ПСИХОЛОГИЯ   ДЕТСТВА
Екатерина Мурашова
Дети -“ТЮФЯКи”
и дети-“катастрофы”

2-е ИЗДАНИЕ

Гиподинамический
и гипердинамический синдром у детей
УДК 159.09 ББК Н”.8 М 91
Руководитель проекта “Психология детства” С. Е. Сапожпикова
Мурашова, Е. В.
М91            Дети-“тюфяки” и дети-“катастрофы”: Гиподинамический
и гипердинамический синдром / Е. В. Мурашова. __ 2-е изд.
доп. — Екатеринбург: У-Фактория, 2007. — 256 с. (Серия “Психология детства”).
ISBN 978-5-9757-0171-8
ISBN 978-5-9757-0170-7 (серия)
Книга практического психолога Е. В. Мурашовой предназначена в первую очередь для родителей тех детей, у которых в медицинской карточке имеются (или имелись ранее) диагнозы “энцефалопатия” “ММД”, “гипердинамический или гиподинамический синдром” “синдром дефицита внимания”, “истерический невроз”, “неврожнюдобное заболевание” или “невропатия”. В отличие от других подобных изданий, захватывающе интересное и одновременно серьезное iповествование “Тюфяков и катастроф” заставляет каждого взрослой) поверить* выход можно найти всегда, каким бы “неправильным” ни был ребенок
Книга будет полезна педагогам начальной школы, воспитателям детских садов, психологам, специалистам развивающих центров и центров подготовки к школе,   педиатрам   и др.
УДК 159.99 ББК П88.8
TQRM Q7Q ^ 07^7 П171  Q                                             ® Е' В МУРашова, 2003, 2007
ISBN 978--5-97О7-0171-8                                             © ООО “Агентство прав
ISBN 978-5-9757-0170-7 (серия)                                    “У-Фактория”, 2007

Предисловие ко второму изданию
За истекший после написания этой книжки срок (сама книга была написана в 1999 году, а глава-приложение с ответами на письма читателей — в 2007-м) Гиперактивность стала “модным диагнозом”, который ставится едва ли не каждому пятому ребенку. Однако, как и прежде, Я считаю, что Гиперактивный ребенок в семье — это, безусловно, проблемы, но вовсе не катастрофа.
Много лет я наблюдаю на практике, что данное состояние зачастую успешно компенсируется. Понятно, что спрос рождает предложение. Поэтому очень внимательно и даже критически относитесь ко всем рекомендациям и особенно медикаментозным и нетрадиционным методам лечения Гиперактивности, которые вам предлагают.
Выбирайте, не ленитесь посоветоваться еще с одним специалистом или собственным здравым смыслом. Помните, что, воспитывая гипердинамического ребенка, последовательно и категорически необходимо следовать лишь двум советам:
1. Принимать ребенка таким,
какой он есть сейчас.
2. Иметь позитивный настрой на будущее:
как бы ни было тяжело теперь, мы вместе,
и потому — обязательно прорвемся!
Удачи всем!
Ваша   Екатерина Мурашова

ВВЕДЕНИЕ
Гражданин Марат
Родители были молоды и чем-то похожи друг на друга.
Их сын, упитанный красивый мальчуган лет 4—5, вошел в кабинет впереди родителей, взглянул на меня с мимолетным интересом, но тут же увидел игрушки на полках и рванул к ним. Привстав на цыпочки, достал самый большой и яркий автобус с закрывающимися дверями, мимоходом прихватил пару машинок поменьше, пристроился с добычей на ковре и сдержанно загудел, имитируя рокот мотора.
— Марат, а попросить разрешения?! — с деланным возмущением вскрикнула мама.
— Можно взять? — послушно обернулся ко мне сын, и сразу же, явно не услышав ответ, снова углубился в игру.
Родители присели на стулья, одинаково сложив руки на коленях, и выглядели скорее растерянными, чем напуганными или встревоженными.
— Говори ты, — просительно взглянула на мужа молодая женщина.
Мужчина кивнул, замялся, потом решительно рубанул воздух широкой ладонью и сказал:
— Понимаете, его из школы выгнали!
— Из какой школы?! — Так ошибиться с возрастом ребенка я не могла ни в коем случае.
— Понимаете, — заторопилась мама. — Мы его отдали на такие занятия. Ну, сейчас все отдают. Там их
читать учат, писать, математика... Еще английский и музыка, да, рисование — чуть не забыла. Очень хорошие курсы, хорошо к школе готовят, мне подруги хвалили. И детям нравятся. То есть ему, Марату, тоже нравится, он туда с удовольствием идет... шел то есть... Но теперь они сказали: забирайте и все! И я теперь не знаю... — и этом месте голос женщины дрогнул, муж, не глядя, нашел ее руку и успокаивающе погладил. Последнее мне понравилось. Что бы там ни было с ребенком, его родители — вместе, а это всегда ресурс. Огромный.
Марат с размаху загнал автобус под кресло и, оставив его там лежать на боку, взял с полки набор деревянных головоломок. Высыпав их на ковер, начал быстро и довольно успешно составлять картинки.
— Расскажите с самого начала и как можно подробнее, — попросила я.
Инициативу снова перехватил папа.
— Учительницы говорят, что он всем мешает. Это правда, Наташа сама сидела на занятиях, видела. Вскакивает все время, бегает, дергает других детей. Говорит, когда его не спрашивают. Выполняет не те задания, которые задают, а то, что ему хочется. Увещеваний никаких не слушает, может учительницу перебить... Они терпели, сколько могли, но потом родители других детей стали жаловаться, ну вот они и сказали, чтоб забрали его-. Мы их тоже понимаем... Учительница математики, как увидит его, улыбается и говорит: “Приветствую вас, гражданин Марат! Что, сегодня опять будем революцию делать?” Так его и зовет — “гражданин Марат”. Мы понимаем, это в смысле Французской революции, но ассоциации-то другие — “гражданин начальник” и все такое. Неприятно!
— И главное, он же все это может не хуже других! — поспешила дополнить мама. — И буквы знает, и слова по слогам прочитать может, и по-английски дома иногда все говорит, что они там на уроках...
— А садик Марат посещает?
Да, второй год. Там, в общем, та же картина. На занятиях он либо в углу играет, либо вообще в группе оставляют, чтобы не мешал. Физкультуру только любит, и танцы еще. Он вообще-то музыкальный, мелодии повторяет и ритм, в садике музруководительница говорила, что у него очень хороший слух, что его надо в музыкальную школу, но какая уж тут музыка! Я как подумаю, что в настоящей-то школе будет... — Отец Марата сокрушенно покачал крупной, красиво вылепленной головой.
— Как развивался Марат с самого начала? — обратилась я к матери. — Беременность, роды? Чем болел в первый год жизни?
— Беременность я хорошо отходила. Все даже удивлялись. Я же тогда еще училась, почти до самых родов — и ничего. Меня и не тошнило почти, и не уставала, аппетит все время хороший был. Поправилась сильно, но мне это не мешало, а Алику даже нравилось. — Наташа застенчиво улыбнулась, взглянув на мужа. — А вот роды были тяжелые. Долго, он крупный был, да еще шел как-то не так. Вот здесь в карточке написано, наверное. Меня потом долго штопали, но педиатр сказал, что с ребенком все нормально. Да он и был нормальный — сосал за двоих, вопил за троих. Первые полгода мы с Аликом по очереди спали, а когда он, Марат, спал — я и не знаю, не помню. Потом все наладилось, и наоборот — положишь его, он только подушки коснется и уже спит. Болел... Да ничем он в первый год не болел — сопли несколько раз были, да и все.
— С невропатологом не контактировали?
— Были раза три на приеме, когда там по времени положено. Говорили: все нормально. Да вы в карточке посмотрите...
— Вижу, вижу... Можно ли сказать, что Марат рос подвижным ребенком?
— Господи, да не то слово! — снова вступил отец. — Он как из кроватки вылез, так начался форменный
кошмар. Я из института приходил, Наташу погулять отпускал, просто походить вокруг дома, потому что ее к вечеру прямо трясло. Целый день от него нельзя было отвернуться. Он все время куда-то залезал, что-то вытаскивал, что-то на себя ронял, проливал, бил. А разве годовалому объяснишь?! Приходилось за ним сзади бегать. И так целый день...
— Некоторые дети хоть днем спят, — пожаловалась Наташа. — Вот у подруги моей, пять лет уже девочке, а с трех до шести часов каждый день спит как ангелочек, хочешь — сама спи, хочешь — в магазин иди. А у нас с полутора лет — как отрезало. И встает полседьмого. И бежит к нам: папа, мама — я проснулся!
Марат бросил недособранные картинки, потянулся к игрушечной посуде.
— Убери, что разбросал! — серьезно рявкнул папа.
Сын быстренько, как попало, побросал в коробку деревянные детали, после чего крышка, естественно, задвигаться не хотела.
— Не закрывается! — обиженно сказал Марат, протягивая мне коробку с головоломками.
— Попробуй по-другому сложить, — предложила я.
— Не получается! — утвердил Марат, чуть-чуть подвигав верхнюю деталь. — Потом сложу...
— Сейчас! — явно закипая, внятно произнес Алик.
— Вот и дома так, — вклинилась Наташа, забирая у сына коробку и бодро упаковывая непослушные головоломки. — Что ему ни скажи: сейчас, сейчас! Или: потом, потом! Начнет что-то делать — бросит, хватается за другое — ровно на пять минут. В результате все разбросано, ничего не доделано. Я злюсь, Алик злится, а он обижается: чего, говорит, вы ко мне все время пристаете? Представляете — это мы к нему пристаем! А уроки, которые в школе задавали! Это же песня была! У дверей Алик с ремнем стоял (вы не думайте, мы его не бьем, пугаем только), а я за столом с ним рядом сидела, закрывала собой выход, чтоб не удрал...
— Но вы же говорили, что занятия нравились Марату?!
— Занятия — нравились. А вот дома заниматься... И главное — для него же все это — тьфу! На пять минут сосредоточиться, и все. Так вот мы иногда за эти пять минут по два часа воевали. Говорю: не хочешь дома заниматься, не будем ходить. Он: буду, буду! Садимся — и все сначала...
— Тут вот еще какая сложность, — решил расширить тему Виталий. — Моя мама, бабушка Марата, в принципе готова была с ним сидеть и в первый год очень много нам помогала. Родители Наташи живут в другом городе, так что вы понимаете, как для нас это важно — единственная возможность побыть вдвоем, куда-то сходить. Но вот теперь... Он ее совершенно не слушается, постоянно что-то ломает, убегает на прогулке, на все попытки воздействия отвечает: “Отстань! А то совсем убегу! Папа с мамой придут — что ты им скажешь?” Она, разумеется, обижается, даже злится, потом себя винит: “Он — ребенок, не понимает...” А мне, вы знаете, кажется, что все он очень даже понимает. Я думаю, просто бить его надо было больше, не вырос бы таким избалованным. Но Наташе хотелось, чтобы педагогически правильно, гуманизм всякий. Я не возражал, конечно, но ведь есть же такие дети, которые только ремень и понимают. Вот наш, по-моему, как раз такой...
— Но, Алик! — Впервые за все время приема Наташа по-настоящему разволновалась. — Нельзя же, чтобы ребенок только страх понимал! Что же мы дальше-то делать будем, когда он старше станет, сильнее... Драться с ним, что ли?! Я — не могу и не хочу! Должны же быть другие методы...
— Правильно ли я вас поняла, что вы пришли ко мне как раз за тем, чтобы узнать про эти самые методы? — осведомилась я.
Оба родителя молча и энергично закивали. Марат ловко, как обезьянка, полез наверх по стеллажу, цепляясь за полки руками.
— Нельзя! — сказала я. — Уронишь что-нибудь себе на голову или сам свалишься.
— Не свалюсь! — не оборачиваясь, пообещал Марат и тут же рухнул вниз вместе с коробкой тестов.
— Вот видишь!
— Ничего! Я потом соберу... Не удержался просто. — Мальчик явно был настроен повторить попытку.
— Сидеть! — привстав, рявкнул папа, причем столь профессионально, что я решила при случае осведомиться, не работает ли он в милиции. Марат привычно затихорился, Наташа вздрогнула и закрыла руками лицо.
— А как вы полагаете, что происходит с вашим ребенком? — вознамерившись погасить напряжение, спросила я.
— Избаловали! — снова рубанул воздух Алик.
— Не знаю, совсем не знаю... Наверное, это с нами что-то... — прошептала Наташа.

Приличный Филипп
— Главное — он ведь в садик с годика ходил! И всегда его все хвалили! — с нескрываемым возмущением сказала женщина, сидящая в кресле напротив меня.
Девятилетний Филипп, ее сын, примостился сбоку на стуле. Сидел он смирно, смотрел прямо перед собой на узор ковра и, вот чудо, не болтал ногами. У женщины было простое, но, впрочем, довольно привлекательное лицо, большие сильные руки, в которых она комкала мужской носовой платок.
— Так это же хорошо, если хвалили... — дипломатично заметила я.
— Так вот и я то же говорю! — Платок прямо-таки яростно завертелся в крупных, расплющенных на концах пальцах. — Всегда его в пример другим ребятишкам
ставили! И не шалит никогда, и не дерется, играет тихо в уголке, когда что помочь надо — завсегда поможет. Мне так Вера Николаевна, воспитательница ихняя, и говорила: “Такого приличного мальчика, как у тебя, Груня, еще поискать надо!”
— Замечательно, замечательно! — Я решила вмешаться в пока невразумительный для меня монолог, но не сумев быстро восстановить сокращенное “Груня” до полного имени, вынуждена была поинтересоваться. — Простите, как вас зовут?
— Агриппина Тимофеевна, — охотно представилась женщина.
— Хорошо, Агриппина Тимофеевна. Вероятно, вы пришли ко мне с какой-то проблемой. Ведь сейчас приличный мальчик Филипп, наверное, уже посещает не детский сад, а школу?
— Вот! — торжествующе воскликнула Груня (именно так я про себя стала именовать мать Филиппа). — В этом все и дело! Вот скажите мне, доктор, мог он так сразу потупеть, а? Мог? (Я на всякий случай отмолчалась.) Не мог — я вам говорю. Если бы он был какой-нибудь отсталый, так он и раньше бы таким был. И кто-нибудь это где-нибудь заметил бы. В садике там, или уж мы с отцом. В конце концов, я одного уже вырастила — небось знаю, как это бывает...
— Так, Агриппина Тимофеевна, остановитесь, пожалуйста! — не выдержала я. — Давайте все по порядку.
Постепенно мне удалось вытянуть из решительной Груни последовательность событий и само содержание проблемы.
Филипп родился здоровым, но очень крупным ребенком. Вес его при рождении составлял 4,5 кг. Роды были тяжелыми, немолодая уже Груня после них долго приходила в себя, но врачи заверили родителей, что с ребенком все нормально.
В первый год жизни Филипп болел только простудными заболеваниями, много спал и никого ничем не беспокоил.
Впрочем, он и потом никого не беспокоил. Очень любил играть один с тряпочками, кастрюлями или коллекцией поздравительных открыток, которые Груня собирала еще девчонкой, и которые потом, отправившись в город, привезла с собой из деревни.
В семье был еще один ребенок, Аркадий, старший брат Филиппа, который уже окончил строительный техникум и теперь находился в армии, в стройбате, куда его отправили из-за каких-то неладов с сердцем. Братья всегда жили дружно и наперекор всем традициям никогда не дрались и во всем уступали друг другу. Сейчас Филипп каждую субботу, прилежно сопя, писал брату письмо объемом ровно на страничку, надписывал конверт и сам ходил отправлять его на ближайшую почту. Уличным ящикам Филипп не доверял.
— Потеряют еще, — важно объяснил он мне. — А Арька там волноваться будет.
В садике Филипп умилял воспитательниц своей положительностью. Самый крупный и сильный мальчик в группе, он никогда не дрался, не грубил, не хулиганил, беспрекословно выполнял все режимные требования, ел все подряд и никогда не отказывался от добавки, дружил с девочками, охотно становился “папой” в их играх, но в то же время варил кукольный “обед” и укладывал кукол спать. Единственно, чего Филипп откровенно не любил, так это танцевальных занятий. Его всем заметная неуклюжесть стесняла мальчика, и он стремился отсидеться где-нибудь в углу. Естественно, ему шли навстречу.
Когда в садике начались занятия по подготовке к школе, Филипп тоже ничем особенно не выделялся. Воспитательница говорила Груне, что мальчик “звезд с неба не хватает”, но старается, и если ему дать время подумать, то он справится с большинством заданий. Серьезные проблемы намечались с письмом, но Груня не слишком волновалась, потому что старший Аркадий все девять лет пребывания в школе, да и потом в техникуме
 “писал как курица лапой”, да и сами родители — швея-мотористка и слесарь-универсал — особыми грамотеями никогда не были. “Небось, в школе научат!” — говорила Груня мужу, заглядывая в тетрадь с невразумительными каракулями, которые Филипп громко именовал “Рассказ по картинке”. “И то!” — отвечал немногословный муж.
Настоящие проблемы начались в школе. Почти сразу после поступления. Филипп попал в хороший класс, к учительнице — лауреату конкурса каких-то там достижений. Про ее уроки было известно, что они страшно передовые, динамичные и интересные, что она использует самые современные программы и свои бесподобные авторские разработки. Сама учительница была тоненькой, необыкновенно красивой и постоянно куда-то летящей. Ее фиалковые глаза горели педагогическим энтузиазмом. Увалень Филипп влюбился в нее с первого взгляда. Родители втихомолку радовались и говорили друг другу в спальне по вечерам: “Ну вот, повезло. Может, этот учиться будет. Образование получит, в люди пойдет”. “Напряжемся, Игнат? — спрашивала Груня. — Денег ведь образование нынче стоит. Это мы с тобой раньше дураками были, не ценили, когда за бесплатно...” “Отчего ж не напрячься, — подумав, отвечал Игнат. — Ради чего ж нам еще небо-то коптить. Лишь бы учился...” Прижавшись к широкой спине мужа, Груня сладко щурилась и мечтала о грядущей важной судьбе приличного мальчика, своего младшего сына. Она словно наяву видела красивую черную машину, светлую квартиру с высокими потолками и арками вместо дверей (о таких квартирах рассказывал Аркадий, проходивший практику в хорошей коммерческой бригаде), путешествия по местам глянцевых открыток и картинок в журналах...
На первом же собрании учительница сказала Груне, что Филипп не справляется с учебной программой.
— Он не успевает за классом, постоянно витает где-то в облаках. Он не слышит, когда я к нему обращаюсь.
Даже когда работает, очень неэффективен. Концентрации внимания ничтожная, застревание на каждом этапе, уровень произвольного внимания адекватен четырехлетнему возрасту. Вы показывали его психиатру?
Здоровая деревенская тетка, легко отрабатывавшая десятичасовую смену и потом до часу ночи хлопочущая !Ю хозяйству, никогда ничем не болевшая, Груня почувствовала, как темнеет в глазах и пол уходит из-под ног...
— П-почему психиатру? — с трудом разлепив разом Пересохшие губы, спросила она.
— Да не волнуйтесь вы так, — снисходительно сказали фиалковоглазая учительница. — Психиатр — это врач, в обращении к нему нет ничего страшного. Ну что, самом деле, за дикость такая... Он поговорит с Филиппом, осмотрит его. Надо убедиться, что с мальчиком все нормально...
— А что с ним ненормально?! Он нормальный! — упрямо повторила Груня.
Учительница устало вздохнула:
— Ну я же вам объясняю: он не справляется с программой. Надо понять — почему это. Психиатр как раз и Поможет. Вполне может быть, что надо просто больше с Мальчиком заниматься. Может быть. — Тут учительница окинула Груню внимательным взглядом. — Может быть, здесь просто педагогическая запущенность...
— Какая такая запущенность! — встопорщилась Групп, но учительница уже отвернулась к кому-то из родителей и заговорила с ним.
Спустя две недели, упрямо сжав губы, Груня сидела на приеме в районном психоневрологическом диспансере.
— Мальчик, конечно, довольно заторможенный, — доброжелательно глядя на женщину, говорил немолодой Психиатр. — Но по моей части, в смысле психиатрии, п у исто ничего такого особенного не наблюдаю. И вот здесь of> SITOM пишу. Понимаете меня? — Груня молча кивнула.   - Я думаю, что в школе просто перестраховались.
Даже огурцы на грядке не созревают все одновременно, а уж ожидать от детей, что все они созреют ровно к первому сентября, и вовсе абсурд. Возможно, вашему Филиппу надо чуть больше времени, чтобы приспособиться к ситуации школьного обучения. Поэтому не волнуйтесь и ждите. И особенно его не ругайте...
С тех пор прошло почти два года. Груня и Игнат ждали, но ничего хорошего не дождались. Филипп по-прежнему не успевал за классом, писал коряво и с чудовищным количеством ошибок. Примеры по математике решал легко, но задачи без посторонней помощи осилить не мог. Читал медленно, абсолютно без выражения, путая слова и окончания. Пересказать прочитанное практически не мог, зато успешно пересказывал услышанный текст.
Учительница говорила с нескрываемым раздражением:
— Мальчик отстает в развитии. Это ясно всем, кроме родителей. Систематически не справляется с программой. Он тянет назад весь класс. Из-за него я вынуждена повторять, в то время как мы могли бы успеть сделать другие, творческие задания. Надо решать этот вопрос. Я выбиваюсь из сил, но все без толку. В средней школе ему делать нечего...
Одноклассники дразнили Филиппа “тормозом”, но, несмотря на наезды учительницы, по-своему любили. Особенно девочки. В отличие от других мальчишек, Филипп никогда не обижал их, помогал носить портфели и даже защищал от хулиганов. В классе у Филиппа был один друг, чем-то похожий на него мальчик, правда, чуть более подвижный и сообразительный. Сила Филиппа, который к своим девяти годам сделался похожим на медвежонка-подростка, и хитрость его друга охраняли тандем от посягательств и оскорблений. Впрочем, Филипп почти ни на что не обижался.
Единственное, что по-настоящему угнетало его, это откровенная неприязнь учительницы. Ведь Филипп все еще любил ее, ее возвышенную, тургеневскую внешность, ее летящую походку, ее звенящий, взволнованный голос, когда она читала классу свои любимые стихи. Учительница давно уже избавилась бы от неуспевающего ученика, но на свое счастье (или несчастье), Филипп по-прежнему оставался слишком приличным — никогда не грубил, не хулиганил, не огрызался, как другие мальчишки, старательно выполнял все домашние работы, исправно посещал дополнительные занятия и по четыре раза переписывал зачетные контрольные... Учитывая все это, администрация откликалась на просьбы Груни оставить мальчика в классе, и фиалковоглазой учительнице оставалось лишь бессильно негодовать...
Однако теперь вопрос встал ребром. За первое полугодие учительница выставила Филиппу двойки по русскому и математике и потребовала решительных действий. Администрация дипломатично посоветовала Груне перевести мальчика на домашнее обучение, самим поискать более подходящую школу или пройти медико-педагогическую комиссию. За всей дипломатией несчастная Груня слышала одно и то же:
— Умственно отсталый, умственно отсталый, умственно отсталый...
Крах всех надежд, финиш всех дорог, тупик, из которого нет выхода...
— Но почему же раньше никто не заметил?! — снова отчаянно спрашивает она. — Почему я сама ничего не вижу! Я же с ним живу! Он по дому все делает, табуретку может сколотить, утюг починить, лампу. В деревне у бабки у него свой угол огорода, он там какие-то штуки выращивает, которые и мы с бабкой не знаем. Сам семена выбирает, читает что-то по книжке, ухаживает. Ну разве ж он дурак после этого? Скажите, доктор!
— Нет, Филипп не дурак! — решилась я.
— А что же тогда с ним такое?! — Грунины серые глаза воззрились на меня с безумной надеждой.
Отвязный Валька
— Если не поможете, я его в милицию сдам! Потому что сил моих больше нет! Так и знай — такое мое последнее слово! — некрасивая немолодая женщина выразительно покосилась на сидевшего в кресле мальчишку.
Мальчишка лет двенадцати сидел смирно и явно старался выглядеть максимально примерным. Из всех возможных ассоциаций в голову настойчиво лезла одна: Гекльберри Финн, только что взятый под опеку вдовой Дуглас. Драные во многих местах джинсы аккуратно заштопаны, торчащие во все стороны волосы явно приглажены перед дверью кабинета и теперь медленно возвращаются в исходное состояние. Взгляд исподлобья. Скорее растерянный, чем испуганный.
— И что же в милиции с ним будут делать? — поинтересовалась я.
— А вот пусть что хотят, то и делают! — последовал решительный ответ.
Я вздохнула. Дама не то откровенно пугала сыночка, не то просто заблудилась во времени.
— Но пока что вы пришли не в милицию, а в поликлинику, — заметила я. — Расскажите, пожалуйста, что вас тревожит.
— Вот он меня тревожит. — Для верности понимания женщина указала пальцем на потупившееся чадо. — Я его одна воспитываю. Мать мне помогала, да два года назад умерла. Иногда я думаю, и слава богу, что не дожила! Прости, Господи, грех мой! — Женщина неловко перекрестилась. — А только хорошо, что она всего этого безобразия не видит...
— Какого безобразия?
— Да вот этого! В школу не ходит, гопничает где-то с такими же отвязными пацанами, курит, матом ругается... Бабушка бы с ума сошла!
Как тебя зовут? — обратилась я к мальчику. - Валентин Егорович! — последовал неожиданный отпет, хитрющие зеленоватые глаза мгновенно обшарили меня с ног до головы и снова скрылись под выдающимися вперед надбровными дугами.
— Вот! Вот! — взвилась мать. — Еще и издевается, стервец такой! Ему помочь хотят, а он...
— Не надо мне помогать, — серьезно сказал мальчишка.
— А что нужно сделать?
— Отстать от меня... Вот она пусть отстанет, — Валентин Егорович мотнул головой в сторону матери.
— Валька! — надрывно запричитала мать. — Да что ж ты такое говоришь-то! Я же всю жизнь на тебя положила, ночей не спала, на две ставки работала да еще на дом балансы брала...
— А я тебя просил? — спокойно поинтересовался Валька. Мать закусила нижнюю губу и мелко затрясла подбородком.
— Так! — сказала я. — Ты, Валька, иди в другую комнату, там карандаши, фломастеры и бумага. Нарисуй мне свою семью и свой страшный сон. Запомнил?
— Угу, — усмехнулся Валька. — А зачем?
— Надо! — отрезала я и, смягчившись, добавила: — Чтоб постичь твою тонкую, неординарную личность. Понял? — Мальчишка удивленно взглянул на меня и поспешно вышел.
— Давайте все с самого начала, — обратилась я к матери. — Беременность, роды, отношения с невропатологом, чем болел, как учился в начальных классах и так далее.
Из дальнейшей беседы выяснилось следующее.
Валька появился на свет тогда, когда женщина с победительным именем Виктория разменяла четвертый десяток и потеряла всякую надежду на благополучное устройство личной жизни.
— Ты хоть ребеночка роди, — резонно советовала пожилая мать, будущая Валькина бабушка. — Все не
одной оставаться. Я ж не вечная. А покудова помогу. Работа у тебя хорошая, бухгалтерская, у меня пенсия, прокормим как-нибудь...
Виктория привыкла прислушиваться к советам матери, да и самой надрывно хотелось кого-то нянчить, так что когда где-то через год на свет появился Валька, все окружающие восприняли это событие как вполне правильное и логичное.
Беременность Виктория отходила для своего возраста неплохо, хотя во второй половине переболела какой-то невразумительной вирусной инфекцией. Валька родился с тугим обвитием пуповиной и закричал не сразу. Впрочем, уже на третий день сосал не хуже других младенцев в палате, а орал так и вовсе громче всех.
В раннем детстве был подвижным, веселым и дурашливым. Лез во все лужи, залезал на все деревья и заборы, в возрасте шести лет на спор с пацанами спрыгнул с высокого гаража и сломал ногу. Быстро и легко обижался, но также легко и отходил, забывая обиды. Набедокурив, просил прощения, но буквально тут же возвращался к прежним проказам. В садик ходил легко и охотно, имел там много приятелей. В год перед школой Виктория много занималась с Валькой, ей хотелось, чтобы он поступил в гимназию. Валька занимался охотно и быстро все схватывал. Но так же быстро и забывал. К тому же день не приходился на день.
— Сегодня он и прочтет все быстро, и сосчитает, и напишет правильно, — сетовала Виктория. — А назавтра на все то же самое смотрит — и будто в первый раз видит...
В гимназию Вальку не взяли (“Там платить надо было, — говорит Виктория. — А я не смогла...”), однако в обычную школу он пошел с удовольствием, умея читать, писать и считать. В первый год все было хорошо, учительница хвалила Вальку, говорила, что он способный и сообразительный, только сильно несобранный и отвлекающийся.
Во втором и особенно в третьем классе задел, СОЗДАННЫЙ упорством Виктории, кончился и начались проблемы.
— Он и правила не хотел учить, и на уроках вертелся, словно маслом намазанный, и на переменах носился, как оглашенный, — вспоминает мать.
В дневнике и тетрадках стали появляться двойки И замечания. Вместо того чтобы приналечь на учебу, Валька стал “забывать” дневник и домашние задания, врал и выкручивался как в разговорах с учительницей, так и с родителями.
— Представляете, — рассказывает Виктория, — звонит нам учительница домой. Я на работе, дома, естественно, бабушка. Учительница говорит: я понимаю, вам Трудно, дочери сделали тяжелую операцию, все силы семьи уходят туда, но, пожалуйста, обратите внимание на внука, он совсем от рук отбился, переживает за мать, Наверное... — У бабушки, естественно, волосы дыбом. Какую операцию?! Кому?! Кто переживает?! Оказывается, Валька сказал учительнице, что меня увезли на Скорой, тут же сделали операцию, и еще неизвестно, Выживу я или нет... Естественно, в школе его все жалели... Никому даже в голову не пришло, что можно так врать...
Несколько подобных разоблачений, все ухудшающаяся успеваемость создали Вальке соответствующую репутацию, с которой он и перешел в среднюю школу. Здесь все стало совсем плохо. Постоянно меняющиеся учителя совершенно не склонны были контролировать Мальчишку, и Валька начал прогуливать. Сначала врал что-то, доставал какие-то справки, а потом стал прогуливать просто так. Сблизился с такими же ребятами из Старших классов, вместе болтались по улицам, собирали бутылки, жгли костры на берегу речки, текущей Вдоль железнодорожного полотна. Иногда “путешествовали” — катались на автобусах от кольца до кольца или На электричках. В школе на Вальку махнули рукой,
причислили к так называемым “балбесам”. В пятом классе он остался на второй год, и в следующем учебном году, пару раз посетив класс “малявок”, среди которых он оказался, вообще перестал появляться в школе. На улице Валька чувствовал себя хорошо. Здесь у него были друзья, здесь его понимали. Зимой и летом он ходил в кроссовках и тонкой болоньевой куртке, но практически ничем не болел. Мог целый день ничего не есть, а потом за один присест сожрать кастрюлю макарон по-флотски. Мог неделю питаться только хлебом и молоком. Никакие наказания на Вальку не действовали. Если мать пыталась запереть его, он попросту убегал. Однажды спустился из окна третьего этажа на связанных простынях. Дома и в школе всем было что-то от него надо. Все требовали “напрячься”, “взяться за ум”, пугали будущим. Слушать все это было невыносимо, и Валька убегал на улицу. Деятельная, подвижная натура требовала свершений, подвигов. После поджога гаража и попытки обокрасть ларек его и еще двух несовершеннолетних прогульщиков поставили на учет в милицию.
— Вы мне только скажите, — робко попросила Виктория. — Я еще могу что-нибудь сделать или теперь уже все... пока суд не остановит... — цитата из советской комедии прозвучала в устах немолодого бухгалтера удивительно несообразно. — Я знаю, что сама во всем виновата. Не надо было без отца рожать. Тем более мальчишка получился... Но ведь так хотелось ребеночка. Чтоб радость в жизни была. А оно вон как получилось... Я ведь иногда шпыняю его, а сама думаю: а ну как из окна сиганет, убьется, или убежит куда и там пропадет... Пусть уж лучше так, живой все-таки. Вы мне скажите, если ничего нельзя, так я от него и отстану, как он просит. Пусть уж тогда как получится...
— Как получится — нельзя! Нельзя! — твердо заявила я, абсолютно не зная, что, собственно, сказать дальше.
Надежда, не оправдавшая надежд
Супружеская пара возле дверей моего кабинета. Мужчина одет модно, даже щеголевато. Холеное, слегка одутловатое лицо, тяжелый серебряный перстень на пальце. Глаза — в контраст всему — близорукие, мягкие, виноватые, как-то разом опровергают напрашивающую гипотезу о бизнес-происхождении хозяина. Женщина тоже явно старается держать себя в форме, но усталые Морщинки возле глаз выдают не возраст даже, а разочарованность во всей куртуазно-лицемерно-омолаживающей стороне жизни.
— Вы ко мне?
— Да, если позволите. — Мужчина привстает, вежли-SO склоняет голову. — Мы без ребенка, если можно. Она обещала потом подойти, но... но это вряд ли... — Последние слова он произносит, словно ныряя в холодную воду.
— Ладно, хорошо, проходите, здравствуйте, садитесь...
— Нашей дочери Надежде пятнадцать лет, — вопреки моим ожиданиям к рассказу приступила женщина. — Мы абсолютно не понимаем ее. Она абсолютно не воспринимает нас. Большую часть времени мы просто не общаемся. Любая попытка объясниться приводит к сердечному приступу у мужа или к моей истерике. Надежда при |Том остается абсолютно спокойной. Уходит из дома или опирается у себя в комнате. Уйдя, может не прийти ночевать. При этом даже не подумает позвонить, предупредить, сообщить, что с ней. Никаких наших интересов она не разделяет, ее интересы нам абсолютно не понятны. Мы вовсе не консервативны, сами в некотором роде Имеем отношение к искусству, пытались вникнуть, прорасти какие-то параллели — она с порога отвергает все наши попытки, сама ведет себя как... как фельдфебель i юбке. Впрочем, как раз юбки она абсолютно отвергает.
Постоянно носит одну и ту же одежду (только брюки, футболки, джемпера и жилеты), пренебрегает элементарной личной гигиеной, может спать на кровати поверх одеяла, не снимая, простите, штанов. Не ест с нами за общим столом, утаскивает в свою комнату миску как, простите, собака...
— Штаны и собака — нормальные, принятые в обществе слова. Не извиняйтесь, прошу вас, — не удержалась я.
Что-то в этом монологе было явно не так. Что-то за всем этим крылось. Слишком подчеркнуты противоречия — сложная, литературная речь и пять “абсолютно” в одном абзаце. Совершенно отстраненный рассказ о дочери и истерики, и сердечные приступы в контексте. Женщина явно что-то от меня скрывает. Но что?
— Когда началось это... непонимание?
— Очень давно. Практически сразу, как только появились признаки подростковости. Десять-одиннадцать лет... Так, Володя? — Женщина поймала взгляд мужа, тот согласно кивнул. — Дальше все нарастало лавинообразно...
— А до десяти-одиннадцати лет? Все было нормально? Чем болела Надежда в раннем детстве?
— Она всегда была очень возбудимой, непоседливой, плохо спала. И сейчас плохо спит. Может до трех часов возиться у себя в комнате или, наоборот, заснуть в восемь, потом проснуться в четыре утра и лежать в наушниках. Вы понимаете, мы не разрешаем ей слушать эту музыку, когда все еще спят...
— Да, я понимаю, в четыре утра неуместно слушание любой музыки.
— Разумеется. Но в детстве мы как-то не обращали на это внимание. Один ребенок, к тому же поздний, нам не с чем было сравнивать, казалось, что ребенок и должен быть таким — шумным, подвижным, много бегать, играть, везде лазить. Да, вот еще. Она всегда терялась.
— Стоило мне или Володе отвернуться на минуту, кик она тут же куда-то исчезала. Буквально с двух лет. Все это было не нарочно. Она просто шла что-то посмотреть, потом что-то потрогать, потом еще что-то... а потом уже не помнила обратной дороги. Мы бегали, сходили с ума, объявляли по радио. Пару раз ее возвращали из отделения милиции. Отчитывали нас: надо, папаша с мамашей, получше смотреть за ребенком, небось, не молоденькие уже. Не ровен час что случится. Было очень неприятно. Но мы почти не ругали ее за эти исчезновения... Впрочем, она, кажется, и не чувствовала себя виноватой. Может быть, зря... Однажды, Наде было уже лет семь, Володя взял ее с собой на гастроли. Она убежала из каюты через окно, села на какой-то пароходик местных линий и уплыла в противоположном направлении, путешествовать, как она потом объясняла. Впоследствии выяснилось, что Надежда сочинила трогательную историю про то, как она случайно отстала от парохода, потеряла папу и маму, и какой-то разжалобившийся мужик даже купил ей билет до “деревни, в которой живет бабушка”. Представляете, что пережил Володя?! Семилетний ребенок, не умеющий плавать, исчезнувший с парохода на большой реке... Именно тогда ему впервые стало плохо с сердцем...
— Марина, перестань! Не обо мне речь...
— Владимир, видимо, артист...
— Да, оригинального жанра.
— А вы?
— Я искусствовед.
— Понятно. Вероятно, вы пытались как-то приобщить Надежду к своей системе ценностей...
— Да, с самого детства мы водили ее по театрам, му-аеям, выставкам, старались показать ей интересных людей, интересное общество. Летом — обязательно к морю. Пытались учить ее музыке, живописи.
— А она?
— Она два года посещала цирковой кружок. Руководитель очень хвалил ее за успехи в акробатике. К сожалению, это вся ее жизнь в искусстве.
— А в школе?
— У нее была задержка развития речи, мы занимались с логопедом, и он предупредил нас, что в школе могут быть проблемы с русским языком. Так и получилось. У нее всегда был очень плохой почерк, много ошибок. Но при этом она рано начала читать. Первая учительница жаловалась на то, что Надя часто отвлекается и мешает другим детям. Но ей самой это не мешало усваивать программу. У нас богатая библиотека, мы с детства приучили ее пользоваться справочниками, энциклопедиями, она много читала, у нее хорошо развито логическое мышление, так что в школе, не считая русского языка, она была на хорошем счету. Но в прошлом году начались прогулы, а в этом году... мы как-то уже и позабыли о проблеме успеваемости...
— Что беспокоит вас сейчас в первую очередь?
— Доктор, мы упустили ее! — трагически заломив бровь, сказал Володя. — Мы не справились!
— Я не доктор, я психолог. Что значит — упустили? С чем вы не справились? Насколько я поняла, вы делали все, что могли...
— Доктор, вы должны знать. — Володя вопросительно обернулся к жене. Марина, помедлив, кивнула. — Надежда — наша приемная дочь. Мы усыновили ее в возрасте трех месяцев.
Вот оно! Из семи приемных детей, которых приводили ко мне на прием, пятеро были девочки. Из них четырех звали Надями, Надеждами. Эта душераздирающая подробность маячила в мозгу, мешая изобразить хоть какую-нибудь реакцию.
— Вы что-нибудь знаете о ее биологических родителях?
— Да. Ее мать была сержантом. Наемница, двадцати лет отроду, вроде бы здоровая, без вредных привычек.
-- Наемница? — В голову полезли какие-то дурацкие мысли о женщинах-снайперах, “белых колготках”. Чушь! Какие “белые колготки” пятнадцать лет назад в “едином и нерушимом”?!
— Женщина, служившая по контракту в военной части. Ребенок был ей ни к чему. Отец неизвестен, наверное, тоже кто-нибудь из солдат или офицеров. Мы подумали: вроде бы не самая плохая наследственность...
— Чем занимается Надя сейчас? Каковы ее собственные увлечения?
— Часами валяется на диване, слушает совершенно невозможную эстраду. Я пробовал ее включать, когда Надежды нет дома. Мне кажется, что от регулярного прослушивания этого даже нормальный человек быстро становится агрессивным дебилом. Причем еще неизвестно, что тут хуже — музыка или текст. На свою беду я неплохо знаю английский и понимаю французский. Впрочем, богатые знания языка тут не нужны. Скорее, сто — сто пятьдесят жаргонизмов... Потом то, что они называют “тусовкой”. Абсолютно бесцельное времяпрепровождение, курят, пьют пиво, лениво обмениваются ничего не значащими репликами. Творческое и даже социальное начало практически отсутствуют. Я спрашивал ее... дочь: это твои друзья? Цедит презрительно, сквозь зубы: вот еще! Я спрашиваю: тогда почему же ты с ними? Она молчит или огрызается.
— Надежда знает?..
— Нет! Нет! — оба, в один голос. — Мы так решили. Давно. Сразу.
— Что-то еще об увлечениях?
— Однажды она просила мотоцикл. Мы, естественно, отказали. И по финансовым соображениям, да и вообще... что это за образ жизни?!
— Личная жизнь?
— По-видимому, да. Во всяком случае, противозачаточные средства, которые я для нее покупаю, она забирает регулярно. Я понимаю, это ужасно, но как я еще могу поступить? Ведь проконтролировать ее у меня нет никакой возможности...
— В сложившихся обстоятельствах вы поступаете единственно разумным образом. А постоянного кавалера у нее нет?
— Нет... кажется, нет. Впрочем, у них это вроде и не принято. Как-то она обронила: Верка (подружка) давно встречается с этим козлом. Я бы на ее месте сто раз уже его бросила... Я воспользовалась и спросила: давно — это как? Она говорит: да уже больше месяца... Сами понимаете, при такой продолжительности отношений и глубина соответствующая...
— Ну бывает же и любовь с первого взгляда...
— К сожалению, это явно не тот случай...
— Действительно жаль. Какой же ваш запрос ко мне?
— Мы хотели привести ее... Надежду, чтобы вы с ней поговорили. Потом, может быть, вы что-нибудь смогли бы подсказать нам. И ей... Но сейчас уже ясно, что она не придет. Так что, наверное, время принести вам наши извинения... Это наш крест, и мы...
— Володя, помолчи, пожалуйста! — Марина вдруг заломила тонкие, сухие пальцы. — Мы живем как в осаде, понимаете! Рядом с нами чужой, абсолютно чужой человек, который нас не любит и ни в грош не ставит! И никто в этом не виноват, и мы заложники собственного поступка, и ничего не исправить! И никуда нам от нее не деться, и ей от нас тоже, хотя, я знаю, будь куда — она бы уже сто раз от нас сбежала, потому что бы она ни изображала, ей тоже тяжело и плохо. И этот человек — девочка, ребенок! А я уже сто раз прокляла тот день, когда мы взяли ее из Дома малютки и радовались, поверьте, я никогда больше так не радовалась, как в тот день, когда я взяла ее на руки и поняла: она моя и никто у меня ее не отнимет! И когда я вот все это говорю вам...
— Или особенно когда думаешь об этом, — легко подхватил мысль жены Володя, — то чувствуешь себя даже не подлецом, а просто выродком каким-то... - И нам не у кого спросить: что же теперь делать? Потому что дальше так жить просто невозможно. Я уже и“ пределе, а у Володи больное сердце, я знаю, он не любит об этом, но когда она выкидывает очередной фортель, а он хватается за нитроглицерин, я... я не буду говорить, о чем я думаю, вы, наверное, сами догадываетесь, Но с этим я просто не смогу жить... мне страшно...
— Марина, успокойся, пожалуйста! Доктор, простите Нас! Мы сейчас пойдем...
— Никуда вы не пойдете. Теперь, когда недоговоренностей больше не осталось, наш разговор как раз и может состояться...
— Спасибо, доктор... Так неловко... Столько лет... — Володя закрыл лицо руками. Перстень тускло блеснул 1 луче заходящего за окном солнца. — Господи! Да что же это такое?!


ЧАСТЬ I ДА ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ?!

Глава I
Слова в медицинских картах

..........................................................................
Уважаемые читатели этой книги! Четыре жизненные Истории прошли перед вами. Маленькие кусочки чужих Жизней, вырванные из контекста. Что-то искажено, что-то недоговорено, о чем-то позабыто. Именно такими они Предстали передо мной на первичном приеме в обычной детской поликлинике.
Четыре истории. На первый взгляд все абсолютно разные. Разные семьи, разные дети, разные судьбы. Но Что-то все-таки их объединяет. В одной главе, под одной Обложкой. Что же это такое?
Разговаривая с родителями, я просматривала карточки детей. В первую очередь меня, естественно, интересо-1АЛИ вердикты невропатолога. В трех случаях из четырех (кроме Нади) мне встретилось красивое слово энцефалопатия. Также в трех (кроме Марата) загадочная аббревиатура ММ Д. И опять же в трех (кроме Филиппа) — гипердинамический синдром. В карточке у Филиппа на том же Самом месте красовался диагноз — гиподинамический синдром. Даже совершенно не искушенный в медицине Читатель догадается, что эти синдромы — родственники. Просто по названию.
Я сразу же поинтересовалась у всех родителей, что ОКИ знают об этих словах в карточках своих детей. От-1©ты могли бы поразить меня, если бы до этого (и после |того) я сотни раз не встречалась с похожими:
— Да невропатолог сказал, ничего страшного...
— Сейчас, говорят, это всем детям ставят, на всяким случай...
— Я даже и не спрашивала, врач пишет, ему видное Лекарства назначил, мы пили. Еще массаж делали...
— Я даже этого и не видела. А чего же нам доктор-т<. ничего не сказал?
— Ну, это вот вроде того, что он такой подвижный
— Это же они не для нас в карточке пишут, для себя Раньше-то вот и вообще карточки на руки не давали

Совет родителям
Вы, именно вы должны знать, что обозначают все слова в карточке (а особенно в диагнозах!) вашего ребенка. Все это пишется не только для врачей, но и для вас. Карточка может потеряться, а врачи поменяться или уволиться. Именно вы, родители, должны отчетливо представлять себе во всех подробностях состояние здоровья вашего ребенка.
Спрашивайте врачей обо всех диагнозах, которые они ставят вашему ребенку! Не ждите, что врачи что-то сами вам расскажут. Медики — это каста. 150 лет назад они вообще говорили на особом языке — на латыни. Именно для того, чтобы непосвященные не могли догадаться о содержании их разговоров между собой. Латынь осталась только в диагнозах и лекарственных назначениях, но сам принцип никуда не делся. Изменилось лишь одно — в средневековье один врач (или представители одной медицинской династии) действительно зачастую наблюдали человека от дня его рождения до дня смерти. Такой врач, разумеется, знал и помнил все диагнозы пациента, собственные назначения и реакцию на них. Сейчас за год ребенка может осмотреть и выдать свое заключение до десятка врачей. Это не хорошо и не плохо (здесь не место и не время обсуждать современное состояние медицины и врачебную этику) — это так! И вы, родители,
должны знать об этом. И расспрашивать врачей до тех пор, пока вам все не станет ясно.
Помните! Даже очень сложные вещи можно объяснить понятным языком. И большинство врачей умеет это делать. Ваша задача состоит в том, чтобы выяснить следующее:
Что именно означает данный диагноз?
Каково полное название заболевания, которым страдает ребенок? Есть ли синонимы?
Какая система (орган, системы органов) им затронута?
Как проявляется обычно данное заболевание? Есть ли симптомы, которые сейчас отсутствуют у ребенка, но могут проявиться позже? При каких условиях они могут проявиться?
Что можно предпринять, чтобы они не проявились или проявились в слабой форме?
Какие на сегодняшний день существуют методы лечения? В чем сходство и разница между ними?
Как и на что действуют назначаемые лекарства? Какие возможны побочные эффекты от их приема?
Возможна ли не медикаментозная терапия?
Каков прогноз данного заболевания?
Если заболевание хроническое, то как оно протекает?
Как будет изменяться схема лечения по мере взросления ребенка?
Как заболевание сочетается с подростковым возрастом, с половым созреванием?
Проявляется ли и как проявляется заболевание во взрослом состоянии?
Можно ли что-то почитать на эту тему?
Есть заболевания (например, сахарный диабет или бронхиальная астма), при которых вся эта информация родителями активно запрашивается, а медиками охотно выдается. К сожалению, к неврологическим заболеваниям
это обычно не относится. И это неправильно, потому что течение их, как правило, многолетнее, следовательно, реабилитационные мероприятия тоже должны занимать не один год. А сколько врачей может поменяться за это время вокруг ребенка? Сколько различных, зачастую противоречивых рекомендаций они могут выдать? И что же делать родителям, если у них нет собственного взгляда на болезнь (или отсутствие болезни) у ребенка, нет никаких сведений о медицинской истории его болезни. Лечить всем подряд? Вовсе не лечить?
Учитывать надо и то, что врачи часто прописывают несколько аналогичных лекарств и процедур, рассуждая приблизительно так: “Это лекарство слишком дорогое... Это трудно достать... это слишком сильное, скорее всего, они его давать не будут... На массаж большая очередь... ну, что-нибудь из всего этого они все-таки сделают — глядишь, и получится как надо”.
Как-то раз автору довелось наблюдать четырехлетнего ребенка с букетом действительно серьезных неврологических диагнозов. Но поведение и состояние его букетом диагнозов явно не исчерпывалось — ребенок неуверенно ходил, не мог координировать движения рук, говорил всего несколько слов и время от времени застывал с бессмысленной улыбкой на лице. Причем все это происходило волнообразно, то улучшаясь почти до нормы, то снова ухудшаясь. Подозревая самое худшее, мы с коллегами направили мальчика на томографию головного мозга. Ничего нового с помощью томографии обнаружить не удалось. Впоследствии выяснилось, что мама ребенка показывала его огромному количеству врачей (кроме невропатолога в поликлинике, были еще частный невролог и доктора из двух диагностических центров) и давала мальчику все лекарства, которые прописывал этот невольный консилиум. В результате у ребенка было хроническое отравление сильнодействующими препаратами, что и обусловливало большую часть наблюдаемых симптомов. Если бы мать хоть чуть-чуть представляла
себе природу действительного заболевания ребенка, она наверняка не только перестала бы множить количество советчиков (когда сам ничего не знаешь, хочется еще с  кем-то посоветоваться — это ведь естественно, не правки?), но и задумалась над простым вопросом: а нужно ли ребенку одновременно принимать такое количество сильнодействующих препаратов?
Хочется привести и обратный пример. В 1999 году мне
предложили рассказать о гипердинамическом синдроме
“Радио России” в программе “Школа для родителей”.
в последствии на радио приходили письма-отклики, которые, естественно, передавали мне. Вот строчки из одного письма, пришедшего из Нижнего Новгорода:
“...Слушала передачу и чуть не плакала. Если бы раньше знала, что мой Сережа болен, знала бы, в чем причина его состояния, сколько всего можно было бы изменить. Если не вылечить (я его показывала всем врачам, но никто ничего не нашел), то хотя бы отношения Сыном я могла сохранить. Потому что всегда думала, что нарочно над нами издевается. А когда он плакал и говорил, что старается быть хорошим, я отвечала: „Молчи, врун!" Вот, теперь за все за это расплачиваюсь...”
Существует очень устойчивое мнение, поддерживаемое рядом периодических изданий, что буквально с каждым годом в нашем городе (стране, мире) рождается все больше детей с различными патологиями. Особенно “везет с рекламой” патологиям неврологическим. Они якобы ширятся и множатся прямо-таки с неукротимой быстротой, и некоторые особенно бульварные газетки и Журнальчики очень полюбили кидать на обложку броские заголовки типа “Здоровых детей в Санкт-Петербурге больше нет!” или “Грядет поколение уродов!”. В чем-то их, газетки и журнальчики, конечно, можно понять: конкуренция в издательском мире, беспроигрышная, затрагивающая каждого человека тема — трудно удержаться. Да И объективные поводы для тревоги, разумеется, имеются.
Но внимательный читатель должен подходить ко всем этим “откровениям” с большой осторожностью. И не стоит раньше времени паниковать. Вот почему.
1.  В последние два десятилетия ушедшего века кардинальным образом изменилась и усовершенствовалась диагностика неврологических заболеваний у детей раннего возраста. В дополнение к традиционному неврологическому молоточку появились и вошли в широкую практику новые методы исследования, такие как ультразвуковая диагностика, томография, сонография. Исходя из этого можно предположить, что многие неврологические дефекты новорожденных и детей раннего возраста раньше просто не диагностировались, а следовательно, не попадали в статистику. То есть было меньше не больных, а диагнозов. Более или менее понятно? Яркий пример из смежной области. Во Франции французские психиатры не признают диагноза “шизофрения” и соответствующий комплекс симптомов описывают с помощью других диагнозов. Следовательно, во всей французской медицинской отчетности нет ни одного случая этого страшного заболевания. Значит ли это, что французы шизофренией не болеют?
2.  Появились новые группы лекарственных препаратов, которые улучшают кровоснабжение мозга, стимулируют обучение и память, мягко влияют на другие высшие интегративные функции головного мозга. При этом они обладают минимумом побочных эффектов. Естественно, практикующие специалисты применяют их в более широком диапазоне случаев. Ребенок с минимальными нарушениями, который двадцать и даже десять лет назад остался бы вообще без лечения (или назначения ограничились бы массажем и приемом витаминов), сейчас получает лекарственную терапию (например, какой-нибудь препарат из группы ноотропов, оказывающий позитивное нейрометаболическое действие).
 

далее, скачайте

Вложение:

detikatastrofuy.doc