Поводом к настоящим размышлениям послужила статья священника Бориса Михайлова, посвященная супрематизму (http://mir.voskres.ru/mirbo10/mb10-16.html). Коль скоро сама работа находится в открытом доступе, избегу пространных цитат и изложения сути статьи. Приведу лишь наиболее эмоциональный фрагмент: 

«В «Черном квадрате» Малевич одержал окончательную «победу над солнцем». Не круг, который был бы слишком подвижен, и не треугольник – динамическая, «пропеллерная» форма, а квадрат – вбитый по шляпку кованый гвоздь – знак всеотрицания, всесветное «Нет»! В отличие от неочевидности значения абстрактных композиций Кандинского, «Черный квадрат» представляет собою вполне определенное метафизическое «Несмь», нацеленное в свою противоположность – «Аз есмь Сущий», и является неприкровенной хулой на Духа Святого и воплощением духа злобы, сатаны. Что «это не простая шутка», доказала тьма, поглотившая вскоре Россию. Предвестием ее была «несловь» Малевича, собранная в кулак, - дырка в материи, крепкое словцо революции, мужицкий кукиш, прокуренный и корявый, - в небе. Понимая это значение своего «Квадрата», Малевич демонстративно повесил его на выставке в красном углу, традиционном для русской культуры месте иконы». 

Статья досточтимого отца Бориса укладывается в ряд многих современных богословских или, вернее, религиоведческих работ, связанных с критикой тех или иных культурных проявлений века сего; вливается в некий общий mainstream. Пугает в этом ряду его протяженность и некая общая особенность: работы многих сегодняшних религиоведов, по сути, являются критическими, и практически не осталось области современной культурной жизни, которая бы не подверглась подобного рода критике. Внимания удостоились детская литература, мультипликация, игрушки, музыка, рекламные ролики, живопись. Наиболее огорчительным лично мне - я не претендую сейчас на полноту картины или на объективность - кажется тот факт, что количество работ, авторы которых бы не предостерегали, а радовались, сокращается. Тоже тенденция - и сложно сказать, века или авторов. Настоящее эссе, увы, скорее дополняет ряд, нежели уклоняется. 

Отцом Борисом обоснована необходимость богословия культуры - какая замечательная идея! Мне уже, если я верно представляю себе эту область, хочется ей заниматься. Однако необходимо осознавать со всей ясностью, что искусство как род знаковой системы неизбежно является предметом интереса и герменевтики с ее давным-давно выработанными принципами и кругом проблем. Один из наиважнейших вопросов герменевтики - о соотношении между смыслом заложенным и смыслом извлеченным. 

На мгновение позволю себе отвлечься и вообразить эпоху, в которую творили Малевич и Кандинский. Модернизм - это довольно понятная тенденция; это - принудительный и ускоренный поиск новых форм, которые бы отличались от уже существующих. Чем разительнее это отличие, тем успешнее поиск. И это несходство зачастую рождается путем конфликта с привычными формами. Итак, «пощечина общественному вкусу»: театральные эксперименты Мейерхольда, словотворчество Северянина и Хлебникова, супрематизм Кандинского и Малевича, эстетизм Уайльда, шокирующее art nouveau Бердслея. Сложно представить себе более отдаленное от привычных форм явление, чем полное отсутствие форм, манифестирующий отказ от форм любого вида. Так рождается супрематизм, он логичен и всецело обусловлен контекстом эпохи. 

Отсутствие форм - это повод к особым затруднениям в извлечении смысла из произведения. Мне известны два очень распространенных шаблонных суждения об искусстве супрематизма. Суждения эти рождаются в сознании учащихся средней школы, перешагнувших порог Русского музея или Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина так часто, что впору задуматься об их глубинном смысле. 

Первое суждение: «Так и я смогу». Очевидно - и бессмысленно одновременно. Я, владея живописной техникой, могу побиться об заклад и воспроизвести значительную часть картин Малевича в рекордные сроки. Но вся беда (или благо?) в том, что это будут копии с картин Малевича, в лучшем случае - фантазии на тему Малевича. Некая экологическая ниша в истории искусства уже занята, супрематизм уже состоялся, и любые мои экзерсисы будут восприняты, как вторичные. 

Второе суждение: «Каждый видит в этом, что хочет». И это потрясающая при всей своей очевидности правда. Из любой знаковой системы - картины, текста, музыкальной строки - можно извлечь более одного смысла. И если предметные роды искусства обычно не вызывают в первом приближении трудностей с интерпретацией, то беспредметные - весьма и весьма. И, обладая некоторой базой, можно интерпретировать систему тем или иным образом; скорее всего - путем наименьшего конфликта с имеющейся базой. 

Теперь еще один тезис, который я уже пытался развить в чуть более ранней статье (http://mir-rpz.ru/ru/library/discussion/?id=52&i=1). Христианская онтология не может помыслить мир в отрыве от его Создателя. Все в мире несет Его след, все может свидетельствовать о Нем. Рождается (вернее, уже родилась и, увы, считается отмершей) семиотическая картина мира: созданный мир - раскрытая книга, в которой человек верующий созерцает Создавшего. Один и тот же мир может стать и источником «научного атеизма», и источником богопознания (Рим. 1, 20). 

Если мир мы (считаю, что все христиане со мной в этом заодно) считаем по определению Божьим, то о творчестве отдельно взятого человека такое сказать удается не всегда. Нижеследующий набор аргументов уже возникал с разных сторон во время сравнительно недавних дискуссий о «Гарри Поттере». Возьмем любую классическую предметную картину - например, «Утро в сосновом лесу» Шишкина. Является ли это полотно само по себе христианским? Подозреваю, что нет. Тогда логично предположить, что оно является антихристианским, богоборческим? Улыбаюсь вместе с вами. Итак, созданное человеком произведение искусства далеко не всегда является, если можно так выразиться, богословски ангажированным. Если сравнивать это с современным представлением о молекуле, то, помимо связывающих и антисвязывающих, существуют и несвязывающие орбитали. 

Контекст эпохи супрематизма едва ли можно назвать склонным к христианскому благочестию. Но из этого не следует, что отдельно взятое полотно или серия картин этого периода и стиля окажутся антихристианскими, богоборческими, сатанинскими. И даже «Черный квадрат» считать «неприкровенной хулой» я затрудняюсь. У В. Солоухина, много критиковавшего в своих «Письмах из Русского музея» Малевича, есть в означенном произведении чрезвычайно глубокое суждение о картине Федотова «Свежий кавалер»: герой этой картины - взяточник в той же мере, в какой и английский шпион. Ограниченный материал, вынесенный на суд собственной прецедентной базы, вряд ли нужно дополнять до чего-то более увесистого содержимым этой базы. 

Хотя бы потому, что «Черный квадрат» - не единственное в своем роде произведение Малевича, есть еще как минимум «Красный квадрат», «Черный круг» и «Синий треугольник и черный прямоугольник». Хотя бы потому, что при всей статичности квадрата именно квадрат и прямоугольник в древнерусской иконописи традиционно трактуют как символы мира - например, под стопами Вседержителя. Предложенное отцом Борисом толкование этой картины оригинально, но не единственно. В качестве околобогословской шутки (осознавая всю легкомысленность затеи, ставлю нижеизложенное в кавычки) можно предложить и такой вариант трактовки. 

«Малевич абсолютизирует «Божественный мрак», непостижимость и неизреченность Божества. Его «Черный квадрат» - это запечатленное в холсте и красках катафатическое в богословии, средоточие «не» в характеристиках Божественного. Художник прибегает к традиционному в иконописи решению: внешняя сфера светоносна и пронизана светом, внутренняя - непроницаема для взора и разумения. Именно поэтому Малевич и помещает свою картину в красный угол - как неожиданную, но все же икону». 

Мне кажется убедительным. По крайней мере, материала в «Черном квадрате» на такое экзегетическое упражнение вполне хватает. 

Завершая это рассуждение, хотелось бы отметить, что, с другой стороны, очень приятно наличие хотя бы у кого-то своего рода христианского иммунитета. Под иммунитетом я понимаю систему взглядов, которая помогает критически отнестись к любому внешнему посылу. Заимствуя формулировку у диакона Андрея Кураева, спросить: «Ты справа или слева?» Очевидно, что искусство супрематизма не имело и не обретет в пространстве храма и в восприятии верующих того же приятия, что и предметный жанр. Но оценка его может - и, кажется, должна - быть не только категорически отрицающей.

 

Сердечно благодарю В.О. Сысоева, слегка подтолкнувшего меня к размышлениям о супрематизме.