Марбург

Я вздрагивал. Я загорался и гас. 

Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, — 

Но поздно, я сдрейфил, и вот мне — отказ. 

Как жаль ее слез! Я святого блаженней. 

Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен 

Вторично родившимся. Каждая малость 

Жила и, не ставя меня ни во что, 

В прощальном значеньи своем подымалась. 

Плитняк раскалялся, и улицы лоб 

Был смугл, и на небо глядел исподлобья 

Булыжник, и ветер, как лодочник, греб 

По лицам. И все это были подобья. 

Но как бы то ни было, я избегал 

Их взглядов. Я не замечал их приветствий. 

Я знать ничего не хотел из богатств. 

Я вон вырывался, чтоб не разреветься. 

Инстинкт прирожденный, старик-подхалим, 

Был невыносим мне. Он крался бок о бок 

И думал: «Ребячья зазноба. За ним, 

К несчастью, придется присматривать в оба». 

«Шагни, и еще раз«, — тверди мне инстинкт, 

И вел меня мудро, как старый схоластик, 

Чрез девственный, непроходимый тростник, 

Нагретых деревьев, сирени и страсти. 

«Научишься шагом, а после хоть в бег», — 

Твердил он, и новое солнце с зенита 

Смотрело, как сызнова учат ходьбе 

Туземца планеты на новой планиде. 

Одних это все ослепляло. Другим — 

Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи. 

Копались цыплята в кустах георгин, 

Сверчки и стрекозы, как часики, тикали. 

Плыла черепица, и полдень смотрел, 

Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге 

Кто, громко свища, мастерил самострел, 

Кто молча готовился к Троицкой ярмарке. 

Желтел, облака пожирая, песок. 

Предгрозье играло бровями кустарника, 

И небо спекалось, упав на кусок 

Кровоостанавливающей арники. 

В тот день всю тебя от гребенок до ног, 

Как трагик в провинции драму Шекспирову, 

Носил я с собою и знал назубок, 

Шатался по городу и репетировал. 

Когда я упал пред тобой, охватив 

Туман этот, лед этот, эту поверхность 

(Как ты хороша!) — этот вихрь духоты — 

О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут. 

Тут жил Мартин Лютер. Там — братья Гримм. 

Когтистые крыши. Деревья. Надгробья. 

И все это помнит и тянется к ним. 

Все — живо. И все это тоже — подобья.»

О, нити любви! Улови, перейми. 

Но как ты громаден, обезьяний, 

Когда под надмирными жизни дверьми, 

Как равный, читаешь свое описанье! 

Когда-то под рыцарским этим гнездом 

Чума полыхала. А нынешний жупел — 

Насупленный лязг и полет поездов 

Из жарко, как ульи, курящихся дупел. 

Нет, я не пойду туда завтра. Отказ — 

Полнее прощанья. Все ясно. Мы квиты. 

Да и оторвусь ли от газа, от касс, — 

Что будет со мною, старинные плиты? 

Повсюду портпледы разложит туман, 

И в обе оконницы вставят по месяцу. 

Тоска пассажиркой скользнет по томам 

И с книжкою на оттоманке поместится. 

Чего же я трушу? Ведь я, как грамматику, 

Бессонницу знаю. Стрясется — спасут. 

Рассудок? Но он — как луна для лунатика. 

Мы в дружбе, но я не его сосуд. 

Ведь ночи играть садятся в шахматы 

Со мной на лунном паркетном полу. 

Акацией пахнет, и окна распахнуты, 

И страсть, как свидетель, седеет в углу. 

И тополь — король. Я играю с бессонницей. 

И ферзь — соловей. Я тянусь к соловью. 

И ночь побеждает, фигуры сторонятся, 

Я белое утро в лицо узнаю. 

1916, 1928