В колонках играет - Крупнов - мама
Я продолжаю свою не вполне последовательную историю. Зачем я это делаю? Я вдруг испытал потребность . Мне захотелось. Пока я писал первый небольшой отрывок, я вспомнил вещи, которые мне казалось, давно забыл (или вытеснил), я узнал нечто новое о себе и мне хочется верить я пойму что-то ещё, что-то важное. Все значимые для меня женщины, так или иначе, похожи на неё. Внешне, причёской, манерами, ростом, голосом. Меня вдохновляет, то, что они разные. Мне хочется верить, что я ищу (искал, нашёл) свою женщину, а не мать. Но когда я задумываюсь об этом, я снова и снова нахожу в каждой из них черты, схожие с ЕЁ чертами.
Из внешности от матери я унаследовал какие-то неуловимые черты. Смотрю на единственную, оставшуюся у меня фотографию, где мы вместе и никак не могу понять – мы абсолютно непохожи, но есть, что-то общее: то ли овал лица, то ли разрез глаз, то ли лоб и надбровные дуги. Ещё мне кажется, я злюсь, как она. И в детском и во взрослом возрасте окружающие люди не верили, что мы родственники. Она чёрная со смуглой кожей, я бледный блондин. Я высокий с массивным скелетом, она маленькая, худенькая и хрупкая. Я медлительный и непластичный, она резкая и взрывная. У неё тонкий, звонкий голос, порой переходящий на крик, я говорил тогда неспешно и тихо.
Она была человеком контрастов. Меня всегда поражало, как резко она взрывается и как мгновенно успокаивается. Мне кажется, я единственный, кто привык к её безумным крикам и вспышкам ярости. Думаю, отчасти это произошло из-за того, что она меня очень любила. И, похоже, эту, граничащую с ненормальностью любовь к детям я тоже унаследовал от неё. Теперь-то я понимаю, что такие перепады настроения во многом были связаны с мигренями, беспокоящими её всю жизнь. Во время этих вспышек ярости, родственники и знакомые пугались (до сих пор помню глаза двоюродной сестры, когда она увидела, как мама разозлилась, раскричалась, раскидала сланцы, которые я флегматично собрал из клумбы после очередной ссоры). Несмотря на непростой характер в семье мама считалась наследником прабабушки Фени, т.е. наследником мудрости и действительно была человеком тонкого ума.
И конечно она была очень красивая.
Эта часть истории далась мне очень тяжело. Я не умею описывать внешность, но думаю, что откладывал продолжение не из-за этого. В психотерапии это называется сопротивление. Я никак не мог отсканировать ту единственную совместную фотографию, что у меня осталась. На ней она незадолго до смерти, в тот период, когда мы стали близки особенно, по-особенному. Я не успокоился, пока не отыскал другое изображение мамы, ещё до болезни. Непросто, но публикую фото. И напишу ещё...

Я снова погрузился в тяжёлые размышления о своих непростых отношениях с женщинами. Я всё чаще вспоминаю первую женщину, которую встретил в этой жизни. Моя мать. Что дало мне взаимодействие с ней? Какие черты и комплексы появились у меня тогда? Что было определено именно тогда, в детстве, благодаря ей или вопреки, а что лично моё? Как на самом деле я с ней общался? Какие на самом деле у нас были отношения? Как это повлияло на меня?
Она прожила 48 лет. Когда она умерла, мне было 22 года. Когда ей было столько же лет, сколько мне сейчас, я был 11-летним школьником. Странно, но именно этот период детства я помню хуже всего.
Впрочем, начать нужно с начала. Всё-таки медицинское образование въелось в мой мозг основательно.
Родители приехали учиться в Пермь из разных городов и поженились. Обычно и отец и мать говорили мне, что вступили в брак по любви. Но история их взаимоотношений, насколько я понимаю, была сложная, тёмная и скрытная. Где-то в 14 лет я случайно нашёл в шкафу документы о том, что этот брак у отца не первый и что от первого брака у него есть дочь. Гораздо позже, уже перед смертью мама рассказала мне, что и у неё это был второй брак, намекнув, что до моего появления в их жизни всё было весьма драматично (расставания, выстрелы, шрамы и т.п.). И в первый и во второй раз я воспринял открывшуюся мне информацию спокойно (может всё же с лёгкой непродолжительной тревогой) и предпочёл не настаивать на том, чтобы из шкафа достали всех скелетов. Почему я не задавал вопросов, почему не интересовался историей своих родителей? Боялся или чувствовал интуитивно, что на меня вывалятся такие тайны, с которыми я не справлюсь? Уже тогда был безразличным к чужим переживаниям эгоистом? Или психотерапевтично уважал личное пространство других, предлагая им высказывать только то, что они хотят и могут? Я уже не помню.
Так, или иначе, я родился. Когда папа хотел записать меня Тимофеем, мама сказала, что мол: «моего сына не будут звать, как кота!» (да простят меня все Тимофеи). Якобы моё имя они придумали, когда ходили по улице Глеба Успенского. Возможно, на этой улице происходило что-то значимое для моих родителей. Мне говорили, что это какой-то революционер, но всё оказалось очень психоаналитично – писатель, закончивший жизнь в сумасшедшем доме (узнал об этом только что). Родился я крупным по тем временам ребёнком (53 см, 3500 вес) при том, что мама у меня была худая и ростом 159 (во время беременности она с трудом набирала вес, и врач-гинеколог ругался, что она мало кушает). Это произошло в начале февраля утром. Роды были тяжёлые физически, но не осложнённые и не затянувшиеся. Мама рассказывала, что всем новорождённым надевали кофточки с зашитыми рукавами. У ребёнка её соседки по палате оказались сросшиеся пальцы или ещё какой-то атавизм на руках. Когда маме в первый раз принесли меня на кормление, она в панике распорола кофточку, пересчитала и осмотрела все мои пальцы, а затем и всего меня.
Ещё чуть-чуть...