Семья Мессерер. Слева направо сидят: Александр, Сима Моисеевна (мать), Михаил Борисович (отец), Рахиль и Елизавета. Стоят: Эммануил, Азарий, Асаф, Маттаний и Суламифь.

Жив образ женственной Рахили
Валерий Брюсов


Она снималась в кино под именем Ра Мессерер. В семье ее тоже часто называли Ра, так что я услышал это имя задолго до того, как узнал о древнеегипетском Боге Солнца. Для всех родственников она и в самом деле была солнцем в окошке, излучавшим доброту и мудрость.

Родилась Рахиль 4 марта 1902 года в Вильне, крупнейшем в то время центре еврейской культуры. Евреи в тот год составляли 51 процент его населения. Но Рахиль не могла помнить Вильно (сегодняшний Вильнюс), потому что семья переехала в Москву, когда ей было два года. Со слов матери она рассказывала, что среди ее предков по материнской линии были виленские цадики, то есть, мудрецы-праведники. Поскольку фамилия ее матери была Шабад, возможно, она имела в виду, в частности, Цемаха Шабада (1864-1935), врача и крупного общественного деятеля Вильны. В Еврейской энциклопедии я прочитал, что он был прототипом знаменитого Доктора Айболита. Как жаль, что я не спросил об этом самого Корнея Ивановича Чуковского, когда мне посчастливилось его интервьюировать в конце 60-х годов в Переделкино.



По-видимому, Рахиль проявляла большие способности в детстве, потому что ее, несмотря на процентные нормы для евреев, приняли в одну из престижных московских гимназий, которую основала княгиня Львова. Директором гимназии была княжна Львова, так что про гимназисток говорили, что они "учатся у княгини и княжны". Больше всего юная Рахиль любила уроки музыки — она пела в гимназическом хоре — и русского языка. Преподавал русский язык бывший народник, сидевший некоторое время в тюрьме за революционную деятельность. Он ставил ей только отлично по грамматике и дикции. За всю свою жизнь я встретил немного людей, вполне правильно говоривших по-русски. Почти все они учились до революции в гимназиях, и Рахиль была в их числе.

Увы, звуковое кино изобрели уже после того, как закончилась кинематографическая карьера Рахили. Многие актрисы тогда вынуждены были уйти из кино из-за плохой дикции, но Рахили это никак не грозило — она могла бы прекрасно озвучивать фильмы.

Учеба в гимназии была прервана во время революции. Наступили голодные, холодные годы, и Рахиль очень рано стала помогать матери заботиться о младших сестрах и братьях. Вот что писала в своих дневниках младшая сестра Рахили Елизавета, ставшая драматической актрисой:

"В нашей семье Ра пользовалась большим авторитетом как старшая сестра и главная помощница мамы. Помню, что, когда я была маленькой, она меня причёсывала, водила гулять, а в гостях, прежде чем попросить что-нибудь, я всегда смотрела на неё и ждала, кивнёт она головой или нет. После ранней смерти мамы она фактически стала матерью для младшего брата Александра, которому в то время было только 13 лет, а Рахили — 27". (Сейчас Александр остался, можно сказать, "последним из могикан" — ему 93 года, и у него уже взрослые правнуки).

Рахиль принимала важные решения, определявшие судьбу братьев и сестер. Например, в семье только она знала о страстном желании Асафа заниматься балетом. Отцу он боялся сказать о своих планах, зная, что, при всей его любви к театру, он не одобрит это решение. Рахиль же сказала Осе, так она звала Асафа, — если любишь сильно балет, значит иди в балет. Поступив в частную балетную школу лишь в 16 лет, Асаф добился таких феноменальных успехов, что через два года его приняли в выпускной класс Хореографического училища Большого театра. Именно тогда Рахиль решила, что у ее младшей сестры Суламифи есть все данные, чтобы пойти по стопам Асафа. Она повела Миту, как ее звали в семье, на вступительный экзамен в Хореографическое училище, сшив ей красивую балетную пачку. Так что оба прославленных артиста избрали балетную карьеру вo многом благодаря Рахили.

Рахиль знала о способностях Асафа и Суламифи по домашним представлениям, которые организовывал старший брат Азарий, будущий знаменитый актер и режиссер. В этих представлениях она сама принимала живейшее участие и рано решила посвятить себя искусству.

Девятнадцатилетняя Рахиль поступила в Институт кинематографии вскоре после его основания. На приемном экзамене председатель комиссии Лев Кулешов попросил ее исполнить этюд — поймать бабочку. Рахиль долго подкрадывалась к воображаемой бабочке и промазывала — неудачно "накидывала сачок". В конце концов от досады она разревелась так убедительно, что экзаменаторы сами чуть не прослезились.

Училась она у таких знаменитых режиссеров и педагогов, как Лев Кулешов, Яков Протазанов и Дзига Вертов. Среди её однокурсников были знаменитые в будущем кинематографисты Иван Пырьев и Борис Барнет, а двумя курсами позже училась Вера Марецкая, с которой ее связывала потом многолетняя дружба. ВГИКовцы собирались в доме Мессереров, устраивали вечеринки с танцами, шарадами, маскарадом. В ее студенческой компании душой общества был однокурсник Владимир Плисецкий — остроумный, обаятельный, атлетически сложенный. Она познакомилась с ним на занятиях по верховой езде. Прекрасный наездник, он помог ей овладеть этим важным для актера кино навыком.

На одну из вечеринок он привел своего старшего брата Михаила. Так получилось, что оба брата стали ухаживать за красавицей Рахилью — любовный треугольник. Рахиль отдала свое сердце Михаилу и вышла за него замуж. А Владимир ушел из кино, став гимнастом — акробатом и эстрадным артистом, выступал в антрепризе Клавдии Шульженко. Он пошел на фронт добровольцем, геройски проявил себя как разведчик, его неоднократно забрасывали за линию фронта на парашюте. Владимир погиб в декабре 1941 года во время одной из таких отчаянно смелых операций.

Карьера Рахили в кино начиналась весьма успешно. Протазанов считал, что её необыкновенная, можно сказать, библейская красота (огромные, печальные глаза, иссиня чёрные волосы и смуглый цвет лица) — восточного типа, поэтому он предложил ей сниматься на главных ролях в новой студии "Узбекфильм", открывшейся в Ташкенте. Там она снялась в фильмах "Вторая жена" (1927), "Прокажённая" (1928), "Долина Слёз" (1929) и других. Эти фильмы имели в свое время большой успех, и печальные глаза Рахили смотрели с афиш многих кинотеатров страны. Роли ее были трагическими. Сегодня эти фильмы могли быть весьма актуальными, так как их главная тема — освобождение женщин Востока от ига мусульманского Шариата. Например, в начале фильма "Вторая жена" Ра появлялась в чадре — покорная, забитая, а в конце фильма, испытав множество бедствий, её героиня решается на бунт против нелюбимого мужа и жестоких родственников. В наши дни, когда по телевизору показывают женщин Ирана и Афганистана, борющихся за свои права, я вспоминаю Ра в фильмах, снятых в Узбекистане.

Нет сомнения, что Рахиль была талантливой актрисой, ее страдания на экране брали за душу. А мне смотреть эти фильмы особенно больно, ибо я знаю, что судьба ей готовила не менее тяжкие испытания, чем у ее героинь.

Помимо Ташкента, она побывала на съемках в Алтайских горах, в Калмыкии и в Киеве, где играла в фильме "Дочь раввина". Стоит отметить, что в то время актеры обходились без дублеров, и Рахиль научилась прекрасно ездить верхом и на мотоцикле. Она вообще много чего умела делать: и ставить спектакли, и танцевать, а главное — принимать смелые решения. Забегая вперед, скажу, что именно смелость и находчивость помогли ей выжить в условиях, казалось бы, гибельных.

После рождения Майи Рахиль некоторое время еще продолжала сниматься в кино и в Ташкенте, и на Мосфильме. Иногда она брала дочку на съемки комедии "Сто Двадцать тысяч". Четырехлетняя Майя побывала и на просмотре фильма "Прокаженная". Она разрыдалась на весь зал, когда увидела, как басмачи бросили несчастную героиню под копыта лошадей. Мать долго успокаивала ее, говоря, что это только кино, что она с ней, но Майя упорно повторяла: "Они же тебя убили!"

Рахиль вынуждена была уйти из кино, когда ожидала второго ребенка, а мужа назначили управляющим рудниками "Арктикуголь" и консулом СССР на норвежском заполярном острове Шпицберген, где он организовал добычу угля. Об этой эпопее были написаны многочисленные статьи и книга известного поэта-футуриста Вадима Шершеневича. Книга эта изобилует драматическими описаниями: корабли пробиваются к Щпицбергену, находящемуся на 78 градусе северной широты, сквозь льды и штормы (пароход "Малыгин" был затёрт льдинами, а буксир "Руслан" обледенел и затонул, немногим удалось тогда спастись). Шахтеры подвергались не меньшему риску, работая в условиях вечной мерзлоты и полярной ночи.

В 1932 году Рахиль прибыла на Шпицберген с грудным ребенком Аликом и семилетней Майей с последним кораблем — навигация прекращалась почти на полгода, — пережив в море чудовищный восьмибальный шторм. Сразу же обнаружилось, что "Арктикуголь", организация, направлявшая рабочих на Шпицберген, не обеспечила полярников даже одеялами. Не ждать же было полгода следующей навигации, и Рахиль вместе с женами шахтеров стала шить одеяла из материалов, имевшихся на складе.

Она работала телефонисткой, но, главное, помогала мужу скрасить жизнь работников советской колонии. Например, она организовывала самодеятельные концерты. Под ее руководством была поставлена опера "Русалка", где Майя сыграла роль Русалочки. Это было первое выступление великой балерины на сцене, и в семье часто вспоминали пушкинскую фразу, которую она произносила с непосредственностью ребенка: "А что такое деньги, я не знаю".

Спустя 75 лет младший сын Рахили Азарий, ставший выдающимся педагогом-хореографом, посетил Шпицберген. В музее города Баренцбурга он увидел фотографии отца и денежные купюры, выпускавшиеся для внутреннего пользования на Шпицбергене с факсимильной подписью М.Э.Плисецкого — сейчас это нумизматическая редкость. Азарий пополнил коллекцию музея шахтерской лампочкой, подаренной отцу рабочими рудника Баренцбурга.

Более или менее спокойная жизнь Рахили после возвращения из Заполярья продолжалась не более двух лет. Михаил Плисецкий был награжден орденами и автомобилем — "Эмкой". Академик Отто Шмидт, возглавлявший Главное Управление Северного Морского Пути, назначил его генеральным директором треста "Арктикуголь", и они получили квартиру в центре Москвы. В это время семья Мессерер была на вершине славы. Достаточно упомянуть одно событие, происшедшее в январе 1936 года. В тот день, после окончания всех спектаклей толпа актеров и театралов собралась у входа в МХАТ. Они не выходили из театра, а наоборот пытались пройти внутрь. Ажиотаж был так велик, что пришлось выставить заслон контролеров, которые пропускали только тех, кто имел приглашение на вечер семьи Мессерер.

Участвовали три сестры и два брата — великолепная пятерка. Показывали отрывки из фильмов, в которых снималась Рахиль. Суламифь и Асаф исполняли па-де-де из "Дон Кихота" и свои лучшие сольные номера. Азарий и Елизавета играли сцены из нескольких классических и современных спектаклей, а также исполняли пародии на Станиславского, Немировича-Данченко, Алису Коонен и других. Вечер имел невероятный успех.

Но атмосфера в Москве уже была предгрозовой, и вскоре разразился Большой террор. Муж Рахили был арестован 30 апреля 1937 года, когда Рахиль была на седьмом месяце беременности. В своей автобиографической книге Майя Плисецкая описывает в деталях сцену ареста. Ей тогда было 11 лет, и ей сказали, что отца срочно вызвали на Шпицберген.

Майя рассказывала мне, как она живо помнит руки отца, тонкие длинные пальцы и шрам, оставшийся от удара саблей: он воевал в Гражданскую войну на стороне красных. Она задумалась, а потом добавила, что каждый день мысленно видит, как пытают отца, ломают его руки... Я не поверил: "Неужели каждый день?" "Да, и часто по ночам", — ответила она. Я помню, что тогда мне пришла в голову мысль: может быть поэтому она стала не только великой балериной, но и трагической актрисой.

Найти повод для ареста и ликвидации любого выдающегося деятеля государства для Сталина и его подручных не составляло труда. Не права Майя Плисецкая, утверждающая в своих мемуарах, что в истории гибели отца, якобы, сыграл важную роль приезд в Москву его старшего брата Лестера Плезента из Америки в 1934 году.

Спустя полвека, точнее в 1992-93 годах, младший брат Рахили Александр получил доступ к протоколам допросов Михаила Плисецкого. В деле №13060, состоявшем из 12 томов, имя американского брата нигде не фигурировало. Из пожелтевших страниц было предельно ясно, какой повод придумали следователи, чтобы расправиться с мужем Рахили. Верный своему принципу помогать друзьям в трудные минуты, он взял на работу на Шпицберген Р.В.Пикеля, когда тот уже был в опале за близость к Зиновьеву. В 1936 году Пикель выступил с "признаниями" на знаменитом публичном судилище Зиновьева, Каменева и других. В частности, он признавал свое "участие в покушении на жизнь Сталина". После расстрела Пикеля НКВД стал арестовывать всех, кто был связан с ним.

Михаил Плисецкий долго отвергал чудовищные обвинения, но в середине июля неожиданно подписал признание. А произошло следующее: 13 июля 1937 года родился Азарий. 22 июля Рахиль вернулась с ним из роддома. 23 июля раздался телефонный звонок и голос в трубке произнёс: "Вопросов не задавать, отвечайте, кто родился?!" Испуганная Рахиль сказала: "Сын".

Тот звонок был, по всей вероятности, сделан из кабинета, где допрашивали Михаила Плисецкого. Чекисты, видимо, что-то пообещали за эту информацию. Но вскоре стали арестовывать и жён "врагов народа". Рахиль с грудным ребёнком забрали в начале весны 1938 года.

В тот день Рахиль купила цветы и собиралась пойти вместе с детьми в Большой театр на "Спящую красавицу", чтобы посмотреть Суламифь и Асафа в главных ролях. Когда за ней пришли чекисты, она велела Майе ехать с Аликом в Большой без нее, передать Мите и Асафу цветы и сказать им, что ее срочно вызвали к мужу на Шпицберген.

Перед спектаклем Суламифи и Асафу сообщили, что к ним на 16-й служебный подъезд пришли дети. Суламифь пишет в своих мемуарах: "Как я танцевала, не помню. Помню только, брат нашептывал при поддержке: держись, держись, ничего такого, может, не случилось...".

В антракте Мита позвонила Рахили. Ее страшные опасения подтвердились: Рахиль с ребенком увезли в тюрьму. Суламифь взяла к себе жить Майю, а Асаф — Алика, который был на год старше его сына Бориса (ныне прославленного художника).

В то время Рахиль сидела в огромной круглой камере, в башне Бутырской тюрьмы, вместе с десятками других матерей с орущими грудными детьми. Сокамерницы старались как могли морально поддержать друг друга. Об этом, в частности, свидетельствует колыбельная, которую они пели в Бутырке и слова которой Рахиль вспомнила и записала через много лет:

Утром рано, на рассвете
Корпусной придет.
На поверку встанут дети,
Солнышко взойдет.
Проберётся лучик тонкий
По стене сырой,
К заключённому ребенку,
К крошке дорогой.
Но светлее все ж не станет
Мрачное жилье,
Кто вернёт тебе румянец,
Солнышко мое?
За решеткой, за замками
Дни, словно года.
Плачут дети, даже мамы
Плачут иногда.
Но выращивают смену, закалив сердца.
Ты, дитя, не верь в измену
Твоего отца.
Последние строчки звучат диссонансом к мрачной лирике всего стихотворения. Однако, они отражают жизненное кредо Рахили. Она была хрупкой маленькой женщиной, но по стойкости характера не уступала закалённым бойцам. Это вскоре поняли и ее опытные душегубы-следователи. Она не пошла ни на какие компромиссы, отрицала, что знала о якобы "преступной деятельности" мужа. В деле так и записано: "Отрицает, но не могла не знать".

После Бутырки её с Азариком отправили в Гулаг, точнее в "АЛЖИР" — так называли тогда "Акмолинский Лагерь Жён Изменников Родины". Ехали они в телятнике, вагоне для скота до отказа набитом политическими и уголовницами. От цыганки, переспавшей с начальником состава, она узнала, что везут их в Казахстан. Холодные ветры свистели в щелях. Мучила безумная жажда — кормили сушёной воблой, почти не давая воды. Но ещё больше её мучила мысль о том, как дать знать о себе родным. Научили опять же уголовницы.

На клочке бумажки, смоченной головкой спички Рахиль написала несколько строк: "Едем в сторону Караганды, в лагерь Акмолинской области. Ребенок со мной...", и московский адрес родственников: Москва, ул. Дзержинского, дом 23, кв. 3. Сложила бумажку треугольником и заклеила мякишем чёрного хлеба. Когда поезд остановился на одном из разъездов, Рахиль, встав на нары, через зарешёченное окошко увидела стоящих на путях двух стрелочниц. Она помахала им и бросила письмо. Одна из женщин тут же отвернулась, а другая, проводив глазами подхваченный ветром и перелетевший через состав листок, кивнула Рахили.

Та добрая душа не зря кивнула. Письмо дошло! Суламифь решила, что это Всевышний указывает ей, что надо спасать сестру. Надев на костюм только что полученный орден "Знак Почёта" (орденоносец в то время — большая редкость), она пробилась на прием к чекистским чинам, выпросила разрешение посетить сестру и взять у нее ребенка, а затем отправилась в тяжелейшее путешествие за тысячи и тысячи километров, в лагерь "Алжир".



Рахиль упала в обморок, когда ей сказали, что к ней приехала сестра, и она может с ней встретиться. Придя в себя, она узнала, что Суламифь хочет забрать ребенка. Конечно, она мечтала отправить Азарика на свободу, но также знала, что это может привести к ее гибели. Дело в том, что тюремщики освободили ее как кормящую мать от самых тяжелых работ. Она говорила с сестрой в присутствии коменданта лагеря, но сестры понимали друг друга с одного взгляда. В конце свидания Мита сказала, что мальчик еще слишком слаб, чтобы выдержать долгое путешествие, и попросила разрешения присылать посылки, чтобы подкормить его. Посылки присылать разрешили, и Мита уехала в Москву хлопотать дальше.

Как скостить срок или вообще вызволить Рахиль и Азарика из Гулага? Существовала одна маленькая надежда. По Москве прошел слух, что на одном приёме в Кремле, после концерта, Сталин предложил тост за Асафа Мессерера. Правда ли это? Много лет спустя в Нью-Йорке я спросил об этом самого Асафа, и он подтвердил. Его и Лепешинскую, считавшихся тогда первой парой в Большом, иногда приглашали на концерты в Кремль. Однажды после концерта он с группой артистов сидел за банкетным столом и разговаривал о чем-то с соседом и вдруг почувствовал себя неловко: ему показалось, что все на него смотрят. Он обернулся и увидел за спиной Сталина. Думал встать, но Сталин похлопал его по плечу и сказал: «Хорошо танцуешь. Очень высоко прыгаешь! Вот она — он указал на Лепешинскую, — как стрекоза, а ты — как орлик». В это время Ворошилов задал Сталину какой-то вопрос. Сталин отвлёкся, но, ответив, опять обернулся к Асафу, поднял бокал и сказал, что пьёт за него. Асаф был потрясён и не знал, как отвечать. А Сталин пошёл дальше.

Семья стала требовать от Асафа помочь Рахили, раз уж за него пил сам Сталин. Вскоре после этого Асафа пригласили ставить праздничный концерт в клубе НКВД. Надо сказать, что этот клуб, находившийся на той же Лубянке, играл немалую роль в культурной жизни Москвы. НКВД был организацией мощной и богатой, зал огромный, приглашались только лучшие артисты, и, естественно, отказаться было невозможно.

В начале 1939 года Асаф сидел на премьере своей постановки в клубе НКВД и, разговорившись с соседом, узнал, что тот был не кто иной, как секретарь заместителя наркома НКВД. Асаф, столь убедительно игравший героические роли на сцене, в жизни был очень скромным. Можно представить себе, через какие муки он прошел, решившись на смелый шаг: подавив робость, он попросил соседа устроить встречу по личному делу с его начальником... только, если можно, придет сестра, она лучше знакома с этим делом. Возможно, успех постановки и то, что Асафу устроили овацию, когда он вышел на сцену, подействовали на соседа по креслу, и тот устроил Мите аудиенцию с заместителем наркома, который впоследствии тоже был расстрелян.

Суламифь красноречиво описала ему все мытарства Рахили и ребенка и добилась невероятного: лагерь заменили на поселение в Казахстане, а именно в городе Чимкенте. Более того, Мите разрешили самой перевезти сестру.

Чимкент был захолустным среднеазиатским городком, где долгим летом люди изнывали от жары и назойливых мух. Однако, помимо местного казахского населения, там было немало ссыльных и таких же, как Рахиль, овдовевших женщин с детьми. Существовал даже клуб Культуры, при котором Рахиль организовала балетный кружок. Профессионального балетного образования у нее не было, но она побывала на множестве спектаклей и репетиций в Большом и в Хореографическом училище и могла воспроизвести популярные номера, вроде танца маленьких лебедей. В одном из спектаклей участвовала и Майя Плисецкая, приехавшая к маме во время каникул.

Красивая и еще молодая Рахиль привлекла внимание местных мужчин, и ей даже делали предложения, но она отказывала всем, веря, что ее любимый муж вернется. Однажды она получила посылку от Миты, в которой были конфеты «Мишка на севере». По-видимому, ранее она их не видела. Автором этого названия, как и конфет «Белочка», была знаменитый режиссер Наталья Сац, чей муж, до того, как он был арестован и расстрелян, был министром пищевой промышленности. Она полушутя сказала мне во время интервью, что если память о ней и останется, то из-за этих конфет. Так вот, Рахиль решила, что Мита послала ей конфеты не случайно, дескать, это знак, что ее Михаил вернулся на Шпицберген и скоро она его увидит. Как и многие другие женщины, она долго не могла осознать чудовищный смысл сталинского подложного приговора «десять лет без права переписки», означавшего расстрел.

К тому времени Михаила Плисецкого уже расстреляли. Только четыре десятилетия спустя Рахиль получила документальное подтверждение:

«Уважаемая Рахиль Михайловна! — писал в 1989 году А.Никонов, начальник секретариата военной коллегии Верховного суда СССР. — На Ваш запрос сообщаю: Плисецкий Михаил Эммануилович, 1899 года рождения, член ВКП(б) с 1919, до ареста — управляющий треста «Арктик-уголь» Главсевморпути, был необоснованно приговорен 8 января 1938 года к расстрелу по ложному обвинению в шпионаже, во вредительстве и в участии в антисоветской террористической организации. Приговор приведен в исполнение. Это произошло немедленно после вынесения приговора — 8 января 1938 года... Проведенной в 1955-56 году дополнительной проверкой было установлено, что Плисецкий М.Э. был осужден необоснованно...». Расстрел санкционировали Жданов, Молотов, Каганович, Ворошилов — на титуле так называемого «сталинского расстрельного списка» их имена. Известно теперь даже место расстрела и захоронения — расстрельный полигон НКВД «Коммунарка», под Москвой.

Он погиб в расцвете лет, даже не подозревая, что его дочь станет великой балериной. Рахиль, навсегда оставшаяся одинокой, возненавидела сталинщину, кровавый режим, лишивший ее и ее детей любимого человека — отца, уничтоживший миллионы других отцов... Она привила эту ненависть и в то же время укрепила волю к молчаливому противоборству сталинскому отребью и Майе, и своим сыновьям, и нам, близким родственникам.

Рахиль вернулась в Москву за два месяца до начала войны и поселилась у Суламифи и ее мужа, где жила Майя. Они едва разместились в двух маленьких смежных комнатках в огромной коммунальной квартире в Щепкинском проезде, позади Большого театра. Рахиль и Азарик спали на раскладушке, которую устанавливали на ночь у самой двери, и такие условия казались ей раем после лагеря и жалкой лачуги в Чимкенте.

Она радовалась еще и потому, что перед самой войной оказалась свидетельницей первого большого успеха дочери в школьном концерте. Майя Плисецкая считает, что выступ­ление в поставленном Леонидом Якобсоном специально для школьников номере «Экспромт» имело особое значение в ее карьере, ибо она «шагнула из робкого балетного детства в самостоятельную, взрослую, рисковую, но прекрасную профессиональную балетную жизнь».

Через несколько месяцев после начала войны Рахиль с детьми эвакуировалась в Свердловск, где ей удалось с большим трудом устроиться регистратором в поликлинику, чтобы получить карточку на пропитание детей. Рахиль передала мне пачку писем, полученных ею от родственников, которых война разбросала по различным углам страны. К сожалению, пропали письма самой Рахили, но по сохраненным ею письмам от близких можно легко понять, что она была связующим звеном в семье, что ее мудрые советы и сочувствие помогали родственникам перенести тяжелейшие испытания.

Меня особенно потрясли письма отца семейства, Михаила Борисовича, к сыну и брату Рахили, Эммануилу Мессереру — моему отцу. Он погиб во время бомбежки, когда дежурил на крыше московского дома. Эту трагедию скрывали от Михаила Борисовича. Письма возвращались к нему со штампом «адресат выбыл», а он пересылал их Рахили, требуя объяснить, почему Нуля, как он называл Эммануила, не отвечает. Рахиль, по-видимому, его успокаивала в письмах, ссылаясь на то, что письма с «фронта» идут очень долго.

Она пыталась отправить посылки своему старшему брату Маттанию, профессору, томившемуся в Гулаге, что видно из письма Елизаветы к ней от 16 февраля 1942 года.

«Рахилинька, солнышко мое. Много слез пролила я, читая твое письмо. Как ужасно узнала ты о нашем огромном несчастье, о гибели дорогого, любимого Нулиньки. Ты знаешь подробности этой катастрофы, и я не буду растравлять твои нервы, описывая вновь все это... Глубоко взволновало меня то место, где ты пишешь о Маттании. Что делать? Что предпринять? Два дня назад я получила от него открытку. Он просит прислать ему посылочку. Просит немного сахару, сухарей и махорки. Сердце сжимается от боли за него. Я могу собрать ему посылку, кроме сахара. Но у нас принимают только подарки на фронт, а в тыл нет. Может быть, от вас примут? Буду еще пытаться... Пиши мне, Рахилинька чаще. Для меня такая радость получать твои письма».

А вот отрывок из письма Асафа, который в то время находился в Куйбышеве, где руководил эвакуированной труппой Большого театра:

«Дорогая Рахилинька. Получил я твое письмо, где ты просишь устроить тебя в Куйбышеве. Здесь очень трудно с жилищным вопросом. Комнату достать невозможно, единственная возможность — это устроиться в общежитии Большого театра. Я думаю, что мне разрешат, но имей в виду, что там человек по 20-25 в комнате... Меня очень волнует вопрос с твоим приездом в связи с эпидемией сыпного тифа. Во-первых, в вагонах можно зара­зиться, а во-вторых сейчас в связи с этим затруднен въезд в Куйбышев».

В Куйбышев Рахиль стремилась переехать из-за Майи, которая год не занималась балетом, ей необходимо было возобновить занятия. Но вскоре Рахиль узнает, что часть труппы возвратилась в Москву и, по слухам, в училище возобновилась работа. Несмотря на опасность и на отсутствие пропуска в Москву, она отпускает шестнадцатилетнюю дочь в столицу, к Суламифи, которую вызвали для участия в первых московских спектаклях военного времени. К счастью, Майю приняли в выпускной класс, и она стала участвовать в спектаклях Большого, поскольку в театре не хватало солисток.



Я помню Рахиль сразу после войны. Ее сыновей, учившихся в Хореографическом училище, отправили на лето в пионерский лагерь, в Поленово, рядом со знаменитой Тарусой, и Рахиль устроилась там работать. Меня тоже взяли в этот лагерь, хотя мне было только 6 лет. Я впервые оказался вдали от дома в течение 3 месяцев, и если б не Рахиль, мне было бы очень тяжко. Она относилась ко мне по-матерински, и я бежал к ней утешаться после любого мальчишеского конфликта.

С тех пор я всю жизнь любил ее как вторую мать. Когда в нашей коммунальной квартире был ремонт, я попросился жить у Рахили в той самой коммуналке, в Щепкинском проезде. Меня приняли, несмотря на тесноту, и я спал на кровати между двумя знаменитыми балеринами, Майей и Суламифью. Мамин брат, живший с нами, шутил по этому поводу, говоря, что с ранних лет я подаю большие надежды в отношении женщин. Я, конечно, тогда не понимал, что он имел в виду.

В 60-е годы Суламифь стала уезжать в длительные командировки за границу, чаще всего в Японию, где она основала первую балетную школу и назвала ее именем Чайковского. Она оставляла своего сына Мишу с Рахилью, зная, что сестра не только будет заботиться о нем, но и сумеет воспитать его. У Рахили хватало материнской любви на всех. (Недавно Михаил Мессерер был назначен главным балетмейстером Михайловского театра в Петербурге, при том, что он продолжает быть педагогом Королевского балета в Лондоне).

Кинорежиссер Василий Катанян, друживший с Майей Плисецкой, пишет в книге «Прикосновения к идолам»: «Я очень любил ее мать, Рахиль Михайловну, достойную, добрую женщину. Непонятно было, как она все успевала — готовка, уборка, все ели в разное время, Майя шла в класс — надо выгладить хитон, Алик вернулся с репетиции, младший готовит уроки... Она была подвижная и стремительная».

Все перипетии бурной жизни детей Рахили непосредственно ее касались: и триумфы на сцене, и неприятности. Она, например, остро переживала за Майю в 50-е годы. Майя пишет, что была тогда на грани самоубийства: в течение 6 лет КГБ подозревала ее в шпионаже из-за одной встречи с английским дипломатом, отказывая ей в выезде за границу. Английские, американские, французские импресарио требовали, чтобы гастроли Большого включали балеты с участием Плисецкой, а Госконцерт в последнюю минуту объявлял, что по тем или иным причинам она, якобы, не могла приехать. Майя пережила эту опалу во многом благодаря моральной поддержке матери. Она также пишет, что ей и ее мужу, выдающемуся композитору Родиону Щедрину, удалось получить маленькую квартиру в 1958-м году во многом благодаря хлопотам мамы, у которой «характер был тихий, но упрямый до крайности». Действительно, ради детей Рахиль готова была пробить любую бюрократическую стену.

В 70-е годы внутри Большого театра развернулась жестокая борьба двух лагерей — Майи Плисецкой и Юрия Григоровича, авторитарного художественного руководителя балета, не допускавшего крупных хореографов к постановке спектаклей. От этой вражды пострадали, в частности, карьеры Азария и Александра. Григорович всячески препятствовал их продвижению в театре, и они вынуждены были надолго уехать из Москвы. Рахиль очень страдала от разлуки с сыновьями. И, конечно, самой страшной трагедией в ее жизни явилась ранняя смерть Александра Плисецкого, страдавшего пороком сердца. Он так и не дождался вызова из Америки, где известный хирург обещал сделать ему операцию, и умер во время операции в московской больнице. Рахиль тогда резко сдала и постарела...

В ее жизни было много горя и много радости. Она не пропускала ни одного спектакля с участием Майи, Александра или Азария. Рахиль обычно сидела в первых рядах, рядом со своим младшим братом Александром и знаменитой Лилей Брик, в одном из красивых черных платьев, улыбаясь многочисленным поклонникам её детей, то и дело подходившим к ней в антракте. Иногда она дарила знакомым фотографии, подписывая «На добрую память от мамы Майи».

В конце жизни Рахиль Михайловна получила возможность путешествовать. Гостила в Англии у сестры Суламифи, которую английская королева наградила высшим орденом за вклад в культуру Великобритании. Она также провела полгода на Кубе, где работал Азарий, во Франции и Испании. В девяностом году она приехала в Америку в сопровождении брата Александра, который нежно ухаживал за ней и фактически продлил ей жизнь.

Жили они в прекрасном доме Стэнли Плезента, племянника Михаила Плисецкого, мужа Рахили. Дом находился на берегу моря, в Ларчмонте, одном из красивейших предместий Нью-Йорка. По утрам и вечерам она, красивая и величественная в старости, сидела в саду, перед домом, и проходившие мимо соседи останавливались, чтобы перекинуться с ней несколькими словами. Они называли ее «королевой Ларчмонта». В семьях братьев Стэнли и Мэнни Плезентов бережно хранят реликвии поездки их отца Лестера в Москву в 1934 году: книгу о трудовом подвиге на Шпицбергене с патриотической надписью Михаила Плисецкого, а также ритуальный талис, который подарили Лестеру перед отъездом из Москвы. И, конечно, фотографии Рахили, сделанные во время ее посещения Америки.

Рахиль умерла в возрасте 91 года и была похоронена в семейной могиле на Новодевичьем кладбище, в начале знаменитой аллеи Вишневого сада. Первым там был похоронен в 1937-м году ее брат Азарий, выдающийся актер-мхатовец, в честь которого Рахиль назвала сына, родившегося в том же году. Эта могила находится рядом с могилами Чехова, Левитана, Станиславского и Гоголя. Удивительно, что так же, как на могилах этих гениев России, на ее могиле появляются иногда цветы, положенные неизвестно кем. По видимому, москвичи помнят ее.