Александр Михайлович Гликберг, известный как Саша Черный, а после эмиграции - Александр Черный, из числа тех, о ком трудно писать, хотя вроде все акценты расставлены: сатирик с редким юмористическим даром, тонкий лирик, любивший природу и детей, погибший в результате тушения пожара в далекой Франции, чуть пережив свое пятидесятилетие. Но есть в этом какая-то недосказанность, как будто пишущие стесняются чего-то и не договаривают, за исключением, пожалуй, Корнея Ивановича Чуковского. А между тем, Александр Черный, которому в 2015 году исполняется 135 лет со дня рождения, пережил свою славу   уже в тридцать три, окончательно превратившись после эмиграции, по словам Маяковского, из злободневного в озлобленного. На пике  славы, словно уже предвидя свою катастрофу, поэт с горечью пишет:

Александр Михайлович Гликберг, известный как Саша Черный, а после эмиграции - Александр Черный, из числа тех, о ком трудно писать, хотя вроде все акценты расставлены:

сатирик с редким юмористическим даром, тонкий лирик, любивший природу и детей, погибший в результате тушения пожара в далекой Франции, чуть пережив свое пятидесятилетие.   

Но есть в этом какая-то недосказанность, как будто пишущие стесняются чего-то и не договаривают, за исключением, пожалуй, Корнея Ивановича Чуковского.

А между тем, Александр Черный, которому в 2015 году исполняется 135 лет со дня рождения, пережил свою славу

уже в тридцать три, окончательно превратившись после эмиграции, по словам Маяковского, из злободневного в озлобленного. На пике  славы, словно уже предвидя свою катастрофу, поэт с горечью пишет:

 

В литературном прейскуранте
Я занесен на скорбный лист:
"Нельзя, мол, отказать в таланте,
Но безнадежный пессимист".

Ярлык пришит. Как для дантиста
Все рты полны гнилых зубов,
Так для поэта-пессимиста
Земля - коллекция гробов.
***

Я в мир, как все, явился голый
И шел за радостью, как все...
Кто спеленал мой дух веселый -
Я сам? Иль ведьма в колесе?
(«В пространство», отрывок, 1911)

Эти горькие нотки начали звучать у поэта еще раньше, как симптомы начинающегося неблагополучия:

Хочу отдохнуть от сатиры...
У лиры моей
Есть тихо дрожащие, легкие звуки.
Усталые руки
На умные струны кладу,
Пою и в такт головою киваю...

Хочу быть незлобным ягненком,
Ребенком,
Которого взрослые люди дразнили и злили,
А жизнь за чьи-то чужие грехи
Лишила третьего блюда.

Васильевский остров прекрасен,
Как жаба в манжетах.
Отсюда, с балконца,
Омытый потоками солнца,
Он весел, и грязен, и ясен,
Как старый маркёр.
***

Как молью изъеден я сплином...
Посыпьте меня нафталином,
Сложите в сундук и поставьте меня на чердак,
Пока не наступит весна.
(«Под Сурдинку», отрывки, 1909)

Своей весны он так и не дождался. Истоки трагедии и внутреннего разлада большого поэта с мягким, тонким чувством юмора со слезами на глазах  сложно понять, если не проследить его жизненный путь, о чем - чуть позже.

Александр Черный был в числе клеймивших Россию, осуждавших Столыпина, высмеивавших Николая II, Иоанна Кронштадтского, Серафима Саровского, чьи имена сегодня составляют честь и гордость России. Спустя годы, поэт не мог себе этого простить. Было злободневно, едко, смешно, но ниже его поэтического дара.

Кому живется весело?
Попу медоточивому,
Развратному и лживому,
С идеей монархической,
С расправою физической...

Начальнику гуманному,
Банкиру иностранному,
Любимцу иудейскому —
Полковнику гвардейскому;

Герою с аксельбантами,
С «восточными» талантами;
Любому губернатору,
Манежному оратору,

Правопорядку правому,
Городовому бравому
С огромными усищами
И страшными глазищами;

Сыскному отделению
И Меньшикову-гению,
Отшельнику Кронштадтскому,
Фельдфебелю солдатскому,

Известному предателю —
Суворину-писателю,
Премьеру — графу новому,
Всегда на всё готовому, —

Всем им живется весело,
Вольготно на Руси...
(1906)

Высмеивая царскую Россию в духе Салтыкова-Щедрина и Некрасова, Александр Черный был неповторим и неподражаем совсем в другом - в следовании мягкому, интеллигентному Антону Павловичу, до глубины души ненавидящему пошлость во всех ее проявлениях, особенно среди «интеллигентных» и «культурных» обывателей.

Александр Михайлович Гликберг ненавидел эту болезнь, прежде всего, в себе: не имея законченного гимназического образования и глубоких знаний, которые ему заменили книги, поглощаемые им в большом количестве, он постоянно испытывал дефицит культуры и образования. Желчно и яростно он высмеивал себя, и только потом - других.

Боль была настоящей, а не рисованной маской, хотя правда и то, что он сознательно рядился в маску городского обывателя:

Середина мая и деревья голы...
Словно Третья Дума делала весну!
В зеркало смотрю я, злой и невеселый,
Смазывая йодом щеку и десну.

Кожа облупилась, складочки и складки,
Из зрачков сочится скука многих лет.
Кто ты, худосочный, жиденький и гадкий?
Я?! О нет, не надо, ради бога, нет!

Злобно содрогаюсь в спазме эстетизма
И иду к корзинке складывать багаж:
Белая жилетка, Бальмонт, шипр и клизма,
Желтые ботинки, Брюсов и бандаж.

Пусть мои враги томятся в Петербурге!
Еду, еду, еду - радостно и вдруг.
Ведь не догадались думские Ликурги
Запрещать на лето удирать на юг.

Синие кредитки вместо Синей Птицы
Унесут туда, где солнце, степь и тишь.
Слезы увлажняют редкие ресницы:
Солнце... Степь и солнце вместо стен и крыш.

 

Был я богоборцем, был я мифотворцем
(Не забыть панаму, плащ, спермин и "код"),
Но сейчас мне ясно: только тошнотворцем,
Только тошнотворцем был я целый год...

Надо подписаться завтра на газеты,
Чтобы от культуры нашей не отстать,
Заказать плацкарту, починить штиблеты
(Сбегать к даме сердца можно нынче в пять).

К прачке и в ломбард, к дантисту-иноверцу,
К доктору - и прочь от берегов Невы!
В голове - надежды вспыхнувшего сердца,
В сердце - скептицизм усталой головы.
(«Отъезд петербуржца», 1909)

Одна из последних фотографий Александра Черного

Пошлость  «культурного» человека была ему ненавистна гораздо сильнее, чем неправда политиков, хотя и этого немногого хватило, чтобы после эмиграции причислить себя к виновникам в гибели России.

Свою  вину, буквально съедавшую его  изнутри, Александр Черный никогда не забывал. Даже внешне он выглядел  виноватым: ходил с опущенной головой, при  разговоре никогда не смотрел в глаза, мало говорил, постоянно собирал с костюма и скатерти невидимые никому соринки и с горечью констатировал:

Прокуроров было слишком много!
Кто грехов Твоих не осуждал?..
А теперь, когда темна дорога,
И гудит-ревет девятый вал,
О Тебе, волнуясь, вспоминаем,-
Это все, что здесь мы сберегли...
И встает былое светлым раем,
Словно детство в солнечной пыли...
(1920)

Жизнь Александра Черного в эмиграции оказалась подвалом. В его распоряжении оставался только маленький детский островок, на котором поэт рассчитывал передать будущему поколению русских эмигрантов любовь к России.

Но дети вырастали, вживались в новую реальность и Александр Черный окончательно терял даже этот маленький островок надежды. У русского эмигранта есть только два выхода, говорил он: пуля в лоб или отказ от мечты вернуться в Россию и начать жить здесь.

Возврата, о котором многие эмигранты мечтали, быть не может, потому что возвращаться просто некуда. Да, поэт всегда умирает вовремя. Как уходило его время, Александр Черный чувствовал физически. Русские дети во Франции, Германии и Италии  уже были совсем другими, не теми, для кого он писал чистую и прозрачную "Колыбельную (для куклы)" или "Приставалку":

— Отчего у мамочки
На щеках две ямочки?
— Отчего у кошки
Вместо ручек ножки?
— Отчего шоколадки
Не растут на кроватке?
— Отчего у няни
Волоса в сметане?
— Отчего у птичек
Нет рукавичек?
— Отчего лягушки
Спят без подушки?..

«Оттого, что у моего сыночка
Рот без замочка».
(1912)

Александр Черный со своей любимой собакой Микки

В эмиграции, Александр Черный  хоть и писал очень много, но читательская аудитория уже была другой: той, которая восторгалась его стихами в девятом, десятом и одиннадцатом годах прошлого века, уже не было. Он потерял не только своего читателя, он потерял  нерв эпохи, который чувствовал тогда.

Его сатирическими стихами зачитывались. Открывая «Сатирикон», по словам К.Чуковского, искали, прежде всего, его стихи. Владимира Маяковского восхищал его антиэстетизм, удачно найденные образы, как жемчужины, рассыпанные по всему тексту. Маяковский  хотел быть похожим на Александра Черного, цитировал его при любом удобном случае и считал лучшим поэтом России.  Это  было не совсем преувеличением, если читать вот это:

Есть горячее солнце, наивные дети,
Драгоценная радость мелодий и книг.
Если нет — то ведь были, ведь были на свете
И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ...

Есть незримое творчество в каждом мгновеньи —
В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.
Будь творцом! Созидай золотые мгновенья —
В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз...

Бесконечно позорно в припадке печали
Добровольно исчезнуть, как тень на стекле.
Разве Новые Встречи уже отсияли?
Разве только собаки живут на земле?

Если сам я угрюм, как голландская сажа
(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!),
Этот черный румянец — налет от дренажа,
Это Муза меня подняла на копье.

Подожди! Я сживусь со своим новосельем —
Как весенний скворец запою на копье!
Оглушу твои уши цыганским весельем!
Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье.

Оставайся! Так мало здесь чутких и честных...
Оставайся! Лишь в них оправданье земли.
Адресов я не знаю — ищи неизвестных,
Как и ты неподвижно лежащих в пыли.

Если лучшие будут бросаться в пролеты,
Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!
Полюби безотчетную радость полета...
Разверни свою душу до полных границ.

Будь женой или мужем, сестрой или братом,
Акушеркой, художником, нянькой, врачом,
Отдавай — и, дрожа, не тянись за возвратом:
Все сердца открываются этим ключом.

Есть еще острова одиночества мысли —
Будь умен и не бойся на них отдыхать.
Там обрывы над темной водою нависли —
Можешь думать... и камешки в воду бросать...

А вопросы... Вопросы не знают ответа —
Налетят, разожгут и умчатся, как корь.
Соломон нам оставил два мудрых совета:
Убегай от тоски и с глупцами не спорь.
(«Больному», 1910)

Александр Гликберг (Александр Черный) родился в Одессе в довольно зажиточной еврейской семье, но где не было ни любви, ни ласки.  Из пятерых детей двоих назвали Сашами. Поскольку  один из них был белокурым, а другой – брюнетом, то их так и звали – Саша Белый и Саша Черный. Делая позднее перевод автобиографии юмориста-сатирика Сафира, Саша Черный фактически писал о себе: "У  меня  не  было  детства!  У меня не было юности! В книге моей жизни недостает  этих  двух  золотых вступительных страниц. Детство, яркая, пестро окрашенная  заглавная буква, вырвана из длинных строк моего бытия! У меня не было  ни  детства, ни юности... У меня не было ни именин, ни дня рожденья! У меня  не  было свивальника, и для меня не зажигалась елка!   У меня не было ни игрушек,  ни  товарищей  детских игр! У меня никогда не было каникул, и меня никогда  не  водили гулять! Мне никогда не доставляли никакого удовольствия, меня  никогда  ни  за что не награждали, меня никогда не радовали даже самым пустяшным   подарком,   я  никогда  не  испытывал  ласки!  Никогда  меня  не убаюкивали  ласкающие  звуки, и никогда не пробуждал милый голос! Моя судьба залепила  черным  пластырем два сияющих глаза жизни - детство и юность. Я не знаю их света и их лучей, а только их ожоги и глубокую боль".

 Именно в детстве сложился сложный  характер Александра Черного - молчаливый, угрюмый, нелюдимый, прямолинейный, не умевший прощать несправедливость. Он был трудным подростком и человеком - с трудным характером. Но лишенный детства, а потом и юности, он по сути так и остался большим  ребенком, который плохо ладил со взрослыми, но легко и быстро находил общий язык с детьми, которые его обжали.

В девять лет мальчика  крестили в христианство, чтобы он мог поступить  в гимназию в обход установленной для евреев процентной квоте, но христианского воспитания ни в семье, ни в гимназии Александр не получил. Однако, помня скучные гимназические  уроки Закона Божьего, поэт  напишет в эмиграции чудесные Библейские сказки, где с большой фантазией, простым и понятным детям языком,  расскажет о Моисее, Елисее, Еве и других библейских героях.

Деспотичный отец, нещадно наказывавший детей за любую провинность,  и больная истеричная мать вынудили бежать из дома сначала старшего брата, а в пятнадцать лет и младшего – Сашу Черного. Он начал жизнь беспризорника и бродяги-попрошайки. Тетка мальчика решает увезти его в Петербург к родственникам, где устраивает его в гимназию, но из-за двойки по алгебре его отчисляют, и он снова оказывается на улице.

К.К.Роше

Ему почти восемнадцать и родители отказываются помогать юноше. Узнав о его судьбе, журналист газеты «Сын Отечества»  Яблоновский пишет статью «Срезался по алгебре», которая попадает на глаза благотворителю, филантропу и поэту, председателю крестьянского присутствия Житомира Константину Константиновичу Роше.

За четыре месяца до этого у него умер горячо любимый приемный сын Сергей, обладавший большим поэтическим  дарованием. Убитый горем, Константин Константинович  решает принять участие в воспитании Александра, о котором узнал из газеты. Он забирает его к себе в Житомир и устраивает  в гимназию. Но после стычки с директором гимназии, Сашу Черного снова отчисляют и уже навсегда - без права зачисления. Больше попыток поступления в гимназию не было. Да и время для гимназии уже прошло.

Благодаря К.К.Роше, у юноши появляется интерес к поэзии, а потом  открывается незаурядный поэтический талант. Константин Константинович пытается привить молодому человеку любовь к благотворительности и филантропии, часто беря его в поездки по деревням помогать  беднякам. Но провинциальное Дон-Кихотство вызывает у него лишь ироничную усмешку.

Так прошло четыре года. Именно они оказали решающее значение в становлении Александра Черного  как поэта. В 1902 году Александр поступает на  службу в армию вольноопределяющимся и служит два года,  потом еще год – в таможне. В 1904 году, не без протекции Роше, появились   в его  первые стихи  газете Житомира.

В 1905 году Александр Черный едет в Петербург, становится сотрудником журнала «Зритель» и печатается в ряде других антиправительственных журналов. Живет у племянника К.К.Роше К.И.Диксона, который в то время был редактором, а его жена – издателем сатирического журнала «Молот».

Острые, злободневные, сатирические стихи  Саши Черного стали причиной закрытия журнала «Молот», а потом и «Зрителя». К.И. Диксон срочно уезжает за границу, спасаясь от тюремного заключения, но по возвращении в Россию в 1908 году его на полтора года сажают в «Кресты».

Саша Черный. 1914 год

В 1906 году  выходит первый сборник сатирических стихов поэта «Разные мотивы», подписанный собственным именем - Александр Гликсберг. Но тираж арестовывают,  автор вынужден три года скрываться в Германии. Его первые стихи революционного 1905 года – злободневны и написаны  в революционном духе большевиков:

Если беден ты талантом,
Будешь флигель-адъютантом,
Лишь командуй "пли" да "пли"
Да людей кругом вали...

 

Если ты рожден курьером,
Будешь графом и премьером,
Настроенья примечай,
На хозяина не лай.

Если ты рожден шакалом,
Будешь вице-адмиралом,
Броненосцев не чини,
Что увидишь - всё тяни!
(Новогодние предсказания, отрывок. 1905)

И все его сатиры примерно одного настроения, одной интонации и в одном разоблачительно-обвинительном духе, очень напоминающие народные частушки и потому легко запоминающиеся:

Витте родиной живет
И себя не любит.
Вся страна с надеждой ждет,
Кто ее погубит.

Разорвался "апельсин"
У Дворцова моста...
Где высокий господин
Маленького роста?

****

Иоанн Кронштадтский прост,
Но душою хлибок...
Спрятал черт свой грязный хвост -
Не было б ошибок!..
(«Чепуха», конец 1905 г.)

Или

Моя жена - наседка,
Мой сын - увы, эсер,
Моя сестра - кадетка,
Мой дворник - старовер.

Кухарка - монархистка,
Аристократ - свояк,
Мамаша - анархистка,
А я - я просто так...

***
Молю тебя, создатель
(совсем я не шучу),
Я  р у с с к и й  о б ы в а т е л ь -
Я  п р о с т о  ж и т ь  х о ч у!
(Жалобы обывателя, 1906)

Три года жизни в Германии превратили Александра Черного  в ненавистника мещанства и филистерства в любом виде. За любовью к чистоте, порядку и культуре  стоят лицемерие, пошлость  и ханжество обывателя. Так с 1908 года, после возвращения из Германии, тема борьбы с мещанством и пошлостью становится основной в его сатирической поэзии. Все разрастающаяся пошлость в  послереволюционной России становилась просто угрожающей,  особенно среди интеллигенции.

Мы культурны: чистим зубы,
Рот и оба сапога.
В письмах вежливы сугубо —
«Ваш покорнейший слуга».

Отчего ж при всяком споре,
Доведенном до конца,
Мы с бессилием глупца,
Подражая папуасам,
Бьем друг друга по мордасам?

Правда, чаще — языком,
Но больней, чем кулаком.
(1909)

После возвращения у поэта не было проблемы с работой: его сразу приглашают в журнал «Сатирикон», где в то время работали Аркадий Аверченко, Надежда Тэффи и другие сатирики. Саша Черный сразу стал поэтом-лидером,  но сторонился их веселых компаний, коллективизма и внешней ухоженности. В ту пору он носил всегда один и тот же дешевый костюм.

Маленького роста, с тонкой шеей, щупленький, он почему-то напоминает мне Чарли Чаплина. Начались  годы расцвета сатирического, а потом и лирического таланта Саши Черного. Один за другим выходят циклы, составившие сборник «Сатиры». Он вышел в 1910 году и выдержал до революции пять изданий.

Хорошо при свете лампы
Книжки милые читать.
Пересматривать эстампы
И по клавишам бренчать, -

Щекоча мозги и чувство
Обаяньем красоты,
Лить душистый мед искусства
В бездну русской пустоты ...

В книгах жизнь широким пиром
Тешит всех своих гостей,
Окружая их гарниром
Из страданий и страстей:

Смех, борьба и перемены,
С мясом вырван каждый клок!
А у нас... углы да стены
И над ними потолок.

Но подчас, не веря мифам,
Так событий личных ждешь!
Заболеть бы что ли тифом,
Учинить бы, что ль, дебош?

В книгах гений Соловьевых,
Гейне, Гете и Золя,
А вокруг от Ивановых
Содрогается земля.

На полотнах Магдалины,
Сонм Мадонн, Венер и Фрин,
А вокруг кривые спины
Мутноглазых Акулин.

Где событья нашей жизни,
Кроме насморка и блох?
Мы давно живем, как слизни,
В нищете случайных крох.

Спим и хнычем. В виде спорта,
Не волнуясь, не любя,
Ищем бога, ищем черта,
Потеряв самих себя.
(Ламентации, отрывок, 1909)

Знаменательно, что заканчивается сборник Саши Черного циклом «Лирические сатиры», ставший мостиком к третьему сборнику «Сатиры и лирика»,  вышедший в 1911 году и тоже выдержавший пять изданий. В него вошло тоже несколько  циклов. И чем дальше, тем пессимистичнее становится  поэзия Александра Черного, но в ней появляется глубина: постепенно уходя от злободневности политической, он все чаще затрагивает вопросы вечности, любви и смысла жизни.

Любовь должна быть счастливой -
Это право любви.
Любовь должна быть красивой -
Это мудрость любви.
Где ты видел такую любовь?
У господ писарей генерального штаба?
На эстраде, - где бритый тенор,
Прижимая к манишке перчатку,
Взбивает сладкие сливки
Из любви, соловья и луны?
В лирических строчках поэтов,
Где любовь рифмуется с кровью
И почти всегда голодна? . . . . . . . . . . .

К ногам Прекрасной Любви
Кладу этот жалкий венок из полыни,
Которая сорвана мной в ее опустелых садах...
(Из цикла «Горький мёд», 1911)

---

---

Тина Гай

(Окончание следует)