В мае 1804 года в селе Новоспасском, что на Смоленщине в семье помещика Ивана Николаевич Глинки родился сын. Семейные легенды рассказывают, что в ночь рождения Мишеля пел соловей. Так это было или не так, проверить сейчас вряд ли возможно. Но о том, что будущий композитор слышал музыку с детства, вспоминает он сам в своих “Записках”: “У папеньки иногда собиралось много гостей и родственников. В таком случае посылали за музыкантами к дяде моему за восемь вёрст. … Во время ужина обыкновенно играли русские песни, переложенные на две флейты, два кларнета, две валторны и два фагота, - эти грустные, нежные, но вполне доступные для меня звуки мне чрезвычайно нравились, и, может быть эти песни, слышанные мною в ребячестве, были первою причиною того, что впоследствии я стал преимущественно разрабатывать народную русскую музыку”.

Скрипочка наяривала всем известное:

Ах ты, вражий сын камаринский мужик,

Он не хочет своему мужику служить…

На Смоленщине в каждой деревне найдёшь одного, а то и двух скрипачей. Разумеется, они и понятия не имеют о нотах, да и инструменты держат против всяких правил: где-то под самой ключицей. Но как сочно и весело звучит у них скрипочка, какие затейливые переборы вылетают из-под неуклюжего самодельного смычка:

Он бежит, бежит-покрёхтывает

И за усики подёргивает.

Музыкант расцвечивает мелодию затейливым узором. В остренькой бойкой скороговорочке проглядывает что-то насмешливое, скоморошье.

Откуда явилась “Камаринская”? Может, и вправду придумали её скоморохи, чтов давние времена бродили по Руси, забавляя честной люд, не давали душе зачерстветь от обид и горя? Но рассказывают другое: в Комарицкой волости, неподалёку от Москвы, бунтовали мужики, не хотели своим барам служить, бежали от них на Дон, на вольные земли. Они-то первыми и запели “Камаринскую”. Запели весело, с грозной удалью. Прошли не годы – столетия минули. Стала песня другой: озорной, бесшабашной, будто укрылась за насмешливой скоморошьей личиной…

После разлуки многое видишь по-новому: не глазами - сердцем. Кажется, как хорошо ему было в Испании - яркое солнце, голубое небо. живительный воздух, приветливые люди. Нигде не чувствовал себя лучше. Но уже через год начал томиться, а к концу и вовсе места себе не находил - тянуло домой. в Россию. Впрочем. с ним всегда так бывало, когда долго жил за границей. Из Парижа Глинка писал своей приятельнице Кржисевич: "Здесь вы найдёте всё. всё для чувств и воображения, но для сердца. что может заменить своих и родину". … Поля, перелески, бедные, крытые соломой избы. Ни пышного изобилия юга, ни аккуратной прибранности Европы. Тишина. Простор. Неоглядный, беспредельный, как долгая, без конца и края, русская песня. Новоспасское встретило его ласковым теплом и заботой. Матушка, хотя и видела плохо, была ещё бодра. Сестра Людмила, выросшая и похорошевшая, готовилась выйти замуж. Жизнь потекла размеренно, по раз заведённому порядку. Утром Михайло Иванович читал, разбирал бумаги, играл на скрипке. Вечером, к радости домашних, садился за фортепиано. С ним рядом пристраивался дон Пэдро с гитарой. Этого тщедушного молчаливого испанца Михаил Иванович привёз с собой из Мадрида. Педруша исполнял при нём обязанности секретаря, эконома, а при случае и повара.

Как и в каждый свой приезд, Михаил Иванович устроил угощение дворовым. Парни и девки плясали, пели, водили хороводы, а он слушал, улыбался. По лицу – посветлевшему, помолодевшему – видно было, что доволен.

Осенью Глинка решил переехать в Смоленск. Здесь пришёл конец желанному покою. Дальний родственник, о существовании которого Михаил Иванович совсем забыл, решил дать обед в честь знаменитого автора “Жизнь за царя”. Не захотели от него отстать и другие смоленчане. Обеды, ужины, балы закружись утомительной вереницей. Вся эта суета, глупые претензии провинциального света выводили из себя, лишали душевного покоя. Он чувствовал, что заболевает. В марте 1848 года Глинка вместе с доном Пэдро уехал в Варшаву. Они поселились на тихой Рымарской улице. Квартиру сняли удобную, просторную. В самой большой комнате Глинка, как обычно, завёл птиц. За высокой проволочной сеткой летали и пели варакушки, горихвостки, соловьи. Тут же бегали и барабанили по всему, что попадается, два длинноухих проказника – ручные зайцы.

1841 год. Дни снова покатились размеренно. По просьбе князя Паскевича, наместника Польши, композитор начал заниматься с его оркестром. Дело не новое: ещё Новоспасском он много работал с капеллой дядюшки. В его детстве капелла эта была для него источником самых живых восторгов и огорчений. Мальчиком он любил подыгрывать музыкантам на скрипке или флейте-пикколо. Батюшка гневался, что сын не танцует вместе с гостями, но при первой же возможности Миша снова бежал к музыкантам… После окончания пансиона Глинка начал работать с капеллой уже как дирижёр. С каждым музыкантом разучивал его партию отдельно, а потом просил играть всех вместе. Сам же отходил в конец залы и слушал, стремясь понять, как достигнут тот или иной эффект. Школа оказалась превосходной: он на деле понял способы инструментовки великих мастеров и выработал собственные взгляды на это тонкое и сложное искусство. С оркестром князя Паскевича Михаил Иванович разучил испанский танец Халео де Херес , который с большим успехом был исполнен в Варшавском театре. Прошло несколько месяцев, и Михаил Иванович положил перед оркестром новую партитуру.

Даже те, кто близко знал автора "Жизни за царя", не догадывались, как требователен к себе этот милый, приветливый человек. Его корили за лень, за то, что мало сочиняет. А он неутомимо шёл вперёд, никогда не повторяя достигнутого. Так было в операх, в романсах, в написанной недавно “Арагонской хоте”. Так было и сейчас, когда обдумывал фантазию на темы русских песен: “Свадебной” и “Камаринской”. Не первый раз обращался Глинка к народным напевам, стремясь совместить их с формой симфонии. Но каждый раз отступался: мелодии, привыкшие к свободному песенному течению, не укладывались в жёсткие классические рамки. Нужна была особая форма. Впрочем, она давным-давно существовала – вариации. В пении ли, в игре ли народные музыканты никогда не повторяют мелодию одинаково, всегда что-то изменят, расцветят новым узором. Вариации на темы народных песен были любимым жанром русских композиторов. Собственно, с них-то и началась профессиональная инструментальная музыка России. Но, ни один из циклов не мог сравниться глубиной содержания с симфонией.

1845 год. Однако сколько он ни бился, протяжная “Свадебная” и плясовая “Камаринская” никак не хотели соединяться. Радость пришла неожиданно: ему открылось сходство двух таких разных напевов. Оно было всего в четырёх нотах. Но и этого оказалось достаточно: теперь, изменяясь, мелодии могли постепенно и плавно сближаться, сливаясь в единое целое.

… Девушки выводили протяжное:

Из-за гор, гор высоких,

Из-за садика зелёного,

Вылетала стая лебединая…

Неспешно лился рассказ о белой лебёдушке, что отбилась от своей стаи, про девушку-невесту, уходившую от родных отца-матери к лютой свекрови со свёкром. Велось, сплеталось певучее кружево, расцветало дивным узором. Но каким бы затейливым не был подголосок, какой бы напряжённой струной ни рвался ввысь – ни один голос не выбьется из общего лада, не нарушит песню. Чудо многоголосия творили не учёные музыканты – простые крестьянки, не знающие не то, что нот – обычной грамоты. Теперь он хотел научить этому чуду оркестр. По-новому, величаво и торжественно, зазвучала песня, пропетая хором инструментов.

Смолкла “Свадебная”. Тоненько, по-комариному, зажужжали скрипочки. Заплясала “Камаринская”. Поддразнивает, подзадоривает. Первыми не выдержали альты, заиграли что-то своё, удалое, размашистое. Подхватили виолончели, потом флейты и гобои – и вот уже весь оркестр зажёгся огневой пляской. Вновь зазвучала “Свадебная”. На этот раз её запел пастушеский рожок. И он же завёл “Камаринскую”. Да как лихо! Словно бисером расшивает плясовую быстрыми мелкими шестнадцатыми. Знай, мол, наших, не на одной скрипке свет клином сошёлся! А тут балалаечка пощипывает. Конечно, не балалайка – откуда ей взяться в симфоническом оркестре! – это скрипки подражают деревенской трёхструнке своим пиццикато, а вместо рожка поёт кларнет. И всё твердит и твердит заветные четыре ноты – те, что позволили Глинке слить воедино тоску и удаль, печаль и веселье бескрайней русской шири.

С первого же исполнения "Камаринкая", так в январе 1849 году по совету Одоевского В. Ф. Михаил Иванович переименовал своё произведение "Скерцо на тему народной пляски", – получило небывалое признание. Ещё во время разучивания оркестранты готовы были, кажется, побросав свои инструменты, пуститься в пляс. А когда начался концерт, произошло и вовсе неожиданное: слуги, оставленные в вестибюле на страже барских салопов и шуб, вдруг, словно заворожённые, потянулись к дверям. Не смея верить, глядели друг на друга: там, в сияющем светом зале, неслась в лихой безудержной пляске их мужицкая “Камаринская”.

"Какая поразительная оригинальная вещь "Какмаринская", - писал Чайковский Пётр Ильич, - из которой позднейшие русские композиторы (и я в их числе) до сих пор черпают самым явным образом контрапунктические и гармонические комбинации, как только им приходится обрабатывать русскую тему плясового характера..."

Свою фантазию Глинка написал в 1848 году. С тех пор русская музыка обогатилась симфоническими произведениями Чайковского и Бородина, Римского-Корсакова и Глазунова, Рахманинова и Скрябина, Прокофьева и Шостаковича. Быть может они уже давно затмили значение скромной глинкинской фантазии? Ничуть! Вот признание величайшего симфониста нашего времени Дмитрия Дм. Шостаковича: "Я не раз задумывался, почему знатоки музыки не замечают непосредственного воздействия на моё творчество оркестрового мышления Камаринской, которую я всегда изучал и буду изучать до конца моих дней как высший образец инструментовки, органически вытекающей из образного содержания… оркестр Глинки не устарел ни в чём".

Свояк, муж сестры Марии, Глинки , Дм. Ив. Стунеев с 1838 работал заведующим АХО Смольного. Стунеевы жили при институте, и Михаил Иванович часто посещал их: у сестры было весело, постоянно собирались потанцевать молодые воспитательницы и пансионерки старших классов. В начале 1839 года дочь Анны Павловны Керн Екатерина Ермолаевна возвратилась в альма матер, Смольный институт, в качестве классной дамы. На одной такой вечеринке Мария Ивановна, сестра композитора, познакомилась с новой классной дамой и подружилась с нею.

28 марта 1839 у своей сестры Михаил Иванович познакомился с Екатериной Ермолаевной. Она не была красива, худенькая, с заострёнными чертами бледного понурого лица, с внимательным скорбным взглядом больших светлых глаз, с двумя пышными косами, которые почти закрывали хилые плечи. Но стоило ей улыбнуться, заговорить, и сразу обнаруживалась затаённая живость её властного, при всей своей мягкости, характера и неизбывная, почти материнская сердечность к людям, столь необычная в этом возрасте. Композитор вступил с нею в разговор и обнаружил в девушке незаурядный ум, образование, душевную тонкость. Она знала и любила музыку, была знакома с творчеством Дюма-отца и Радищева. Екатерине Ермолаевне исполнился 21 год. “Она была не хороша, даже нечто страдальческое выражалось на её бледном лице… её ясные выразительные глаза, необыкновенно стройный стан (elance) и особенного рода прелесть и достоинство, различные во всей её особе, всё более и более меня привлекали”, - писал Глинка в своих “Записках”. Часто бывая у сестры и общаясь с Катенькой, Глинка всё больше привязывался к ней. Летом его чувства были уже “разделены милой Е. К.”. Чувство к Екатерине Керн, охватившее Глинку, было очень дорого ему, тем более, что о восстановлении мира в его семье не могло быть и речи: Михаил Иванович к тому времени уже разводился с супругой и хлопотал в Синоде об официальном разводе.

В квартире Кукольников в доме Мерца летом 1839 года волновавшие его чувства к Екатерине Ермолаевне Михаил Иванович выразил в двух посвящённых ей сочинениях. Первым из них был пленительно изящный, овеянный элегической поэзией нежной влюбленности ValseFantaisie– одно из самых поэтичных его творений.

“Вальс-фантазия” поражает проникновенной красотой. Вальс был написан для фортепиано и тогда же издан с посвящением Стунееву – объявлять открыто, что “Вальс-фантазия” посвящён Екатерине Ермолаевне Глинка не мог, боясь скомпрометировать любимого человека. Инструментированный дирижёром Павловского вокзала Г. Германом, он впервые был исполнен летом 1839 года в Павловске, и, по отзывам современников, “очаровал” слушателей концертов в Павловском вокзале и на многие годы сохранил за собой название “Павловского вальса”. Глинка и сам не раз ездил в Павловск послушать свою музыку. Через много лет композитор снова обратился к этому произведению и создал ту изумительную оркестровую редакцию, которую мы все знаем.

В начале зимы 1839/1840 Екатерина Ермолаевна тяжело заболела и переехала к матери на Дворянскую (ул. Куйбышева). Михаил Иванович начал похаживать к ней туда. К лету её здоровье ухудшилось, и врачи настоятельно рекомендовали увезти её на юг. Михаил Иванович захотел вместе с любимой уехать в Испанию. Возможно навсегда.

Иным настроением исполнен, сочинённый весной 1840 года романс “Я помню чудное мгновенье”, второе из посвящённых Екатерине Ермолаевне, сочинений. Романс написан на стихотворение Александра Сергеевича, вдохновлённого образом матери Екатерины Ермолаевны. Этим стихотворением поэт обессмертил Анну Петровну, как Петрарка Лауру, Данте Беатриче. Романс проникнут волнением светлой восторженности, лишь ненадолго уступает место печальным раздумьям.

Чувство поэта к Анне Петровне совпали с чувством композитора к её дочери, Екатерине Ермолаевне, – и родился этот замечательный, наполненный нежностью и страстью бессмертный романс. Стихотворение Пушкина выражало то, что пережил сам композитор – вероятно, поэтому и стало возможным такое изумительное слияние музыки и слов. Это произведение Глинки есть совершенное слияние высокой поэзии текста с музыкальным его выражёнием. Навещая Анну Петровну Керн, где в то время жила её дочь, Екатерина Ермолаевна, Глинка часто пел этот романс.

В 1857 году Михаил Иванович умер в Берлине. По настоянию его сестры, Людмилы, прах музыканта перевезли в СПб и отпели в церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади, в той же самой, в которой двадцать лет назад отпевали Александра Сергеевича, и Анна Петровна Керн стояла на том же месте, где стояла 20 лет назад, плакала и молилась за упокой их обоих. Похоронен в Александро-Невской лавре на Тихвинском кладбище (Некрополь мастеров искусств).

-В 1884 году М. П. Беляевым были учреждены Глинкинские премии, просуществовавшие до 1917 года.

-В Санкт-Петербурге сооружён памятник по инициативе Императорскго русского музыкального общества, открыт 3 февраля 1906 года в сквере у Консерватории (Театральная пл.); скульптор Р. Р. Бах, архитектор А. Р. Бах.

-В 1946 году на Мосфильме был снят художественный биографический фильм "Глинка" о жизни и творчестве Михаила Ивановича.

-С 1958 года в Смоленске проводится Всероссийский музыкальный фестиваль имени М. И. Глинки.

-С 1960 года проводится Международный (ранее Всесоюзный) конкурс вокалистов имени Глинки. С 1965 по 1990 год существовала Государственная премия РСФСР имени Глинки.

1 где родился Михаил Иванович?

2-кому посвящён Вальс-фантазия?

3-Утратила ли своё значение Камаринская в наши дни?