- Фу-ты, бяка какая! – с раздражением произнёс полковник Варнавин, вытянув из коричневой жижи зелёный листок. – И скользкая ещё, как та лягушка…
– А что, французы и лягушек едят! – заметил Темников, флотский лейтенант, почти коренной тихоокеанец. – Вот сразу видно, Сергей Петрович, что вы не из местных… Ведь это же морская капуста! В ней витамины… и к тому же, как мне один доктор однажды сказал, она мужскую силу поднимает!
Слова о мужской силе тут же вызвали резонанс за соседним столом, где сидели нижние чины.
– Слыхали, братцы, шо лэйтинант каже? – спрашивал молодой матрос-уссуриец. – Каже, треба ту водорослю йисты, бо в ней митавина, яка баб ебсты помагае…
– Ну что ты меня дразнишь, хохлячья твоя душа! – с противоположной стороны стола на него надвинулся дюжий, чернявый, по поблёскиванию на плечах которого было видно, что он дослужился до звания, представлявшего собой высшую ступень его казацкого счастья – подхорунжего. – Что ты меня дразнишь своей митавиной… Мне б дали волю, я бы без никакой митавины всю эту ихнюю Японию переженихал!.. – и казак вздохнул, скорее от отсутствия воли, чем возможности «женихаться».
– Отак воно выходыть, братцы! – подхватил другой матрос, тоже зеленоукраинец. – Вже три десятка рокив биля той митавины живемо, а не знаемо… и наши жинки всэ скиглять… Ой, от хоч треба пошукаты, як в Уссурийську буду… як живый буду, пошукаю…
Варнавин между тем продолжал возмущаться:
– От ей-богу… ну вы его поглядите, щё это за суп… Ведь натуральнейшее дермо! (Он был одессит и всегда в минуты душевного волнения вспоминал цветистый язык своего города). И цвет абсолютно точно такой же…
– Это от сои, – сказал Темников. – Полно вам, Сергей Петрович! Кушайте лучше рис. А супчик вообще-то – очень даже советую-с!..
– Вот ей-богу… – пробурчал полковник и взялся за рис. – У турок и то лучше было!
– У турок-то? Ох, не скажите!.. – иронически протянул его сосед, поручик с чёрными до блеска волосами и глазами, уже в летах, фамилия которого была Евсевиу. – Мне один ихний всё говорил: «Скажи спасибо, свинья греческая, что англичане за тобой следят!» – вроде как следят, чтобы они там пленных-то не больно третировали, а то бы, мол, и рабом сделали… – тут же пояснил он. – А был он, господа, всего лишь онбаши – ну, ефрейтор по-нашему. Вот так-то!.. А японцы, может, кормят и невнятно, но вежливые…
– Ве-ежливые!.. – передразнил опять кто-то из матросов. – Це до вас воны ве-ежливые, бо вы ахфицеры, а до нас тильки знають: «Марутять-куритять!» (Среди пленных было много раненых, и им часто приходилось слышать от японцев слова «Молчать! Не кричать!» в таком вот искажённом виде.)
– Ага, – присовокупил подхорунжий, – и ещё «пизуда парутись!» – Тут весь солдатский и матросский стол дружно засмеялся.
Сомнения в вежливости японцев возникали и у офицеров.
– Вежливые, говорите? – спросил неприятным голосом какой-то капитан. – А что ж меня этот тогда так за грудки-то схватил?.. Схватил, да за плечо, да дёрг! – У этого капитана при взятии в плен был оторван правый погон. Видимо, против него применили какой-то приём японской борьбы.
– Нет, ну этот тебе не скажет так – «греческая свинья», – стоял на своём Евсевиу. – Я ведь, тем более, не грек вовсе, а бессараб… Обидно-с!
– От ей-богу! – вставил опять Варнавин. – Конечно обидно, Владимир Аполлоныч… Второй раз в плен попали, а? Ну щё это такое!..
– Так вы, поручик, не дворянского сословия? – переменил тему капитан с неприятным голосом.
– Отставить! – рявкнул Варнавин. Они с Евсевиу хорошо знали друг друга. – Ты его не тронь!
– Да полно вам, Сергей Петрович… ¬– примирительно ответил поручик. – Поповского я. Отец в Кишинёве полковым священником служил. Ну а мне в семинарию не хотелось идти, пошёл в вольноопределяющиеся. Ну, тут и война. Как в Болгарию вошли, был я уже унтером, а меня онбаши этот… Тьфу! – он сплюнул на пол. – Ну да бог с ним. Потом, значит, в Туркестан – шесть лет там пыли поглотал, зато и прапора дали. Ну а там перемещался вдоль всей границы, вот до этих мест… И тут опять оказия, с японцами-то… Истинное слово, Сергей Петрович, обидно-с!..
– Ага, оказия, – подхватил полковник, так почти и не притронувшийся к обеду. – И кормят дермом каким-то… Саша, это-то вот что? – обратился он к Темникову, указывая на розетку с соевым соусом. ¬– Щё они нам предлагают, чернила пить, что ли?
– Это у японцев вместо соли, – ответил лейтенант. – Вы его в рис вылейте.
– Ага… То-то я гляжу, рис какой-то пресный… – Варнавин последовал совету и вдруг обнаружил, что еда очень даже и ничего. Он мигом опрокинул в себя всю миску. Все другие, кроме Темникова и ещё пары моряков, тоже начали с риса, а к супу притрагиваться пока не решались. Офицеры завидовали низам, которые всё это время орудовали ложками довольно бойко, а теперь не спешили расходиться из-за стола, судачили на сытое брюхо.
– Эх… право слово! – вздохнул снова всё тот же подхорунжий. – Тоска, братцы!
Вдруг он резко поднялся и заговорил возбуждённо:
– Давайте, что ли, побег… как его… ор-га-ни-зуем! (Слово это он произнёс смачно, через фрикативное Г). – Право слово, а, господа офицеры?
– Отставить! – В следующее мгновение низы могли лицезреть всю корпулентную сущность полковника Варнавина, а голос его звучал так, что конвойный, низенький солдатик с лицом, напоминавшим чумазую физиономию русской бабы, злоупотребляющей алкоголем, аж передёрнулся. – Побег организуем, скажешь же, а – от ей-богу! И как ты себе мыслишь его организовать? Как, спрашивается вопрос, как говорят у нас в Одессе?
– Ну… ежели хорошо подумать, то будет понятно, как… – нерешительно ответил казак.
– Хорошо подумать, говоришь? – ехидничал Варнавин. – А за свою задницу ты подумал? Ты щё думаешь, японец-то, на кулачки с тобой пойдёт? Он с тобой на кулачки не пойдёт!.. У него, брат, оружие есть! А на тебе из оружия что? Один антон, прости господи…
– Какой это ещё Антон? – удивился подхорунжий.
Варнавин хотел ещё больше озадачить его какой-нибудь экспрессивной одесской фразой, но передумал и лишь произнёс вполголоса:
– Сказал бы я тебе, какой…
Эти слова возымели на казака совершенно неожиданное действие: он весь обмяк – точно сдулся – и сел.
Сел и полковник.
– Видал, Аполлоныч, как я ему по-нашему-то разъяснил? – хвастливо спросил он, подмигнув поручику.
– Ловко!.. – одобрил Евсевиу.
– Господа, давайте уже суп есть, что ли! – раздался вдруг голос с противоположного конца стола. – А то долго ли мы на рису-то на этом протянем? Вон у меня тут хлеба пара буханок завалялась, кому надо, разломайте да покрошите, оно лучше будет…
Буханки от безвестного интендантского офицера, обладателя голоса, пошли по рукам. Офицеры деловито крошили хлеб в суп, который даже ещё не успел до конца остыть, а потом дружно взялись за ложки. Варнавин управился с японской похлёбкой одним из первых.
В довершение всего у какого-то кавторанга столь же чудесным образом «завалялась» порядочная бутылка рома, и он пустил её по кругу. Так что когда к офицерскому столу подошёл конвоир с ритуальными словами «Пасуда убирать!», то застал всех в отличнейшем расположении духа.
– Хоросё? – спросил он ближайшего офицера, которым оказался наш полковник.
– Если бы суп погуще варили, было бы совсем хорошо! – ответил тот.
– Су-па-гу-се-ва-ри? – переспросил солдатик, – это сито?
– Это? А вот что… – сказал Варнавин, положив руку ему на плечо.
«Пасуда убирать» произошло в тот день не скоро…
***
Странное блюдо
«супагусевари», представлявшее собой суп, в который в небывалых для японцев количествах клали морскую капусту, маниок, редьку, а иногда даже свинину или баранину, просуществовало в японской кухне ровно сорок лет – пока военным поварам приходилось готовить его для немногочисленных русских пленных…
