Напишешь и отпустишь. Неверное утверждение.
Только, когда отпустишь, можешь написать. Легко и без напряга, не утруждаясь редактированием. Просто отпускаешь пальцы бегать по клавиатуре вслед за сознанием.

«Сначала было слово»…
У меня его не было. Были буквы, слепленные Потом была н е и з в е с т н о с т ь. Трое суток непонимания. Туманность Андромеды и сознания.

Спустя… был пропущенный удар. В открытую настежь. И пришла б о л ь. Это было еще приемлемо, потому что болевой порог у каждого разный. Мне повезло – у меня высокий.

Хуже стало, когда к боли присоединился с т ы д . Он приливал к щекам горячей волной, каждый раз, когда я вспоминала. Стыдно было за него и непонятно за себя. Мой благородный «дракон» превратился в нечто мне неизвестное, агрессивное и (самое страшное!) тупое. Интересно было, что «танцы на костях» он репетировал на мне. Впрочем, на ком же еще? Я сама его создала.

Позже начался этап н е в е р и я. «Ну не могло это со мной! Я же была хорошей, Господи? За что тогда такие счета? Я на столько не нагуляла»…

Совсем плохо было, когда перестала что-либо ч у в с т в о в а т ь. Совсем. Иногда, я колола палец иголкой, потому что мне казалось, что я не могу ничего ощутить. Боли как таковой не было. Физическая меркла по сравнению с той, что жила и росла внутри. Она пульсировала. Наступала. Развивалась, как ребенок. Заставляла пропускать вдохи, чтобы хоть как-то избавляться от нее на выдохе.

Потом было о т ч а я н и е. «Неужели больше никогда не будет такого?» И конечно же никакого смирения. От этого бьющегося антисмирения отчаяние питалось и множилось.

В один день, или вечер я р а с с м е я л а с ь. И перестала играть роль живой и ответственной, гордой и всякоразной. Я очнулась. Мир был отдельно. Я – отдельно. Мне было плевать на Мир, Миру, я так подозреваю, на меня – чудесные, ни к чему не обязывающие отношения.

Вот только з л о с т и во мне никогда не было. Странно, но я ни разу на него не разозлилась.