Каждое лето родители отправляли меня в Алушту, к морю, в дом маминого брата – дяди Николая.
Младший брат Серега был еще маленьким, а вот со старшим Аликом и соседскими пацанами мы целыми днями купались, бесились на городском пляж
е, возле причала… А иногда отправлялись за приключениями куда подальше: на Черновские или Голубовские камни в Тырнак или, как было написано на указателе, в «Рабочий уголок», или еще куда подальше: на дикие пляжи за Кастель-горой, или в сторону Куру-Узеня – Солнечногорского.
И куда бы мы не шли, где бы не разжигали костер, чтобы полакомиться мидиями или одностворчатыми ракушками «конусами», все время над нами маячила гора Демерджи. Как говорили у нас дома – Коваль-гора или, как в школе – Кузнец-гора, что было просто переводом с крымскотатарского. Несмотря на то, что крымских татар еще до моего рождения злодейски лишили родной земли, но названия рек, гор, долин, а иногда и сел сохранились. Часто только в разговорах, но особенно в моем детстве, продолжали существовать.
Ну, как можно было знакомое и романтическое название Сарабуз исказить до Гвардейского? А ведь в Сарабузе издавна жили папины друзья. Или, понятное, и едва не от рождения знакомое Иджи-Ибрам, где издавна, еще с дореволюционных времен, жила мамина родня – в село Ключи? Ну, кто мог переименовать в какое-то безумно простецкое Колхозное (коллективно хозяйственное) из романтического, ну, просто былинного, зажатого горами и неповторимыми крымскими пейзажами село Узунджа?
А древнюю Скелю, в еще одно, которое по счету Родниковое? Так и исчезли с лица земли древние села – Саватка и Бага, Бор-Чокрак и Джалман, Саблы и Чокурча, как и сотни и сотни других…
Я ведь даже не говорю про все эти романтические и неповторимые, сказочные названия гор: Сюндерлю-Кая, Кильсе-Бурун, Шаан-Кая, Ангар-Бурун, Сююрю-Кая, Чамны-Бурун… а еще Марчека, Иртыш, Бедене-Кыыр, Кара-Тау…
И уж совсем позорным для меня всегда было, что речка Кара-Су (черная вода) превратилась в Карасевку, где отродясь караси не водились… А древний, из седой средневековой истории, топоним Сююрень в Сирень…
А тогда в детстве, я смотрел на Демерджи и мечтал взобраться на эту, ни на что не похожую гору. Это же был древний, когда-то дышащий пламенем и дымом, и изливающийся раскаленной лавой, настоящий вулкан. Вот только очень давно, ну, очень, кажется, что во времена динозавров. Но, все-таки вулкан! А какой мальчишка не хочет своими глазами увидеть вблизи вулкан?
Но мечты оставались мечтами – далеко и очень высоко. Братья и друзья категорически отказывались потратить целый день, чтобы под палящим солнцем, обливаясь потом и умирая от жажды, карабкаться чуть не под самое небо, чтобы, пусть даже и брат, увидел вблизи до боли знакомую гору. Где они, понятно, уже бывали.
А самому по малолетству отправиться в такое путешествие было страшно. Вот и любовался издали.
Житель Алушты видел Демерджи каждый день: и зимой, и летом, и ранним утром, и поздним вечером… Гора – неотъемлемая часть города. Это ее бессменный сторож. Без этой горы невозможно представить и древний Алустон, и генуэзское прошлое средневековой крепости, и современный приморский город…
Моя родня жила в старом алуштинском дворе на берегу говорливой и звонкой реки Улу-Узень, где росло огромное, тогда мне казалось, чуть не с африканский баобаб, тутовое дерево или, как говорили приезжие, шелковица. Мне казалось, что это дерево такое старое, что наверняка видело, если не генуэзского коменданта крепости, то какого-нибудь крымского хана Герая, точно. А темно-фиолетовые ягоды были такими огромными, что две едва помещались в рот.
Забравшись на самую верхотуру шелковицы, где мы должны были отбыть ежедневную повинность – собрать по небольшому ведерку ягод для варенья, шелковичного вина и наливки. Скучное это было занятие, но меня мучала гора Демерджи. И там за горой таинственное урочище Хап-Хал и водопад Джур-Джур! Меня мучала заветная мечта подняться туда в горы, в дремучие буковые леса, в урочище Хап-Хал и открыть для себя таинственные земли и горы.
Я мечтал взглянуть с самой макушки головы неведомого мне «сфинкса», что громоздится под самой вершиной, огромный мир и море, и всю Алушту, и Аю-Даг, а может быть и турецкий берег. Э-эх!
В такое путешествие одному идти было страшновато – и очень далеко, и очень высоко. Соседский паренек сказал, что высота горы больше одного километра. Да, уж, на случайном автобусе не доедешь…
Однажды, сидим мы на Набережной, а мимо нас чешет какая-то экскурсия. Типичные матрасники! Мужики в соломенных шляпах в парусиновых и чесучовых брюках, женщины, кто в косыночках, а кто в тонких войлочных шляпках «а-ля грузия» с кисточкой на макушке, в развивающихся ситцевых и крепдешиновых платьицах, рты разинули, головами в разные стороны крутят, своего важного с командирской планшеткой экскурсовода внимательно слушают. Ну, нам-то все равно что говорит этот говорун, что он им врет, однако неожиданно чудак с планшеткой поднимает руку вверх, показывает пальцем на Демерджи и говорит: «А вот, товарищи отдыхающие, перед вами – Екатерин-Гора!»
Мы чуть не упали с парапета: «Э, мужик, что ты мелешь – это же Демерджи».
А он: «Пацаны, заткнитесь, пока милицию не позвал!»
Вот это да – мы ему правду, а он нас в милицию. А экскурсовод-брехун: «Так вот, перед вами Екатерин-Гора, а чуть ниже огромный бюст императрицы Екатерины ІІ, который приказал вырубить князь Потемкин Таврический!»
«Вот, трепло! – говорит мой приятель Сашка, который родился и вырос в Алуште, – «это Демерджи и об этом каждый пацан знает! И никакого бюста там нет – скала огромная!»
А экскурсоводишка как заверещит: «Милиция! Пацаны хулиганят!»
А тут и легавый, откуда не возьмись, давай свиристеть…
Уже дома в Симферополе, я рассказал отцу, что с нами случилось. Он хмыкнул и махнул рукой: «Зовсім подуріли!» А мама ему вдогонку запричитала: «Петро, та накажи сину, шоб він не балакав на вулиці шо попало! А ти – «подуріли, подуріли!»
А вот мой учитель географии, Михаил Елесеевич Миллер, долго молчал, уронив голову на плечи, потом вздохнул и сказал: «Да, тяжело жить.., если историю и географию пишут экскурсоводы да краеведы!» Потом положил руку мне на плечо и сдавленным голосом, почти прошептал: «А ты, правда помалкивай, как тебе мама советовала, мал еще политикой заниматься, но запомни на всю жизнь – историю переписать нельзя. Невозможно!»