Я НЕ ЗНАЮ, зачем пишу это письмо. Не знаю, отправлю ли его. Не знаю, как к вам обратиться. Не знаю, как представиться самой.
Хотя именно это вы и хотите прежде всего понять. Вам интересно, кто я: Кто я? Та женщина, о существовании которой вы догадались несколько месяцев назад. Та женщина, из-за которой вы столько раз плакали: Да, да. Я знаю это: Та женщина, которую вы проклинали, ненавидели. Та женщина, которую принято называть соперницей, любовницей, разлучницей. Я та, кто превратил в ад вашу жизнь, заставив мучиться, терзаться, разрываться между желанием спросить его, вашего мужа, вашего Игоряшу (вы ведь так его называете): 'Кто она?' И невозможностью сделать это: как же тогда гордость? Чувство собственного достоинства? Интеллигентность, наконец? Вы не спросили. И потом столько раз восхищались собой: 'Вот он все понял, почувствовал без слов - и как я страдаю, и как я горда. И он благодарен мне за мое благородство, за то, что не устраивала этих обывательских сцен с выяснением отношений. Он не мог не увидеть, насколько я выше, чище той женщины. И он порвал с ней. Он вернулся ко мне. Вернулся другим - лучше того, прежнего: заботливый, внимательный. И это его превращение во мне тоже многое изменило: мне захотелось быть красивой, захотелось, чтобы в доме стало уютно. Мне самой странно, но я полюбила готовить. В нашем доме сейчас так хорошо': Вы ведь так думаете? И вы ошибаетесь.
Да, в вашем доме сейчас хорошо, но не потому, что меня не стало, а именно потому, что я есть. Я представляю себе, как гневно передернется ваше лицо, как скомкаете вы этот листок, если я вам его отправлю. Успокойтесь: Я пишу не для того, чтобы мучить вас. Я пишу, чтобы: Впрочем, поверьте - я очень волнуюсь. Пожалуйста, наберитесь терпения. Я расскажу все с самого начала. У вас есть время это прочитать - Игорь предупредил вас, что вернется поздно, потому что поедет на дачу к Илье Григорьевичу. Вас это не удивило. Вы знаете, что этот старый профессор сделал из вашего мужа ученого. Чтобы в тридцать четыре года защитить докторскую, одного таланта мало. Надо, чтобы были руки, которые талант лелеют. У старика такие руки. И потому совершенно естественно, что Игорь едет поздравить своего учителя с Новым годом. Он действительно туда поехал. Но потом придет ко мне - отметить год нашего знакомства.
Да, мы познакомились 31 декабря прошлого года. В сберкассе в очереди, чтобы заплатить за квартиру. Народу было полно - люди стараются не тащить долги в новый год. Игорь стоял передо мной. Над воротником его пальто, как мышиный хвостик, торчала оторванная вешалка. Когда он шевелился, хвостик вздрагивал. Сначала мне было смешно, а потом захотелось спрятать. Я стала потихоньку засовывать вешалку за воротник. И тут Игорь обернулся: Я увидела его лицо:
- У вас вешалка оборвалась: Я хотела: - забормотала я.
- Забыл пришить, - смутился он.
Стояли мы еще долго, но больше не разговаривали. Игорь читал газету. А я пыталась отгадать, кто он, чем занимается. Потом он заплатил и ушел. Когда я вышла на улицу, он ждал меня.
- Я хотел у вас попросить: В общем, не дадите ли ваш телефон? - скороговоркой выпалил он.
И, знаете, я почему-то сразу же назвала номер. Игорь полез в карман, наверное, за записной книжкой. Но подошел мой автобус. Я вошла. Дверь захлопнулась. 'Забудет, чудак, конечно, забудет', - думала я, глядя через стекло на неуклюжую фигуру в черном драповом пальто. Нелепом пальто. Потом я как-то сказала Игорю, что у него пальто, как у Эйнштейна, и он по-детски хохотал. Вообще он так чудесно смеется:
В десять часов зазвонил телефон.
- К вам не прорваться, - сказал он и добавил: - Это тот тип, с оторванной вешалкой.
- Хотите, чтобы я вам ее пришила? - съязвила я.
- Очень хочу, - радостно согласился он. - И знаете, хотя это, конечно, нахальство, но хочу прямо сегодня. Неловко все-таки Новый год встречать неряхой.
Я назвала адрес. >
- Только предупреждаю - буду не один.
Я ничего не успела ответить, как в трубке послышались гудки. И гудки мне показались веселыми, озорными, и на сердце у меня стало легко и радостно. Я вихрем стала носиться по квартире. Живу я одна, потому что: Хотя об этом потом: Новый год собиралась встречать у друзей, так что принять гостя мне было нечем. Но когда в дверь позвонили, на плите уже шкворчало мясо, а в духовке румянилась 'ленивая' пахлава.
Открыв дверь, я в ужасе отпрянула: на меня смотрела огромная черная собачища.
- Простите, не пугайтесь, это Джемма, она очень добрая, - извинился Игорь. - Я же говорил, что буду не один, - улыбнулся он.
Джемма тем временем спокойно вошла в прихожую, положила свои лапы на мою нарядную блузку, слизнула со щек французскую пудру и пошла обследовать дом.
Я ничего не могла поделать со своим лицом. Да нет, я ничего не хотела с ним делать. Знала, что на нем написано: здорово, что ты здесь, здорово, что мы вдвоем. И я знала, что он это видит и тоже знает, что это здорово. И мы ни о чем друг друга не спрашивали. И когда я сказала, что пора накрывать на стол, он поставил два прибора. И нам было весело и хорошо сидеть за столом, о чем-то разговаривать. Мы очертили вокруг себя черту, через которую не могло пробраться ни наше вчера, ни наше завтра. Было только сегодня, только эти минуты, только этот дождь.
Такой странный, такой неожиданный, такой вдруг: дождь в новогоднюю ночь.
Я знала, что все вокруг красиво: и стол, и комната, и я сама в мерцании свечей. И опять я знала, что он видит это, что он это чувствует! И я так хотела, чтобы это теперешнее наше состояние, это счастье, которому суждены были только часы, вошло бы в него и осталось в нем навсегда: Как оно вошло в меня: И как оно во мне осталось: И пусть будут, обязательно пусть будут и другие часы, дни, годы счастья, но они будут именно другими: без нынешних нас: Без этого дождя. Хоть бы подольше не наступало завтра!
Но оно придет. И я узнаю, что есть вы. Что вы в эти самые часы ехали в поезде. Ехали потому, что считали - так надо:
Надо, чтобы он остался один и вы остались одни. И в этой своей разъединенности подумали, почему вы рядом, но не вместе. И, наверное, вы стояли в коридоре у окна, глядя в темноту. И во тьме этой виделось вам, как и он стоит в пустом вашем доме. Курит одну сигарету за другой и думает, думает над тем же, над чем и вы: И уж никак не могли вы себе представить: комната: свечи: женщина: он, хохочущий. И уж совсем немыслимо невозможное, а потому правда - он спит, обнимая женщину, прижимаясь к ее плечу:
Окно открыто, а за ним - тоже невероятно, щедрый весенний дождь. И по лицу женщины, как дождинки по стеклу, скатываются слезы. Она плачет потому, что он во сне повторял ее имя: Так нежно, с такой любовью. Нет, не бросайте листок. Вы сейчас все поймете: он повторял не мое - ваше имя, мы с вами, оказывается, тезки. Не меня - вас он любил во сне, не меня - вас обнимал. Я не знала о вас в ту ночь: Вы не знали об этой ночи: И хорошо, что вы не знали. Тогдашняя вы не смогли бы понять - он не искал любовного приключения.
Но наступил день. Кончилось чудо новогодней ночи. Игорь мне все рассказал. Я слушала его и в вас, незнакомой мне женщине, узнавала себя: Вы пугающе, до мелочей, повторяли мои ошибки. Вы были такой, какой была я пять лет назад. И беда, которая нависла над вами, заслонила, поверьте, мое собственное горькое разочарование, мою родившуюся ночью и умершую утром надежду. А Игорь - он ничего и не заметил, не увидел: Не потому, что бесчувственный, а потому, что все его чувства, как луч прожектора, направлены только на вас, на вас одну. И еще - он пришел ко мне, чтобы спасти вашу любовь. Он выбрал меня по наитию, как зверь, который среди множества трав отыскивает ту, что излечит его. Я никогда не спрашивала, почему он пришел ко мне. Да и зачем спрашивать: Я должна была стать снадобьем, чтобы спасти вас обоих. И я стала им. Мы с вами ровесницы. Но я старше вас на пять лет одиночества: И на две изломанные жизни: мою и того, кто был моим мужем. А теперь чужой муж: И отец девчушки, очень на него похожей. Я иногда встречаю их. И знаете, каждый раз одна и та же мысль: как странно, что это его дочь, а не наша: Если бы можно было вернуться в прошлое и оттаскать за волосы ту самонадеянную дуру, какой я была тогда. Я любила его, очень любила. Но все тряслась над своим достоинством, как бы он его не унизил, как бы не растоптал. Словно свежепосаженный газон, стерегла свою свободу - вдруг он на нее наступит. И в этом своем рвении доходила до полного маразма. Если он просил сварить чего-нибудь вкусного, вопила, что у меня нет времени торчать на кухне, что он забыл, что у меня диссертация, женился бы на продавщице: 'А я и так женился на колбасном отделе, - сказал он мне однажды, - кроме колбасы, у нас ничего и не водится:'
А ведь диссертация мне нужна была только потому, что он защитился. Все боялась отстать, остаться в хвосте. Ученая дуреха, не понимающая, что мужчина может сделать самое трудное дело, он может свернуть горы, но не может зашить распоровшуюся рубашку. И не надо от него этого требовать: Господи, какая же я была глупая! Чувствовала ведь, знала, что еще шаг - и пропасть: И что же я сделала? То же, что и вы, - решила, что нам надо на время расстаться: Уехала: Как будто в человеке что-то меняется с переменой места. Вернулась. А через несколько дней, вечером, он положил на стол ключи от квартиры. Они тихо звякнули, но я оглохла от этого звука, как от взрыва. И ушел. Потом я всю ночь сидела в кухне на табуретке и скулила, как брошенная собачонка: Это так страшно: И я не хотела: Не хотела, чтобы и вы сидели ночью на табуретке: И я решила, как поступить: Я не была вашей соперницей, но я хотела, чтобы вы думали, что она у вас есть.
Игорь часто заходил ко мне. Но, поверьте, я никогда больше не была для него женщиной. Я стала его сестрой, его другом. И вашим прежде всего. Он являлся в своем неизменном потрепанном пальто, в старомодных рубашках, на которых вечно не хватало пуговиц. Я пришивала их: Может быть, вы этого и не замечали. А однажды потащила его в магазин и выбрала рубашки, свитер, брюки и - нам повезло - финскую куртку. Потом мы вернулись ко мне. Я заставила его переодеться во все новое. И когда он, такой разнаряженный, пришел домой, вы, конечно, не могли не заметить этого. Вы заметили и то, что покупки сделаны женщиной: На другое утро я видела вас в автобусе. Не удивляйтесь, что я знаю вас: однажды нас знакомила моя приятельница, работающая вместе с вами. Вы тогда взглянули на меня мельком. И слава Богу - мне нелегко было скрыть замешательство. В автобусе вы сидели, глядя в книгу, но так и не перевернули страницу. Сама себе я казалась отвратительно жестокой. Какое, собственно, право я имела вмешиваться в вашу жизнь? Единственное - избавить вас от муки видеть, как он ведет за руку не вашего, а своего ребенка.
И все-таки, простите меня:
Я сказала Игорю, что у вас очень красивые волосы и что, если бы вы носили их распущенными, они струились бы, как лунный свет. Если бы вы видели, как он обрадовался! Как говорил о том, какая вы красивая, самая красивая. А потом добавил, что в последнее время вы очень грустная и, посмотрев его обновки, сказали, что и не предполагали, что у него такой хороший вкус, и тоже как-то грустно улыбнулись. 'И не знаю, что с ней, - говорил он. - Пытаюсь спрашивать - молчит'.
И я представила себе: в комнате сидят двое любящих друг друга людей: Людей очень образованных. Знающих множество самых умных-заумных слов: И не умеющих найти самые простые и самые нужные, чтобы сказать друг другу. И это молчание с каждым днем становится все тверже: Оно каменеет - и тогда через него не пробиться: Мне стало страшно:
Я сказала Игорю, что надо сделать самое простое - подарить вам цветы и сказать те слова, которые он говорил мне о вас. А он - ученый - слушал меня так, словно я открывала ему Бог весть какие тайны мироздания. И еще я сказала, что скоро 8 Марта и он должен хорошенько подумать о подарке, и я научу его делать 'ленивую' пахлаву, а он испечет ее к празднику: Он радостно кивал головой, а потом побежал покупать цветы.
Я знала - молчание в вашем доме кончилось. Потом мы с Игорем ходили по магазинам, выбирая для вас подарок. И как же мы радовались, купив красивое гранатовое ожерелье, костюм из ангорки. Не сердитесь - я прикасалась к этим вещам чистыми руками: Наконец самое трудное. Три вечера подряд Игорь пыхтел и чертыхался на моей кухне - учился печь пахлаву. Восьмого числа позвонил не столько для того, чтобы поздравить, сколько чтобы похвастаться - получилось лучше даже, чем у меня. Я знала - этот пирог будет для вас самым дорогим подарком. Игорь оказался способным учеником: не раз приходил ко мне, чтобы научиться что-то готовить. Он не просил вас приготовить, может, еще боялся услышать прежнее 'нет времени'. Он предлагал вам - давай попробуем изобрести харчо.
В начале лета вы уехали со студентами на практику. Как-то в выходной Игорь зашел ко мне: Увидел - в доме ремонт. Тут же загорелся - слушай, я тоже сделаю, помоги выбрать обои. Выбрали и обои, и пленку для кухни, и скатерть: Он говорил, что вам все очень понравилось. Я рада: Теперь в вашем доме вам хорошо обоим. Пусть так будет всегда:
Почему все-таки я вам все это рассказала? Чтобы убедить вас, а может, себя, в том, что я искупила свою невольную вину перед вами? Наверное: Но не только поэтому: Да, вот оно - главное: сегодня Игорь войдет в мой дом в последний раз: Я это знаю. А он даже не догадывается. Как ни разу не догадался, что я так старательно возводила, укрепляла стены вашего дома не только потому, чтобы вам обоим было в нем хорошо, но и для того, чтобы защитить этот дом от себя самой: Потому что во мне все живет, все мучает сладкой болью: мерцание свечей: шум дождя: теплое дыхание на моем плече:
Я люблю вашего мужа: Простите меня: Я не могу больше быть вашим другом: Но никогда не стану врагом: И потому - потому не открываю дверь:
Он звонит: Сегодня ваш муж вернется домой раньше, чем обещал: Распахиваю окно: Какая морозная ночь! Ветер швыряет в лицо колючую снежную крупу: Из глаз полились слезы: Мне больно:
Дождь: Весенний дождь в новогоднюю ночь: Он был: Он кончился: Но он остался со мной:


Татьяна ШЛЕГЕЛЬ, Красноярск

- Только не вздыхайте, пожалуйста, так тяжело, а то можно подумать, что у вас ничего хорошего в жизни нет.
- Отчего же? Кое-что есть. По крайней мере, муж красивый.
- Никогда и никому не говорите, что у вас красивый муж! Обыватели вам все равно не поверят и сочтут вас кокеткой, и даже я решу, что вы – женщина, придумавшая весьма оригинальный ход для знакомства.
- Но, во-первых, у меня действительно красивый муж, а во-вторых, с чего это вы взяли, что я – женщина?

* * *

Мой муж меня не любит. И он прав – а за что меня любить? Я и сама иной раз сравниваю себя – настоящую, с другой – придуманной, той, которой бы мне хотелось быть, и настолько это сравнение не в пользу меня настоящей, что просто тоска берет. А он-то меня другой и не видит…
Вот и сейчас, откроет дверь, окинет взглядом – и поморщится.
Правой рукой я держу за шиворот нашего младшего – чтоб не вырвался, а в левой – сумку с оборвавшейся ручкой.
«Сейчас откроет дверь и поморщится».
Но дверь открывает старший.
- Ма, вы чё так долго? – первый вопрос.
- Держи! – от сумки избавилась, младший тоже на свободе – сейчас в зал помчит к телевизору прямо в кроссовках… Мчит! 
- А обувь кто за тебя снимать будет?
- Я сейчас! 
В квартире – бардак. Мне и из прихожей это видно. Никаких следов хилой попытки уюта, которую я напрасно предпринимаю каждое утро. Муж, невзирая на бардак, под фанфарообразный грохот телевизора возлежит на диване с газетой в руках. Газета в его руках вовсе не признак интереса к событиям в родной стране или за рубежом, тут иное – это манифест протеста против беспорядка в квартире, отсутствия ужина и моего неумения воспитывать детей.
Муж морщится, глядя на меня, и на миг откладывает газету в сторону:
- В этом доме есть что-нибудь съедобное?
- Сейчас приготовлю, виновато шмыгаю я носом и направляюсь в кухню.
- Твой сын получил трояк за контрольную по геометрии, - ехидно сообщает мне супруг. 
- Можно подумать, что твой сын получил за контрольную шесть! – огрызаюсь я уже завязывая фартук и начиная готовить ужин.
Куры мне сегодня достались из категории «с ногами, руками и в пуху», то есть по рубль шестьдесят пять, бракованные несушки. Пух приходиться обирать, ноги и головы отрубать, курицу подпаливать на газу… Потом я долго отмываю от сажи свою посинелую птицу супружеского благополучия и укладываю ее тушиться в жаровню. – Уф! Ну вот, наконец-то можно перевести дух и сесть чистить картошку – вода под нее уже закипела.
Руки работают, а голова мыслит. Вот и лето, в кухне надо бы потолок побелить. Пусть в следующие выходные берет мальчишек, и едут все на Волгу. А я тут стол вытащу, холодильник разморожу, шкафы составлю, на пол газетки постелю, чтоб потом отмывалось легче, потолки размою, а пока они сохнут, мел разведу, возьму пылесос, побелю разок.… Вот и кастрюля полная, сейчас картошку кипятком залью – и на газ ее, на газ, как ведьму, что на костер повели… Вот и славно, сейчас соль брошу, чтоб потом голова не болела… А теперь салатик сообразим… Так о чем я думала? О чем-то таком хорошем… Ах да, как я кухню буду белить. Вот раз побелю, а пока сохнет, кое-что простирнуть успею. А потом еще разок пройдусь – уж делать, так делать. Хорошо бы еще подоконники в порядок привести и балкон покрасить… Нет, за один выходной не управлюсь, придется следующую субботу прихватить…
- Мам! Есть хочется!
- Перехочется! – огрызаюсь я.
- Ну скоро ты там, что ли?
- Сейчас, сейчас… - мужу лучше не хамить. Мне сейчас только скандала не хватает.
Так… Салат готов, тарелки расставлены, вилки разложены…Эх, какая досада! Хлеба нет! Забыла купить, вернее не забыла, а просто в сумку не помещался… Без двадцати восемь, магазин до восьми, можно успеть… Старшего лучше не посылать – непременно завозится и опоздает. Сама сбегаю. А если хлеба в магазине нет, то к Тоське Мысниковой заскочу, она полуторагодовалый отпуск досиживает, у нее хлеб наверняка есть, поделится…
Из квартиры я стараюсь выскользнуть понезаметнее, и хотя по телевизору идет футбольный матч, и все трое моих мужиков дружно смотрят на экран, обмениваясь междометиями, супруг замечает мои манипуляции в прихожей, и, стоически морщась, бросает: 
- Ты хоть раз в жизни можешь ничего не забыть к ужину?
Мне очень хочется выдать ему что-нибудь поядовитее, на ум ничего не идет, и единственное, что я могу совершить в ответ – так это дверью пошумнее хлопнуть, так, чтоб даже звонок подзвякнул.
Интересно, бывают на свете счастливые жены или нет? Наверное, все-таки бывают. Одна на миллион, в порядке исключения, чтоб было с кого очерк в «Советскую женщину» написать… Да нет, бывают – вон у Тоськи старшая дочь, так она ей помогает… А у меня мужики…
Плавно-дергающийся ход моих умозаключений прерывается мягким щелчком замка – это из соседней квартиры выходит элегантный незнакомец и застывает рядом со мной, поджидая лифт. От Анжелки идет. Анжелка женщина одинокая, семейной жизнью обделенная, и дабы замужние дамы прелесть своих брачных оков ощущали явственнее, несчастная Анжелка, сколько я ее знаю, имеет только женатых поклонников.
Вот и у этого на правой руке обручальное кольцо сияет. Лицо холенное, начальственное. Жене, небось, про вызов в обком скажет. Знала бы она, где его обком расположился! Впрочем, если и узнает, то промолчит, на то и жена.
В лифт он меня пропускает первой. Это «знатоки» что ли сказали, что мужчина пропускает женщину вперед со времен доисторических пещер – таким образом он проверял, не поджидает ли у входа хищник.
Проверяй, проверяй дорогой – вот видишь, лифт мои пятьдесят три килограмма живого веса выдерживает, не обрывается.
Он входит за мной и произносит:
- Первый. 
Можно подумать, что я с девятого на десятый поеду! Я киваю головой, и он нажимает кнопку.
Мы стоим друг против друга, и его благочестивые глаза меня прямо-таки раздевают. Раздевай-раздевай голубчик, мне уже не семнадцать лет, а тридцать семь, и потому я не зардеюсь, а всего лишь столь же нахально тебя взглядом измерю.
И вообще, милаша, твое счастье, что раздеваешь ты меня только глазами. Иначе бы под моим дежурным платьем ты ничего привлекательного не обнаружил, я те не одинокая Анжелка, французско-югославского белья в батистовых кружавчиках на мне нет, при своих трех мужиках и зарплате – двести мужниных, сто двадцать моих – ношу то, на что хватает: бюстгальтер атласный, за три пятнадцать, ну и все остальное такого же качества, а сорочка еще и с подпалинкой от утюга – сегодня утром прожгла, а новую куплю не скоро. Но и под бельем, дорогуша, поверь мне, старой, твой взгляд ничего не обрадует – брюхо в растяжках от двух беременностей и грудь вся в шрамах – так меня в свое время от мастита спасали. И на том спасибо – у меня хоть оба соска уцелели, а вот у Тоськи Мысниковой один иссекли и выкинули, и осталась у нее вместо левой груди культя тряпочкой. 
При воспоминании о несчастной Тоськиной груди я невольно вздыхаю вслух и достаточно грустно вздыхаю. 
- Только не вздыхайте, пожалуйста, так тяжело, а то можно подумать, что у вас ничего хорошего в жизни нет, осчастливливает меня участием мой случайный попутчик.
На миг я теряюсь. Экий нахал! Едет от Анжелки и не стесняется! Но тут же нахожусь:
- Отчего же? Кое-что есть. По крайней мере, муж красивый.
Муж у меня действительно красивый. По молодости был мальчик-колокольчик, да и сейчас все еще хорош. Супруг мой вид имеет абсолютно подтянутый и спортивный, шевелюра у него по-прежнему густая, седины – чуть-чуть, лишь на висках – только благородства внешнему виду прибавляет, глаза пронзительно синие, и все еще обворожительная улыбка – хотя при таких зубах иной и быть не может.
Помню, когда моя мама его первый раз увидела, то суть не ахнула – как же, у ее чучела – и вдруг такой молодой человек в ухажерах! 
А ведь любил. Любил по первой молодости. Помню, даже плакал надо мной, когда я в марте поскользнулась и руку сломала. Каждый день домой приходил, навещал. И еще помню – утром просыпаюсь, а в форточке букет сирени торчит, это на третьем-то этаже! Любил. И когда старший родился, еще любил. Даже, пожалуй, когда младший родился, любил. Нет, тогда еще не любил, но жалел. А вообще-то мы младшего с перепугу родили. У меня после первого аборта столько всяких осложнений было и такие истерики, что второго он испугался. И сразу стал уговаривать: «Лучше родим! Родим лучше!». – А жить не на что и можно сказать негде: у моих на тридцати квадратных метрах жилой площади семь душ скопилось, а у свекра на семнадцати трое. Но – родился младший сын. И такое семейно счастье пошло, что и вспоминать не хочется, и между стирками, готовками и разъездами от свекрови к своим и обратно, я даже кольцо свое обручальное где-то посеяла, и не заметила где. Так с тех пор без обручального кольца и живу. 
Впрочем, потом, через четыре года повезло – мы квартиру получили. Где-то там, в высших государственных инстанциях какая-то заминка произошла, и очутились мы вопреки собственному неверию на самой настоящей жилой площади в тридцать шесть квадратных метров. 
Площадь-то у нас появилась, а чувств уже не осталось. Так и живем под одной крышей – четверо почти чужих людей. И когда я забываюсь, я делаю то, что сто мой муж делать мне строго настрого запретил. 
Я спрашиваю его:
- Ты меня любишь?
- Нет, - резко и отрывисто отвечает он. – Не люблю. Ну, ты же знаешь, что я тебя не люблю, так зачем же спрашиваешь?
Зачем? Если б я знала, зачем… Сколько раз я уже зарекалась спрашивать, но это происходит помимо моей воли, и сново звучит отрывисто и резко: 
- Нет, не люблю, ты же знаешь…
Знаю. Знаю, что мой муж меня не любит. А как можно меня любить – злую, замотанную, оборванную, вечно что-то не успевающую и ничуть не похожую на ту, какой бы мне хотелось быть…
А глаза у моего случайного попутчика масленеют. И он почти свистящим голосом вышепчивает:
- Никогда и никому не говорите, что у вас красивый муж! Обыватели вам все равно не поверят и сочтут вас кокеткой, и даже я решу, что вы – женщина, придумавшая весьма оригинальный ход для знакомства.
Он говорит, а его правая рука, сияющая обручальным кольцом, поднимается вверх, и ее пальцы вдруг касаются моей шеи – сразу за левым ухом, ближе к затылку, и ласково и нежно поглаживают мою кожу – жест совершенно неожиданный и неприличный. И – вот досада! – я ловлю себя на совершенно дикой мысли, что если то, что зовется душой, протестует от такого нахальства, то то, что есть плоть, прежде не знавшая ласки именно такого жеста, плоть… скорее всего заинтригована.
Но поскольку я все же гомо сапиенс, то разум мой злобно торжествует, т я сбрасываю дерзкую руку:
- Но, во-первых, у меня действительно красивый муж, а во-вторых, с чего это вы взяли, что я – женщина? Я вовсе не женщина, я вьючно-сумчато-ломовое существо среднего рода, по своих технико-эксплуатационным характеристикам предназначенное для героических трудовых свершений на ниве промышленности, сельского хозяйства, просвещения, здравоохранения, торговли и бытового обслуживания населения, а также в промежутках между всем этим вполне пригодное для производства детей.
Лифт останавливается, и, дрогнув, медленно разъезжаются двери. Мой попутчик жестом пропускает меня вперед. Я ловлю его взгляд – он иной, совершенно человеческий теплый взгляд. 
- Хотите, я вас подвезу? Куда вам? – спрашивает он и спрашивает вовсе не донжуанисто, и я это чувствую. 
- Спасибо, не надо, мне рядом – в булочную. 
Голос свой я не узнаю – чужой, совершенно чужой голос произносит мои слова, мягко и печально, как бы извиняясь за только что сказанное.
- Жаль – звучит мне в ответ, и почему-то мне кажется, что звучит с грустью. 
У подъезда его ждет служебная машина. Шофер подобострастно глыбится и открывает дверцу. Мой начальственный незнакомец убывает на персональном транспорте в лоно своей счастливой семьи, дружелюбно взмахнув мне на прощанье рукой. 
А я тяжело вздыхаю и понуро направляюсь в булочную – вьючно-сумчато-ломовое существо среднего рода, обыкновенная советская женщина, которую собственный муж не любит. 

* * *
- Только не вздыхайте, пожалуйста, так тяжело, а то можно подумать, что у вас ничего хорошего в жизни нет.
- Отчего же? Кое-что есть. По крайней мере, муж красивый.
- Никогда и никому не говорите, что у вас красивый муж! Обыватели вам все равно не поверят и сочтут вас кокеткой, и даже я решу, что вы – женщина, придумавшая весьма оригинальный ход для знакомства.
- Но, во-первых, у меня действительно красивый муж, а во-вторых, с чего это вы взяли, что я – женщина?

Раиса Елагина