В САДУ МАГДАЛЫ

ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН ЭМПИДИОКЛУ, СЫНУ МИЛЕСА АБИНЯНИНА,
     О ПРЕМУДРОСТИ ВЕЛИКОГО ГАЛИЛЕЙСКОГО УЧИТЕЛЯ - РАДОВАТЬСЯ!!!

     Слушай,  друг мой, внимательно, ибо  вот - никогда быль более странная,
более  таинственная  не  тревожила  ухо  смертного. Быль,  говорю  я,  Фалес
Аргивинянин, а не легенда!
     Когда маяк круга  Вечности  увенчал своим бледным лучом  мое чело - как
знак Высшего Посвящения Фиванского Святилища, я, Фалес Аргивинянин, и Клодий
Македонянин,  удостоившиеся той же степени, тогда мы приняли из рук Великого
Иерофанта питье кубка жизни, и он послал нас в  таинственное  убежище к Сыну
Мудрости - Гераклиту, коего людская молва нарекла - Темным. Ибо не  понимали
ни его, ни его учения.
     Сколько  протекло лет,  пока  мы  впитывали  его  мудрость, сколько раз
покидали  убежище,  чтобы  нести  людям  положенные  крохи  знания, и  вновь
возвращались обратно - нет надобности считать.
     В один  из таких промежутков, когда я был в мире под личностью философа
Стоика, я  нашел  и тебя  - друг Эмпидиокл, около мудрого Сократа и  завязал
покрепче те нити, которые связывают нас от времени почивающего под вулканами
и волнами океана Города Златах Врат.
     Однажды Мудрый Учитель  призвал  нас к себе  и  сказал: "Идите в мир  -
приветствовать от нашего имени нового нашего Учителя, Грядущего в мир. Я  не
скажу  вам, где  вы  его  найдете. Ваша собственная  мудрость  да  будет вам
указующим перстом".
     "Но если этот  Учитель  столь велик, - сказал Клодий Македонянин, -  то
почему ты сам, Мудрый, не выйдешь ему навстречу?"
     "А потому, -  ответил нам Гераклит, -  что  я знаю -  КТО ОН. И вот мое
знание  говорит  мне,  что я  недостоин встречи с ним.  А вы его  не знаете;
знаете только от  меня,  что  ОН - Великий Учитель - и ничего более.  Только
слепые могут безнаказанно глядеть на Солнце. "
     Я в  ту пору еще  умел повиноваться и молча  вышел с Клодием. На другой
день верблюды  уносили  нас  к  северу,  к  Святилищу Черноликой Аштар.  Там
последние черные  жрецы,  молчаливые, как  камни  пустыни,  направили  нас к
великому центру,  чье имя  - Молчание,  счет годам которого утерян планетным
календарем, и где назначение - ждать конца, дабы  быть последним могильщиком
Земли. Когда  мы с  Клодием простерлись перед ним во прах, он ласково поднял
нас и сказал:
     - Дети! Я видел ЕГО, ОН был младенцем.  Я поклонился ЕМУ. Если  сын мой
Гераклит послал вас к Нему - идите. Ныне ОН уже сеет семя. Но помните, дети,
когда вы найдете ЕГО - вы потеряете все".
     Больше ничего не  сказал нам сын Утренней Звезды,  чье имя  - Молчание,
чье бытие  - тайна, чье назначение - быть восприемником и могильщиком Земли,
чье наименование - ЖРЕЦ НЕИЗРЕЧЕННОГО.
     Ничего не сказал Он -только указал рукой на  север. Снова затерялись мы
в  пустыне.  Ни  слова  не говорили мы  -  только  ловили  знакомые нам токи
Мудрости.  Мы не  боялись потерять  все ибо  мы  умели повиноваться.  И  вот
достигли  мы  Палестины, откуда, казалось нам,  исходили  токи, так  странно
перемешанные  с отвратительными флюидами народа  - служителя лунной силы. Мы
задыхались  в  густой  атмосфере  их храмов,  где  царила  ложная  мудрость,
лицемерие и жестокость.
     Мы говорили с их жрецами - хитрыми, богатыми людьми, мы спрашивали их -
нет ли между ними мудрых учителей. Случалось, нам указывали на таких, но увы
- мы находили людей более лживых  и  более  глупых,  чем  толпы, и еще более
жестоких.  Народ,  простой  народ,  забитый  и одураченный  жрецами,  охотно
делился с нами своими преданиями, полными суеверия и искажения.
     Но  я,  Фалес Аргивинянин,  и Клодий Македонянин слышали здесь  отзвуки
Великих  Сказаний  Красной Расы,  преломленных  в научных призмах  солнечных
халдеев, исковерканные диким невежеством иудейских жрецов - жалкого наследия
ренегата и безумца Козарсифа.
     Но  народ   этот   ждал   Учителя  -   Учителя  в  пурпуре   и   броне,
долженствовавшего, по их мнению, отдать мир под главенство их алчных жрецов,
ничего  не  зная об  уже  пришедшем Учителе.  Но  вот однажды услышали мы от
одного знатного иудея, родившегося и жившего почти всю жизнь в Афинах, такую
речь: "Я, Никодим, могу указать вам, философы, на одного странного человека.
Живет  он в  пещере на  берегу  Иордана. Полите к нему и задайте  нужные вам
вопросы. Он гол и нищ.  Идите скорее, а то я слышал, будто отдано приказание
заточить его под стражу за непристойные нападки на жрецов  и даже на  самого
царя.  Однако, философы, - с улыбкой добавил он, - едва  ли вы найдете в нем
нужное.  Но почему вам,  мудрецам,  не познакомиться с тем,  кого  наш народ
называет пророком?"
     И мы  увидали этого Иоанна. Он был поистине странен:  лишенное  покрова
изможденное тело, худое лицо, черные ногти, пучки никогда не чесанных темных
волос и  бороды  ниспадали  на  его плечи  и  грудь,  голос  был  хриплым  и
крикливым.  Мы  узрели его сидевшим  на камне на берегу  реки  перед  толпой
коленопреклоненного народа. Он размахивал руками и неистово  с  пеной  у рта
изрыгал проклятия  и ругательства.  Он призывал на несчастное  людское стадо
гнев Божий, он грозил ему, жалкому, грязному, голодному -  страшными муками.
Покорно, рабски слушал  его  народ. Но мы, на чьем челе горел маяк Вечности,
видели и его отчаянные глаза, в которых узнали  священный огонь Сынов Жизни,
видели  его флюидическое  истечение, в  котором не  было  ничего похожего на
флюиды  человека.  И  я, Фалес Аргивинянин,  и  Клодий  Македонянин  поникли
головами, размышляя о неведомых путях, какими Единый и совершенный шлет свои
токи материи - ибо вот перед нами под грязной оболочкой был, несомненно. Сын
Жизни, а не человек.
     "Мы приблизились, Аргивинянин, - сказал мне Клодий, - это ли цель наших
скитаний?" Но я, Фалес  Аргивинянин, был холоднее и спокойнее Клодия - и мой
не столь горячий и быстрый разум был земным, и потому - увы! - более мудрым.
"Учитель может быть только человек, Клодий, - ответил я, - а это Сын Жизни".
Мы дождались, пока тот, которого называли Иоанном, погрузил всю толпу в воды
Иордана, и она,  обруганная и оплеванная телом, но счастливая духом, пошла с
пением каких-то  негармоничных песнопений к городу.  Мы  спокойно  подошли к
пророку, оставшемуся в одиночестве мелководной и грязной реки.
     Я,  Фалес  Аргивинянин,  поднял руку  и обдал  затылок и  спину  Иоанна
потоками  приветственного  тепла святилища и произнес на таинственном  языке
сокровенной  мудрости  формулу,  призывающую  Сынов  Жизни.  И  он  медленно
обернулся  к  нам. Несказанным  добром светились  нам  за  минуту  перед тем
грозные глаза. Не выявил он ни удивления, ни неожиданности.
     - Что нужно от раба Господня сынам земной мудрости? - прозвучал тихий и
гармонический голос,  только что  неистово и страшно  гремящий проклятиями и
ругательствами.
     - Мы ищем Великого Учителя, - ответил я, Фалес  Аргивинянин, - мы несем
ему привет святилища и убежища. Где найти нам его?
     Кротко  и  любезно взглянул на нас Сын Жизни в человеческой оболочке  -
Иоанн.
     - А знаете ли вы, что потеряете все, когда увидите ЕГО? - сказал он.
     -  Да,  - сказали  мы, -  но  мы  пришли.  Мы  лишь  послушные  ученики
святилища. И затем:  редко  плачет вода,  когда,  выжаренная  лучами солнца,
поднимается кверху, теряя свои водные качества.
     Ласково  улыбнулся  Иоанн: "Воистину мудры  вы,  благородные  греки,  -
ответил  он.  -  Как  вам  найти  Учителя?  Идите в Галилею, пусть всеблагой
благословит вас  встречей с Иисусом  Назарянином". И он, возвратив  мир нам,
ушел.  И  я,  Фалес Аргивинянин, сказал Клодию  Македонянину:  "Сдержи полет
своего  ума,  Македонянин,  ибо  вот  - раз  Сын  Жизни  принимает грязное и
отвратительное  обличие  иудейского прорицателя,  то  чем должен  явить себя
Учитель?  Не  смотри  на  звезды -  смотри  на землю. И вот мы  приблизились
просто, ибо все в мире всевышнего просто. Был вечер  - и  была полная  луна.
Нам сказали: "Иисус Назарянин, которого вы ищете, прошел в дом воскрешенного
им от смертного сна Лазаря, вот дом этот".
     Густой сад окружал дом. Когда мы вошли в сад, нам преградили дорогу два
человека  -  один во цвете мужской силы, другой - юноша кроткий с  длинными,
льняными волосами, ниспадающими на плечи его.
     - Что вам нужно, иноземцы? - грубо спросил первый.
     - Видеть Великого Учителя, - ответил Клодий Македонянин.
     - Учитель пришел не для вас, язычники,  - сердито сказал иудей, - вы не
достойны видеть его. Идите прочь отсюда.
     - Я  вижу, муж,  что ты человек  святой и правдивый, ответил  я,  Фалес
Аргивинянин,  -  что к  твоей святости  и правдивости даст Учитель?  А мы  -
язычники  и бедные невежественные грешники, мы и  хотим поучиться у Учителя.
Хотя бы затем, чтобы стать такими святыми и правдивыми, как ты,  муж великий
и благой...
     Тогда юноша быстро  дернул за рукав хитона  растерявшегося и глядевшего
на  меня  сердито иудея.  Он шепнул ему  что-то и  затем,  ласково улыбаясь,
сказал  мне:  "Не  трать, благородный  чужестранец, стрел  твоего этического
остроумия, утешая бедного иудея. Присядьте на эту скамью, я сейчас  приглашу
вам  одного нашего товарища,  ему скажете все, что  вам надо".  Мой,  Фалеса
Аргивинянина, мозг не покидала мысль: мы знали, что нашли Учителя, ибо вот -
разве мог  скрыться от глаз посвященного  поток Вечности, разливающейся  над
скромным  масляничным садом  в Магдале. И  вот предстал  перед  нами  муж  в
скромной, белой, чистой одежде с печатью  тихого разума на  челе, а над этим
челом таинственно горел знак  Посвященного Красной Расы, чьи святилища таила
в себе  далекая  Азия, откуда  пришел  к нам трижды Величайший,  где  мудрые
обитают города и где установлено владычество треугольника.
     И увидели  мы, что для него не  тайна -  наши знаки  Маяка Вечности. Он
поклонился  нам  и  сказал: "Привет вам, братья из Фив. Я -  Фома, смиренный
ученик Того, кого вы  ищете.  Поведайте  цель вашего путешествия. Кто послал
вас?"
     И полился разговор, ведомый на языке Святилища Мира. В какой-нибудь час
мы узнали от брата Фомы все то, что предшествовало появлению Учителя; и как,
и чем  угодно было ему открыться в мире... Великое, благоговейное недоумение
охватило нас: ибо  вот мы, приученные искать  малое в  великом, как могли мы
вместить Малое в Великом?
     - Поистине,  - воскликнул Клодий Македонянин, - Учитель этот вместил  в
себя все сказания и мифы мира!!
     - И претворил их в  истину,  - сказал я, Фалес Аргивинянин,  - или  ты,
Клодий,  забыл,  что сказал нам  великий  Гераклит?  Или  забыл ты, как жрец
Неизреченного, чье имя - Молчание, поведал нам о поклонении  Учителю при Его
рождении? Готовься увидеть Самое Истину, Македонянин".
     Фома встал  и поклонился  мне,  Фалесу Аргивинянину.  "Я  более не имею
ничего сказать вам, братья, - промолвил он. -  Ваша мудрость служит воистину
вам маяком. Я иду предварять Учителя".
     Как  только он  ушел,  я, Фалес Аргивинянин,  призвав таинственное  имя
Неизреченного, погрузил себя в созерцание Грядущего, и мне дано было увидеть
нечто, что легло в основу того, что время принесло мне.
     Когда я открыл глаза, передо мной стояла женщина, еще молодая, красивая
и с печатью Великой Заботы на лице.
     -  Учитель призывает  вас, иноземцы, - тихо молвила она. Мы последовали
за  ней, Клодий Македонянин - торопливо, не  умея сдерживать порывы горячего
сердца,  а я,  Фалес Аргивинянин, спокойно, ибо разум мой был полон великого
холода  Ужасающего Познания,  данного мне  в коротком  созерцании грядущего.
Холод всего мира нес в себе я - откуда же было взяться теплоте?
     Так вступили мы на террасу, освященную луной. В углу ее, в полумраке от
тени маслин сидел ОН,  УЧИТЕЛЬ.  Вот что я видел,  Фалес Аргивинянин: Он был
высокого роста, скорее худ, простой  хитон с запыленным подолом облегал  его
плечи,  босые ноги  покоились на простой  циновке из камыша, волосы и борода
темно-каштанового цвета  были  расчесаны, лицо худое  и изможденное  Великим
Страданием Мира, а в глазах я, Фалес Аргивинянин, увидел всю Любовь Мира.  И
понял все, независимо от того, что  открыло мне,  как посвященному, духовное
окружение Учителя.
     А Клодий Македонянин  уже  лежал у  ног Учителя  и, лобызая их, огласил
рыданиями сад и  террасу. Рука Учителя ласково покоилась у него на голове. А
приведшая нас женщина  полуиспуганно  глядела на меня,  Фалеса Аргивинянина,
спокойно стоявшего перед лицом Учителя.
     Тихой  небесной  лаской  обнял  меня взгляд Учителя Любви  воплощенной.
Голос, подобно голосу всех матерей мира, сказал мне:
     - Садись около, мудрый Аргивинянин. Скажи,  зачем ты  искал меня? Я  не
спрашиваю об этом твоего друга... Его рыдания говорят мне все. А ты?
     И я, Фалес  Аргивинянин, сел одесную Бога, ибо  холод всего мира был  в
разуме моем.
     - Я пришел к тебе, Неизреченный,  - спокойно  сказал я, - и принес тебе
привет от  того, чье имя - Молчание.  Я  принес тебе  привет от Святилища  и
Убежища. Я пришел к тебе,  дабы потерять все, ибо вот - я ношу  в себе холод
Великого познания...
     -  А почему  же товарищ твой, потеряв  все, несет в себе любовь Великой
любви? - спросил меня тихо ОН.
     - Он не видел того, что видел я, Неизреченный, - ответил я спокойно.
     - И ты, мудрый Аргивинянин, узнал меня, если называешь меня так?
     - Тебя нельзя  узнать, - ответил я, -  узнать можно только то, что тебе
угодно явить нам. И вот я ничего не прошу у тебя,  ибо я потерял все -  и не
хочу иметь ничего.
     И  тихо коснулась  моей головы  рука ласковая его.  Но  холод  Великого
предвидения парил в сердце моем, и я, Фалес Аргивинянин, сидел спокойно.
     -  Мария,  -  раздался  голос его, -  пусть цветом  любви божественной,
распустившейся в сердце твоем, скажет тебе,  кто из сих двух больше любит  и
знает меня? Глаза женщины вспыхнули.
     -  Учитель! - едва слышно сказала она. - Любит  больше этот, -  указала
она на Клодия, - а этот... этот... мне страшно, Учитель!
     -  Даже  божественная  любовь  испугалась  твоего  великого  страдания,
Аргивинянин,  - сказал Он.  - Блажен  ты,  Аргивинянин,  что  полно мужества
сердце твое и выдержало  оно вечный холод  познания, имя  которому - Великое
страдание.
     - Учитель! - страстно прервала его женщина. -  Но  этот, этот, кого  ты
называешь Аргивинянином, он ближе к тебе!!! Улыбка тронула уста Назарянина.
     - Ты верно сказала, Мария, -  промолвил Он, - Аргивинянин ближе ко мне,
ибо  вот ныне он предвосхитил в сердце своем то, что скоро перенесу я. Но он
- только человек...
     - Итак, Клодий, - обратился Он к Македонянину, - ты идешь за мной?
     - Я твой, Учитель! - ответил радостно Клодий.
     - Я беру тебя к себе... - И рука Неизреченного властно загасила горящий
над челом Клодия Маяк Вечности. - Я загасил крест над челом твоим и возлагаю
его тебе на плечи. Ты  пойдешь и понесешь слово мое в неведомые страны. Люди
не будут  знать и помнить тебя: мудрость  твою  я заменю  любовью. Под конец
жизни твоей крест, который  я возлагаю  на тебя, будет твоим смертным ложем,
но  ты победишь  смерть  и придешь ко  мне.  Отныне я разлучаю тебя  с твоим
товарищем  - ваши  пути  разделены.  А  ты, Аргивинянин, - обратился ко  мне
Неизреченный, - ты тоже потерял все... Что же дать тебе взамен?
     - Я видел тебя и говорил с тобой - что можешь дать ты мне еще?
     С великой любовью покоился на мне взгляд НЕИЗРЕЧЕННОГО.
     -  Воистину освящена мудрость людская в тебе,  Аргивинянин, - сказал ОН
ласково, - ты тоже идешь за мной.
     -  За тобой я не  могу не идти, - сказал я, - но я никогда  не пойду за
теми, кто идет за тобой.
     - Да будет, - печально сказал Назарей, -  иди,  Аргивинянин. Я  не гашу
Маяка Вечности  над челом твоим. Я только  возвращаю тебе  срок человеческой
жизни. Я не  беру мудрости твоей, ибо она освящена великим страданием.  Носи
ее  в бездны: куда  ты, мудрый, понесешь  свой Маяк.  Возвратись  к  Учителю
своему и скажи  ему, что я повелеваю ему  ждать,  доколе не приду опять.  Не
ходи к тому, чье имя -  Молчание, ибо вот я всегда с ним. А потом возвратись
сюда  и переживи  конец  мой,  ибо только конец мой  снимет  с тебя  тяжесть
великого холода познания.
     И я,  Фалес Аргивинянин, встал  и,  оставив Клодия  Македонянина  у ног
Назарея, медленно поклонился ему и сошел  с  террасы. На дороге мне попалась
группа  молчаливых учеников. И вот  тот,  который так  грубо  встретил меня,
отделился от нее и, подошедши, сказал:
     - Господи, если я обидел тебя  - прости меня.  И я, взглянув, увидел  в
глубине очей его вражду и непримиримость.
     -  Нет обиды  в  душе моей, иудей, - ответил  я, -  погаси в очах твоих
вражду Любовью твоего Учителя. Мы еще увидимся с тобой, когда страдание твое
будет  больше  моего. А  пока...  о  премудрости  Великой  Богини Паллады  -
радуйся, иудей, ибо вот  Она, великая, открыла мне,  что между шипами  венца
Учителя будет и твой шип, шип великого предательства Неизреченного!!!
     Как ужаленный  отскочил от меня иудей.  Со страхом расступились ученики
передо мной, Фалесом Аргивинянином,  несшим Великий холод познания в умершей
душе  своей.  Только один  Фома с другими молодыми учениками  последовали за
мной  до  выхода  из  сада.  Здесь  Фома   простерся  предо  мной,   Фалесом
Аргивинянином, и сказал на языке тайного знания:
     -  Великая   мудрость  Фиванского  святилища  освящена  в  тебе  светом
НЕИЗРЕЧЕННОГО, Аргивинянин. Ей кланяйся - кормилице моей,  ибо вот мы братья
по ней...
     Спокойно  стоял  я.  Ко  мне  прикоснулся  молодой  ученик,  застенчиво
улыбаясь.
     -  Я  чувствую твое  великое страдание, Аргивинянин, и  мне  жаль тебя.
Возьми  эту розу из сада  Магдалы.  Пусть  она  согреет тебя и твое холодное
сердце моей посильной любовью. Не отвергай дара моего, Аргивинянин, ибо роза
эта сорвана Учителем и мы оба ученики его.
     Я, взяв розу, поцеловал ее и, спрятав на груди, ответил:
     - За любовь твою даю тебе старый мир мой, ибо  его уже нет в душе моей.
Около меня  - возьми  его.  Мы  еще увидимся с тобой, и я  назову тебе место
убежища,  дабы ты мог посетить  место  Учителя моего,  Гераклита:  ибо вот я
вижу,  что  ваши  жизни сходятся  в  одной  точке  -  его, великого глашатая
мудрости  Звезды Утренней, и  твоя,  великий  апостол НЕИЗРЕЧЕННОГО!  Но  ты
ошибаешься: я не ученик твоего Учителя - я не могу быть  им, ибо я знаю, кто
ОН...
     И я покинул Палестину.
     Прибыв  в  тайное убежище,  узрел я своего Учителя, который  в  великом
смятении бросился ко мне.
     - О, Аргивинянин, - воззвал он, -  наши сердца  связаны цепями  духа, и
вот что это за холод смерти  идет от тебя? Моя  мудрость не могла проникнуть
за круг  великого Учителя, я ничего не знаю, что было с  тобой. Расскажи мне
все, Аргивинянин!
     И  я, встав у  колонны, медленно  рассказал  ему  все.  И  вот  я видел
великого Гераклита, простершегося у моих ног.
     - Привет  тебе, Фалес Аргивинянин, мудрый  ученик мой, сидевший одесную
БОГА!  -  возгласил  он.  -   Благодарю  тебя  за  великий  крест  ожидания,
принесенный тобою мне от Него, НЕИЗРЕЧЕННОГО!!! Да будет воля ЕГО!
     И я, Фалес Аргивинянин, покинул без  сожаления Учителя,  ибо что было в
нем мне, носившему великий холод предвидения в душе своей!!!
     Я отплыл  в Элладу и  там,  в  тиши святилища Гелиоса, громко воззвал к
богине  Палладе, и  она, Лучезарная, пришла ко  мне, Фалесу  Аргивинянину, в
ночной тиши прохладной рощи, у корней священного платана.
     - Я слышала зов мудрого  сына Эллады, любезный сердцу моему,  - сказала
богиня, - что нужно тебе, сын мудрости, от матери твоей?
     И вновь я  повторил ей  все, что было  со мной. Задумчиво  слушала меня
мудрая Паллада, и вот ее материнская рука была на холодном челе моем.
     - И ты, Аргивинянин, пришел ко мне сказать, что отрекаешься от меня?  -
сказала она. - Да  будет так! Тебе,  сидевшему одесную БОГА,  не место у ног
моих. Но, Аргивинянин! Кто знает, не встретишь ли ты и моей части там, когда
исполнится страшное предвидение твое? Не мелькнут ли тебе мои очи под густым
покрывалом еврейской  женщины? Кто знает,  Аргивинянин! Велика холодная воля
твоя, сын Эллады, но ведь мы, небожители, знаем все больше тебя.  Ты оставил
Клодия у ног  Неизреченного, но почем ты знаешь, что я не  сидела у этих ног
ранее его,  тогда еще, когда заря жизни  не занималась над  нашей  планетой?
Посмотри,  Аргивинянин! - и  Мудрая  указала мне на Млечный  Путь. - Сколько
садов  Магдалы разбросаны  по Палестинам небесным? Почему  я  не могла  быть
когда-нибудь  скромной  Марией в них? Подумай,  Аргивинянин, времени у  тебя
хватит, любимый, мудрый мой, сын любимой мною Эллады, сидевший одесную Бога.
Вот я принимаю отречение твое, зреющее в сердце твоем. Воистину ты не можешь
не идти за ним, но никогда не пойдешь с теми, кто идет за ним.
     И  богиня слегка  коснулась  рукой розы, данной  мне  в саду Магдалы, и
снова расцвела роза, и воскресшая любовь горячей волной хлынула в грудь мою,
но, встретив великий холод предвидения, остановилась...
     Ушла богиня, и  я остался  один со своими  думами  под  священной тенью
платана, я порвал связи с мудростью, порвал связи с богами. Осталось порвать
последнюю связь - связь  с  человечеством. И я, Фалес Аргивинянин,  спокойно
пошел к этой последней цели.
     И вот  я снова пришел в Палестину. Тут под покрывалом  знатного араба я
встретил  того, кто мудро некогда правил Расой Черных, и  вместе с  тем, чье
имя - Молчание - поклонялся  младенцу Иисусу. Он не удивился, что я не отдал
ему, Великому, должного поклонения,  ибо  перед  ним раскрыты все тайны. Его
взор, спокойно следивший за пением манвантар, с участием покоился на мне.
     - Аргивинянин, - сказал он.  - Я вижу тебя идущим по чужой  стезе.  Ты,
сохранивший  навеки Маяк Вечности на  челе своем, еще встретишься со  мной в
безднах, и  мы поработаем  с тобой во  имя того, одесную которого сидел ты в
скромном саду Магдалы...
     Друг Эмпидиокл! Повторить ли тебе то, что  уже  знаешь ты  о величайшем
предательстве,  когда-либо  бывшем   в  безднах   мироздания,  о  величайшем
преступлении -  о  распятии человечеством  своего  БОГА. Нет, я не буду тебе
повторять  этого.  Скажу  только,  что   у  подножия  креста  был  я,  Фалес
Аргивинянин, вместе с правителем Черной Расы, и на нас с несказанной любовью
покоился предсмертный взор распятого БОГА.  И этот взор растопил холод моего
познания  и  снял  оковы  льда  с  моего сердца, но не изменил  решения моей
мудрости.
     И в том  саду,  где  был  погребен он и  воскрес,  я  встретил скромную
иудейскую женщину, из-под покрывала которой на меня глянули очи богини Афины
Паллады. Имя ее было Мария. Еще другое имя сообщил мне молодой Иоанн, ученик
распятого, но уста  мои хранят  тайну этого имени. И видел  я того  ученика,
который так  грубо  со  мной разговаривал  в  саду Магдалы.  Он  бежал, весь
облитый потом, с выпученными глазами от ужаса и с пеной у рта. Он рычал, как
дикий зверь. И увидя меня, простерся ниц и завопил:
     - О мудрый  господин! Помоги мне, ибо  я  предал его и муки  всего мира
терзают сердце мое!
     И я, Фалес Аргивинянин, молча подал ему веревку и указал на близстоящее
дерево.  Он  завизжал и,  схватив  веревку, кинулся к дереву.  И я  спокойно
смотрел,  как  в  лице  иудея этого  принимало  смерть  все ненавистное  мне
человечество...
     Ученики  Распятого  просили   меня   остаться   с  ними,  но  я,  Фалес
Аргивинянин, покинул их и пошел к тому, чье имя - Молчание, сказав ему: Царь
и Отец! Вот  я, Фалес  Аргивинянин, сын свободной Эллады, посвященный высшей
ступени Фиванского  святилища, потомок божественной  династии города Золотых
Врат, отрекаюсь ныне от тебя. Царя и Отца, и отрекаюсь  от человечества. Моя
мудрость  мне  открыла,  что  владыка  воздушной стихии  принимает мой  дух.
Отпусти меня. Царь и Отец!
     И он отпустил меня,  ибо на  то было благословение Распятого. Много лет
спустя я встретил  на пути моего  полета комок человеческого  света. То  был
товарищ мой - Клодий. Он с восторгом рассказал мне, как был распят на кресте
во имя Иисуса,  и  как на  земле была замучены мать его и  сестры, и как он,
Клодий Македонянин, сам помогал им идти на мучения...
     Тогда  уже не было  холода  спокойствия  в  моем стихийном  сердце, и я
ответил ему:
     -  Привет  тебе,  Клодий  Македонянин,  мудрый  человек,  мудрый ученик
человеческой мудрости  и дитя любви человеческой!  Да как  же  мне,  бедному
стихийному  духу, не приветствовать  тебя, свет Человеческий, за то, что ты,
предав  на  распятие Бога  своего,  возомнил служить  ему тем, что предал на
распятие  и мучение мать свою  и  сестер  своих!!! О человечество, жалкое  и
жестоковыйное  в  самом  стремлении  своем  служить Распятому  им  Спасителю
своему! О дети змеи, как можете вы быть птенцами голубиными!
     И гремящий, и гордый  своей отчужденностью от проклятого  человечества,
я,  Фалес  Аргивинянин,  в  вихре   бурь  промчался  мимо.  А  жалкий  комок
человеческого  света  испуганно крестил  мне вослед  спину.  Крести, крести!
Неужели ты думаешь, что  Маяк Вечности, горящий на моем челе, не чище твоего
креста,  который ты  запятнал великим предательством?! Нет, я получил его не
запятнанным  страшным  преступлением,   и  ничто   человеческое,  даже  ваша
человеческая святость, не запятнает его бледного, но благородного стихийного
света.
     Да будет с тобой мир Распятого Бога, друг мой!!!
     Фалес