Фрида Кало — Как я люблю тебя жизнь…
«Ты как сад, в котором блуждают ночью, не видя неба. Ты как окно, исхлестанное бурей, ты как платок в луже крови; ты как мотылек, намокший от слез, как раздавленный, рассыпавшийся день; как слеза, упавшая в море слез, поющая, победоносная араукария, луч света на нашем пути…»
Карлос Пельисер
Картины Фриды Кало часто называют автобиографией художницы, но на самом деле они, как выразился один из исследователей, «автобиомифографичны», а любой миф действительность отражает лишь отчасти, да и то в преломленном виде. Без сомнения, тему страданий Фрида обыгрывала чаще, чем любую другую, но не ощутив ее всепобеждающего жизнелюбия, способности любить и внушать любовь, невозможно и в понимании ее работ проникнуть дальше слоя красок.
Ни на одной из картин нет весёлой, разбитной и соблазнительной хохотушки и шутницы, какой знали ее друзья и знакомые (да, именно такой она и была, несмотря на закованное в гипсовый корсет тело и ставшую ежедневной спутницей боль).
Ни на одном из более чем полусотни автопортретов мы не увидим Фриду такой трогательной и беззащитной, какой её знали самые близкие люди.
И, к сожалению, ни фотографии, ни автопортреты не дают даже отдаленного представления о поистине колдовском очаровании этой женщины. Только короткая, в пару минут, съемка кинокамерой во дворе Синего Дома немного приоткрывает завесу. Она явно «поставлена», но есть вещи, не поддающиеся никакой постановке: «певучая» грация Фриды, украшающей цветами волосы, осветившееся нежностью ее лицо, когда она прижимается щекой к руке Диего Риверы, а потом смущенно, торопливо целует ее…
Как-то сразу, вдруг становится понятно, и почему из-за этой женщины столь многие теряли голову, и как сама она умела растворяться в любви.
Существует несколько других «сюжетов», которые успели снять при жизни Фриды. Любопытно, но не более того – никакой магии.
*****
Тревога, горе, наслаждение, смерть – это, по сути, один, и всегда один, способ существовать. Ничего не зная ни о семье, в которой Фрида появилась на свет, ни о земле, ее взрастившей, бесполезно пытаться «расшифровать послания» ее картин и принять их шокирующую откровенность. И, пожалуй, начать лучше с Мексики, с отношения ее жителей к жизни и смерти.
В доколумбовы времена у индейцев страха смерти не было. Считалось, что это обычное и привычное явление, существующее наряду с жизнью. И она же – залог неустанной смены поколений. К смерти относились спокойно и с уважением. Позднее в празднествах, посвященных ей и умершим, появились ирония и бравада.
«Мексиканец, – писал Октавио Пас, – вместо того что бы бояться смерти, ищет ее общества, дразнит ее, заигрывает с нею… это его любимая игрушка и непреходящая любовь». И потому не стоит проецировать бытующее среди нас отношение к смерти на мироощущение и творчество Фриды Кало: у нее и людей ее страны оно совершенно иное.
Что же касается отношения к жизни… В нее Фрида была влюблена не менее страстно и преданно, чем в Диего.
Она жадно наслаждалась ею и прощала муки, которые жизнь ей причиняла: пока страдаешь – все-таки жив.
«Как я люблю тебя, жизнь, когда ты со мной», – однажды вырвется у нее признание.
*****
Вильгельм (Гильермо) Кало прибыл в Мексику из Германии в 1891 году в возрасте 19 лет. Он, как и его отец, занимался ювелирным делом. Спустя три или четыре года Гильермо женился на местной девушке Марии Кардена и овдовел в начале 1898 года. Жена оставила ему двух дочек. По преданию (а возможно, и вымыслу), вдовец в ночь ее смерти попросил у своего работодателя Антонио Кальдерона Морелия руки его дочери Матильды. Свадьба состоялась очень скоро – 21 февраля того же года. Дети Гильермо от первого брака, Мария Луиза и Маргарита, были отправлены в монастырский приют.
Словно усугубляя это «сериальное» нагромождение трагических и драматических моментов, Фрида сообщает, что Матильда своего мужа не любила, а вышла за него потому, что он напоминал ей предыдущего поклонника-немца, покончившего с собой… на ее глазах. Уместно заметить, что в рассказах Фриды очень много фантазии, вымысла и намеренного искажения дат, имен и событий, что доставило немало хлопот ее биографам, а зачастую просто заводило их в тупик.
Единственный сын Гильермо и Матильды был третьим их ребенком и умер в раннем младенчестве. Вскоре Матильда забеременела опять и родила третью дочь. При крещении малютка получила в качестве первых двух имена Магдалена и Кармен; каждое из них предвещало судьбу яркую и непростую, однако ей было суждено превратить в символ третье свое имя – Фрида.
К тому времени Гильермо Кало уже сменил ювелирное дело на занятия фотографией и обзавелся собственной студией. Года за три до рождения Фриды в Койоакане, пригороде Мехико, он построил дом, впоследствии ставший известным как Синий Дом, Casa Azul.
Фриде нравилось считать его местом своего рождения, хотя она появилась на свет не там, а в доме бабушки со стороны матери. Это произошло 6 июля 1907 года, однако годом своего рождения художница предпочитала называть 1910-й: это делало ее ровесницей мексиканской революции.
Фрида стала любимицей Гильермо, отчасти заменив ему потерянного сына, – росла она настоящим сорванцом. Но в
6 лет малышка заболела полиомиелитом. Она выжила, не осталась парализованной, и отец делал все, чтобы возвратить здоровье своей дочери – научил её плавать, ездить на велосипеде и даже боксировать, однако бесследно болезнь не прошла: правая ее нога осталась заметно тоньше левой, и Фрида всю жизнь будет пытаться замаскировать этот недостаток. Девочка умела давать отпор детской жестокости («Фрида – деревянная нога!» – вопили ей вслед) и придумала себе в утешение подружку – веселую, здоровую, которая умела танцевать, словно была невесома, и которой можно было доверить любые секреты.
Демонстративная набожность матери-католички и ее родни мало повлияли на характер Фридучи. До поры до времени она послушно посещала церковь, исповедовалась в грехах и твердила молитвы, но с гораздо большим удовольствием носилась по улицам с мальчишками, распевала непристойные песенки и осваивала виртуозную брань уличных торговцев и чистильщиков обуви.
На взгляд матери, уметь готовить, шить и держать себя в чистоте плюс обучения в средней школе для женщины было вполне достаточно. Однако опасаясь, что дочери-хромоножке не удастся выйти замуж, и тем наиболее респектабельно устроить свою жизнь, Матильда в 1922 году согласилась на уговоры мужа отдать Фриду в Препараторию – Национальную подготовительную школу, куда благодаря завоеваниям революции теперь принимали и девочек. Впоследствии ей предстояло стать врачом, и Гильермо возлагал на свою любимицу большие надежды.
Училась она неплохо, но оставалась отчаянной шалуньей, быстро заработала репутацию «трудного ребенка», «испорченной девчонки» и не раз оказывалась на грани исключения. Там же, в Препаратории, Фрида примкнула к группе студентов, называвших себя «Качучас». Они увлекались литературой, искусством и музыкой. В лидера этой компании, высокого и красивого Алехандро Гомеса Ариаса, Фрида влюбилась.
Три года они были неразлучны.
В письмах Фрида называла себя невестой Алекса и даже женой. 1 января 1925 года она писала ему: «Тебе не кажется, что мы должны что-нибудь сделать с нашей жизнью? Если мы всю жизнь проведем в Мексике, то так и останемся ничтожествами, и вообще, по-моему, нет ничего прекраснее путешествий…»
Но у семьи Алекса были другие планы. И, похоже, Фрида имела основания для ревности: в том же году она написала небольшую картину маслом: две розы в полном цвету красуются в кувшине, третья упала на стол. Это, может быть, первое произведение, в котором Фрида пытается выразить свою боль. Двое – вместе, а она – лишняя, ненужная, брошенная…
Гильермо Кало умел рисовать и писать маслом; скорее всего, он и стал первым учителем дочери. Она брала уроки рисунка, композиции и гравирования, помогала отцу ретушировать и раскрашивать фотографии и, хотя художником становиться не собиралась, начала рисовать еще до печальных событий, во многом изменивших ее жизнь.
А до них оставалось совсем немного времени.
*****
Водитель автобуса, в котором 17 сентября 1925 года ехали Алекс и Фрида, понадеялся проскочить перед трамваем, но не успел, и тот смял автобус, как картонную коробку. Юноша, по счастью, отделался только ушибами и ссадинами. Фриду он нашел окровавленной, почти обнаженной и засыпанной невесть откуда взявшимся золотым порошком. Кости ее были переломаны, тело пронзил металлический обломок поручня. Если бы не настойчивость Алекса, буквально хватавшего сотрудников «скорой помощи» за руки, его подружку бросили бы умирать – глядя на нее, не верилось, что ее еще можно спасти.
Из истории болезни: «Разрушение третьего и четвертого поясничных позвонков, переломы тазовых костей; перелом правой стопы; вывих левого локтя, глубокая рана брюшной полости, произведенная металлическим стержнем, вошедшим через левый бок и вышедшим через гениталии; острый перитонит; цистит…» Позднее Фрида добавила к этому списку переломы шейных позвонков и двух ребер, 11 переломов в костях правой ноги и повреждение левого плеча.
Молодость и невероятная живучесть девушки победили, и Смерть, танцевавшая в ночь после аварии вокруг ее кровати, ушла ни с чем. Закованная в гипс, распятая растяжками Фрида под шелест дождя за окном пыталась осознать новую реальность. Еще вчера она жадно вглядывалась в раскинувшийся перед ней и Алексом необъятный мир – сегодня он сузился до пространства больничной палаты. Сможет ли она, мечтавшая о путешествиях и приключениях, вообще когда-нибудь подняться на ноги?..
Матита, старшая сестра, узнав об аварии из новостей, примчалась немедленно. Мать была в шоке и в больнице не появлялась; отец от потрясения слег, и дочь увидала его лишь три недели спустя. За это время 18-летняя Фрида поняла, что главные решения в своей жизни ей не только хочется, но и придется принимать самой.
Кисти и краски она попросила принести ей еще в больницу. Дома над ее постелью прикрепили зеркало и мольберт. Матери девушка сказала, что ей есть ради чего жить – ради живописи; и почти сразу же постаралась с ее помощью вернуть Алекса, который явно стал отдаляться.
Фрида пишет автопортрет: любимый должен понять, чего лишается. На картине – не та задиристая сквернословящая хулиганка, которую он знал, а изысканное, утонченное создание, напоминающее модели Перуджино и Боттичелли, – бездонные глаза под черными бровями вразлет, личико сердечком, лебединая шея. Вишневое бархатное платье оттеняет теплоту смуглой кожи и мягко обрисовывает юную грудь. Автопортрет сдержанный и чувственный одновременно. Рука с длинными тонкими пальцами протянута примиряюще и просительно. «Повесь его пониже, – пишет Фрида, – чтобы казалось, что я стою рядом».
Но Алекса в сопровождении дядюшки отправляют на год в Европу. Молодые люди расстаются, обещая писать друг другу часто, часто… Но письма через океан идут так долго! И пути их теперь разошлись так далеко!
Фрида понимает это. Она ничего не может поделать. Во вторую годовщину аварии девушка пишет Алексу: «Когда ты вернешься, я не смогу дать тебе ничего такого, чего бы тебе хотелось. Раньше я была ребячливой и кокетливой, теперь буду ребячливой и ни на что не годной, а это гораздо хуже… Вся моя жизнь в тебе, но насладиться этой жизнью я не смогу никогда».
*****
Этого огромного и тучного человека в вечно измятом костюме по имени Диего, Фрида встречала еще во время учебы в Препаратории – Ривере наряду с еще двумя выдающимися художниками Мексики, Ороско и Сикейросом, была поручена роспись ее стен. В своей книге он вспоминает, как эта девочка поддразнивала его, и предполагает, что Фрида испытывала к нему интерес уже тогда. Это не исключено.
И, возможно, фраза «Когда-нибудь я выйду замуж за этого мачо и рожу от него сына» действительно была ею сказана,
и сказана не в шутку.
К намерению познакомиться поближе с «этим мачо» девушка вернулась после окончательного разрыва с Алексом. Она встречала Риверу на вечеринках у Тины Модотти, но не решалась подойти к нему – он и притягивал ее,
и пугал своими буйными выходками. Однако в 1928 году знакомство все-таки состоялось. В то время Диего работал над фресками в здании Министерства образования. Фрида принесла три написанные ею женских портрета и автопортрет и поинтересовалась мнением знающего человека, станет ли она настоящим художником или лучше найти другое занятие. И добавила, что ее предупредили: если только девушка не страшна, как смертный грех, Ривера непременно осыплет ее комплиментами. Но ей-то необходима правда!
На комплименты Диего не поскупился бы в любом случае – привлекательность посетительницы не осталась им незамеченной. Однако кривить душой ему не пришлось: работы Фриды ему понравились. «Они передавали исполненную жизни чувственность, которую дополняла беспощадная, но очень чуткая, способность к наблюдению.
Для меня было очевидно, что эта девочка – прирожденная художница». Диего получил приглашение взглянуть на другие ее картины. Так начался их роман.
Знала ли Фрида, что ее ожидает? Должна была знать: Ривера, по собственному его выражению, был «неисправимым бабником», что ни для кого секретом не являлось. Возможно, она тешила себя надеждой, что ей удастся коренным образом все изменить. Возможно, как считают некоторые биографы и считали многие современники, поначалу Фрида руководствовалась не только романтическими побуждениями.
Быть рядом с Диего в статусе «мадам Ривера» означало вырваться из оков материнской опеки и вращаться в обществе талантливых и известных людей. С ним могли осуществиться ее мечты и о собственном творчестве, и о путешествиях.Не исключено, что Фрида надеялась взять реванш за разрыв отношений.
Фрида обращала мало внимания и на очевидные вещи, и на скептицизм окружающих. Ривера же вообще, видимо, не задумывался ни о чем. Он просто хотел, чтобы эта девочка – такая талантливая, чувственная, стойкая и молчаливо взывающая к состраданию, принадлежала ему.
Отец Фриды, заметив серьёзность их отношений, как-то отозвал будущего зятя в сторону. «Она – дьявол!» – сказал он о своей любимице. «Я знаю», – ответил Диего. «Ну, мое дело предупредить», – вздохнул Гильермо.
21 августа 1929 года, одолжив у горничной блузку, юбку и шаль, Фрида отправилась с отцом в мэрию, чтобы сочетаться браком с Диего. Матильда на регистрацию брака не явилась.
Начало семейной жизни получилось многообещающим: на свадьбе подвыпивший жених устроил скандал, по привычке палил из пистолета во что попало и повредил мизинец одному из гостей. Невеста разрыдалась и сбежала под отчий кров. Проспавшись, Ривера прибыл забрать молодую жену, которая великодушно его простила. Спустя годы Фрида мрачно шутила: «В моей жизни было две аварии: первая – когда я попала под трамвай, вторая – под Диего». Но под этот второй «трамвай» она бросилась сама.
*****
По общепринятой и популярной версии, Диего отведена роль развратного злодея, с особым цинизмом изменявшего своей несчастной калеке-жене, которая молча сносила все оскорбления, изливая свои муки на холсты. На самом деле Фрида в долгу не оставалась. Называть счастливым брак, где оба супруга постоянно заводят шашни на стороне,
а детей завести не могут, да еще жена то и дело оказывается на операционном столе, казалось бы, дико. И тем не менее, в определенном смысле это был действительно счастливый брак.
Начать с того, что Диего жить не мог без драм, трагедий и нервных кризисов, он получал от них эмоциональное наслаждение. С Фридой, обожавшей драматизировать все и вся, способной возвести страдание в культ и превратить его в произведение искусства, он мог не опасаться, что его засосет тихое болотце мещанского супружеского счастья.
В этом смысле они подходили друг другу идеально.
Одна из многочисленных любовниц Диего, «пожирательница сердец» и идол мексиканского кино Мария Феликс, полупрезрительно заметила: «Я никогда не любила взрослых мужчин, распускавших нюни… И к тому же Ривера был феноменальным лгуном». Ну а Фрида была не прочь подыграть мужу, когда ему угодно было изображать малое дитя. Она охотно сюсюкала с ним, как с младенцем, хотя по возрасту он годился ей в отцы, шила ему необъятные – по размеру! – розовые трусы и покупала детские резиновые игрушки, которыми Диего забавлялся в ванне. А приврать и сама иной раз любила.
В отношении к Мексике, ее истории и искусству они были единомышленниками; в отношении к коммунизму – тоже, хотя в политических взглядах Фриды всегда было больше романтики и поэзии, чем политики. Так что союз этих двух ярких людей был вполне гармоничным. И хотя ужиться под одной крышей им было нелегко, вдвоем они составили неразрывное целое. Но вот осознали, что это именно так, они далеко не сразу.
*****
Несомненно, Ривера оказал влияние на творчество своей молодой жены – когда они поженились, он был уже зрелым мастером, она – начинающим художником. Однако индивидуальности он ее не лишил. Напротив: уберег от подражательства и помог обрести свою собственную манеру в искусстве, отличную от искусства ее времени и окружения. Дарование Фриды Кало расцветало в тени его могучего таланта, но без угрозы остаться в этой тени навсегда.
Первые годы их супружества пришлись на пребывание в США. Фрида тогда еще находилась в поиске, в переходном
периоде. Двойной портрет, ее и мужа, был написан в 1931 году в фольклорной мексиканской манере и экспонировался в Сан-Франциско на Шестой ежегодной выставке Общества женщин-художниц. Для Фриды это был первый публичный показ. Сенсации не произошло: местная газета написала, что картина интересна лишь тем, что принадлежит кисти жены Диего Риверы. После этого «счастливого» портрета ничего подобного по настроению Фрида больше не напишет. Так ли подействовала на нее неудача или Ривера постарался внушить ей, что для темы творчества нет ничего скучнее счастья? Кто знает!..
В 1932 году Фрида забеременела. Стать матерью она стремилась не для мужа (она отлично знала, что Диего детей не хотел) – для себя: после аварии ее охватило страстное желание выжить; сродни ему было желание продолжить свою жизнь в «маленьком крикуне Диегито». Но беременность (уже третью по счету) пришлось прервать.
Невозможность выносить ребенка была для Фриды трагедией. В картине «Больница Генри Форда» – и боль, и сожаление о случившемся, и, возможно, сознание собственной вины. Конечно, картина эта пугает и шокирует. Ее неоднократно запрещали экспонировать на выставках. Но, видимо, кладя мазок за мазком, Фрида так изживала собственную боль – другого способа выстоять, выжить у нее не было.
*****
Работы, написанные в следующем году, показательны: Фрида все уверенней идет по избранному ею пути. «Автопортрет в нефритовом ожерелье» уже по праву займет место в галерее ее знаменитых автопортретов; кстати, на нем Фрида впервые подчеркнула пушок на верхней губе. Он, как и сросшиеся черные брови, станет частью «бренда». Вскоре она начала работу над картиной «Моё платье висит там» – ироничным, даже саркастичным полотном, где на фоне нью-йоркских небоскребов и его исторических зданий, горящих отбросов и мусорных баков между двумя американскими «фетишами» – белоснежным фаянсовым унитазом и позолоченным спортивным кубком, висит мексиканское платье Фриды.
Еще одна работа на ту же тему – маленькая (31х35 см) картина по металлу «Автопортрет на границе Мексики и Соединенных Штатов». Фрида в совершенно не типичном для нее платье слащаво-розового цвета и длинных кружевных митенках, но в старинном мексиканском ожерелье стоит на постаменте – то ли кукла, то ли раскрашенная статуя. Слева – Мексика: древний храм, идолы, яркие цветы, чьи корни ушли глубоко в землю. Справа – США. Здесь в землю уходят лишь провода от электроприборов – сплошной технический прогресс, и американский флаг над безликими небоскребами тонет в дыме заводских труб.
Фрида невзлюбила «Гринголандию». Она с удовольствием отправилась бы домой, в Мексику, но Диего хотел остаться в США и, наверное, остался бы, если бы не конфликт с заказчиком фрески в Рокфеллер-центре. От художника потребовали убрать изображение Ленина; он отказался. Последовали переговоры, которые ни к чему не привели,
и незаконченная фреска была уничтожена. Неуступчивость Диего сослужила ему плохую службу – заказы резко сократились, и в конце концов он согласился на уговоры жены. 20 декабря 1933 года супруги покинули США.
*****
1934 год обещал быть счастливым. Теперь они жили в новом доме в Сан-Анхеле, состоявшим из двух зданий, голубого и ярко-розового. Одно предназначалось для Диего, другое – для Фриды. Террасы на крышах соединял мостик-переход. Диего объяснил журналистам, что такая планировка дома необходима ему «для обеспечения внутреннего спокойствия».
Фрида обустраивала и украшала новое жилище. Она еще больше сблизилась с сестрой-погодкой Кристиной, которой не повезло в жизни – муж бросил ее с двумя детьми. Фрида любила своих маленьких племянников. Диего вполне поладилс красивой свояченицей и с удовольствием писал ее. Семейная идиллия…
Но вскоре неприятности, одна другой серьезнее, пошли, что называется, косяком. За прерыванием очередной беременности последовала операция по удалению аппендикса, затем пришлось ампутировать фаланги на трех пальцах ноги. Болезни не давали Фриде ни писать, ни быть любовницей Диего. Она ясно чувствовала, что у мужа появилась более прочная связь, чем те мимолетные, что возникали и рвались постоянно.
«Другой женщиной» на это раз стала Кристина. Ривера не слишком-то и скрывался, а главное, не видел причин поднимать шум из-за такого пустяка. Но почему на эту связь решилась сестра? Наверняка Диего жаловался ей на свое одиночество, говорил, что жена не имеет ничего против его романов на стороне, раз уж она постоянно больна…
Кристина, в свою очередь, знала об увлечениях Фриды (некоторые биографы допускают, что беременность в том году была прервана, потому что отцом ребенка был вовсе не Ривера).
Однако Фрида расценила роман мужа и сестры как двойное предательство – ведь их она любила больше всех на свете, если не считать, конечно, отца, и негодование ее было бурным. Покинув дом в Сан-Анхеле, художница сняла квартиру в центре Мехико и поселилась там. Она остригла свои длинные волосы, которые так любил Диего, и на время отказалась от мексиканского стиля в одежде.
В тот год Фрида не написала ничего. Картина «Всего-то несколько царапин!» была написана в 1935 году. Убийца с лицом Диего стоит над распростертым на кровати окровавленным телом. Сюжет имел предысторию – реальное уголовное преступление. Некто искромсал ножом свою любовницу (или жену), а оправдываясь на процессе, уверял: «Я нанес ей лишь несколько царапин, господин судья!..»
В июле Фрида уехала в Нью-Йорк – одна. Яркие впечатления и ни к чему не обязывающие любовные приключения помогли ей отвлечься, обрести душевное равновесие и осознать, что расстаться с Диего она не сможет – он ей слишком, «больше, чем собственная кожа», близок. А во-вторых, отчасти он был прав: ласки других иногда значат не больше, чем рукопожатие.
В конце года Фрида вернулась к мужу. Ривера в своей книге самодовольно пишет, что гордости в ней поубавилось, а любви не уменьшилось.
Принято считать, что о самых сильных своих страданиях, о самой жестокой боли и горьком унижении человек молчит. Но все это не имеет никакого отношения к Фриде Кало. Она могла стараться замаскировать физические дефекты вроде тонкой ноги или потемневших зубов, но силу своих переживаний выплескивала на люди с такой же неистовой щедростью, как и яркость красок – на картины. «Впервые в истории искусства, – сказал о ней Ривера, – женщина выразила с абсолютной откровенностью, так обнаженно и, можно сказать, со спокойной яростью то общее и частное, что присуще женщине».
*****
«Несмотря ни на что, несмотря на это израненное тело, заточенное в уродливые гипсовые или железные пластины, я должна признать, что была в своей жизни “отчаянно любима”, как выразился однажды Бретон… Катастрофа столько определила в моей жизни: от живописи до умения любить. Страстное желание выжить породило большую требовательность к жизни. Я очень многого ждала от нее, каждую минуту сознавая, что могу все это внезапно потерять… Отсюда эта неутомимая жажда жизни, жажда любви», – это признание Фриды.
Каждый следующий день мог принести ей наслаждение или муку, надежду на материнство или крах ее, упоение любовью или полную зависимость от сиделок и наркотических обезболивающих. Она прожила так почти две трети жизни. Научившись принимать каждый день как подарок и праздник, Фрида придирчиво выбирала из множества пестрых своих нарядов – сегодняшний, вплетала яркие ленты и цветы в косы, прихорашиваясь для еще одного свидания с жизнью, может быть, последнего. Она распахивала сердце навстречу каждой новой влюбленности, как распахивала руки навстречу потокам летнего дождя. И, как струи дождя, омывавшие листву ее сада, приносили ему свежесть и прохладу, любовь приносила в душу Фриды радость и умиротворение – хотя бы ненадолго.
Перечислять всех ее любовников незачем хотя бы потому, что далеко не все они известны, а те, чьи имена называются, совсем не обязательно ее любовниками действительно были. Причины сближения с ними различны. Лев Троцкий, к примеру, заинтриговал Фриду ореолом коммуниста-мученика, гонимого и преследуемого. Он и его жена получили приют в Синем Доме и прожили там примерно два года. Фрида, возможно, в отместку за неверность Диего, кокетничала с гостем; он влюбился. Завязавшийся роман был прерван довольно быстро. За глаза Фрида пренебрежительно обзовет отставного любовника «стариком», он будет уверять жену, что «эта женщина» для него ровным счетом ничего не значит…
Но если в Троцкого Фрида и влюблена не была, то Николаса Мюрея, знаменитого фотографа-портретиста, с которым они сблизились в Нью-Йорке в 1938 году, она, судя по всему, любила пылко и нежно: «Мой обожаемый Ник, мой малыш, – писала Фрида ему, – твоя телеграмма прибыла сегодня утром, и я сильно плакала – от счастья и потому, что тоскую по тебе всем сердцем, всей кровью». Мюрей был на 15 лет старше, успел трижды побывать в браке и, по слухам, не прочь был жениться и на Фриде, но она не собиралась порывать с Диего.
Кало вернулась в Мексику, затем отправилась в Париж, а по возвращении узнала, что Мюрей завел роман с другой женщиной. «Я знал, – писал ей Николас, – что в Нью-Йорке я был только временной заменой… Нас было не двое, а трое. Я всегда это чувствовал. Твои слезы, когда ты слушала его голос, выдавали тебя. Но я буду вечно благодарен за счастье, которым ты так щедро меня одарила». Вскоре он женился в четвертый раз.
*****
Картина Фриды «Что дала мне вода» произвела огромное впечатление на французского поэта и писателя Андре Бретона, вождя сюрреализма. «В этом искусстве есть все, даже капелька жестокости и юмора, которая связывает воедино сильнодействующие компоненты волшебного зелья, приготовление коего является секретом Мексики», – писал он с чисто французским изяществом в статье, предваряющей выставку, организованную в Нью-Йорке Жюльеном Леви осенью 1938 года.
«Искусство Фриды Кало де Ривера – это ленточка, обвивающая бомбу», – резюмировал Бретон. Он провозгласил Фриду «сюрреалистом-самородком»; она же утверждала, что ее картины – не фантазии, как картины сюрреалистов, а переживаемая ею действительность и выражение самой себя. Возможно, Андре и неверно определил стиль Кало, но уверенности в своих силах он ей определенно добавил.
«В тот вечер, когда открылась выставка, я была крайне возбуждена. Разоделась в пух и прах, и это произвело фурор. В галерее было полно народу. Люди проталкивались к моим картинам, которые, видимо, потрясли их. Это был полный успех…»
Примерно половина выставленных работ была продана. Фрида, как и надеялась, получила новые заказы. И ее искусство, и сама художница были экзотикой для американцев, экзотикой влекущей, волнующей и… не совсем понятной. Клэр Бут Льюс, известная журналистка и светская львица, заказала Фриде портрет своей подруги Дороти Хейл, незадолго до того покончившей с собой. Кало выполнила заказ в стиле традиционных мексиканских картин «ретабло» и «экс-вото».
Распаковав картину, Клэр почувствовала физическую дурноту. Перед ней предстало, как в замедленной съемке, изображение падения молодой женщины из окна небоскреба. На переднем плане с остановившимся взглядом лежала рухнувшая на землю самоубийца, кровь разлилась под раму и просочилась в надпись о случившейся трагедии…
Портрет предназначался для матери Дороти. Потрясенная и возмущенная до глубины души заказчица хотела было уничтожить картину, но Исаму Ногучи, близкий друг и Дороти, и Фриды, отговорил ее, и картина была спасена.
*****
В январе 1939 года Фрида Кало отправилась во Францию для участия в парижской выставке «Mexique». Она не сразу решилась ехать – боялась оказаться так далеко от Диего, но он отмел все ее возражения: «Не глупи. Я не желаю, чтобы из-за меня ты упустила такую возможность!..»
В Париже Фрида произвела фурор не меньший, чем в Нью-Йорке. Ее украшения, наряды, ее картины, она сама взбудоражили и парижский бомонд, и артистическую богему. Ею восторгались, ее стилю подражали. Кутюрье Эльза Скьяпарелли, вдохновленная экзотичностью мексиканки, создала духи «Shocking» и платье «Madame Rivera». В нем Фрида позировала для обложки журнала «Vogue». Кандинский и Пикассо вслед за Дюшаном и Бретоном восхищались талантом Кало. Диего в книге воспоминаний пишет, что Кандинский был так тронут ее искусством, что прямо в выставочном зале поднял Фриду на руки и поцеловал в лоб и щеки, а слезы восторга струились по его лицу. Пикассо подарил ей необычные серьги в виде кистей рук.
Тень войны уже нависла над Европой, и финансового успеха выставка не имела. Была продана единственная картина Кало – автопортрет «Рамка». Зато приобрел ее Лувр. Событие неординарное – это была первая картина кисти мексиканского художника, приобретенная знаменитым музеем, и Фрида имела полное право гордиться. Она чувствовала себя одинаково уверенной и в своем таланте, и в своей женской привлекательности.
Картины Фриды Кало стали расти в цене, что позволяло надеяться на финансовую независимость. Теперь она наконец сможет быть с мужем на равных, а это ли не залог счастливого и прочного союза!.. Вскоре после ее возвращения на родину Диего впервые заговорил о разводе.
*****
Фрида не поверила, приняв его слова за неудачную шутку. Потом сказала, что готова мириться с его неверностью и выдержит все, лишь бы не потерять его окончательно. Диего настаивал. Он устал чувствовать себя виноватым и оправдываться в каждом следующем увлечении. Он хотел быть свободным в своих поступках. Желая закончить затянувшиеся переговоры, однажды в телефонной беседе Диего выдвинул, по его словам, предлог фальшивый и пошлый, после которого Фрида тут же дала согласие на развод. Что он сказал?.. Так ли это важно, – главное, что слова были сказаны и возымели свое действие.
Фрида была унижена, уничтожена. «Не могу выразить словами, до чего мне плохо, – пишет она в октябре 1939 года Николасу Мюрею, ставшему теперь другом, – ты ведь знаешь, как я люблю Диего, и можешь понять, что эти муки продлятся всю жизнь… Теперь я чувствую себя обессиленной и одинокой, мне кажется, что никто на свете не страдал так, как страдаю я…»
На этот раз горе не лишило ее способности писать. Совсем напротив: период в разводе с Диего оказался на удивление плодотворным – Фрида создала несколько лучших своих работ.
На фоне предгрозового неба в картине «Две Фриды» – женщины-двойники с обнаженными сердцами. Одна из них – Фрида вчерашняя, любимая; вторая – сегодняшняя, покинутая. Но кровообращение у них общее, и если покинутая разожмет зажим на кровоточащей вене, погибнут обе.
«Автопортрет с остриженными волосами» (1940) написан после того как Фрида остригла (уже во второй раз) свои косы, которые Диего обожал. Обрезая их, Фрида старалась отсечь прошлое; меняя красочные и женственные мексиканские наряды на мужские костюмы, – отречься от того, что так любил в ней Диего.
Но даже творчество не могло помочь Фриде обрести душевное равновесие. Проще всего было боль душевную и телесную залить текилой, и бутылка в день стала привычной. Лечащий врач диагностировал анемию, истощение, почечную недостаточность и алкоголизм. Но на его рекомендации молодая женщина только отшучивалась: «Ай, доктор! Позвольте мне пить текилу сейчас, и я обещаю не пить ее на своих похоронах».
Ей становилось все хуже, и Фрида уже почти не могла сама передвигаться, когда в сентябре по настоянию Диего, работавшего в то время в Сан-Франциско, вылетела туда для консультации с доктором Лео Элоэссером, ее врачом и давним и добрым другом. Он смог помочь ей как врач, и не только как врач, – Лео посоветовал бывшим супругам сойтись снова. Их разлука, пояснил он, пагубно сказывается на обоих. В мемуарах Диего утверждал, что за время, проведенное в разводе, он сам понял, как дорога и необходима ему Фрида, и неоднократно просил ее о воссоединении, но она отказывалась. А теперь согласилась.
*****
«Диего, любовь моя, – писала Фрида незадолго до их второй свадьбы, – не забудь, что как только ты закончишь фреску, мы снова соединимся и уже навсегда, без ссор и без всего плохого – только для того, чтобы сильно любить друг друга». В 54-й день рождения Диего, 8 декабря 1940 года, они поженились во второй раз.
Итак, снова брак, но уже иной брак. Ривера писал, что Фрида выдвинула два основных требования: расходы на себя она будет покрывать за счет продажи своих картин и между ней и Диего не будет сексуальных отношений – мысли о его похождениях воздвигли непреодолимый психологический барьер…
Ни одно из этих условий выполнено не было. Слабое здоровье не всегда позволяло художнице работать с полной отдачей, и оно же требовало все больших затрат, которые на этот раз безропотно нес Диего. Что же касается второго, то, видимо, мужу довольно быстро удалось переубедить любимую жену. Друзья дома вспоминали, что пара ложилась в постель даже средь бела дня, о чем простодушно сообщали визитерам слуги.
Но теперь Фрида вела себя совсем иначе. Она больше не требовала невозможного и не противилась неизбежному. Вскоре после возвращения из Сан-Франциско она поселилась в Синем Доме; Диего был волен жить там же (он пристроил к дому новое большое крыло) или в своем доме в Сан-Анхеле.
В Синем Доме Фрида создала маленькое подобие рая, где в саду среди трав и цветов мирно сосуществовали карликовый олень Гранисо, три собаки, кот, курица, попугай, орел и пара обезьянок, одна из которых, Фуланг Чанг, так часто фигурирует на автопортретах Фриды. В комнатах разместилась коллекция игрушек, статуэток доколумбовой эпохи, предметов народного искусства, масок, разрисованных фигур из папье-маше – из тех, что сжигают в дни Великого поста; некоторые из них порой оказывались одетыми в шаль и юбку Фриды. Это был ее мир, ее оазис и убежище, где Фрида жила своим искусством и своей любовью.
1940-е годы стали зенитом расцвета творчества Фриды Кало и ее признания. Тогда было написано более д
