Если попытаться визуализировать то, как мы воспринимаем других людей, то картина получится примерно следующая. Мы живем в мире, полном силуэтов, очертаний, человеческих полуфабрикатов, в которые сами вкладываем нужный нам смысл.

Одна моя знакомая, филолог по образованию, очень стильная и приятная женщина с хорошим вкусом и адекватным взглядом на жизнь, рассказывала как-то про своего бывшего мужа. Он был бизнесмен средней руки, человек небедный и покладистый. Они хорошо жили, завели двоих детей, читали одни и те же книги, любили одни и те же спектакли.

И вот она встречает его через полгода после развода, а на нем натурально малиновый пиджак и голда, а при нем — вульгарного вида блондинка на золотых шпильках.

Когда она рассказывала эту историю, все возмущались и жалели этого бывшего мужа: мол, вот как же ему было непросто все те годы, что они были вместе. Но самое интересное в этой истории другое. Важно ли было этой моей знакомой, каким ее муж был на самом деле? И важно ли это вульгарной блондинке? Вообще, с кем мы живем на самом деле, когда думаем, что живем друг с другом?

Зачем мы ездим в Лондон на какие-нибудь двухнедельные курсы повышения квалификации, если начальник ценит нас исключительно за умение слушать.

Зачем наши поклонники присылают цветы, пишут письма и выдумывает черт знает что, если все, что нам дорого в них, все, из чего они состоят для нас, — это, например, воспоминание о том, как они шутили в шестом классе. 

Важно ли нам, чтобы человек, с которым мы дружим или работаем, например, обладал какими-нибудь качествами, если мы сами в состоянии наградить его ими? Если мы сами очень успешно заполняем человеческие силуэты удобным нам смыслом.

Про одного моего друга я думаю, что он решительный, волевой и опытный, но кто-то сказал мне недавно, пообщавшись с ним: «самовлюбленный всезнайка».

Так кто он на самом деле? Он вообще есть?

И каждый раз, когда мы говорим про кого-то: мне с ним сложно, он такой непростой человек, что мы на самом деле имеем в виду?

Ведь живет же кто-то с этим непростым человеком в одной квартире, ждет его с работы и даже, может быть, читает ему перед сном.

В нашей семье есть история, про которую не очень любят вспоминать. Я обычно рассказываю ее друзьям, когда выпью лишнего. Я сейчас опущу детали, но суть там в том, что семья моей бабушки во времена ее детства была очень бедной. У бабушкиного отца отнялись ноги, а мама бабушки умерла. И вот бабушка попала в детский лагерь, организованный советской властью на берегу Дона. Каждый день во время завтрака она съедала половину тарелки каши, а вторую половину намазывала на хлеб и несла отцу. За десять, что ли, километров. Потом десять километров обратно. И так каждый день. И вот однажды на утренней линейке перед строем зачитали письмо мальчика, который писал, что в лагере все хорошо, весело, только кормят не особо, и не могла ли мама прислать ему варенье из лепестков роз, которое он так любит. Бабушка рассказывала, что на всю жизнь этот мальчик стал для нее олицетворением всего самого ужасного, что только может произойти в жизни. Именно его она ненавидела во время войны, его же вспоминала в голодные послевоенные годы.

Нужно ли говорить, что в 90-е, когда у бабушки и дедушки уже было трое детей и трое внуков, когда у них за плечами была такая счастливая семейная жизнь, что можно кино снимать, при случайном разговоре за ужином выяснилось, что этим мальчиком, конечно же, был мой дедушка. Он тоже был в этом лагере, и он действительно просил варенье из лепестков роз.

И вот я часто думаю: с кем же на самом деле жила моя бабушка? С моим дедушкой или с этим Мальчишом-Плохишом?

Это, наверное, какие-то прописные истины психологии, но наше восприятие людей больше всего похоже на отскок в настольном теннисе. Зависит не только от шарика, но и от покрытия стола. 

В юности я встречалась с человеком, который во время наших ссор говорил: «Ты особо не расходись, откуда я знаю, может, ты вообще моя галлюцинация».

Но я-то точно знаю, что я не галлюцинация. Абсолютно точно знаю. Просто это он был непростой человек.

 

Вера Шенгелия
03.11.2009
Москва