Странные у мастерицы были руки: широкие и с волосками на пальцах.
     Пелагия подняла глаза,  узрела  над  кружевным  воротничком  неженскую,
кадыкастую шею и ойкнула.
     Удивительная  дама  остановилась,  поймав  взгляд  монашки,   и   вдруг
подмигнула.
     Ее семейство проследовало  дальше,  так  что  обе  энтузиастки  вязания
оказались наедине.
     - Вы мужчина? - шепотом спросила Пелагия, широко раскрыв глаза.
     Та кивнула, поднесла палец к губам: тс-с-с.
     - А... они кто? - инокиня растерянно кивнула вслед плечистому господину
и прелестным чадам.
     - Моя семья. - Голос у  переодетого  был  высокий,  с  подвзвизгом,  от
женского почти неотличимый. - Мой муж, Лев Иванович. И наши деточки, Антиной
и Саломея. Мы содомиты.
     Последняя фраза была произнесена совершенно обыденным тоном,  как  если
бы говоривший сказал "мы одесситы" или "мы менонниты".
     - С-содомиты? То есть... то есть мужеложцы?  -  с  запинкой  произнесла
Пелагия стыдное слово. - А как же барышня? И потом... разве у вас могут быть
дети?
     - Саломея не барышня, он  раньше  в  мужских  банях  работал.  Там  его
Левушка и подобрал. Так нежен, так нежен! А как поет! Антиной - тот веселый,
озорной, иной раз и пошалить любит, но Саломеюшка -  просто  ангел.  Мы  все
трое Льва Ивановича любим, - мечтательно произнес поразительный  собеседник.
- Он настоящий мужчина, не то что обычные. Для  настоящего  мужчины  женщины
мало, для него все прочие мужчины, как женщины.
     Слушать было и стыдно, и интересно. Пелагия обернулась на Митрофания  -
далеко ли отошел. Только бы не  узнал,  бедный,  кого  это  он  так  ласково
благословил.
     Преосвященный  был  неподалеку.  Остановился  около  группы  евреев,  к
чему-то там прислушивался. Вот и хорошо.
     - И давно вы? Ну... вот так живете? - с любопытством спросила монахиня.
     - Я недавно. Семь месяцев всего.
     - А раньше?
     - Раньше жил как все.  Супругу  имел,  дочку.  Служил.  Я,  знаете  ли,
преподаватель классической гимназии. Латынь, древнегреческий. До сорока  лет
дожил, а кто я и что я, не понимал. Будто сквозь пыльное  стекло  вагона  на
жизнь смотрел, а  жизнь  катилась  все  мимо,  мимо.  А  как  встретил  Льва
Ивановича, стекло сразу лопнуло, рассыпалось. Вы  не  представляете,  как  я
счастлива! Будто воскресла из мертвых!
     - Но как же ваша семья? Я имею в виду ту семью.
     Преподаватель классической гимназии вздохнул.
     - Что ж я мог, когда тут любовь и воскресение? Все им оставил. Деньги в
банке, сколько было. Дом. Дочку жалко, она у меня умненькая. Но ей лучше без
такого отца. Пускай помнит меня, каким я был раньше.
     Посмотрев на чепец и шелковое платье воскресшей,  Пелагия  не  решилась
оспаривать это утверждение.
     - Куда же вы теперь направляетесь?
     - В Содом, - был ответ. - Я же вам сказала: мы содомиты.
     Пелагия опять перестала что-либо понимать.
     - В какой Содом? Тот, что уничтожен Господом вместе с Гоморрой?
     - Был уничтожен. А  теперь  возрожден.  Один  американский  миллионщик,
мистер Джордж Сайрус, известный филантроп, нашел место, где стоял библейский
Содом. Сейчас  там  возводится  город-рай  -  для  таких,  как  мы.  Никаких
полицейских гонений, никакого общественного презрения. И никаких  женщин,  -
лукаво улыбнулся собеседник. - Из вас, натуралок,  все  равно  не  получится
такой женщины, какая может получиться из мужчины. Хотя,  конечно,  и  у  вас
есть на что посмотреть. - Бывший классицист оценивающе обвел взглядом фигуру
инокини. - Бюст - это не штука, можно ваты подложить,  а  вот  плечи,  линия
бедра...
     - Иродиада! Куда ты запропастилась? - донесся из тумана зычный голос. -
Дети хотят назад, в каюту!
     - Иду,  милый,  иду!  -  встрепенулась  Иродиада  и  поспешила  на  зов
любимого.
     Каких только существ нет у Господа Бога, подивилась Пелагия и двинулась
по направлению к Митрофанию.

(с) Акунин "Пелагия и красный петух", отрывок.