После 2 марта 1917 года Россия ста­ла другой.  Изменились не только общественные условия, распорядок  жизни и службы, права и обязанности людей.  Повседневные радости и заботы, дела и мысли, интересы и устремления делались иными, приобретали неведомый до того характер.  Это буквально с каждым днем было заметнее, ощутимее.  Совсем недав­нее прошлое, когда над Империей гордо парил увенчанный короной Двуглавый Орел, невероятно быстро уходило вдаль, и весной того переломного года мало кто мог надеяться, что оно когда-либо вер­нется.

Праздничное ликование в России бу­шевало весь март.   Казалось, что весь на­род, в едином порыве, осуществил свою давнюю мечту — сверг ненавистное «са­модержавное иго».   В те истерически-ра­достные дни «полной свободы» у «царс­кого режима» и сторонников-то уж как будто не существовало.  Ни одного голо­са в защиту поверженных правителей не раздавалось, никто не рискнул бросить вызов мощной социальной стихии и выс­казать хоть какую-то симпатию по адре­су Николая II.

Как-то сразу же забылось, что Импе­ратор по доброй воле, в интересах сохра­нения мира и благополучия в стране, от­казался от своих исконных полномочий, передав их своему младшему брату, Ми­хаилу.    Тогда, как и все последующие десяти­летия, много говорили и спорили над вопросом: имел ли Царь «законное пра­во» поступить таким образом, насколько его «отречение» соответствовало юриди­ческой норме?

Политики типа Керенского и Милю­кова были убеждены, что избранная фор­ма отказа от власти — «тонко рассчитан­ная интрига», что Царь стремился таким путем лишь выиграть время, чтобы потом заявить о недействительности «Манифе­ста 2 марта» (в эмиграции они уже не рис­ковали оглашать подобные абсурдные утверждения).

Другие же были уверены, что Царь «проявил малодушие», «бросил на произвол судьбы страну в критический мо­мент», когда надо было проявить твердую волю и «беспощадной рукой подавить крамолу».   Последнее утверждение полу­чило широкое распространение в среде русской монархической диаспоры, а пос­ле падения коммунистической власти его подняли на щит и некоторые отечествен­ные записные «патриоты» и доморощен­ные «националисты».

Существуют и такие, кто до сих пор уверен, что крушение Монархии случи­лось в результате международного заго­вора антирусских сил, что революция — следствие «преступной деятельности» врагов России из числа масонов, евреев, космополитической интеллигенции и выродившейся аристократии.

 

Вообще все разговоры: «правильно» или «неправильно» Николай II отрекся от престола, возможны лишь в том случае, если эту тему вырвать из общего ситуаци­онного контекста, развивать без учета конкретных исторических обстоятельств, времени и места.

Фактически же Царя свергли. Монарх делал тот судьбоносный выбор в услови­ях, когда выбора-то, по-существу,  у него не было.  Пистолет был нацелен, и на мушке была не только Его жизнь (это Его занимало мало), но и жизнь близких, бу­дущее Отечества.

Ну а если бы не отрекся, проявил «твердость», тогда все могло бы быть по- другому?   Не могло.   Теперь это можно констатировать со всей определеннос­тью.   Практически все, все без исключе­ния, к кому ни обращался обреченный Император, умоляли, призывали, совето­вали отказаться от Короны.  Если бы от­речения не произошло, наверняка случи­лись бы кровавые столкновения, развер­нулась скоротечная гражданская война, которая неизбежно завершилась бы по­ражением исторической власти.

В тот период практически не было сколько-нибудь значительных и органи­зованных сил, готовых жертвовать соб­ственной жизнью за «Помазанника Божия».   Исторический ресурс монархизма был исчерпан; времена Сусанина, Мини­на и Пожарского давно миновали.

Высшие элементы общества: аристок­ратия, чиновничество, интеллигенция, офицерский корпус — в значительной своей части уже настолько «европеизиро­вались», настолько прониклись эгалита­ристскими настроениями, что не воспри­нимали больше Царя фигурой исключи­тельной.

 

Суть дела заключалась совсем не в том, «хороший» или «плохой» Монарх за­нимал Трон.  Один из самых стойких пра­вых деятелей, думский депутат Н.Е. Мар­ков, на эмигрантском съезде монархис­тов в 1921 году справедливо заключил: «Монархия пала не потому, что слишком сильны были ее враги, а потому, что слишком слабы были ее защитники. Па­дению Монархии предшествовало чис­ленное и качественное оскудение монар­хистов, падение монархического духа, расслабление монархической воли».

Корень, первопричина трагедии ле­жат значительно глубже того, что обыч­но называется «социальным мировоззре­нием».  Оно формировалось отрицатель­ным по отношению к многовековому русскому историческому опыту не пото­му,  что люди читали какие-то книги, под­давались пропаганде «либерализма» и «демократии».  «Революционный вос­торг» марта 1917 года только этим объяс­нить нельзя.  Это лишь внешнее проявле­ние тех чувств и настроений, которые вызревали и формировались многие де­сятилетия.

 

Пресловутая «европеизация» («вестернизация»), та насильственная и коренная ломка всего строя русской жизни, начатая Петром I, взрастила поколения русских, не знавших (и не желавших знать) своего прошлого, не чувствовавших значения исторических опор Руси-России.   Две главные, исходные, корневые: Самодер­жавие и Православие.  Они — органичес­кие скрепы, веками державшие все мону­ментальное здание Русской Монархии.

При Петре I Россия «пошла учиться»  у Запада не только приемам социально­го мироустроения — «цивилизации».  Элитарные слои, ближе всего стоявшие к этому процессу «обучения», постигали не только социальные законы, приемы об­щественной организации, формы по­вседневного культурного обитания.  Они Перенимали опыт жизнеустроения у стран и народов, отвергших универсаль­ный Абсолют — Иисуса Христа.

Нет, ни в Голландии, ни в Англии, ни в Пруссии, ни в Швеции, откуда и заимствовались многие нормы общественно- государственной организации и бытовые навыки, Христа не забыли.  Однако в мире протестантизма государственные правители больше не руководствовались Его Заветом.  Вера там воспринималась как «частное дело» отдельного лица.  Ко­ронованные особы, хотя и считались пра­вителями «Божией милостью», но несли ответственность не перед Ним, а перед социальными институтами и группами.

 

В России же исторически сложилась иная ситуация.   Русское Самодержавие определяло и подчеркивало полный суве­ренитет Корононосителя во всех делах и решениях, но одновременно оно и опре­деляло вассалитет Царя земного по отно­шению к Царю Небесному.

Царь Петр Алексеевич создал новую национально-властную композицию, когда правитель начал величаться Импе­ратором. Этот титул выражал приоритет земной власти и силы. И все.  Ничего хри­стиански ориентированного тут уже не содержалось.

С начала XVIII века и начался отсчет странного, расщепленного историческо­го бытия России.  С одной стороны, она продолжала оставаться Православным Царством, а с другой — Империей.   200 лет после Петра I Россия выдерживала этот дестабилизирующий и аномальный симбиоз.   Личное благочестие и полная Христапреданность таких монархов, как Елизавета Петровна, Николай I, Алек­сандр III и Николай II, сдерживали разру­шительное воздействие умонастроений безрелигиозной Европы.

Однако под сенью Империи неизбеж­но возникали группы, силы и течения, чуждые исторической почве, враждебные исконной духовной силе России — Пра­вославию.  В период последнего Царя — это уже было страшным и очевидным знаком грядущего крушения.  Различные сегменты русских элитарных слоев этого периода были или уже полностью атеис­тическими, или религиозно индиффе­рентными.  Потому так вожделенно, так восторженно тут принимались на веру все сплетни и слухи, дискредитирующие Царя, Его близких, Его окружение.

27 апреля 1917 года, выступая на со­вместном заседании депутатов Дум всех созывов, В.В. Шульгин справедливо зая­вил: «Не скажу, чтобы вся Дума целиком желала революции.  Это было бы неправ­дой...  Но даже не желая этого, мы рево­люцию творили.  Нам от этой революции не отречься, мы с ней связаны, мы с ней спаялись и несем за это моральную ответ­ственность».

Безрассудный порыв весны 1917 года сводился к одному требованию, которое можно обозначить как «Долой все!»: Царя, министров, генералов, офицеров, полицейских, государственные учрежде­ния, традиции, нравственность, культу­ру, религию.   В реальной жизни к подоб­ному не призывали, ограничиваясь более частными лозунгами: «долой Царя», «вся власть Учредительному собранию», что, по сути дела, являлось призывом отбро­сить прошлое, перечеркнуть тысячелет­нюю историю и строить жизнь по новым, «самым справедливым» лекалам.  Но этот эксперимент удачным быть не мог.  Все жаждали «нового мира», считая, что каждому найдется в нем место.

 

Трудней понять и принять позицию ближайшего Царского круга, тех сиятельных и имени­тых, кто окружал Царя в последний пери­од, кто, клялся Ему в верности и без осо­бых сожалений отрекся от Него.  Позже те, кому удалось спастись, объясняли свою трусость, собственное соучастие в круше­нии России, «тлет­ворным влиянием» Царицы, ролью Рас­путина, масонским заговором и еще чем угодно, но только не собственным без­различием и легкомыслием.   В изгна­нии сетовали, стенали, проклиная врагов Трона и Династии.  Служили поминаль­ные панихиды, славословили имя погиб­шего Царя и Его близких.

В связи с этим русский писатель Ми­хаил Арцыбашев (никогда не принадле­жавший к числу монархистов, но возму­щенный до глубины души злодейским убийством Царя) писал в середине 1920-х годов: «Но если мы, бывшие враги быв­шего Императора, имеем хоть какое-ни­будь оправдание именно в том, что мы были врагами, то никакого оправдания нет для тех, кто "с гордостью носил вен­зеля Государя моего".   Кто покорно скло­нялся к подножию трона, кто тщеславил­ся своей рабской преданностью "обожа­емому монарху" и кто в решительную минуту предал Его.

Эти люди со слезами умиления произ­носят теперь имя Государя, приходя в ярость, если кто-либо осмеливается при­бавить к Его титулу "бывший".  Но это не помешало им тихо отойти в сторону, ког­да "настоящего" свергали с престола.   Жалкие люди!    Где были вы, когда несча­стный Император судорожно метался между Псковом и Дно?   Где были вы тог­да, когда судьбе угодно было предоста­вить вам случай не на словах, а на деле доказать свою преданность?  Предан­ность!   Его предали все без исключения, без оговорок и без промедления.  Это был единственный случай за всю историю Февральской революции, когда не было никаких колебаний!»

 

Предали Императора даже члены Им­ператорской Фамилии!   Как уже говори­лось, еще до отречения Императора Ни­колая II, 1 марта 1917 года,  Великий князь Кирилл Владимирович привел в Думу со­стоявший под его командованием Гвар­дейский экипаж и встал на сторону новой власти.    Это подразделение Императорс­кой Гвардии охраняло Царскую резиден­цию, и увод его означал, что Царская Се­мья брошена на волю случая!

Но «глубоко преданного Кирилла» в тот момент не занимала судьба Царицы и Детей.  Он устремился в Петроград, что­бы находиться в центре событий.   Решал­ся вопрос о власти, и кузен Николая II значился в числе «легитимных претен­дентов» сразу же после Цесаревича Алек­сея и Великого князя Михаила Алексан­дровича. Так было по закону.

Однако «таврические правители» ди­настические преимущества Кирилла не обсуждали.  Ки­рилл Владимирович оказывался в сторо­не, что его совсем не устраивало.  Преда­тельство не приносило желанных поли­тических дивидендов...

Стать одним из героев переворота и «пристроиться к событиям» так хотелось. На следующий день над дворцом Велико­го князя развевалось красное знамя — «флаг революционной России»!   Мало того.   В начале марта Кирилл Владимиро­вич дал интервью распространенной «Петроградской газете», где без стесне­ния клеветал на Царя и Царицу, обвиняя, в частности, Александру Федоровну в германофильстве!

Этому Великому князю удалось эмиг­рировать,  и в 1924 году в Париже он про­возгласил себя «императором», о чем оповестил мир специальным «манифес­том» 13 сентября (31 августа) того же года.   Данный документ содержит немало проникновенных слов о семье Нико­лая II: «Светлая память Сих Венценос­ных Мучеников да будет нам путеводною звездою в святом деле восстановления былого благоденствия нашей Родины".   Но как же все то, что "претендентом"  на Престол было сделано, сказано и написано ранее о Царе и Царице? Да никак.  Словно не было ничего.

Другой Великий князь, Николай Михайлович, еще до крушения Moнархии «клокотал праведным гневом» и чуть ли не на всех углах критиковал и шельмовал Венценосцев.   Александру Федоровну вообще «терпеть не мог» (называл «стервой»!) и, когда узнал об убийстве Распутина, заключил, что это «полумера так как надо обязательно покончить и с  Александрой Федоровной, и с Протопоповым».

Революцию этот внук Николая I принял с восторгом. Наконец-то и в России свершилось это большое, радостное и долгожданное событие! Он так о ней мечтал, так жаждал ее.   Будучи уже давно членом одной из французских масонских лож, двоюродный дядя Николая II наверное, увидел в тех событиях начало осуществления масонских лозунгов о братстве и справедливости.

Через неделю после отречения Царя он встретил своего давнего знакомого французского посла Мориса Палеолога, и взахлеб уверял того, что «падение Самодержавия обеспечит спасение и величие России».  Это говорил человек, выдававший себя за знатока русской истории!

Дипломата шокировали подобны явления из уст члена Императорской Фамилии.  В своем дневнике посол записал, что очень сомневается, что Великий князь будет «долго сохранять свои иллюзии».  В те же дни Николай Михаилович послал письмо министру юстиции Временного правительства Керенскому, где заявлял о готовности «от всей души» внести лепту на памятник декабристам, то есть тем, кто намеревался убить его деда!   Что это: проявление нравственной дегра­дации или форма психического расстройства?

Да и прочие члены Династии Романо­вых показали себя в те дни не лучшим образом.  За пять месяцев нахождения Царской Семьи под арестом в Царском Селе лишь Павел Александрович посетил пару раз Царицу в самом начале событий да Михаила Александровича привез Ке­ренский проститься с братом в послед­ний день.

Да еще Королева Греции Ольга Кон­стантиновна пыталась на Пасху 1917 года вручить Царским узникам пасхальные яйца. Продержав старую женщину около ограды Александровского дворца более часа, охрана Великую княгиню так и не пу­стила во Дворец, и передачу не приняла...

После2 марта 1917 года ни «Михайло­вичи», ни «Владимировичи», ни «Нико­лаевичи» ни разу не проявили интереса и даже письма ни одного не написали.   Никто не хотел выказать солидарность с Николаем II или проявить хоть в какой- то форме сочувствие отверженному Мо­нарху.   А это ведь был их родственник! Но и это еще не все.

Великий князь Сергей Михайлович —

двоюродный дядя Царя и друг его юности вслед за своим старшим братом Никола­ем Михайловичем позволял себе высказы­ваться оскорбительно об арестованном Царе.   Летом 1917 года, после получения известия об отправке Царской Семьи в Тобольск, писал своему «брату-единомышленнику» Великому князю Николаю Михайловичу: «Самая сенсационная но­вость это — отправление полковника (так он именовал Николая II! —А.Б.) со всей Семьей с Сибирь. Считаю, что это очень опасный шаг правительства — те­перь проснутся все реакционные силы и сделают из него мученика.  На этой почве может произойти много беспорядков».   Думается, что комментировать подобную низость нет никакой надобности...

 

Сама Февральская революция вспых­нула стихийно. О «революции» в различ­ных кругах давно говорили как о «неиз­бежности». Но ее приход оказался почти для всех неожиданным. Это жданно-негаданное событие озадачило и современни­ков, и потомков.  Много было высказано всякого рода предположений и суждений о ее причинах, предыстоках, характере, «движущих силах». Некоторых заворожи­ли конспиралогические теории. Идея «за­говора», как казалось, многое «объясня­ла». На самом же деле она лишь затемня­ла смысл происшедшего...

Признавая стихийность Февраля, нельзя, однако, совсем оставлять без вни­мания целенаправленную и закулисную разрушительную работу определенных кругов и сил, стремившихся свергнуть Царскую власть.  Помимо нелегальных революционных фракций и партий, а также и общественных деятелей, дей­ствовавших открыто, сыграли свою роль и совсем тайные пружины и рычаги.

Много написано о «тлетворном влия­нии» тайных масонских организаций и о том, что первый состав Временного пра­вительства, за исключением двух-трех лиц, состоял «сплошь из масонов».  Впол­не возможно, так оно и было, хотя здесь остается много неясностей.

 

Парадоксальный Василий Розанов сумел обнажить суть происшедшего: «Русь слиняла в два дня.  Самое боль­шее — в три.   Даже "Новое время" нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь.   Поразительно, что она разом рас­сыпалась вся, до подробностей, до част­ностей...  Собственно, отчего мы умира­ем?  Нет, в самом деле, — как выразить в одном слове, собрать в одну точку?  Мы умираем от единственной и основательной причины: неуважения себя. Mы собственно, самоубиваемся».

Главные объяснения происшедшего находились не там, где их часто искали любители простых ответов на головоломные вопросы.  Эрозия политических и религиозных чувств, убеждений, пристрастий, стремлений людей — вот где корень событий.  «Отречение от старого мира» началось не на социальной сцене и произошло отнюдь не в большевистскую эпоху.

Падению Православной Монархии предшествовало крушение монархического мировоззрения у элиты.  Русское «образованное общество» сначала начало отрекаться от Бога, а потом и неизбежно — от Царя.   Предотвратить эту  духовно-нравственную катастрофу был не в силах никакой правитель"

Часть главы из книги - А.Н.Боханов "Николай II". - М.: Вече, 2008. - 528 с.: ил.

Серия сообщений "Катастрофа России: революция":
Часть 1 - О тех, кто сделал революцию
Часть 2 - Революционный заговор
Часть 3 - Развитие революционных событий
Часть 4 - Ленин и компашка
Часть 5 - Тайны и явь февраля (Боханов А.Н.)