
Вскоре в доме всё стихло, хозяин с рабочими уехали, и Гаргулья пошевелилась.
С крана запаха красной латуни покапывала вода, темнота была спокойной и мягкой.
Гаргулья обошла квартиру. Комнат было несколько, полы не прогибались под лапой, окна оказались большими и светлыми. Квартира была наполнена уступами - но почему-то не каменными, а мягкими, из тканей насыщенных цветов, какими собор украшали по праздникам.
Гаргулья опробовала один из них лапой и не рискнула взбираться, только потянулась каменными крыльями, зевнула во всю глотку, отчего на какой-то миг стала видна насквозь, и, сложив конечности, свернулась около одного из мягких возвышений. Новый дом её определённо не походил на объеденный временем край соборного карниза.
Я не буду описывать полную смехового катарсиса сцену знакомства Герберта с серой Гаргульей как с живым существом. Каждый может нарисовать её сам - и сцена от этого не проиграет в его воображении. Но как бы то ни было, Герберт и Гаргулья познакомились. Какое-то время ему было смешно смотреть, как она принимает ванну, выставив каменный кострец вверх и ловя им бьющую струю воды, изрыгая из пасти клокочущий поток и клацая позеленевшими ото мха челюстями. Он боялся, что когда Гаргулья в очередной раз выйдет на балкон на ставшее привычным ночное бдение, балкон не выдержит тяжести чуда и ухнет вниз, - но этого никогда не случалось, и со временем страхи исчезли.
Герберт и Гаргулья почти не общались - она не могла говорить, а Герберт предпочитал ставить диск с сочинениями Малера. Оба интуитивно уживались друг с другом, будто их маршруты составляли инь и ян - взаимопроникали, но не пересекались.
Она практически не требовала есть - ей было достаточно того, что она нацеживала ситом клыков из дождевой воды во время ливней. Метаболизм её протекал медленно, и в движение она приходила нечасто. Герберта это устраивало: его желание общаться было невысоким, и активность вспыхивала лишь время от времени, когда он находил очередной старый дом, который можно было купить, проверить на наличие антикварной рухляди - и выгодно продать затем и дом, и городские древности. Он давно понял, что покупать дома с хламом выгоднее, чем заниматься отдельно недвижимостью и отдельно антиквариатом - тем более, что старые хозяева только рады, если не приходится тратить время, силы и деньги на то, чтобы освободить дом для продажи.
Это равновесие казалось устойчивым, и Герберт отмахивался от мысли, что будет, если Гаргулья однажды исчезнет - так же неожиданно, как появилась.
Неизвестно, сколько времени прошло прежде, чем случилось нечто, нарушившее бестревожный ход времени.
Однажды, вернувшись домой, Герберт обнаружил в квартире тела двух несчастных грабителей, задушенных когтистыми каменными лапами. Гаргулья лежала в прихожей, над телами, как кот, притащивший хозяину пойманную крысу из амбара, и еле слышно выжидающе булькала.
Вот здесь Герберт впал в некоторую растерянность. Доказать, что оба преступника были убиты в порядке необходимой самообороны, было невозможно: не так выглядит подобная смерть. Открыть существование Гаргульи тоже было абсурдным выходом. Для других очевидное ему существование каменного чуда может просто не открыться.
И Герберт впервые обратился к питомице с просьбой. Очень лаконичной, но вежливо интонированной. "Сбрось их на город. Вечером".
В сумерках он впервые увидел, как каменное создание расправляет крылья. Гаргулья с двумя телами в когтях летела тяжело, траектория была рваной, но возвращение было куда более ровным, скользящим, не скажешь, что камень.
В тот вечер в душу Герберта впервые закрались сомнения. Они не обрели чёткой словесной формы, но три осколка - "она", "неизвестно" и "опасность" долго вертелись в мозгу. Раньше Гаргулья была частью окружающего его благоприятного фона. Теперь она внушала Герберту чувства. Неопределённые - немного трепета, чуть больше уважения, по щепотке восхищения и гордости и немного страха - как пороху, на кончике ножа, - в общем, Герберт в третий раз посмотрел на неё как на что-то отдельное, самостоятельное и самоценное, саможивое.
Кроме того, в голове у Герберта проснулся подросток. Ему представилось, как он мог с помощью безгранично сильного каменного существа обрести всё, о чём мечталось лет в пятнадцать. Но несколько минут спустя водопад ярких образов иссяк, и осталась улыбка. Всё останется, как было. Знание не должно менять отношений, если существа остались теми же. С этой мыслью он уснул.
Следующие несколько дней казалось, что всё идёт как прежде. По крайней мере, до того скандала, когда на центральном городском соборе обнаружилось отсутствие одной из каменных фигур, украшающих водоотвод. Кто-то из именитых фотохудожников ловил в объектив здание во время ливня. Хотел получить эффектный снимок, где на огромной высоте из сорока мраморных глоток хлыщет фонтанами вода. Тут-то и было замечено, что хотя на крайнем левом уступе, как и было положено, извергается струя под острым углом к остальным, но справа симметричной струи не наблюдается, и потоки просто устремляются вниз по углу здания. Когда и почему исчезла угловая фигура, изрыгающая воду, никто ответить не мог, но некоторые организации обратили на это внимание.
Одна организация была человеческой и занималась охраной церковных ценностей. Впрочем, это следствие нас интересует мало. Оно было вялым, имело целью повесить ещё один грешок на тех, на кого хотелось повесить грешок, - в общем, стало инструментом обычных межчеловеческих разборок.
Вторая организация была интереснее. Там хранился восьмивековой обрывок кожи, на котором серая Гаргулья оставила подпись. Согласно изложенному древним языком договору, она не должна была отлучаться. Напомнить ей об этом послали Шептуна.
Ступая по ночным скрипам и шорохам, Шептун то и дело поводил вздёрнутым нетопырьим носом и попрядывал острыми ушами. Поле города не изменилось, следовательно, каменная тварь не покинула его пределов. Прогулка обещала быть недолгой и вполне благополучной - не считая того, что он поскользнулся на чьём-то сальном шёпоте, минуя подвальный дом терпимости на рю Нафе. Однако прошёл уже третий час, а беглянка не была обнаружена. Очень, очень плохо для охотника подобного класса.
Ни на уровне мысленного фона, ни на уровне метаболических полей Гаргулья не обнаруживалась. Впрочем, он мог искать её не там и не так.
Шептун присел на тихое приятное урчание городского автобуса и сделал круг по основным кварталам. Ничто не шевельнулось в нём, разве что... В полулегальном баре пахнущие опасностью мужчины пили дешёвое пиво и говорили о мёртвых подельниках, ушедших на дело и найденных упавшими с высоты. О сломанных шеях, вывернутых плечах. О костях, раздробленных в картечь, прошивающую мясо. Мужчины из бара находили удовольствие в пугающих преувеличениях.
Некоторое время Шептун полулежал, покачиваясь, в гамаке их непрерывающейся беседы, а потом начал делать соответствующие выводы.
Другие следы отыскались быстро - особенно теперь, когда он знал, как и что искать. Поэтому когда он появился в отделанной маслено-белым кафелем ванной комнате, наступив цепкими лапами на тихий чирк гаргульего когтя по каменному полу, его отточенные глаза поблескивали хорошо, но недостаточно скрываемым самодовольством.
Гаргулья не нуждалась в долгих объяснениях. Она сама соскучилась по ощущению приносимой пользы. Однако покидать Герберта было отчего-то жаль.
По пути к собору ей всё казалось, что там, у Герберта, она была нужнее.
Она вернулась на свой выступ, заняла место у водоотводной трубы, к которой приросла за долгие века, и закрыла глаза. По каменным глазам не видно, открыты они или закрыты. При сомкнутых веках она обдумывала тот клочок полуистлевшей кожи, который имел силу вернуть её сюда - и держать долго, долго, пока не рухнут готические своды, а может быть, и дольше.
Что она получала по этому договору? Нелепую малость, ненужную вечность, извне положенную определённость на фоне неясных контуров меняющегося мира.
Теперь, когда определённость поселилась внутри неё самой, договор перестал быть актуальным. Он превратился в ненужные оковы на крыльях.
Гаргулья открыла глаза. Глаза больше не были каменными - они были маслично-чёрными, блестящими, определившимися.
По городу ползли сумерки, смешиваясь с выхлопами едкого дыма и треками автомобильных фар. Гаргулья спустилась по пилястру, нырнула в едва заметный придел храма, напоминающий забытый склеп. Сливаясь с тенями, осмотрелась вокруг.
Организация находилась уже не в том тёмном подвале с факелами, где Гаргулья запомнила её в прошлый раз. Точнее, сам подвал был тот - и не тот, оборудованный ультрасовременной системой климат-контроля, окинутый синевато-сиреневым мертвящим освещением и поделённый низенькими перегородками на клетушки с компьютерными столами. На креслах перед мониторами, колеблясь, сидели дымные тени, сверяли мутные данные.
Цепляясь острыми когтями за выступы потолка, Гаргулья бесшумно двинулась вглубь, минуя помещение за помещением. Постепенно атрибуты современности исчезли, уступив место сырости и заброшенности древнего архива. Но Гаргулья не остановилась и тут. Она продолжила путь во тьму, туда, где хранились контракты самых древних охотников.
Наконец, помещения кончились. Дальше перебираться было просто некуда, и Гаргулья осмотрелась. Она находилась в комнатушке, где были свалены огамические камни и рунические идолища, посохи с зарубками и нетленные веревы с узелками, надсечённые камнем морские раковины и отпечатки конечностей в окаменелых теперь глиняных плитках. Многовековой мусор, за которым охотились бы все величайшие музеи мира, знай они о нём. Мусор, ценность которого усиливалась тем, что каждая мелочь здесь была документом, причём - поныне действующим. Отсюда, из хранилища древнейших договоров, можно было начинать поиски одного, не похожего ни на что из вообразимого - ибо как представить себе, например, подпись ветра или сна?
Гаргулья перебирала предметы, назначения которых не могла помыслить. Все они, до единого, обнадёживали и обманывали ожидания. Но когда она увидела пузатый кисетик из ткани бесшумной выделки, стало ясно, что поиски завершились. В кисетике была запаянная в давние времена колба, где не было ничего - ничего, что могло бы издать звук и помочь Шептуну зацепиться. И когда Гаргулья надломила горлышко склянки, и на место вакуума со свистом ворвался воздух, за спиной показался сам Шептун: "Да, девочка моя, вот так, молодчина..."
Она выбралась на свежий воздух. Город зевал огнями, вода в реке несла привычную грязь.
Гаргулья двинулась по карнизам и крышам туда, где располагалась знакомая квартира. Её мало беспокоила судьба собственного контракта. Его подписание организовал Шептун, и никто иной не сможет найти её и вернуть.
Квартира оказалась запущенной и поникшей. Обстановка была иной, только окна со слоящейся краской остались теми же, огромными и светлыми. Потрескавшаяся плитка в ванной напомнила серой Гаргулье, что отведённый людям срок чудовищно мал, и время в их телах течёт слишком скоро.
Да, Герберт состарился и умер. Когда она пропала, он не стал её искать. Он знал, что однажды она исчезнет.
Гаргулья залезла в ванну, открыла древний теперь краснолатунный кран, вдохнула приятный памяти запах.
Потом вышла на старенький осыпающийся балкон и расправила крылья.
"Спешишь?" - раздалось за спиной.
Утративший необходимость гоняться за названными, Шептун утратил и привычные цель и смысл существования. А каким он был до того, как какой-то безвестный древний маг поймал его слово в колбу с беззвучной пустотой, Шептуну ещё только предстояло вспомнить.
Впрочем, это уже никак не касалось серой Гаргульи. Она захватила крыльями охапь воздуха, отбросила её вниз и оторвалась от хлипкого балкончика. Её ждало и звало то, чего обычно не подозревают в камне. Кажется, у людей оно называется жизнь.
 

Columbia River, Oregon, April 1940 

Сегодня наконец решилась сфотографировать собаку, которая давно живет в нашем дворе.

Судя по всему она старая и больная и такая ворчливая.

Несмотря на то, что уже который год она живет в подъезде под лестницей -

вид у нее упитанный и ведет она себя в нашем подъезде по хозяйски. 

 

Моё детство прошло в провинции, на Западе Украины, где готические замки - никакая не экзотика, а часть твоей жизни.

Из тех, кто меня тогда понимал были: бездомные собаки и старая библиотекарша еврейка Нелли Филипповна.

Когда я болела, она трогательно через маму передавала мне книги из читального зала (болеть было приятно))