Года три назад я прихожу в офис и мне протягивают маленький измятый
клочок бумаги, на нем написано два слова – «про борокко». На мой
ошалелый вопрос «что это?» мне ответили – тема дипломной работы. Я ее,
кстати, благополучно написала))).
Вот так и я - Про Онегина.
Меня вообще в последнее время удивляют совпадения. Сижу и думаю, что вот
сколько была в Питере и сколько может быть еще буду, в Кронштадт мне
как-то не судьба попасть. А Морской собор мне больше всех нравится.
Только я об этом подумала – вечером звонишь ты и говоришь: « Мы с
А. едем сейчас в Кронштадт!». Я даже головой помотала от
неожиданности.
Сегодня читаю под капельницей (мне очень долго капают) «Родную речь»
Вайля и Гениса, как раз про Онегина, хохочу над некоторыми абзацами и
думаю, что надо тебе этот текст отправить – ты сейчас говоришь – «все
равно, что говорить – напиши мне про Онегина». Вот и пишу. Больше уже
никаким совпадениям удивляться не буду.
Пушкин
….Однако при всей сугубой индивидуальности подхода к феномену «Онегина»,
существует все же единый схематичный его образ. Опять-таки — как с
женой. Нет и не может быть определенных рекомендаций, но приблизительно
известен образ идеальной супруги: хранит верность, вкусно готовит, не
ругается.
Так же имеется обобщенный образ великого романа.
«Евгений Онегин» — это красивые люди, красивые чувства, красивая жизнь.
Подобно тому, как Татьяна «влюблялася в обманы и Ричардсона и Руссо»,
Россия была покорена обманом Пушкина.
Кровь и горе разливаются по сюжету «Онегина», а мы ничего не замечаем.
Поруганные чувства, разбитые сердца, замужество без любви, безвременная
смерть. Это — полноценная трагедия. Но ничего, кроме блаженной улыбки,
не появляется при первых же звуках мажорной онегинской строфы.
Конечно, ответственность за это несет и одноименная опера. Поколения
русских людей обмирают от жалости и печали, когда тенор выводит за
Ленского: «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» Высокие,
недоступные простым смертным, эмоции льются усилиями двух гениальных
обманщиков — Пушкина и Чайковского, и нет ни сил, ни охоты подметить
черный юмор поэта, заставившего героя произносить перед смертью
пародийный набор штампов.
В оперное, праздничное настроение стихов не вписывается ничто низменное,
и далеко не с первого прочтения попадаются на глаза такие строки:
...К старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык.
Эти строки и не надо помнить, потому что они не из Пушкина, а из Гоголя,
например, или разночинцев. В «Евгении Онегине» нет и не может быть
чахотки, чулок, нацменьшинств. А есть вот это: «Шум, хохот, беготня,
поклоны, галоп, мазурка, вальс...» Список продлевается по желанию.
У российского человека обычно вызывают справедливое раздражение
зарубежные интерпретаторы русской классики. Но в чем-то существенном они
правы. Лишенные рабского преклонения перед текстом, они не стесняются
следовать не букве, даже не духу, а — образу, ощущению, метатексту. Пьер
Безухов привязывает квартального к медведю. Доло-хов прогибается и не
падает с карниза с бутылкой рома. А что же Онегин? Он поздно
просыпается, серебрится морозной пылью и в чем-то широком (боливаре?)
мечет пробку в потолок.
Джентльменский набор царит в пушкинском романе. Все тут диковинное,
богатое, заграничное: кларет, брегет, двойной лорнет. Не простой,
одинарный лорнет, как у всех, а двойной. Нарядная экзотическая выпивка и
еда, разговор о сравнительных достоинствах аи и бордо — как у Ремарка с
Хемингуэем. Аи — любовница, бордо — друг, ром — молоко солдата. Повсюду
ножки. Даже бесплотный Ленский выказывает понимание: «Ах, милый, как
похорошели у Ольга плечи, что за грудь!» Обаянию изящной жизни
поддавались и разночинские критики. Белинский, известный тем, что
опрокинул красное вино на белые штаны Жуковского, даже чрезмерно
уважительно относился к воспитанному сословию: «К особенностям людей
светского общества принадлежит отсутствие лицемерства...» Непримиримый
Писарев неохотно говорил о том, что грязь жизни у Пушкина незаметна, о
веселье и легкости, о картинах романа, нарисованных «светлыми красками».
Эта светлость такова, что даже пушкинские обличения воспринимаются как
похвала:
Среди лукавых, малодушных Шальных, балованных детей, Злодеев и смешных и
скучных, Тупых, привязчивых судей, Среди кокеток богомольных, Среди
холопьев добровольных, Среди вседневных, модных сцен, Учтивых, ласковых
измен.
Красота стиха завораживает, все вызывает восторг и умиление: и «кокетки
богомольные», и «измены ласковые» — все хорошо!
По строфам «Онегина» разносится, по замечательному выражению Надеждина,
«разгульное одушевление веселого самодовольствия». В том и заключалось
невольное пушкинское лицемерство, что он — как опытный лакировщик
действительности — вывел только праздничную сторону жизни. Но именно —
невольное. В романе, если приглядеться, происходит все, чем славна
русская словесность: бьют служанок, сдают в солдаты крестьян, царит
крепостное право. Но приглядываться нет никакой возможности: все
внимание занято стихами. Точнее, тем впечатлением, которое они
оставляют.
Из самих стихов, если читать их пристально и буквально, можно извлечь
решительно все: на то и большая форма, «энциклопедия». Так, Достоевский
легко доказал, что «Онегин» — произведение славянофильское и почвенница
Татьяна противостоит западнику Евгению. Эта талантливая спекуляция не
вошла в читательский «образ» романа, в его метатекст, — как слишком
серьезная и основательная, а потому выпадающая из стиля «Онегина». Зато
другая выдумка Достоевского — вошла: он впервые назвал мужа Татьяны
стариком. Старик и остался, как ни бьются комментаторы, доказывая, что
муж и Онегин — почти ровесники. Это естественно: для картины общей
красоты необходима антитеза молодого возлюбленного и старого мужа —
такова традиция. Ведь убитая жестокосердием Татьяна вышла с отчаяния за
кого попало, а в чем же жертва — выйти за богатого, знатного, да еще и
молодого?...
Больше всего мне в тексте понравилось -
…известен образ идеальной супруги: хранит верность, вкусно готовит, не
ругается.
… Это — полноценная трагедия. Но ничего, кроме блаженной улыбки, не
появляется при первых же звуках мажорной онегинской строфы.
..и нет ни сил, ни охоты подметить черный юмор поэта, заставившего героя
произносить перед смертью пародийный набор штампов.
…Зато другая выдумка Достоевского — вошла: он впервые назвал мужа
Татьяны стариком. Старик и остался, как ни бьются комментаторы,
доказывая, что муж и Онегин — почти ровесники. Это естественно: для
картины общей красоты необходима антитеза молодого возлюбленного и
старого мужа — такова традиция. Ведь убитая жестокосердием Татьяна вышла
с отчаяния за кого попало, а в чем же жертва — выйти за богатого,
знатного, да еще и молодого?...
Пиши мне давай ответ. Я тоже хочу письма твои читать. Сейчас уедешь и
все. Совсем одна останусь, даже без писем и телефонных разговоров.
Целую. Я.