Мягко, как велосипедными спицами, стрекоча переливающимися ртутью крыльями, он прошёл мимо обшарпанных стен и заглянул в облезлый шкафчик типа медицинского. Достал пыльную банку, заглянул внутрь и неохотно позвал:
-Эй. Думаю, ты откажешься…
Она стояла перед зеркалом, за рамку которого были затиснуты бесчисленные фотографии котят и девочек в соломенных шляпках, пришивая только что купленные крылья. И грустно, без задора поморщилась:
-Какая разница? Сказала же: я сваливаю.
Он пожал плечами. Состроил гримасу и поставил на плиту наполненный из-под крана чайник. Когда она говорила, струя мощно и свирепо дула в ржавое нутро несчастного прадедушки «Тефаля», и он мог потом сказать, что её не слышал.
Она постояла перед зеркалом, прислушиваясь, потом достала из кармана грязных джинсов порванную пачку «Бонда» и достала как жёванную сигарету. Закурила от выщербленной зажигалки и бросила зажигалку на тумбочку рядом с зеркалом. Затянулась, выдохнула в лицо своему отражению, прошла в комнату, сохраняя абсолютную пустоту в лице. Села на спинку засаленного дивана и замурлыкала под нос, в противовес орущему где-то на заднем плане Slipknot, мелодию «Gomenasai». Потом вдруг тихо-тихо начала спотыкаться в мелодии, судорожно глотать воздух, а потом стиснула в кулаке тлеющую сигарету и заплакала.
Он закусил обожжённый спичкой палец, злобно распуская серебряные перья, потом нерешительно подошел к двери в комнату и заглянул. Медленно, как будто боясь удара, он подкрался к ней и обнял.
-Ладно, ладно, ладно. Мне жаль – серьёзно.
Так прошло минут десять – она сидела, он стоял, обнимая её, и между ними получалось немножко светлого пространства, потому что она сутулилась и выставляла вперед колени, не давая ему придвинуться.
-Пусти, – невнятно сказала она.
-За каким хреном? Ты валишь, и мне откручивают башку, - раздражённо усмехнулся он, отпуская её и отходя к открытому окну:
-Она валит… припадочная.
За окном сиротливо дотлевали бумажки посередине абсолютно безжизненного двора. Ощущалось почти отсутствие воздуха – ведь казалось, что в таком опустошённом месте воздух к чёртям собачьим не нужен. Небо было красновато-рыжее, воспаленное от заката, а вокруг рассеялись полосы от облаков – тёмноватые, как шрамы разной давности.
Она тихо смотрела на него, потом вдруг спрыгнула с диванной спинки и подошла к нему. Из замусоленного кармана саднившие от недавнего ожога пальцы вытащили тоненький, как мираж, ключик.
Slipknot вдруг замолкли. И в резкой тиши не стали слышнее, а немного придвинулись к слуху звуки далёкие и монотонные – где-то давно и муторно скребли по стеклу ногтями. Она мучительно зажмурилась – и он тоже. А в следующий миг она двинула ключ ему под левую лопатку и повернула. Не крик, не агония последовали за этим – он, ожесточённо сверкая глазами, стиснул пальцами мнущуюся как ткань стену, небо побелело. А шрамы-облака затерялись в этой мучительной белизне, и дома взрывались и падали, чей-то долгий последний крик рвался вместе с трещинами на фасадах высоток на горизонте, с трещинами в фундаменте их дома, который медленно вкручивался во вздыбленный асфальт.
У неё в глазах рвался дом за домом, пальцы крутили этот ключ, и серебристые перья становились дыбом, выкручивались, из-под её ногтей уже выдавливалась кровь, кровь выступала на медленно прикушенной губе, кровь текла по его плечам, кровь текла по его спине – кровь текла на пол. Его кровь была золотая, её – синяя. Чернила и позолота. Вдруг он с полутоном отпрянул от окна и наотмашь ударил её по лицу – своими серебряными когтями. Она упала. Из разрезов шёл пар, а не кровь. Она молчала, и он молчал.
Небо снова порозовело, и так запросто, по-свойски заскрежетало где-то по стеклу. Он в ярости пнул подоконник, свирепо оскалился и поднял её за руку, снова дырявя кожу, глядя в её уже совершенно целое лицо, в её глаза, белки которых уже безвозвратно налились синим, в её губы, тоже пропитавшиеся этой едкой сапфирной лазурью:
-За каким хреном?!
Она облизывала губы, глядя на него сквозь синь и роняя горячие капли своей аномальной крови на его руку. Она вытерла губы о его руку и сказала:
-Ты не знаешь: мне сказали, что нужно убить тебя первой. Иначе ты убьёшь меня, чтобы тебе послали новую.
Видно было, что ей тяжело говорить, потому что струйка крови – её синей крови текла из горла, а не из царапины на губе.
-В смысле, это ещё один эксперимент? – с сомнением проговорил он, не замечая этой горловой крови, не замечая тех же синих слёз, теперь уже капающих с висков. Он пытался решить вопрос – вопрос был важный и слишком далёкий от неё конкретно, чтобы он смог заметить, как стискиваются её косные протравленные синью пальцы на резной золотистой бородке ключа, как наливаются стеклянной прозрачностью её глаза – а чернила тихо сходят вниз и засыхают на щеках. Синие прожилки таяли и маскировались в теперь совершенно среднестатистическом белке:
-Сказали кое-что ещё, о твоей задаче.
-С тобой говорили обо мне. Брешешь, сестрица,– он усмехнулся, хотя снова выступили когти, взъерошились волосы от поднявшихся перьев, глаза загорелись жутким, молящим огнём – дай мне разорвать тебя, тай мне стать убийцей, дай мне стать собой.
-Смирись. Сказали, что им нужен только один
- Вот как. Мило. Им нужен только один. А теперь послушай, блядь болезная: ИМ НИКТО НИХЕРА НЕ НУЖЕН.
Он притиснул её к полу, держа за горло, и из-под его когтей уже сочились её чернила. Вдруг на её ресницы упала золотая капля. Он непонимающе провёл рукой по губам – из него сочилась та же кровь. Только это было золото.
-Никто нихера не нужен… полегче, когда знаешь, а?– скучающе говорила она, нерешительно приоткрывая улыбку. А золото стекало по его подбородку на её глаза.
-Мириодель. Сдается мне, ты не верил им до конца, вот они и сказали мне: «Убей этого красавца, он слишком хорош для такого дела».
- Никто нихера не нужен. За нами пошлют новых. Если я убью тебя – отправят ещё одну с новой блядской затеей. Если ты успеешь первая – тебе подгонят ещё одного повёрнутого ублюдка,- он резко поднял её за волосы и бросил на диван. Потом рванул с горла цепочку и занёс над ней чёрный ключ. Она руками и ногами оттолкнула его и сама бросилась следом, распуская перья на недавно стянутых нитками за плечами крыльях – белых крыльях. Он рванул её за эти крылья, растягивая швы, сдёрнул с неё несчастные джинсы и пинком расположил на кровати. Он рванул брюки с себя и навалился поверх, закручивая волосы ей на затылке и проводя ключом по свежим швам:
-Ты же сучка, а сучки такое любят. Сучки любят, когда их обрабатывают…
