сидишь, обхватив колени,
слушаешь стук в груди
оттуда азбукой морзе
советуют: уходи

хрупкая клетка ребер
сердцу немного жмёт.
от смеси яда и мёда
остался прогорклый мёд

...музыка и вино.
всё было очень давно

20.04.2016

Подвожу итоги года, одним глазом глядя в архив твиттера, а другим - в ежедневник; в основном смеюсь как гиена, изредка вытираю слёзы умиления.

(этот пост должен был быть раз в пять длиннее, но я так катастрофически ничего не успеваю, что пусть будет как есть; всё самое важное вроде бы не забыла)

Да, так вот: во всём обитаемом космосе наступил тихий час, и только ты ещё въёбываешь, придурок.

...Моя страсть к преувеличениям, ясное дело, со временем только набирает обороты, но не то чтобы меня это волновало. Она набирает обороты, а я, а что я, я набираю полную корзину фруктов и иду к кассе, я набираю десять факультативов, на которые не буду ходить, я набираюсь вина, набираюсь храбрости, набираю твой номер.

Кофейные реки, бисерные берега, дорогой друг; мы сидим, разделённые течением, и перебрасываемся кусочками цветного стекла, которому нет цены, потому что его никто не продаёт и не покупает: его находят, теряют, дарят, меняют, ну, короче, ты знаешь.
Ты знаешь всё на свете, потому-то мы и не говорим, а перебрасываемся кусочками цветного стекла. Лови.

Никто никогда ни с кем ни о чём не говорит. На самом-то деле. Все усердно притворяются, что способны к диалогу, потому что ну мы же цивилизованные люди, всё это так интересно, как вы провели отпуск? как вам наш город и этот бар, что вы думаете о боге и китах-самоубийцах? Потом каждый выходит на сцену и читает свой монолог. Ну то есть как — свой? Свой — понятие более чем условное.
...чаще всего это что-то из Гамлета.

Не будем о китах-убийцах, то есть самоубийцах, есть на свете, в мире, в бескрайнем космическом пространстве один-единственный кит, о котором нам стоит говорить: этот кит поёт на другой частоте, дорогой друг. Его не слышат остальные киты. У китов слабое зрение, и они находят друг друга по звуку, но самый одинокий кит на свете поет на частоте 52 гц, тогда как все другие — в пределах 10-20. Не так ли и все мы, думаю я, не так ли и каждый из нас.
«В некоторые дни он кричит с незначительными перерывами по 20 часов подряд. Услышать его можно зимой — с декабря по февраль, в остальное время про него ничего не известно».
Не так ли и мы, — снова думаю я.
Ещё я думаю: есть, должно быть, небольшой шанс, что два кита подплывут друг к другу настолько близко, что частоты, на которых они поют, перестанут иметь значение: киты смогут увидеть друг друга.
Хотя океан, конечно, чудовищно, невероятно велик. В любом из известных нам измерений.
Your existence is not impossible, говорит нам Сесил, but it's also not very likely.

Выходишь из себя, выходишь из дома, выходишь из игры, выходишь из зоны комфорта; за грань добра и зла уже давно выходишь как за хлебом, что уж там.
Потом, конечно, возвращаешься. Нет ничего лучше, чем вернуться куда-нибудь.
Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, от зайца ушел, от волка ушел; присядем, лиса, выпьем чаю, я расскажу тебе, как я славно от них ото всех ушел, — а потом уйду и от тебя. Но когда-нибудь вернусь. И к бабушке, и к дедушке, и к зайцу, и к волку, и к тебе, конечно, лиса.
Или не вернусь. Или не я.
Не слушай меня, лиса, потому что речь моя — мёд и яд, потому что я не умею жечь мосты, лиса, и кто-то постоянно увязывается следом, и многие из них пропадают навсегда.
Скажи, что ты не из Гаммельна, лиса, бога ради, скажи, что ты не из Гаммельна.
Конечно, я не из Гаммельна, говорит лиса, посмотри на меня, гость: остров Аваллон — мой дом, остров яблок и вечного сна, и речь моя — яд и мёд, ни слова в простоте. Зайди на чашку чая, на круг кадрили, на четверть часа разговоров об изящном; потом возвращайся, к кому хочешь, и не удивляйся, что там, куда ты хотел вернуться, прошли три сотни лет. Такой уж тут у нас порядок, гость, такая плата за вход.

Слова цепляются одно за другое, их всё сложнее различать, но я пока справляюсь. Я задерживаю дыхание и слушаю стук своего сердца, а оно всё стучит и стучит, стучит и стучит, и в какой-то момент я не выдерживаю и говорю: ладно, чёрт с тобой, входи, не заперто.

Дорогой Ри, с которой в лучшем мире мы наверняка были бы платоновским андрогином с четырьмя руками и четырьмя ногами, что позволило бы нам ронять гораздо больше посуды и предметов обстановки (иногда мне кажется: из всего, что мы умеем, это самый значительный наш талант), обнимать больше людей, есть больше еды, короче, быть совершенным существом.

Две тысячи тринадцатый от рождества христова
год,
И звёзды на небе горят преимущественно те же
Мы дети этого города, мы не знаем его широт,
Меридианов, метров над уровнем моря, этого вот всего,
Но знаем пару приличных баров
Впрочем, ходим туда всё реже

Двадцать первый год — это мне,
И все остальное тоже мне
Кроме сна в гамаке, кроме дома у моря,
Роковых и не очень брюнетов
Космического линкора
Ну и ладно

С каждым годом твоё лицо становится
Всё более всё сильнее всё мучительнее родным
Когда-нибудь мы выскажем наконец друг другу всё что должны были высказать
Допишем наконец вот это всё, с рифмой или хуй с ней, с рифмой, без рифмы,
И станем совершенными существами
Потому что будем только
молчать
Ну, то есть будем «заваришь чаю?», и будем «два билета на этот сеанс, пожалуйста», и будем «отдай одеяло, разлеглась тут»,
Но недолго: до той поры, пока все эти слова, все эти языки не забудутся наконец
И наши лица не застынут золотыми масками
Это будет не золото золота, но золото заката, золото мёда, золото клёнов,
Всего этого романтического говна с легким оттенком натурфилософии

29.09.13

Ри, волшебник слова, написала прекрасный, прекрасный пост о наших каникулах, а я вот запощу непотребные куплеты, которые мы сочинили вдвоём неделю назад. Оба текста — чистая правда; что до истины, то она, надо думать, где-то рядом.

Вот дом, в котором живем мы с Ри...

Нашла папку со скриншотами и едва не рыдаю от ностальгии.
Сейчас я расскажу вам, ребята, чем я занимаюсь в ворлд оф варкрафт.
много картинок и немного непотребств

Пожалуй, это было лучшее лето в моей жизни. Восхитительно бессмысленное и бесполезное, самое лучшее: два месяца я лежала на диване, читала книжки и смотрела кино.
В июле мы с Ри поехали в Питер, чтобы полежать на питерском диване. Почти никуда не ходили, почти ничего не видели, посмотрели весь Торчвуд и всего Доктора Кто, и еще парочку британских театральных постановок, и еще что-то британское, сейчас уже не вспомнить; прикалывались в темноте (с), спали в обнимку с пылесосом, много ели, закупились зимней одеждой.
Потом были чудесные десять дней у Темы в деревне. Бродить по полям, одуряюще пахнущим полынью, развлекаться речными забавами (есть лодка - играй в Боромира, нет лодки - играй в Арагорна. При помощи трех человек, двух матрасов и течения можно еще поиграть в гоночный болид из звездных войн), чистить и потрошить пойманную мальчиками рыбу (смотри, у меня есть собственная армия карасей-зомби), взахлеб читать список по зарубежке - Вульф, Брэдбери, Борхес, Маркес, Рабле, Бальзак; ночами смотреть в телескоп на луну, видеть все кратеры и моря, луна желтая и сделана из мягкого сыра, наполовину съедена солнцем.
Последние две недели августа в Москве, сладкие, тягучие две недели: почти никого не видеть, почти никуда не выходить, много читать, печь пирожки, кататься на велосипеде с записью лекций Борхеса в наушниках, или с еще какими-нибудь смешными лекциями, в особенности на английском, в особенности про эпическую литературу или раннее христианство: в них мне понятны абсолютно все слова, кроме имен и названий, которые приходится угадывать по контексту, а потом долго ржать, потому что вещи, которые английские правила чтения делают с греческим и латынью - это за гранью добра и зла.
Хотя, конечно, кто бы дал мне спокойно пролежать на диване две недели: был и фестиваль мировых культур, последние абзацы "Поисков..." Эко во плоти; была чудесная Яна, вытащившая меня на открытие какой-то выставки (дело было в ГМСИ, зал был полон репортеров и людей с Необычайно Одухотворенными Лицами, у нас в руках была надувная акула, обеим очень хотелось громко крикнуть вслух ЖОПА (самое естественное желание на подобных мероприятиях), поэтому минут через 15 мы оттуда сбежали, а минут через сорок пили масала-чай во дворе кафедрального собора, а минут через пятьдесят в уборной того же собора красили надувной акуле губы моей помадой. Яна ебанутая, я ее ужасно люблю); был Ри, с которым мы съездили на Буфест (платишь деньги, чтобы попасть в место с миллионом книг, платьев, блокнотов, открыток, бус, сережек этц, на которые у тебя НЕТ ДЕНЕГ. Удовольствие очень на любителя), а потом провели сутки у меня с едой и британским кино, и даже написали стихи про каннибализм ("Поздравляю, дорогая. Мы написали стихи про каннибализм без каннибализма", - непередаваемым голосом сказал мне Ри, когда мы закончили) на сквик-фест.
Была пьянка у Славы, на которой мы дегустировали самогон Олега. Самогон пах свердловскими булочками и на вкус тоже был как свердловские булочки (разве что на 70 градусов крепче). Самогон подействовал на меня довольно странно: захмелев, я ушла ото всех в темную комнату, лежала на диване, не включая свет, и полчаса читала про физику частиц. Мне было очень страшно.
Потом прошло.

Двадцать седьмое число, и с одной стороны, я соскучилась по учебе, по этому дивному ебанутому Кармартену, в котором вдыхаешь первого сентября и выдыхаешь двадцать пятого июня; с другой стороны, невыносимо хочется, чтобы оставшиеся пять дней превратились хотя бы в пятнадцать. Я читаю одновременно семь книг, из которых две на английском, одна - учебник физики, а еще три по объему приближаются к энциклопедии мифов народов мира. И еще как минимум три десятка я не успела прочесть, и еще много стихов, которые я открываю для себя только сейчас, потому что они на английском. Иностранный язык - одна из самых великолепных вещей в этом мире, по-моему: как бы хорошо ты его не знал, он чужой, ты не рос в его контексте, ты не знаешь его так идеально, как свой; поначалу ты даже не видишь штампов и заезженных слов, и какая-нибудь совсем простая строчка вроде there were angels dining at the Ritz раз за разом заставляет твое сердце замирать. Я могу поделиться с вами кое-чем, если вы еще не: например, вот, и вот, и еще это (первый раз, когда я его читала, я забыла, как дышать).

Словом, остановись, мгновенье.
(Мне кажется, это то лето-после-первого-курса, которого у меня было в десятом году, потому что в десятом году вместо лета у меня был персональный одноместный ад. А сейчас снова первый курс, то есть уже второй, снова лето, но на этот раз всё как надо, всё славно, все живы и здоровы, и можно вообразить, что мне не 19, а 17, и я никому ничего не должна, и вести себя соответственно. Я и веду. Спасибо, доброе мироздание)
...Пока, дорогая лирушечка. На протяжении учебного года я буду традиционно изменять тебе с твиттером, потому что на большее мой любимый Кармартен не оставляет мне времени (почти вся ф-лента, впрочем, приходит мне на почту, и это одно из немногих утешений в моем мире припева-два-раза).

Меня со школьных лет не переставал удивлять тот факт, что 23-его февраля надо поздравлять, благодарить и дарить подарки не только дедушке, но вообще всем окружающим мужикам. Просто потому, что они мужики и потому что в противном случае ты сама не получишь подарков две недели спустя. А так как друзей у меня всегда было гораздо больше, чем подруг, 23-е февраля год за годом встречало меня жутчайшим диссонансом. Я очень люблю дарить подарки, но, блядь, при чем тут отечество?
А в этом году меня озарило. Все встало на свои места, праздник обрел смысл, я - спокойствие.

Под катом стихи и патетика, осторожно

Давайте останемся собой, давайте останемся живыми, давайте никогда не будем умирать. У меня странное настроение, во мне смешались обида, восторг, тоска и предвкушение, и никакого праздника; я шуршу оберточной бумагой, завиваю ленточки и думаю о том, что давайте никогда не будем умирать, вы все редкостные мудаки, уж не знаю, за что мне это, но давайте не будем, ладно?
Давайте, ну я не знаю, уезжать в дальние тропические страны, устраивать революции, заводить жен, детей, собак и канареек, устраивать благотворительные вечера, влипать в сомнительные аферы, вестись на провокации, менять деньги, менять имена, менять лица, менять божий дар на яичницу. Главное – встречать каждый август на берегу древнегреческого моря, встречать каждое рождество в нашем соборе, встречать хотя бы каждую десятую пятницу за стойкой нашего паба.
Год прошел, пройдет следующий, я не знаю, сколько их нам отмерено, но давайте не будем умирать до самой смерти; давайте, чтобы наверняка, сделаем это на спор, нам всегда хватало азарта на самые невозможные вещи.
Я не знаю, что останется от меня, если не будет вас, всех вас, которые дороги мне по разным, порой совершенно дурацким и необъяснимым причинам. Я не знаю, сколько нужно рук, чтобы развести свои и ваши беды, но все мы – люди с надломом, этим друг другу и дороги, что тут поделать.
Моя любовь – порыв ветра, проклятый клад на дне Рейна, лепреконское золото, мираж в пустыне, тридцать второе мая, – но другой у меня нет. Терпите эту и не умирайте, не умирайте, не умирайте никогда.

Эти весна и лето - множество городов, волшебных, гостеприимных, добрых, славных; Баку - огни, фонтаны и карусели, очарование востока, силуэты минаретов в закатном небе, ...
Петербург - километры пешком, солнце над Финским заливом, дома и улицы, бары и кофейни, береза на балконе, белые ночи, солнечные дни, ветер с Невы. Выборг - замки и башни, гроза в полдень, ладья у причала. Конышевка - река и солнце, аисты на водонапорных башнях, кино по ночам, млечный путь в небе. Ростов - ночная набережная, душные переходы, ветер с Дона, пригоршни бусин в руках, четыре вечных проспекта сходятся решеткой. Таганрог - гроза и вино, фонари на набережной, волынка в три ночи, песни под гитару. Новороссийск - предгорья и заброшенные заводы, кофейня без стекол в окнах, фонари и фонтаны, дороги, мощеные плиткой, привкус ягод туи на языке. Геленджик - балконы и плющ, добрые люди, вкусное пиво, яркое солнце, билеты из ниоткуда в никуда.

Города наслаиваются один на другой, я путаю, что где было, это самая прекрасная и волшебная из всех разновидностей сумасшедствия, вы не находите?.. Я хочу каждое лето - таким, с вокзала на вокзал, из города в город, каждый день влюбляясь в новые мостовые и кофейни. Господи, спасибо тебе за то, что в свои чертовы восемнадцать я получила то, что хочу, я собрала из этих осколков слово "бесконечность", еще немножко - и соберу "любовь", мне теперь все по силам и все по карману, спасибо тебе, что щедрой рукой ссыпал в мой карман горсть этих разноцветных блестящих монет. Воспоминаний.
Господи-господи-господи, я никогда так не любила тебя и этот мир, как сейчас - в пивной возле автовокзала Геленджика, с тяжелым рюкзаком у ноги и билетом непонятно куда в кармане.
Если к вечеру я доберусь туда, куда надо, я полюблю тебя еще больше, а если не доберусь - то меньше любить уж точно не стану.
Господи, я бесстыдно и безнадежно счастлива здесь, в этой гребаной пивной, мне не хватает слов, чтобы выразить, насколько, черт возьми, - спасибо, тысячу раз спасибо.

...Так вот, продолжим. Криница - дурдом и детский сад любого черноморского курорта: батуты, бананы, бассейны, надувные матрасы, разноцветные зонты, жирные краснокожие тетки, караоке, цены выше, чем в центре Москвы; есть у всего этого какое-то неизъяснимое очарование.
Если подняться выше, преодолев лестницу по холму в тридцать пролетов, - то Криница очаровательна без какого-либо сарказма: двухэтажные домики увиты плющом, на дорогах - солнце, пыль, тишина, бесконечные таблички "сдаются комнаты"; в окно под потолком закусочной "Троя" влетают стрижи, маленький рынок очень уютен, с местными торговками я успела обсудить все тонкости литературного процесса, пока ждала приезда продавца коньяка.
Красная щель - каменный пляж (сбитые ноги, синяки на коленках), дорога сквозь турбазу - фонари и заросли ежевики (сладко и кисло, скус солнца и пыли, царапины на предплечьях, порванная юбка), прихотливо изгибающаяся безымянная речка. Лагерь - "проеби-поляна", "паника и паранойя", цыганский табор в четыре палатки, по ночам орут филины, шакалы и дикие коты; жутковато чавкают еноты, когда им удается добраться до нашей еды; если направить на енота фонарь, он замирает и смотрит на тебя с обидой и укоризной: мохнатый, толстозадый, умильный, хочется затискать до смерти.
Одного енота Юра загнал на дерево и полночи не давал слезть, другого посадил в противоенотный ящик, в котором к тому моменту уже не было еды; третьего местный почти-лесничий Коля за пару дней до моего приезда убил и выпотрошил. Мальчики его ели с радостью, Виль - со слезами, но вкусно всем было одинаково. Выпотрошенный енот был первым, что мне показали по приезду, очень гордо, кстати, показали, со словами "А здесь у нас лежит енот наоборот".
Змеиная щель - карабкаться вверх по течению ручья, иногда - по почти отвесным скалам; готовить на троих в крохотном котелке; спать в гамаке, просыпаясь то от воя шакалов, то от того, что лунища светит прямо в лицо; на побережье сидеть на огромном, в четыре моих обхвата, дубе, выброшенном на берег штормом, и сооружать на одной из его веток качели из трехметровой веревки - так, чтобы вылетали прямо в море.

Из Баку я привезла потрясающую юбку, блокнот и рисунок Селенки; из Петербурга - полбутылки метаксы и нежнейшую любовь к "Веселой пружинке", из Выборга - камешек с площадки Часовой башни, из-под Курска - охуеннейший рецепт картошки на углях и раскраску с машиной Рокэ Алвы, из Ростова - шесть толстенных книжек по философии и двадцать листов фандомных шуток, из Таганрога - не похожее ни на что и не сравнимое ни с чем чувство августа, которое следует бережно хранить в самом надежном тайнике до 31 июля следующего года, когда вновь окажешься в Таганроге.
Из Красной я привезла царапины и синяки на руках и ногах, привязавшееся ко мне наркоманское "Да лааааадно!" и "Если тут еще варят, - то я буду!", килограмм красивой гальки и три привычки, от которых придется как-то отвыкать: определять время только по солнцу, собирать дрова, возвращаясь из сортира, и жрать сырой лук.

Подытоживая этот несвязный счастливый бред, могу сказать, что настоящему индейцу завсегда везде ништяк; пойду, постираю свои несчастные, пропахшие йодом, дымом костра и шмалью шмотки.

- Маш, это так классно, что ты держишь марку. Уже лет семь, наверное, одеваешься все так же.
- (польщенно) Спасибо, Миш.
- Уже лет семь, наверное, не меняешь одежду.
- (саркастично) Спасибо, Саш. И я это слышу от человека, у которого две рубашки?
- У меня три рубашки!

...Мы с мальчиками сегодня пришли к выводу, что у русского человека есть особенная, внутренняя свобода. Да, возможно, в России никогда не будет нормальной демократии, зато никто и никогда не отнимет у нас свободный порядок слов в предложении! (:

Шарлотта: Тра-та-та, тра-та-та, кто-то выебал кота!
Тёмный Лорд: *фейспалм*
Шарлотта: Тра-та-та, тра-та-та, все - такая хуета!
Шарлотта: Тра-та-та, тра-та-та, где бы рифму еще взять
Шарлотта: Вы наблюдаете редкий вид "Шарлотта стремная, предэкзаменационная"
Шарлотта: *экзистенциально* Тра-та-та, тра-та-та, ты не тот и я не та!
Шарлотта: Тра-та-та, тра-та-та, КИМ не тот и я не та!
Шарлотта: Тра-та-та, тра-та-та, вместо мозга - кислота
Тёмный Лорд: Тра-та-та, тра-та-та, успокойся ты, балда!

Я не могу, не могу удержаться. Из тех самых блокнотов:

Яичница "Рейстлиновы глазки"
Два яйца разбить на безопасном расстоянии друг от друга (над сковородой). Когда немного поджарятся, с помощью майорана нарисовать на желтках "зрачки в форме песочных часов". Помидорными дольками изобразить "рот, вечно искривленный в горькой усмешке". В процессе приготовления приговаривать "Карамон, ты туп! Карамон, ты ничего не понимаешь! Все мозги, отмеренные Богами нам двоим, достались мне!... et cetera"
04.05.08, Полянка

Мы с Ви-ль это даже приготовили, если мне не изменяет память, на Эловой кухне; выкладывание "рта, вечно искривленного в горькой усмешке" сопровождалось некуртуазным гоготом, помидоры летали по кухне, мы, ессно, были счастливы.
Славное было время, да.