Осенью Зверевы купили младшему сыну фортепиано. Ему исполнилось шесть, но все педагоги музыкальной школы были уверены в большом его будущем: ведь и слух, и чувство ритма необыкновенное. А строение кисти, пальцы! А главное-то, главное – работоспособность, усидчивость, и все это в мальчике шести лет. Немузыкальные родители Зверевы порадовались, удивились (откуда вдруг?), взяли денег в долг и купили фортепиано. Переставляли мебель и так, и этак, но места в тесной трехкомнатной от этого больше не становилось: инструмент поставить можно было только в маленькой комнате напротив двери. Еще там поместилось кресло-кровать и узенький шкаф, а больше ничего, и маленькая комната целиком отошла к младшему, Виктору. Сергея, старшего, уже школьника, со всеми его плакатами, модельками и книжками, пришлось переселить в родительскую спальню. Родители Зверевы – делать нечего – переехали в большую комнату. Переклеили там обои, мама Таня сшила новые шторы. Когда мужиков не было дома, она тихонько ходила по комнатам, трогала холодный бок фортепиано, стелила ровно покрывало на Серегиной кровати и радовалась, как все хорошо устроила и поставила. Плохо было только то, что инструмент стоял у стены, общей с соседями, Кузнецовыми.

В другое время Кузнецовы бы возмутились из-за бесконечных Витькиных гамм, которым тонкая стенка панельного дома совершенно не препятствовала. Но именно этой осенью шестилетняя Лизка нытьем и рыданиями вынудила родителей купить ей собаку. Маленький щенок эрдельтерьера тосковал по маме, тоненько плакал днями и ночами, не хотел сидеть в отведенном ему загончике и оставлял лужицы по всей квартире. А после плановой прививки и вовсе заболел, слег в бреду и температуре. Лизка сидела около него часами, шептала ему что-то, обедать и ужинать отказывалась. Словом, Кузнецовым было не до соседского фортепиано.

Щенка выходили. Дали имя наконец – надо было на «В», продавцы так требовали. Назвали Викой.

Вечером после садика Лизка выбегала с Викой во двор. Со скрипом распахивалась фанерная дверь подъезда, пулей вылетала смешная лопоухая Вика – из-за болезни ей не подклеили уши, как нужно было по стандартам эрделячьего экстерьера – и тянула за собой на поводке маленькую Лизку в клетчатом пальто. Серега Зверев смотрел на это из окна кухни. За окном был ноябрь, тревожно светили неяркие фонари, но Лизке и собаке было там весело. Лизка кидала палку, Вика находила ее и убегала подальше, Лизка кричала что-то – что, Сереге было не слышно. Он стоял и дышал на холодное стекло, потом рисовал на запотевшем круги и крестики, пока мама Таня не начинала свое ежевечернее: «Сережа, а уроки? сделал? ну что такое, ты хочешь в третьем классе на второй год остаться? ну на Витьку посмотри – как он сидит, как занимается…» «Ладно, ладно», - бормотал Серега и шел в свою комнату. В открытую дверь Витькиной было видно, как он сидит и как занимается: маленький, шейка тонкая... Серега присвистывал: он любил брата, хоть и совершенно не понимал сути повторяющихся звуков, в которые Витька был погружен.

Стенка была общая, а жили Кузнецовы и Зверевы в разных подъездах. Общались изредка через балконы – когда матери вешали белье, а отцы выходили покурить. В апреле мама Таня вынесла на солнце ящики с цветами. Лизкина мать, Вера, мыла балконную дверь. Поздоровались, поинтересовались вежливо, как дела. Так бы и разошлись, если б Вера не спросила про школу – к кому Витя пойдет в первый класс, а то вот молодую Светлану Валерьевну хвалят, но зато у Ольги Борисовны есть опыт, а это, как ни крути… и к кому записывать Лизу – она, Вера, совершенно не знает. Слово за слово – решили обсудить это вечером за чаем, у Зверевых.

Мама Таня испекла пирог, простой, но вкусный, Вера принесла земляничного варенья из зимних еще запасов. Мужа Вера привела с собой, этому предшествовал небольшой скандал (но шепотом, шепотом, чтоб Вика не услышала и не подняла лай). Вера, раскрасневшись, кричала: «Петя, сколько я могу решать все одна?! Какую мебель – я, куда в отпуск – я! А ты только критиковать! Дочке первую учительницу выбрать – неужели сложно сходить со мною?!» Петя сдался быстро, но, пугаясь неинтересного разговора с малознакомыми людьми, прихватил с собою бутылку неплохого коньяку. К столу, за знакомство - смиренно оправдывался он в ответ на укоризненный взгляд Веры. Впрочем, это было уже в гостях, и ругаться она не стала, тем более, что папа Зверев к коньяку отнесся одобрительно.

Вечер получился неожиданно приятным. Поговорив о школе – сошлись на том, что лучше детям идти в класс к Светлане Валерьевне, ведь молодой специалист, в курсе всего нового (это да, это да – многозначительно поухмылялись папа Зверев и Петя, налив и выпив) – обсудили, стоит ли Кузнецовым брать подержанный жигуль или лучше уж скопить на новый, и когда наконец ЖЭК займется ремонтом подъездов… «А Лизочка? Она-то где? Неужели дома одна?» - вдруг встрепенулась мама Таня, заваривая свежий чай. Вера сказала, что да, дома, одна, девочка самостоятельная, и без Вики никуда не хочет идти. «Пусть с Викой приходит!» - папа Зверев махнул рукой и уронил рюмку. Мама Таня поджала губы, но возражать не стала, очень уж славно сидели. Покричали Лизе через балкон, велели придти с Викой. Вика, против всех ожиданий, в гостях повела себя прилично. Уверенно процокала когтями по коридору, толкнула лапой дверь Витькиной комнаты и вошла туда. Звуки фортепиано, весь вечер незаметно сопровождавшие кухонные разговоры, стали громче. «Давно хотела спросить – не мешает вам наше пианино?» - мама Таня обезоруживающе улыбнулась. «Ну что вы! И потом, у нас свой источник шума – Вика», - Вера мило улыбнулась в ответ. А Петя добавил: «Она даже одну мелодию особенно любит. Ложится у стенки и слушает. Вот это», - и он попытался что-то налялякать. Папа Зверев хмыкнул и пожал плечами, а Серега, как раз вышедший поглядеть на Вику, сказал: «Это ж сурок. Ну, и мой сурок со мною». «Точно!» - засмеялся папа Зверев – «Серега его тоже любит. Вить, сыграй сурка, а?» Витя послушно заиграл сурка. Вика тихонько улеглась на пол в его комнате. Лиза, не знавшая, куда себя деть, заглянула туда же. Худой черноволосый мальчик – она никогда особенно не приглядывалась к нему во дворе – сидел спиной к двери и уверенно выводил немудреную волшебную мелодию. Она присела на краешек кресла. Родители на кухне умолкли…

…К Светлане Валерьевне детей отдали зря, это стало ясно почти сразу, и мама Таня с Верой сообща переводили Витьку и Лизку в другой класс. В этих школьных боях неожиданно возникшая соседская приязнь укрепилась и переросла в нормальную дружбу семьями. Новый год и Восьмое марта отмечали вместе, ездили на дачи, то на одну, то на другую: у Зверевых строили баню, у Кузнецовых веранду. Зимой лыжи, весной шашлыки. Когда мама Таня надолго попала в больницу, Вера варила и гладила на обе семьи. Вместе перебивались, когда перестали платить зарплаты в Петиной лаборатории и на заводе папы Зверева. Времена были непростые, непрочные, но, что бы ни происходило, Витька каждый вечер садился за фортепиано, Лизка усаживалась в кресло, с книгой или просто так, а Вика ложилась на пол у ее ног. И эта неизменная картинка, вписанная в дверной проем Витькиной комнаты, успокаивала всех. Неизменная, только дети росли. (Вика тоже входила в число детей, даже автоматически считали – у Зверевых двое и у Кузнецовых двое).

Лиза и Витя – это было настолько привычным, что и школьные насмешники молчали. С первого класса они сидели за одной партой, вдвоем приходили в школу, вдвоем уходили. Правда, Витька после обычной школы шел в музыкальную. Лизка, чтобы не скучать, упросила родителей отдать ее в школу художественную – она была через остановку от музыкальной. Училась там средненько, зато возвращаться домой можно было вместе. Дорогой почти всегда молчали: Витьке это нравилось, а Лизка привыкла. Если бы ее спросили о Витьке, она почти ничего не смогла бы сказать, не умела она говорить хорошо, вообще девочка была обычная, без особых способностей и талантов. Но вот если бы смогла, то рассказала б, как на третьем году учения в музыкальной Витька играл Бетховенскую «К Элизе». И она сто лет хотела б сидеть у него за спиной, и чтоб он играл эту «К Элизе», но он способный, у него сложная программа, чем дальше, тем сложней.

Дети росли, с Витькой и Лизкой родителям не было никаких проблем, а вот Серега выступал. Сначала прогуливал школу, из школы ушел в училище, там тоже все было не гладко. Раз даже украл у родителей деньги. Папа Зверев и мама Таня, как положено, ругались, кричали и плакали, но в глубине души были спокойны: мальчик хороший, и все в конце концов будет хорошо. И к тому, что Сереге пришла повестка в армию, оказались отчего-то не готовы. Серега же решительно отказался от разных вариантов – поговорить с военкомом, поговорить с медкомиссией – и сказал, что в армию пойдет, и точка. Провожали его негромко, двумя семьями. Очень переживала Вика, с месяц скулила, проходя мимо Серегиной комнаты.

Пока Серега служил, Витька и Лизка закончили школу. Лизка поступила куда поближе, в педагогический. Витька хотел ехать в Москву, но мама Таня упросила, умолила: пока не вернется Серега, поучиться тут, а что, областная консерватория – это ведь тоже очень хорошо. Пока шли уговоры и переговоры, Лизка не спала и не ела. Лежала в своей комнате – стенкой к Витькиной. Вспоминала, как болела маленькая Вика, как было страшно, что – вот ее не станет, и что же тогда делать, как же тогда жить. И Лизка шептала в стенку: «Ну пожалуйста, не уезжай, пусть он не уедет, пожалуйста». Сказать что-то самому Витьке она не могла.

Для Пети его дочка была самая красивая. А она была обычная: обычный нос, обычные глаза. Волосы вот были хороши – светло-русые, густые. Когда Петя выпивал больше нужного, то начинал говорить всякую ерунду: «А поженятся Витька с Лизкой – у них дети белые будут или черные? Витька-то темный». Вера, поначалу спокойно выслушивавшая мужнину болтовню, со временем стала раздраженно его обрывать (но шепотом, шепотом): «Прекрати! С чего ты вообще взял, что кто-то с кем-то поженится?» Раз даже в сердцах сказала: «Мне вообще интересно, он хоть раз ее за коленку хотя бы подержал?» «Кто?» - спросил Петя. «Витька!» «Кого за коленку?» - продолжал не понимать Петя. «Кого-кого!» Петя наконец понял, разъярился и принялся орать в голос: да моя девочка, да что ты такое говоришь!.. Тревожно залаяла Вика, и Вера устало сказала: «Успокойся, тоже мне…»

Что касается коленок, то все было как и полагается в семнадцать лет. Но за фортепиано Витька забывал все: и Лизу, сидящую за его спиной, и ее коленки. Он играл. Лизка, не отрываясь, глядела на Витькину шею, на позвонок над воротником рубашки. А Витька играл и не оборачивался. Вика, ставшая с годами подслеповатой, поднимала морду, смотрела на хозяйку и не понимала, что не так: ведь все как всегда.

Осенью вернулся Серега. В армии он вырос вверх и вширь и потерял один зуб, хорошо, что дальний. Мама Таня плакала тайком. Скоро появился еще один повод для плача – Серегина подружка. Мама Таня, всхлипывая, описывала ее Вере: «Юбка – Вера, я тебе даже не могу сказать, что это, ничего не прикрывает. А помада! А зашла – ни здрасьте, ничего…» Папа Зверев и Петя утешали ее: успокойся, Таня, это ненадолго, ему сейчас нужно – и кивали, и переглядывались.
Подружка действительно скоро исчезла с горизонта, Серега стал готовиться поступать на заочное, а работать пошел к отцу. Лизка училась, чувствуя плечом пустое место – впервые за десять лет Витька не сидел рядом. А Витька отшлифовывал программу к очередному конкурсу.

Новый год отмечали как всегда, вместе. Серега вызвался быть Дедом Морозом, все выпили шампанского, развеселились, Витька лихо отбивал полечки и вальсики, Вика лаяла. После двенадцати Дед Мороз начал раздавать подарки; вручая коробку Лизе, ни с того ни с сего решил поцеловать ее в щеку. Лиза смущенно дернулась, и поцелуй пришелся в край губ.

И что за ерунда – помада, что ли, у нее такая, клубникой пахнет. Январь прошел, начался февраль, холодный, с метелями. А Серега все помнил этот вкус, всегда: когда работал, когда занимался на курсах, когда шел домой и прятал лицо от снега в воротник. И ведь губы как губы, и Лиза как Лиза. По вечерам, проходя мимо Витькиной комнаты, он иногда останавливался в коридоре и смотрел на Лизу. Вика, чувствуя Серегино присутствие, выходила в темной коридор, тыкалась носом ему в колени, но только она одна и замечала его. Лиза смотрела на Витьку, Витька играл.

Весной Витька победил на конкурсе. Мама Таня разглядывала фотографии, где Витька был худой, высокий, строгий, в черном, и бледнела от восторга и гордости. Осенью он должен был уехать в Москву, и это не обсуждалось, от такого не отказываются. Апрель, май, июнь – Лиза не замечала, когда кончался один месяц и начинался другой. Сессию завалила. Родители Зверевы и родители Кузнецовы молчали – да и о чем говорить?

По вечерам Лиза как всегда гуляла с Викой. С пищаньем – домофон – открывалась железная дверь, Лиза осторожно придерживала ее, Вика медленно выходила, припадая на задние лапы. Она постарела как-то сильно, вдруг, не бегала больше за палками – сделав один круг, садилась у скамейки и смотрела, как Лиза бесцельно слоняется по двору, обрывает травинки, трогает столбы фонарей, пинает камушки. Из окна кухни на Лизу смотрел Серега, в своей комнате играл Витька.

В августе Вика слегла. Ветеринар из клиники прописал уколы и намекнул на усыпление. Лиза, от слез немая, покачала головой. На кухне навзрыд плакала Вера, Петя курил на балконе, на соседнем дымил папа Зверев. Уколы вызвался делать Серега – у него получалось лучше всех, крепкая рука. Приходил к Кузнецовым три раза в день, в обед летел с работы, Лиза готовила шприц – все молча. Вика лежала, вытянув лапы, прикрыв глаза, не ела, но на родные голоса отзывалась – отводила ухо и будто кивала головой.

Как-то вечером Лиза пришла к Зверевым, чего с начала Викиной болезни не было. Села на свое привычное место. Витька играл. И Лиза наконец попросила – сыграй мое любимое, «К Элизе». Слушала, закрыв глаза – совсем так же, как десять лет назад. Витька кончил играть и, не поворачиваясь, сказал: «Не надо плакать». «Я не плачу, что ты», - ответила Лиза. И она правда не плакала в этот вечер. Она заплакала под утро, в пять часов, когда, встав к Вике, увидела, что та не дышит. Лиза рыдала тихо, закусив зубами покрывало – боялась разбудить родителей, особенно маму, которая вторую неделю пила сердечное. Потом накинула куртку и побежала в соседний подъезд. Шел дождь.

Стук в дверь услышал Серега, его комната была ближней. Открыл, увидел Лизу, все понял. Она, сморкаясь и вытирая глаза, быстро шептала – что похоронить Вику надо сейчас, чтоб родители не видели ее мертвой, а она одна боится… Серега сделал все как надо. Вику они похоронили в рощице за гаражами. Под дождем. Лиза так туда и пошла, как встала – в куртке поверх ночной рубашки, в тапках. После поднимались к Кузнецовым на лифте, молчали. Лиза закрыла глаза - устала от слез. А Серега просто смотрел на подол ее ночной рубашки, старенькой, с надорванным кружевом.

В прихожей на тумбочке лежал Викин поводок – Лиза увидела его, и ее скрутила новая судорога плача. Серега поднимал ее, держал, обнимал, говорил, говорил, не слышал сам себя, гладил по голове, шептал что-то на ухо – и Лизке не хотелось успокаиваться и переставать плакать. Так они и стояли в прихожей. Уже проснулись Вера с Петей, увидели пустую Викину подстилку, все поняли, Вера тоже рыдала, Петя тоже утешал ее. Потом вышли в прихожую и увидели Серегу с Лизкой, и после этого Вера продолжала плакать, но уже спокойнее, спокойнее. Проснулся Витька, заиграл что-то из своей новой программы, остановился раз, остановился другой, и двумя пальцами начал выводить сурка, немудреного и волшебного.

 

http://nisana.livejournal.com/192783.html