Родился 15 декабря 1921, в городе Бежецке, Калининской области. Учился на филологическом факультете Московского Педагогического института (с 1940). Окончил сценарный факультет ВГИКа (1949).  В годы войны работал на военном заводе в Тбилиси.

 Запись Сани: 1941 г. 22 июня. Это одни из тех дней, которые будут помниться долго. Хотя с тех пор прошло 3 месяца, но помню я его хорошо.

22 июня 1941 года

Погода была серая. По небу тянулись низкие облака. Я, как обычно, встал поздно. Слушаю дневные известия по радио. Объявляют: сейчас выступит Молотов. Молотов! С его выступления начались предыдущие военные кампании. Я и Оля со вниманием ждем. Оля дома, сегодня воскресенье. И вот оно, выступление. Молотов странным голосом, с усилием и надрывом, обращается к гражданам и гражданкам Советского Союза и сообщает, что сегодня утром германские войска перешли нашу границу, и утром же немецкий посол в Москве вручил ноту о начале войны. Война! Война с Германией! Я взволнован. Где тут сидеть дома и зубрить. Я спешу на улицу и сразу же встречаюсь с Сайком и Иваном. "Война! Война!" Мы обмениваемся рукопожатием и идем к Гоше. У него такое же настроение. Все к черту! Дамоклов меч оборвался! Что же в кино, в последний раз на комедию? Хотя, может быть, вскоре увидим "Диктатора".

В " Повторном" — "Когда пробуждаются мертвые" с Игорем Ильинским. "Едем!" Побежали домой переодеться, и снова встретились у Гоши. Прибыли в кино. Очередь. Нас шестеро. До сеанса еще много времени. Сидим на бульваре у памятника Тимирязеву. На углу репродуктор. Время от времени все бросаются к нему: передают новые приказы — об угрожающем положении, о затемнении.

Я и Гоша купили географические карты СССР с последними границами. Теперь это исторические карты. До сих пор они валялись в ларьках, и их не брали. Теперь так и покупают. Публика бросилась покупать всё. Это было какое-то безумие. Не успел Молотов договорить своей речи, как по улицам люди побежали в магазины. Когда мы ехали в кино, везде были видны длинные очереди. К булочным невозможно подойти. Мы поехали не пообедав, захотели поесть, но ничего нельзя было купить. Очереди стали даже за горячими пирожками. Это была паника. Перед публикой встал страшный призрак карточек, ограничений военного голода.

Только в кино мы смогли поесть бутербродов. Саёк подходил за бутербродами несколько раз. Когда он подошёл, чтобы купить конфеты, продавщица, увидев его, молчаливо стала накладывать бутерброды. Мы засмеялись над Сайком по этому поводу. А в кино джаз. Программа прежняя. Только вначале для приличия сыграли патриотическую песенку, а потом обычное громыхание. Да, собственно, москвичи почувствовали войну по-настоящему только через месяц, когда вспыхнуло зарево от первого немецкого налёта на Москву. Там немцы брали Белосток, а здесь ещё гремел джаз.

Объявление войны на меня подействовало размагничивающе в отношении занятий, так что перед психологией, несмотря на малое количество времени, я и Саёк поехали в Измайловский парк, где сначала гуляли, а вечером смотрели бокс. Когда приехал домой, написал:

Моё отечество — страданье,
Мой путь — бесконечная даль.
Мой удел — без ответа желанье
Моё имя — печаль.

Запись Оли: 1941 г., 22 июня — 23 июня.

Ещё не кончил речь Молотов, а уже захлопали калитки. Женщины с сумками побежали в магазин. У меня тоже возникло это желание, но я подумала — поздно. Сейчас там будет давка. Так и сказала маме, которая стала собираться в магазин. Что будет с Сашей, Юрой? Общий страх охватил меня. Затемнение… Я готовлю шторы. Одна штора осталась от войны с Финляндией. Легли спать как всегда, а проснулись от завывания сирен. Маму охватила дрожь. Все вышли на улицу с маленькой Любой на руках, которая проснулась и ничего не понимала. Где убежище? Куда идти? Милиционер на углу. Все обращаются к нему, но он не знает. Говорит: «Метро», но до метро далеко. Мама бледная, трясутся руки, она с трудом стоит. Пошли домой.

Поразило то, что первая ночь войны, а германцы над Москвой. На работе говорили, что это была ложная тревога, а другие говорили, что прорвался германский аэроплан.

На работе все возбуждены. Но многие после бессонной ночи не чувствуют усталости, а, наоборот, возникло желание быть там, где трудно. Разве можно сейчас сидеть на стуле и делать свою обычную работу?

Мы с подругой поехали на Хорошовское шоссе за песком. Сидим в кузове, с нами заступы. Ветер треплет волосы, платье, но приятна быстрая езда. Кончилась старая жизнь.Что я буду делать во время войны? Привезли песок, и мы таскаем его на чердак по недостроенной лестнице. Здесь полутьма. Широкая лестница, не покрытая мрамором. Может по ней, кроме нас, таскающих песок, никто никогда не пройдет, и она будет разрушена бомбами? А кругом паутина, слои пыли, доски. Завтра мы будем их сбрасывать вниз, чтобы не осталось ничего, что может загореться.

Вечером после работы мы начали в нашем саду рыть убежище-щель.

Продолжение следует.

Материал передан для публикации Марией Королевой.

Это письма Филиппа Васильевича Щеденкова, который в 1941 году окончил 3 курса исторического факультета Смоленского педагогического института, сам себе выписал повестку на фронт по комсомольской линии и был отправлен в Кунгур в танковое училище, из которого он и писал письма своей девушке, Скробовой Наталье Михайловне. Она училась с ним на одном курсе. Когда началась война, она с родителями успела эвакуироваться из Смоленска в Саратовскую область, и он разыскивал ее несколько месяцев. Эта девушка - моя мама. Филипп Щеденков погиб в своем первом бою в сентябре 1943 года. Фашистский снаряд прямым попаданием снес танку, в котором он был командиром, башню и оторвал Филиппу голову. Он похоронен в городе Гуляйполе Запорожской области. Филипп записал мою маму в своих документах женой, хотя они только мечтали пожениться. Сделал он это для того, чтобы выслать ей свой аттестат и как-то помочь материально. Официальную похоронку она не получила, долго его разыскивала, пока не получила от командира части подробное письмо, из которого все и узнала. А место захоронения Филиппа отыскали лишь в 70-е годы прошлого века. После войны мама вышла замуж за двоюродного брата Филиппа, Александра Гавриловича Елизарова, моего отца, который прошел всю войну от самого начала до конца. После войны у них родились двое детей: мой брат и я. Письма от Филиппа мама бережно хранила всю жизнь. А теперь храню я. Их очень много, около 50-ти.

10 марта 1942 года.
Город Кунгур Молотовской обл.
п/я 23, 4/14

Здравствуй, Ната!

Не стоит тебе описывать сколько было радости, когда я получил возможность узнать твой адрес. Надеюсь, ты понимаешь, что могло происходить со мной по случаю этого поистине радостного для меня события.

Но, понимаешь, как-то не верится, что это письмо получишь ты. А знаешь, как хочется получить хоть пару написанных тобою слов. В них я могу узнать о тебе, о твоих родных и несколько слов о моих родненьких отца и матери. Ведь, как чувствовал, что не придется больше увидеть их. Справедливость таких мыслей, надеюсь, тебе доказывать не надо. Это доказывается сводками совинформбюро, а еще больше и убедительнее теми письмами, которые получают наши ребята из освобожденных районов Смоленской области. Эти, действительно трудноописуемые дела, которые творят Ганцы и Фрицы из Германской грабармии. Я тебя буду очень просить, - милая Дробнушечка, - пиши мне, пожалуйста, все подробно о себе, о своем здоровье, о родных твоих и моих.

Что касается моей жизни, то она, здесь на Урале, идет по-хорошему. Правда, трудновато было переносить без привычки уральские морозы, доходящие до –50 и до -56°, да плюс к тому в сапогах. В основном же дела идут неплохо. Подробно опишу, когда точно узнаю, что письма мои ты получаешь. Вот и все. До свидания. Передаю привет мой горячий всем твоим родным, которые с тобой, а кто с тобой есть, надеюсь, ты напишешь. Крепко тебя целую.

Пиши быстрее.

 

г. Кунгур 
30 марта 1942 года

Письмо от 30 марта 1942 года

Здравствуй, Ната! Я не знаю, получила ли ты мое письмо, которое послал сразу же по получению твоего адреса от Вали. Сколько было радости, когда я узнал, что ты эвакуировалась из Смоленской области. Ведь до этого я столько передумал, что просто спаса нет.

Меня очень беспокоило, что ты осталась в деревне, а немецкая оккупация ничего хорошего не обещает. Вот теперь такие же думке о судьбе родных, какие были и о тебе до получения от Вали открытки.

Несколько спустя я получил неожиданный ответ на свое письмо от Николая Михайловича. Неожиданное потому, что я не думал получить ответ, ибо предполагал, что его мобилизовали в ряды Красной Армии, а Надежда Андреевна могла эвакуироваться и писать было бы некому. Николай Михайлович сообщил также, что вместе с тобой работает и Ниночка. Ты ей передай мой большущий Красноармейский привет.

Надеюсь, что вместе с вами и Вера Николаевна, которой передаю я нисколько не меньший привет, а также и все, кто находится из твоих родных вместе с тобой. Что касается моей жизни, то течет она помаленьку и неплохо. Более подробно после получения от тебя письма. Мне как-то не верится, что ты получишь мои письма и поэтому я все еще не получу от тебя письмеца. Я уж, откровенно говоря, прождал все терпение. Сразу же после того, как написал тебе письмо я стал ожидать хотя и знал, что рано. Вот что плохо. Скучно очень. Таких товарищей, какие были в Смоленске – нет. Ребята многие порядочные индивидуалисты, и во многих вопросах я совсем по-другому мыслю, чем они. Но все бы это ничего, если бы только я стал получать сообщения о жизни своих близких и любимых, а именно родных и Дробнушечки. Ведь ты знаешь, что только их я любил, люблю и любить буду и в то же время от них то я ничего не мог получить в течение почти девяти месяцев. Вот такие дела, моя дорогая. Пиши быстрее. До свидания. Крепко-накрепко целую тебя, Веру Николаевну, Нину, хотя она и протестовать будет. Тебя, конечно, бессчетное количество раз. Филипп.

Пиши по адресу: город Кунгур, Молотовской обл, п/я 23, 4/14

 

 

Письмо от 1 апреля 1942 года

1 апреля 1942 года
г. Кунгур

 
Здравствуй, Ната!

Наконец-таки я получил долгожданную весточку от милой дробнушечки. Да, конечно, прошло много мучительного, но все это теперь отпадает на последний план. Теперь приходится только радоваться тому, что мы снова знаем друг о друге и скоро опять будем вместе. Ната, я понимаю твое положение. Но представь и мое. Уехал, вернее, увезли далеко-далеко на Урал. О тебе и своих знал лишь, что Вы остались на территории оккупированной немцами. И вот теперь это черное, мрачное и нехорошее в моей жизни вдруг изменилось появлением сперва твоего адреса, а затем письма, которое явилось по сути дела Светлым лучом. Хотелось бегать, веселиться, лететь в небеса от радости. Теперь я узнаю все подробно о твоей жизни, о здоровье, а это для меня значит многое. Ты только представь, сколько проходило через голову самых лучших воспоминаний об учебе, об институте, о дружбе, о тебе и все это светилось в мраке неизвестности. Теперь же самое радостное, от радости бьет в голову и, несмотря на то, что из-за письма пришлось танцевать два раза, теперь хочется еще и еще и так беспрерывно до тех пор, пока будет радость, а она теперь сама знаешь, незатухающая. Два раза потому, что с получением не отдавали до тех пор, пока потанцую, и хоть чувствовал усталость, но пришлось. Но зато второй раз я уже не чувствовал ни усталости, ничего решительно, я танцевал по воле своего сердца, которое через глаза воспринимало то, что в руках моих письмо от моей любимой Наты. Это, пожалуй, самая сильная радость за период расставания с тобой. Первая была из-за следующих обстоятельств. Одно время, когда уж прибыл в Кунгур, получил письмо из части, где был Ванюша. Мне сообщили, что паренек пропал без вести. Я уж думал, что растерял всех до конца. Чувствовалось одиночество, а скуки, сколько от нее. Но вдруг однажды получил из Действующей Красной Армии от Мити (его брата) письмо, что Ваня жив. Был ранен и теперь снова на Ленинградском фронте. Это сообщение было для меня самым радостным в то время, когда я считал уже потерянными родителей, тебя и всех близких, за исключением сестры, которая регулярно пишет мне письма. И вот теперь как будто из того света явилось сообщение о тебе. Я не верил, когда мне впервые прислала письмо Валя, но затем получил письмо от Николая Михайловича и вполне стал уверен, когда получил от тебя первую весточку, хотя в этом письме ты ничего о себе и здоровье не сообщила. Для меня было достаточно то, что ты жива, моя милая. В Кунгур я попал после долгих путешествий примерно в середине сентября. Проезжая, в Маршанске беседовал с раненым, который воевал под Ельней. И тогда еще, когда не сообщалось о взятии Смоленска, я знал о событиях у вас в Ельнинском р-не. Затем пришлось побывать в Куйбышеве, Челябинске. Проезжая Свердловск, вспомнился мне наш институт, а вообще о нем нельзя вспоминать, не вспоминая о Наточке. Сейчас живу в Кунгуре. Домище наш расположен в земле. Но не плохо пока что. Ряд товарищей, которые ехали со мной из Ельни побывали на фронте. Но я, как видишь, нахожусь еще в тылу, как резерв, готовый в любую минуту поехать туда, куда будет необходимость. Крепко тебя целую. Привет всем твоим самый большой. Филипп. Пиши быстрее. До этого я написал три пары писем. Жду ответ.

Еще раз целую много раз.

 

 

Письмо от 15 апреля 1943 года

15 апреля 1943 года Мой родной друг! Ты тоскуешь в одиночестве, но все-таки пишешь, чтобы я не испытывал такой же тоски. Не думаю, чтобы ты сейчас редко получала мои письма, а если и редко, то не по одному. Я только, моя милая, попрошу: не надо делать таких выводов. Раз нет писем, значит, я задумал похоронить и бросить тебя одинокой. Подумай, возможно ли мне сделать это? Знаю, что сама скажешь: «Невозможно!». Знаю, что сама думаешь о том, что я всегда с тобой во всем и в горе и в радостях. И это так, моя дорогая. Ведь ты подумай, что ты для меня не просто Ната, а Я, но это Я слило в себе два человека – тебя и меня – на всю жизнь. Ничто и никогда не изменит этого положения и теперь надо только освободить себя от подозрительного недоверия. Ты подумай. Мне 23 года, а кроме тебя я никого не обнял и не поцеловал, и даже никуда не ходил, не имел мысли такой, не говоря уж о том, чтобы…жить, хотя мы уж два года так далеко друг от друга. Ты скажешь мне, а я что ходила? Знаю, что и ты также делаешь, как и я. Я знаю, что ты осталась верной и честной. Я верю и никому не поверю, Если они будут говорить другое. Как у нас говорят, никто не может столько выдержать не изменив. Я говорю что потому-то она (т.е. ты, моя милая) и есть особенная и необыкновенная, хорошенькая и миленькая Натусенька. Спор доходит до того, что меня называют слепым в вопросах оценки девушек. Я им сказал: я не распространяю свою оценку дальше одного человека, дальше тебя и ничто не изменит моего мнения. Почему я тебе пишу об этом? Я хочу просто сказать, что твое предположение просто неправильное, а оно было у тебя от тоски, и поэтому не будем больше так думать друг о дружке. Мне иногда тоже от тоски настолько больно, что не знаешь, что делать и тогда я перечитывая твои любимые письма сажусь и пишу тебе. После делается легче, кажется, будто бы поговорил с самым близким и родным человеком, который понимает и ждет тебя как никто другой. Ты именно та героиня, которую показал К. Симонов в пьесе «Жди меня» и в одноименном стихотворении, которое ты мне присылала. Когда мы будем вместе, обязательно посмотрим постановку «Жди меня». Не вздумай возражать, иначе при встрече будет плохо. Я уж начал рукава засучивать и шинель снял, чтобы тебя хорошо обнять и поцеловать. Я знаю, что ты тоже не против, ты тоже так думаешь поступить со мной, только было бы это побыстрее. Так же? Попалась! Значит кроме единства наших сердец у нас единая и мысль, а это сулит нам только счастливую будущность, счастливую жизнь вместе. Теперь пару слов о том, как тебе быть или самой устраивать свою судьбу или ожидать меня. Я тебе писал подождать до конца мая, когда я узнаю свое место. Постоянное значит ты со мной, а непостоянные, тогда неизвестно какие именно и какие условия. Буду тогда писать. Сейчас считаю, чтобы ты поступала на такую работу, которая тебе, во-первых, по душе, а во-вторых более подходящая. Но милусенька, если не будет возможности взять тебя, то обязательно хоть протестуй, хоть не протестуй, а буду помогать материально всем, чем смогу. Никакие твои просьбы, чтобы я о тебе не беспокоился не помогут, так что и не проси. Этому не бывать. Ну, ты подумай сама, смогла бы ты выполнить такую просьбу? Нет! А я что, смогу что ли? Нет, конечно! Разве могу я хоть минуточку пожить не думая о тебе. Ты со мной во всем и всегда. До свидания.

Крепко прикрепко целую.
Твой ненасытный.
Маму поцелуй за меня.
Привет родным твоим.

Прислала для публикации Вера Александровна Плотникова.