Есть на просторах Центральной Азии государство, про которое практически ничего не пишут, а если пишут, то обычно делают сноску «закрытое и загадочное». Это государство — Туркмения или официально республика Туркменистан.

Учитывая то, что ещё не пришло время, когда в мир иной отойдут те, кто там жил, служил и работал при СССР, то загадочным Туркменистан назвать можно только с художественной, а не с аналитической точки зрения.

Относительно закрытости тут тоже всё неоднозначно, поскольку либеральные СМИ и спикеры обычно подают это как аналог КНДР. До т. н. «пандемии» Туркменистан правильнее было бы называть не закрытым, а прикрытым. В 2020 г. Туркменистан на волне борьбы с коронавирусом и в самом деле становится закрытым от внешнего мира. Дело тут не столько в самой «короне».

Отношения либеральных СМИ и официального Ашхабада

Как мы хорошо помним, наибольший накал «боротьбы» с этой инфекцией требовалось демонстрировать странам из так называемой «Дж-30», от стран поменьше с точки зрения экономического влияния таких усилий почему-то не требовалось.

Однако в Туркменистане действительно решили, что на фоне борьбы с «короной» влияние внешнего мира лучше ограничить. Коронавирусные требования там действуют до сих пор, да такие, что ВОЗ и его глава Т. Гебрейесус тут могут просто позавидовать.

С чем это связано? Теорий тут много, но наиболее рациональная версия тут, скорее всего — транзит власти С. Бердымухамедову, который с февраля 2020 г. по март 2022 г. от министра промышленности (а промышленность — это природный газ) поднялся до главы Высшей контрольной палаты, потом вице-премьера по экономике и далее до кресла президента.

То есть его отец Г. Бердымухамедов последовательно провёл наследника через все ступени управленческой вертикали. Ведь до этого он был ещё и заместителем главы МИД Туркмении, а также губернатором (хякимом) центральной Ахалской области (вияйята).

В прикрытости и закрытости Туркмении значительную роль играл не только и не столько «восточный колорит», сколько своеобразное отношение медиаресурсов Запада к этому колориту и взаимное неприятие со стороны туркменской властной вертикали.

Либеральные СМИ, причём как собственно западные, так и либеральные спикеры у нас, посещая Туркмению, обычно делали репортажи в стиле «мимо тёщиного дома я без шуток не хожу». Нельзя сказать, что первый президент Туркменистана С. Ниязов не давал для этого повода — своеобразия и управленческого колорита там было хоть отбавляй.

Проблема в том, что либеральная подача была полностью зациклена на этих беломраморных столбах, культе ковров, золотых побрякушках и статуях, контроле интернета и проч. Либералы, по сути, все репортажи делали в стиле известного кинофильма «Борат», высмеивающего Центральную Азию. Кинофильма, кстати, довольно низкого качества.

Туркменская верхушка отвечала полной взаимностью, в итоге не разделяя уже ни очередной «Азатлык» (одиозное «Радио Свобода» — нежелательная организация в РФ), ни просто даже обычных блогеров. Потому что попадётся очередной И. Варламов (внесён в РФ в список иноагентов), а потом разбирайся, что хорошо, а что плохо.

Работать со своим населением в Туркмении тоже предпочитали своеобразно — что не надо, то лучше совсем ограничить, поэтому надо то, что не ограничено. Такое встречное движение привело к тому, что страна с потенциально хорошими возможностями для исторического туризма долгое время имела один из самых сложных визовых режимов, а сейчас и его практически не имеет.

В свою очередь, Россия на уровне «больших медиа» особо там не была представлена, поскольку с 2008 по 2017 г. между Москвой и Ашхабадом были очень напряжённые споры в газовой сфере.

Возникает вопрос, а с чего западные либеральные медиа так ополчились на Ашхабад? Говорить про «диктатуру» и «тиранию» смешно, учитывая абсолютную лицемерность западной медийки.

Статуи, власть в руках фамильных кланов, золотые совки и грабли? Но почему-то, к примеру, аналогичные элементы жизни в султанате Бруней у западной либеральной медиасреды приступов падучей не вызывают. То, что в Брунее «национальная изюминка», то в Туркменистане оказывается «диктатура и гротеск».

Вот Ирак — прямо образчик «классической демократии» и парламентаризма, а всё равно западные СМИ и НКО недовольны. Радоваться вроде как надо, что «здобулы» там демократию после стольких лет оккупации, а всё равно им плохо.

Здесь что-то явно «не так», и мы даже знаем, что это — колоссальные запасы природного газа, совмещённые с категорическим, просто принципиальным нежеланием Ашхабада вступать в любые альянсы — военные, политические, экономические.

Это такой вот своего рода нейтралитет по-туркменски. Это понимание нейтралитета и есть та грань, которая в западных СМИ, априори связанных с политикой, отделяет «изюминку» от «диктатуры».

Взаимная неприязнь туркменской вертикали и СМИ, которые обычно были представлены прозападными НКО и присными, привела в итоге к тому, что на просторах сети Интернет тот, кто вдруг захочет узнать что-то про Туркмению и её систему, неизбежно будет попадать только и строго на оппозиционные либеральные ресурсы. Там будет только одно: тирания, гнёт, закрытость, властный золотой гротеск, угнетение и проч.

Но аналитика требует всё-таки объективности, и её, эту объективность, мы попробуем поискать.
 

С. Ниязов, от рационального патернализма к Рухнама

В 1990 г. Туркмения принимает Декларацию о государственном суверенитете. Содержание документа было довольно занятным, ведь из Союза ССР Ашхабад не выходил. Более того, разного рода протестные выступления (не очень существенные по масштабу) С. Ниязов довольно грамотно и без особой помпы прикрыл.

Ниязов внимательно смотрел на обстановку и никаких резких движений не делал, пока всё с союзным центром не стало понятно окончательно.

В 1991 г. после провала ГКЧП С. Ниязов отделяет компартию Туркменистана от компартии Союза — решение было очень грамотным, поскольку позволило избежать больших трений, в то время как остальные республики лепили разные партии как кирпичи. В октябре 1991 г. Ашхабад переходит к состоянию государственной независимости от центра.

Нейтралитет С. Ниязов провозгласил практически сразу — с 1992 г. И снова, сколько бы его ни «полоскали» западные медиа, в государственной хитрости и уме ему не откажешь. Если разобраться, то Туркмения была одна из редких республик бывшего СССР, вышедшая из Союза без военных столкновений, как внутри, так и с соседями.

Однако вся политическая хитрость будущего Туркменбаши не могла переломить того факта, что в 1990-е вокруг него буквально полыхало и бурлило всё — Афганистан (с афганскими туркменами), Киргизия, Узбекистан, Таджикистан. Относительно спокойной была ситуация на границе с Ираном, да ещё на Каспии, где в море просто некому было бурлить кроме тюленей-нерп.

Вот с этим фактором связан первоначальный крен на плотный контроль границ и движения населения. Это для нас Кушка далеко, а для С. Ниязова она была рядом, как и афганский Кандагар.

До 1997 г. Ашхабад вёл политику в русле «тихой дипломатии». Газ поставлялся бывшим союзным республикам, как раз к 1997 г. заработал газопровод в Иран, работал маршрут САЦ — «Средняя Азия — Центр», на Россию и далее на Европу. Именно в Туркмении, что необычно для времён дикого капитализма, сохранялись элементы патернализма по отношению к населению в виде существенных дотаций.

Где-то на рубеже 1997-1999 гг. С. Ниязов переходит к политике национального строительства с туркменским колоритом. С одной стороны, в Ашхабад едут с предложениями по геологоразведке и инвестициям самые разные западные компании, нависают американцы, вопросы с Москвой не всегда понятно, как будут решаться в обозримом периоде, а как на Западе перехватывают власть — все видели уже своими глазами.

Здесь и формируется та самая странная смесь принципиального нейтралитета, цементирования власти, элементы культа личности вкупе с политикой патернализма и спонсирования населения, а также проект национально-культурного строительства, идейной основой которого стала «книга книг Рухнама».

Вот у нас снова в России возникла дискуссия относительно учебников истории в Центральной Азии и в Закавказье: мол, русофобия, Российская империя-СССР — угнетатель и проч. Хочется просто ответить — вы не читали Рухнама.

Там всё то же самое, начиная от Геоктепинской битвы (действительно трагического эпизода войны 19 века), гнёт СССР. Но Рухнама это не учебник, который можно и читать через страницу — это туркменское духовное наставление.

Там всё то, что обычно в Центральной Азии говорится в дискуссии «в купе поезда», прописано чёрным по белому — кто создатель первой культуры на Земле, изобретатель колеса, приручитель коня, первый рудоплав. Ну и как вишенка на торте: Турция и Туркмения — это одна нация в двух государствах. Последнее, в общем-то, имеет историческую логику.

Поскольку туркмена великим может сделать только туркмен, то и цементироваться нация должна вокруг туркменского лидера и лучшего из туркмен. В логике снова не откажешь, но надо признаться, что такой «туркменоцентризм», который выведен в официальную идеологию, выглядит непривычно даже с точки зрения западного политического национализма конца 19-го – начала 20 века.

Своего рода культ личности С. Ниязова клеймили на Западе тем сильнее, что Туркменбаши не дал и не давал разрешения на военное присутствие США, которым позарез был нужен туркменский плацдарм в районе г. Мары, не давал С. Ниязов американцам особых льгот и на разработку месторождений — нейтралитет. Аэродромную сеть в районе г. Мары США в итоге так и не продавили, уже у наследника С. Ниязова.

При всём богатстве золотых статуй и славословий, при всей критике и иронии на этот счёт в СМИ, надо сказать, что при С. Ниязове как таковой закрытости ещё не было, а вот много чего бесплатного для населения было — электричество, вода, приличное количество бензина, но зарплаты, увы, очень мало чем отличались от в среднем по региону.

Одновременно начинает складываться своего рода клановый дуумвират — «семья» и близкие (природный газ и госконтракты) и группа влиятельнейшего и бессменного главы МИД Рашида Мередова, который занимался международной политикой и был своего рода стыковочным механизмом между Туркменией и западными политиками, впрочем, и российскими тоже.

К периоду «позднего Ниязова» — 2003-2006 гг. сложности политической и экономической модели уже ощущались. Раскрываются покушения на «лучшего из туркмен», где-то за спиной шепчут, что это Москва, которая стремится забрать газ и нефть: «Смотрите, там сейчас нефть и газ национализируют, а потом и за Туркмению примутся».

Источник этого шёпота понять несложно. Но Туркменбаши начинает винтить гайки и ограничивать свободу перемещений, под удар подпадает соглашение о двойном гражданстве, к чему ни в России, ни в Туркмении готовы не были.

Дело в том, что среди всех стран постсоветской Центральной Азии между русскими и туркменами, при всех нарративах про Геок-тепе и репрессии, идеологической и национальной напряжённости практически не было. Её особо нет и сейчас. По поводу первого человека после Ноя туркмены скорее поулыбаются, а вот туркменские соседи часто, наоборот, будут активно доказывать, что первый культурный человек был таджик, казах, узбек и т. д. Это не означает, что идеи Рухнамы туркменам не нравятся, просто смотрят там на это прагматично и с пониманием.

К такому обороту событий ни русское население, которое к началу 2000-х ещё оставалось в республике в существенном количестве, ни средний туркменский бизнес готовы не были. Паспортно-визовые ограничения доходят до реакции уже на межгосударственном уровне и начинают конкретно осложнять жизнь.

Газовых денег одновременно и на патернализм, и на масштабные беломраморные стройки центральноазиатского Дубая не хватало. Контракт с «Газпромом», по которому существенная часть (если не вся) газовых поставок шла на Украину и через Украину, периодически буксовал по цене и политическим факторам — майданить там начали как раз в это время.

Одновременно Туркменистан был как невеста на выданье — туркменский газ хотели все: и в проект НАБУККО, и на Индию-Пакистан, и в Китай, и в Россию-Украину. Ашхабаду же нужны были деньги, причём много, и С. Ниязов лавировал как мог и умел.

Г. Бердымухамедов, тяжбы по газу, нейтралитет и вынужденная спайка с Китаем

Сколько бы ни говорили в СМИ ироничных слов про С. Ниязова, но существенную часть уже практических проблем в тех же российско-туркменских отношениях надо отнести всё-таки и к периоду «раннего Г. Бердымухамедова», который стал преемником в 2007 г. Спекуляций на тему «сын Ниязова» в СМИ было много, они и правда на лицо в чём-то похожи. Но смысла в этих спекуляциях, по сути, нет, это не определяет политику внешнюю и одно время было именно фактором внутренней борьбы за власть, правда, весьма недолгой.

Г. Бердымухамедов взялся за руль довольно круто и повёл туркменский корабль в усиление национального строительства по шаблону «Рухнама», постепенному ограничению сношений с внешним миром (опять-таки, во многом спасибо либеральным СМИ за неистовые спекуляции) и поставил задачу переделать российско-туркменские контракты по газу.

Переделывать было сложно: 2007 г. — газовый кризис между Москвой и Киевом, 2008 г. — кризис мировой. Столкновение между Ашхабадом и Москвой было серьёзным, решения не было, дело дошло до того, что произошла то ли авария, то ли диверсия на участке САЦ.

Газовый транзит шёл урывками, то возобновляясь, то прекращаясь, другое дело, что он теперь постоянно и неуклонно сокращался в объёмах.

Выход Г. Бердымухамедов нашёл в Китае. Он в 2007 г. доводит до финала ранние переговоры с Пекином, и ударными темпами маршрут выстраивается за два года. Самое забавное, что строили туркменский участок наши газпромовские структуры — вот такие метаморфозы коммерции.

Считается, что Китай за ±40 млрд куб. м газа в год платит Туркмении самую низкую цену из всех возможных. Но косвенные данные говорят, что это не так, и реальная цена, скорее всего, близка к 255-265 долл. за 1 тыс. куб. м. Другое дело, что в эту цену входит стоимость кредитов и инфраструктурных проектов Китая в Туркмении.

Вот здесь и была главная проблема Ашхабада — за много лет инфляция росла, расходы росли, кредиты брались, а выручка была константой. Ножницы сжимались и сомкнулись половинками в 2015-2016 гг. На это время приходится и пик газовых трений, когда Ашхабад объявил «Газпром» неплатёжеспособным по обязательствам, а «Газпром» позже закрыл приём сырья и подал на Ашхабад в Стокгольмский арбитраж.

Переговоры с Россией возобновлялись и прекращались ещё пару лет. При этом китайская константа никуда не делась, новых проектов Китай такого уровня не предлагал, а только год от года обсуждал, какие-то вложения приходили по линии аравийских монархий, Транскаспийский трубопровод на Кавказ и Европу не шёл дальше бумажных расчётов, ТАПИ глох уже на уровне идеи.

2017-2019 гг. для Туркмении стали временем консервации и своего рода тупика. Средства на патернализм, которым так гордился ранее Ашхабад, в виде бесплатных услуг, света, газа, бензина, некоторых продуктов пришлось серьёзно ограничивать. Обменных курсов как было два, серый и официальный, так они и остались, но импорт осложнился.

Плюсом для Ашхабада стало то, что с 2013 г. Иран стал набирать обороты как региональный потребитель продовольствия и производитель некоторых пром. товаров, а для самого Ирана надо было везти то, что Иран сам привезти и оплатить не может.

В России фактор туркменской логистики совершенно недооценивают, а ведь самый вольный человек в Туркмении — это логист. Далеко не у всех в Центральной Азии кроме туркмен есть постоянные разрешения на работу от Тегерана, мало кто может так возить товары по восточному берегу Каспия, как туркмены. У них, логистов, есть и связь, и допуски, и разрешения — в общем, весьма перспективные, а ещё надёжные региональные бизнес-партнёры.

Транзит на Иран неплохо дал прирасти в доходах Туркмении на низовом уровне, но не мог покрыть всех общественных потребностей с учётом аппетитов властной верхушки и элементов патернализма. Ашхабаду бы запустить туризм, но политическая парадигма, где уже привыкли видеть в туристах «либералов», своё дело делает.

Это, кстати, осложняло и работу просто в плане бизнеса, поскольку приехать на переговоры в Туркмению даже по приглашению было технической проблемой, туристическую визу получить можно было с трудом и долго, а использовать транзитную визу для целей переговоров даже опасно — влетит и принимающей стороне и приехавшего по ней депортируют, а въезд закроют.

Это не то чтобы была проблема — провести переговоры можно в другом месте, в той же Москве, но всё-таки не очень удобно и не очень привычно. Да и посмотреть в Туркмении есть на что. Но сектор массового туризма Ашхабад, по сути, закрыл, хоть и красивых отелей на Каспии понастроил.

Тупик и изменение подходов

Тупик, в котором оказался Ашхабад, был очевиден. В начале 2018 г. туркмены предлагают для Центральной Азии формат «С5+», тот самый, который сегодня перерос в «центральноазиатскую пятёрку», ставшую почти международным игроком — давайте вместе искать инвестиции и консультироваться в плане единого пространства. Идеи, с которыми начал выступать Ашхабад, отчасти напоминали идеи самого ЕАЭС, только без формализации отношений.

Тут, казалось бы, «коллективному Западу» самое время собраться и (как у туркменских соседей) подобрать элиту Ашхабада под себя. Казус заключался в том, что Г. Бердымухамедов от обсуждения таких предложений принципиально воздерживался, говоря, что нейтралитет — это не только про военную сферу, но и про экономику тоже.

Поскольку в столь проветриваемой территории, как Туркмения, западные комары и мошки из разных либеральных НКО развернуться не могли, то они облепили Ашхабад снаружи и ещё больше в информационном поле увеличили работу в плане негативных нарративов, окончательно замусорив информационное поле.

Но тут приходит «пандемия», а вместе с ней и время подумать о будущем положении. Плюс формата «С5+» заключался в том, что теперь Ашхабад более отчётливо видел необходимость и возможности кооперации, а они были напрямую связаны с тремя вещами в регионе: прекращение внутренних конфликтов и нормализация отношений с Афганистаном, реформы для инвесторов и гарантии работы властной вертикали для инвесторов на длительный период. Понимание этого было общим.

Собственно, оттуда растут позже реформы в Казахстане и Узбекистане с изменениями в конституцию — властная вертикаль до 2029 г. и далее, самопогашенный конфликт между Таджикистаном и Киргизией. Зачистка политического поля Киргизии от наиболее громкой оппозиции, зачистка того же политического поля в Таджикистане, где ещё пока ведутся размышления о том, как передавать власть, чтобы она была не только передана, но и удержалась лет на пятнадцать как минимум.

В Туркмении Г. Бердымухамедов сам передал власть в руки сыну, которого курировал и наставлял на самых разных направлениях — он работал и замом Р. Мередова, и под руководством отца.

Все эти региональные процессы прошли не без эксцессов — даже в Туркмении были новости о том, что предотвратили попытку переворота. Возможно, что тему разогнали как информационный повод, а может быть, на самом деле где-то внутри выявилась фронда.

Ковид-19 был использован Ашхабадом по-своему. Пока глобалисты говорили о глобальной пандемии, угрозе, нависшей над миром, туркмены просто закрыли полностью границы. И попробуй западный глобалист и либеральный журналист что-то против скажи — вы рекомендовали, мы испугались.

А как же не испугаться, если сам Т. Гебрейесус рекомендует самоизоляцию и социальную дистанцию — вот Ашхабад от мира и самодистанцировался. Понятно, что нужно для укрепления новой вертикали власти внутри страны, причём укрепления с максимальной гарантией.

Тут вряд ли Г. Бердымухамедова можно назвать нерациональным политиком — это как раз довольно рационально. Вопрос, что дальше, ведь три года санкций и санкционной истерии начали менять привычное экономическое поле.

Судя по всему, С. Бердымухамедов даже более жёсткий традиционалист, чем его отец, позиции внешнеполитического курса по своеобразному пониманию нейтралитета отстаивать он будет аналогично. Курс на автаркию будет сохранён, хоть рано или поздно границы Туркмения и приоткроет. Что тут полезного для нас и что полезного мы можем предложить Ашхабаду?

Что учесть для взаимной пользы?

Во-первых, мы должны учитывать, что, в отличие от всех стран Центральной Азии, у Туркмении нет в России групп влияния, тем более таких, которые ориентированы на разные миграционные процессы и диаспоры. То есть тут можно вести переговоры с коммерческой позиции «win-win», без подсовывания в папки разных «поправок», «дополнений» в интересах внешних групп, кормящихся у нашей властной вертикали.

Во-вторых, при всём богатстве тезисов довольно националистического толка в той же Рухнама и вообще туркменоцентричных нарративах, Туркмения — это наименее русофобское общество как в элитах, так и в целом. Это при том, что некоторое время паспортно-визовые ограничения весьма крепко подпортили жизнь.

Многие делают акценты на том, что Туркмения и Турция всегда декларируют принцип «один народ», а значит, Турция там будет влиять на политику. Декларации декларациями, но сколько Турция ни пыталась в рамках Организации тюркских государств или в тет-а-тет провести такую операцию влияния, результат у Анкары оказывался стабильно отрицательным. Ашхабад с Анкарой обсуждает всегда коммерцию, как в марте подписали соглашение по газу. Газ — да, политика влияния — нет.

В-третьих, аналогичная история с влиянием касается и России, и стран Западной Европы. Самое последнее, что надо делать, предлагая Туркмении сотрудничество, это объявить о «союзе», «альянсе», «коалиции». Не столь уж давно Россия предложила странам Центральной Азии «газовый союз». Надо ли говорить о том, что сразу сказала насчёт «союза» Туркмения, а за ней и остальные. Это подавать и делать с ними надо не так. Никаких «союзов», «альянсов», «коалиций» — сторона коммерческого договора А и сторона коммерческого договора Б.

Туркмены даже в «С5+» постоянно делают сноску, что рассматривают формат как консультативный и у них нет желания делать из него формальную обязывающую структуру.

В-четвёртых, мы должны понимать, что Ашхабад искал и будет искать пути выхода из довольно тяжелой схемы, связанной с поставками в Китай. Но выход тут, по сути, только путь на юг в Иран и через Иран. Тут можно воспринимать Туркмению как конкурента, а можно как делового партнёра — но мало что предложить, ещё важно, как предложить смешивать газ и отправлять его на юг и на запад через Иран. Китай в плане понимания Ашхабадом нейтралитета — это прямо-таки пробоина в политической парадигме, хотя и совершенно вынужденная.

В-пятых, России надо самым внимательным образом изучить возможности туркменских логистов, предлагать им работать у нас, договариваться о работе через них с Ираном через восточный маршрут Каспия. У нас все привыкли, что автотранспорт идёт из Азербайджана, но возможности Туркмении не меньше. И опять-таки тут не должно быть «альянсов» и «союзов»: выгодна нам — выгодно им, возможности транзитной логистики там потенциально шире.

В-шестых, в целом надо официально завершить довольно сложную газовую взаимную эпопею в стиле «ты виноват — нет, ты», которая тянется с перерывами уже лет пятнадцать. Это при том, что в целом не мы были её инициаторами, но этот осадок надо уже соскрести и убрать.

В-седьмых, надо понимать и принимать Ашхабад таким, каким он есть, то есть с его недоверием к стороннему освещению в нём событий, с тем, что ограничения в плане привычного взаимодействия никуда не денутся ещё приличное время. Это уже стало частью политической парадигмы. А СМИ желательно в принципе убрать из анализа нарративы из западного информационного поля в отношении Туркмении, впрочем, их вообще лучше убрать.