от себя: "Многие ставили в упрек, что Александра Федоровна не та Императрица, все она делала не так, и вообще была не "русская" Царица, была "чужой среди своих". Эта глава дает опровержение таким стереотипным взглядам на последнюю русскую Государыню. Может быть когда-то исчезнет бесследно эта бесконечная клевета на нее и на последнего Императора. Глава составлена из выдержек цитат книги Боханова А.Н. "Святая царица". "
-----------------------
«Матушка Императрица» — традиционное обыденное титулование корононосительницы отражало исконные народные представления. Они возникли задолго до того, как Петр I в 1721 году провозгласил Россию Империей. Раньше этот православный народный титул звучал несколько иначе «Матушка Царица». Но и до Петра и после неизменно сохранялось иное обращение и обозначение: «Государыня».

Брак с Россией — больше чем просто должность или обязанность. Он у Александры Федоровны одухотворялся великим чувством любви, которая у Нее никогда не имела никаких изъятий. Мера его — беспредельная полнота. По-другому Она — Жена, Мать, Царица — любить не умела. Чувство это не изменялось даже в самые тяжелые периоды жизни. Когда была уже на краю мира сего, в заточении и унижении, но любовь к России оставалась чистой и высокой.

С исчерпывающей полнотой выразила это в одном из писем в декабре 1917 года. «Как Я счастлива, что Мы не за границей, а с ней (Россией) все переживаем. Как хочется с любимым, больным человеком все разделить, вместе пережить и с любовью и волнением за ним следить, так и с Родиной. Чувствовала слишком долго Ее матерью, чтобы потерять это чувство — мы одно составляем и делим горе и счастье. Больно Нам она сделала, обидела, оклеветала и т.д., но Мы ее любим все-таки глубоко и хотим видеть ее выздоровление, как больного ребенка с плохими, но и хорошими качествами, так и Родину родную».

Когда летом 1914 года началась мировая война, то Александра Федоровна поступила так, как только и могла поступить: пошла служить России, которая вступила в период тяжелых испытаний. Она без устали занималась организацией лазаретов и санитарных поездов. Все придворные автомобили и экипажи были отданы на перевозку раненых. Цветы из царских оранжерей, изделия придворных поваров и кондитеров — все отправлялось раненым. Как-то заявила Царица лейб-медику Е.С. Боткину (1865—1918), пока идет война, она ни себе, ни дочерям "не сошьет ни одного нового платья, кроме форм сестры милосердия". Она умела держать данное слово.

Примечательный случай произошел в октябре 1914 г. Уже шла война, старшие Дочери работали сестрами милосердия в госпитале, куда почти ежедневно поступали раненые с фронта. Вид этих несчастных, разговоры о зверствах врага зажигали душу огнем праведной ненависти. И Татьяна Николаевна не сдержалась и позволила Себе гневный монолог о «зверях-немцах». А рядом стояла Мать, родом из немецкого Дармштадта! Когда Татьяна поняла, что могла задеть чувства любимого человека, то Ей сделалось невыносимо горько на душе. Немедленно написала письмо - покаяние «ангелу Маме».

«Пожалуйста, прости Меня, дорогая Мама если когда-нибудь невольно Я обидела Тебя, сказав что-нибудь о Твоей прежней родине, но, в самом деле, если я действительно что-то говорю, не подумав, что могу Тебя задеть, потому что, когда Я думаю о Тебе, Я представляю, что Ты наш ангел, дорогая Мама, что Ты, и всегда забываю, что это не всегда было так, что у Тебя была другая родина, прежде чем Ты приехала сюда, к Папе».
Конечно, Александра Федоровна не держала никакой обиды. Она сама ненавидела и презирала кайзера Вильгельма и его бесчеловечное воинство. Но от «первой родины» не отрекалась.  В ответном письме заметила: «Я абсолютно понимаю чувства всех русских и не могу одобрять действия наших врагов. Они слишком ужасны, и потому их жестокое поведение так Меня ранит, а также то, что Я должна выслушивать. Как ты говоришь, Я вполне русская, но не могу забыть Мою старую родину».

Она совершенно определенно и не раз о том говорила. После начала Мировой войны на волне антигерманской истерии многие подданные Царя, носившие германофонные фамилии, решили не искушать судьбу и принять русские фамилии. Когда по этому поводу за советом к Ней обратился полковник В.Э. Шуленбург, то Царица произнесла слова, которые могли бы стать эпиграфом к любому сочинению о русских и русскости. «Разве фамилия заставляет любить или не любить свое Отечество, быть верным своей Родине и своему Государю? Дело не в фамилии, а в том, как относишься к своим обязанностям по отношению к Родине. На то, что говорят злые люди, обращать внимание не стоит. Вы слыхали: Меня обвиняли, что Я англичанка, теперь — Я им немка. Но Там... — Царица показала рукой наверх... — Там знают, кто Я. А это главное. Моя совесть спокойна. Я — русская. Я — православная».

Однако чувство грусти не проходило, когда Она думала о том, что безумные самомнение и амбиции Кайзера Вильгельма привели к тому, что Ей пришлось прекратить всякое Общение со своими дорогими родственниками, оставшимися в Германии, теперь «по ту сторону фронта».   Как призналась Царица в начале войны полковнику Лейб-гвардии Уланского Ее Величества полка шталмейстеру Высочайшего Двора Ф.В. Винбергу (1861—1927): «Я не хочу теперь о Себе думать; личные Мои чувства отстраняю от Себя.   Но подумайте, в каком трудном положении Я нахожусь относительно Моих близких родных в Германии. Мой брат, Великий герцог Гессенский, посылает против нас свои войска.   Муж Моей сестры, Принцессы Ирэны, Принц Генрих, стоит во главе действующего против нас флота».   Она прервала с сестрой и братом общение, что стоило Ей немалых моральных мук.

Невзирая на все бестолковости русской жизни, Александра Федоровна полнокровно любила Россию. Это была страна простых и в общем-то добрых людей, а эти качества Она превыше всего ценила. Потому никогда не позволяла высказать критику или возмущение по поводу русских, даже после революции, когда бывшие подданные творили невероятные жестокости в стране, а к Ним Самим не проявляли никакого великодушия. Она-то как раз его проявляла, воспринимая эти безумства как поведение распоясывавшихся детей. А на детей разве можно обижаться?

За несколько месяцев до гибели написала Вырубовой из Тобольска: «Какая Я старая стала, но чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ребенка, и люблю Мою Родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из Моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает Мое сердце, — но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!»

Александра Федоровна была русской патриоткой. В этом чувстве не было никакого высокомерия или нелюбви к другим народам и культурам. Она была русской, потому что была православной. Именно Православие испокон веков открывало людям путь в Русский Дом, смысл существования и историческое предназначение которого вне Православия, помимо Православия понять и ощутить невозможно. Царица же была здесь своя, став истинно русской не по «составу крови», а именно органически, по духу.
Замечательно точно об этом написала Лили Ден:«Государыня была более русской, чем большинство русских, и в большей степени православной, чем большинство православных». Госпожа Ден могла это ответственно утверждать. Она не только любила Александру Федоровну, но она достаточно хорошо знала Ее. Уже в заточении в Тобольске Александра Федоровна сказала доктору Е.С. Боткину: «Я лучше буду поломойкой, но Я буду в России». Эта фраза отразила всю глубину той меры любви, которую испытывала Царица по отношению к стране, ставшей для Нее навсегда родной.

 

В Записных книжках Александры Федоровны за 1915 год встре­чается поразительное по глубине размышление о любви к Родине, о тех видимых и невидимых источниках, которые питают и оду­шевляют это великое чувство.

«Истинная патриотическая любовь к Родине не бывает мелоч­ной.  Она великодушна.   Это не слепое обожание, но ясное видение всех недостатков страны. Такая любовь не озабочена тем, как ее будут восхвалять, а больше думает о том, как помочь ей выполнить ее высшее предназначение.   Любовь к Родине по силе своей близка любви к Богу.   Любовь к своей Отчизне сочетает в себе преданную сыновнюю любовь и всеобъемлющую любовь отцовскую, часто трудную, и эта любовь не исключает любви к другим странам и все­му человечеству.   Во всех видах любви, которые выше простых ин­стинктов, есть что-то таинственное, и это же можно сказать о пат­риотизме.   Патриот видит в своей стране больше, чем видят другие, Он видит, какой она может стать, и в то же время он знает, что много в ней остается такого, что увидеть невозможно, так как это является частью величия нации.   Хотя и видимы ее поля и города, eе высшее величие и главные святыни, как и все духовное, — это сфера невидимого».

Государыня, безусловно, искренно и сильно любила Россию, совершенно также, как любил ее и Государь.    Так же, как Государь, смотрела она и на русский народ: хороший, простой, добрый народ.   Это не были слова.  Это было глубокое убеждение, проявлявшиеся у нее и на деле.  Уже будучи арестованной в Царском Селе, Государыня, бывало выйдет гулять в парк.  Ей расстелят коврик, она присядет на него, и сейчас же вокруг собираются солдаты охраны, подсаживаются к ней, и начинаются разговоры.  Государыня разговаривала с ними и улыбалась; разговаривала без принуждения себя, и никто не разу не слышал, чтобы кто-либо из солдат осмелился бы ее обидеть во время таких бесед.  В Тобольске многие из хороших солдат перед увольнением приходили к ней и к Государю прощаться, и она обыкновенно благославляла их образками.

Битнер рассказывает, что однажды у нее с Государыней произошел сильный спор, вызванный несходством оценки побуждений, делавших простого русского человека беспринципным и безжалостным красноармейцем.  Государыня, увидя из окна пришедший из Омска какой-то отряд красноармейцев, сказала: "Вот, говорят, они нехорошие".  Они хорошие."  Битнер стала ей возражать, доказывая, что многого она не видит и о многом ей не рассказывали, скрывая от нее.  В результате горячего спора обе женщины расплакались.  У Битнер разболелась голова, и она не смогла прийти вечером в этот день к Царской Семье.  Государыня прислала к ней камердинера, звала ее и написала письмо, прося Битнер не сердиться на нее.  "В этом случае, - говорит Битнер, - она, по-моему, вылилась вся, какая она была".

Окружавшие удивлялись силе ее ненависти к Германии и Вильгельму.  Всегда сдержанная и владевшая собой, она не могла касаться этого предмета разговора без сильного волнения и злобы.  Когда она говорила про революцию, еще тогда, когда не было никаких большевиков, она с полным убеждением предсказывала, что такая судьба постигнет и Германию.  Мысль ее при этом была определенная: революция в России - это не без влияния Германии, но  за это  поплатится сама тем же, что она сделала и с Россией.

"Меня считали немкой, - говорила она. - Если бы знали, как я ненавижу Германию и Вильгельма за то зло, которое они сделали для моей Родине".

Никто от нее никогда не слышал слова, сказанного на немецком языке.  Она говорила хорошо по-русски, пользовалась французским  и чаще английским языком.  Дети же даже плохо владели немецким языком, и нелюбовь матери к Германии и Вильгельму всецело передалась и детям, которые выказывали ее даже в мелочах.  Так, подарки, полученные ими однажды от Вильгельма, они раздали прислуге. 

материал из - 1.Боханов А.Н. "Святая царица". - М.: Вече, 2006.- 304с., илл.

                        2. Дитерихс М.К. "Убийство Царской Семьи".- М.: Вече, 2007. - 512с.

Серия сообщений "Императрица Александра":
Часть 1 - Александра Федоровна: интересы, вкусы, внешность
Часть 2 - Русская Императрица
Часть 3 - Александра Федоровна и "светское общество"
Часть 4 - Благотворительная деятельность Александры Федоровны
...
Часть 7 - Религиозность Александры Федоровны
Часть 8 - Императрица и Распутин
Часть 9 - Императрица - Мать