*продолжение*

С чего бы это он стал вдруг мне приказывать?
Я не успела спросить, когда он уже насмешливо заговорил с Эдгаром, любопытствуя, зачем тамплиеру понадобилось три ножа у пояса — ведь обычно охотники довольствуются луком и рогатиной. И тут же вмешался Стэфан, взаявив, что Роберту не должно быть никакого дела до того, с чем охотник отправляется на гон. Дело шло к ссоре, но Роберт сдержал себя и отъехал, при этом выразительно взглянув на меня и еще раз напомнив, чтобы я не отдалялась.
Вот уж, стану я ему повиноваться! А тут еще Стэфан стал так любезен со мной, успокоил, говоря, что и братья порой бывают редкими грубиянами. Даже стал расхваливать мое умение держаться в седле, хвалить Молнию, расспрашивая о ее достоинствах. И так уж вышло, что когда раздались звуки гона, мы так и поехали по тропе втроем — я, Стэфан и Эдгар.
Я обожала бешеную скачку по лесу, когда под ногами проносится земля и у меня столько возможностей покрасоваться моим умением наездницы. Вдобавок я ловила на себе восхищенные взгляды тамплиера и испытывала необыкновенный душевный подъем.
День был относительно теплый и безветренный. Дичи была в изобилии — ловчие гнали ее со всех сторон, а впереди уже раздавался рев трубы короля, трубившего «по зрячему». Мы же втроем не спешили прорываться вперед, и я не раз и не два пускала стрелы то в тетерева, то в барсука или зайца, то просто в ворону.
А потом появился вепрь. Ума не приложу. Как этот огромный секач умудрился так долго скрываться, когда вокруг стоял такой гвалт. На мгновение мне даже показалось, что в чаще. Откуда он выскочил, мелькнули силуэты людей.
Так или иначе, это огромное черное чудовище перескочило нам дорогу и Стэфан, крикнув Эдгару следовать за ним, понесся за зверем в сторону от основной массы охотников.
Я запросто могла отстать от них и тогда у меня не осталось бы и последнего шанса побыть с тамплиером наедине. Но подо мной была Молния, которая повиновалась малейшему движению шенкелей и я, не раздумывая, пустила ее следом.
Это была бешеная скачка. Собак у нас не было и наша удача в гоне зависела только в том, чтобы не потерять зверя из виду. Но странное дело — два или три раза мне показалось, что за кустами мелькали силуэты невесть как попавших в эту часть леса ловчих, и они словно загоняли зверя все дальше в глухомань и низины. Заметили ли это мои спутники? Похоже, Эдгар что то понял. Он даже стал окликать графа Стэфана. Куда там. Стэфан был весь в пылу гона. Несся, боясь потерять из поля зрения добычу. Он был заядлым охотником и, видимо, решил, что раз для короля уготовлен олень одинец, то уж он то уложит в ряд охотничьих трофеев тушу могучего вепря.
И тут случилось непредвиденное. Я замешкалась среди зарослей, приотстала, и внезапно откуда то выскочили двое людей, пытаясь схватить Молнию под уздцы. В испуге я закричала — от крика незнакомцы бросились прочь. Я была взволнована и не сразу поняла, когда рядом оказался Эдгар, стал спрашивать, что случилось.
Все происходило удивительно быстро. Не успела я толком объяснить ему, как он вдруг перестал меня слушать, даже не взглянул в сторону исчезнувших за деревьями незнакомцев, а развернул коня и понесся прочь. Если я и опешила, то лишь на мгновение. Ибо уже поняла, что происходит. Со стороны, куда ускакал Стэфан долетали крики, лязг оружия.
Когда я следом за Эдгаром выскочила в болотистую низину, то увидела… Я даже растерялась, сильно натянула поводья, сдерживая Молнию.
Лошадь Стэфана барахталась в болотной жиже, пытаясь встать, а сам граф Мортэн, обнажив меч, отбивался от шестерых вооруженных бандитов.
Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять — он долго не продержится. Я и так уже видела кровь у него на плече. И хоть Стэфан считался отменным воином, но против шестерых…
Ему на помощь пришел Эдгар. Налетел, тут же сразив одного из нападавших. Но развернуть коня не успел, когда кто то из бандитов, изловчившись, длинным тесаком подрезал сухожилия на ногах его лошади. Мой тамплиер оказался на земле, придавленный рухнувшим животным.
Кажется я стала кричать.
А потом увидела, как подскочивший к нему разбойник занес меч, однако, не нанеся удара, вдруг стал заваливаться назвничь. В горле его торчал брошенный крестоносцем кинжал. В следующий миг Эдгар освободил придавленную лошадью ногу, вскочил, но прежде чем выхватить меч, метнул другой нож, и тот едва ли не по рукоять застрял в спине одного из наступавших на Стэфана.
Так вот для чего служили эти ножи. Метал он их просто мастерски. И глядя на него, я уже не кричала. Я была восхищена. Особенно, когда он так же молниеносно сразил броском ножа третьего из разбойников. Теперь их осталось двое против двоих. Двое бандитов против двоих воинов профессионалов — уже можно было догадаться, чем окончится схватка.
Один из нападавших первым понял это и, бросив сотоварища, кинулся прочь. Тот лишь на миг замешкался и Стэфан так и резанул его — только хрястнуло, брызнула кровь. Эдгар же, подхватив какую то корягу, метнул ее под ноги убегавшему. Тот споткнулся, упал в грязь.
В два счета я оказалась рядом и, спрыгнув с седла, обвила шею Эдгара.
— Я так испугалась, так испугалась…
всего мгновение я пребывала в тепле его объятий. Он тут же отстранился от меня и бросился к Стэфану.
— Не убивайте его, граф!
Стэфан уже стоял над поверженным противником, занося меч, но Эдгар удержал его руку.
— Разве вы не поняли, сэр, что это не простые бандиты? Вас заманили сюда. Это ловушка.
Стэфан молчал тяжело дыша, и Эдгару пришлось пояснить, что старый секач появился на их пути неспроста: его специально гнали в эту глушь, чтобы заманить графа Мортэна.
Тогда Стэфан приставил острие меча к горлу лежавшего бандита.
— Говори, кто тебя нанял, или умрешь!
Тот глядел на графа расширенными глазами, но не издавал ни звука.
Я тоже молчала. Мне стало страшно. Я узнала этого человека. Видела его как то в покоях Роберта. И понимала, что грозит брату, если откроется его роль в попытке убить племянника короля.
Пленник молчал, догадываясь, что смерти ему так или иначе не избежать, но оставаясь верным своему господину.
— Что ж, — глухо произнес Стэфан, — помоги мне связать его, Эдгар. А в Фалезе мои палачи быстро развяжут ему язык.
С этим они справились быстро, благо веревки у охотников всегда при себе. Но обе их лошади были покалечены и пришлось их добить. Потом они взвалили пленника на Молнию, перекинув через круп лошади, связав его руки и ноги у нее под брюхом. Мою лошадь пугал запах крови, она дергалась и плясала на месте. Я даже помогала Эдгару со Стэфаном. Потом они на миг отошли, я воспользовалась моментом и сунула в руки пленнику свой маленький нож. И тут же пошла к мужчинам, чтобы быть с ними и чтобы они меня не заподозрили. Я даже услышала две последние фразы.
— … Я догадываюсь, — говорил Стэфан. А Эдгар сказал:
— Это еще надо доказать королю.
И они разом умолкли, заметив меня.
Я тут же затараторила, что не хотят ли они заставить меня проделать весь обратный путь пешком, поскольку решили воспользоваться моей лошадью?
— Конечно же нет, — улыбнулся Эдгар. — Вы сядете в седло, я поведу Молнию под уздцы, а граф пойдет следом и будет присматривать за пленником.
Слава Богу, Стэфан оказался не годным надзирателем. Да и местность шла по пересеченной местности, он все время отставал, да и ослаб от потери крови. Порой, когда он заметнее отставал, я даже начинала слегка пинать пленника, не понимая, отчего он мешкает. Я ведь сидела перед ним и чувствовала, как он тихонько возится, то вновь замирает, то снова начинает ерзать. Если бы в седле сидела не я, его действия весьма скоро можно было бы заметить. И все же он чего то тянул. А я пока отвлекала Эдгара, разъясняла ему обратную дорогу. Я ведь хорошо знала здешние места.
Мы уже приближались к месту сбора остальных охотников и уже явственно различали голоса рогов, трубивших «отбой», когда я почувствовала толчок и поняла, что осталась на лошади одна. Позади послышался треск, топот ног и проклятия Стэфана. И тотчас Эдгар кинулся следом. Я видела, как он вновь метнул нож, но тот вонзился в ствол дерева, за который успел заскочить беглец. Эдгар по прежнему преследовал его. Мы со Стэфаном остались одни. Какое то время мы прислушивались к шуму погони, потом переглянулись. И Стэфан нахмурился.
— Как это ему удалось освободиться, Бэртрада?
Я пожала плечами, причем глядела прямо в серые глаза Стэфана, ничем не выдавая волнения.
— Возможно вы его просто плохо обыскали и у этого разбойника оказался остался припрятанный нож. — И добавила: — Но Эдгар то его догонит.
Эдгар скоро вернулся. Один. Сумрачно глядя на Стэфана, развел руками.
— В его проворстве было его спасение. И он не упустил свой шанс.


* * *

Лишь через пару дней, когда толки о происшедшем уже поутихли, я сочла уместным переговорить с Робертом. И как же я кричала на него, даже топала ногами.
— Понимаешь ли ты, что чуть не лишился своего доброго имени, дурак! Ах, светлейший граф Глочестер, любимец Генриха Боклерка — и надо же, всего лишь подлый убийца. Я просто спасла твою шкуру. Но теперь и Стэфан и Мод что то заподозрили и косятся на меня, как на предательницу.
Для меня это было тем более прискорбно, что потеряв связь с ними, я невольно отдалилась и от Эдгара. разумеется, он нанес мне визит после случившегося на охоте, мы даже сыграли с ним партию в шахматы, но, когда он сообщил. Что через неделю покидает двор, я не сумела найти подходящего предлога, чтобы удержать его. наверняка Стэфан и Мод поделились с ним подозрениями в отношении меня, и теперь в поведении эдгара, несмотря на его неизменную любезность, чувствовалась некая отчужденность. Где уж тут намекать, что хочу за него замуж.
Зато Глочестер выглядел виноватым.
— Но ведь ты сама понимаешь, Бэрт, у меня не было выхода. Стэфан слишком много знает и…
— Да ни черта я не понимаю!
Больше не было нужды притворяться. Слишком многим был обязан мне брат, и теперь пришла пора выложить все как на исповеди.
Я сидела на кресле, положив ноги на скамеечку у жаровни. В маленькой комнате было полутемно, света от угольев в жаровне маловато, а тусклый свет февральского дня еле сочился сквозь толстую слюду в оконце. И все же я видела, как Роберт смущен, то и дело нервно трет свой огромный подбородок. Но по мере того, как говорил, голос его креп, а челюсть независимо поднималась.
Оказывается все дело в нескончаемых ссорах дома Анжу с Генрихом Боклерком. Из за этого Матильда словно входила в клан врагов короля Англии. И хотя она его единственный законный ребенок, но трон то он ей оставит только, если она родит сына, что исходя из ее отношений с мужем, пока не слишком возможно. Поэтому в окружении короля многие подговаривают его изменить завещание в пользу старшего по мужской линии из наследников Завоевателя — Теобальда. И Генрих прислушивается к этим речам. Хотя, что на уме у короля никогда не ясно. Два года назад он заставил своих вассалов присягнуть Матильде, а теперь почти не упоминает об этом и ведет активную переписку с Теобальдом. Но Глочестер заинтересован, чтоб наследство перешло именно к Матильде. Если же король переделает завещание в пользу племянника — можно только догадываться какое возвышение ждет это ничтожество Стэфана. У его брата Теобальда уже есть и Блуаское графство, и графство Шампань, и Шартрские владения. Если он получит и Нормандию с Англией… Ведь Стэфан английский граф и большую часть времени проводит именно в Англии. При воцарении же Теобальда он вполне может рассчитывать, что старший брат сделает его наместником и полновластным господином в Англии, в то время, как Теобальд будет править на континенте. Но этого не мог допустить Глочестер. Он кровный брат Матильды и может возвыситься только при ней, в то время если наберет силу Блуаский клан — Теобальд, Стэфан и епископ Генри Винчестер — Роберт будет просто вассалом при них. А он хотел быть властителем. Он английский граф, и пока сестра будет в Анжу, сам рассчитывал править Англией от ее имени. Вот еслибы не Блуаский клан, который набирает такую силу.
И тогда Роберт решился подкупить Стэфана. Еще не известно, что предложит брату Теобальд, ведь поговаривают, что меж ними не самые добрые отношения. Он же, Глочестер, готов предложить графу Мортэну поделить власть в Англии, пока Матильда будет на континенте ссориться с мужем. И для этого Стэфану только надо было опорочить Теобальда, наговорить королю на старшего братца… Но все свелось к тому, что Стэфан решительно отверг предложение Глочестера и даже пригрозил сообщить Матильде, каковы планы на ее королевство коварного Роберта. Был ли после этого у Роберта выход? Ведь если Матильда перестанет доверять брату… И он решил постараться устранить графа Мортэна.
— Теперь то я сознаю, что сделал глупость, — удрученно говорил Роберт. — Это могло обернуться для меня позором и изгнанием. Черт побери, все твердят, что я любимец короля, но мало кто знает, как сильно Генрих привязан к Стэфану. Да, я мог бы погубить себя. Но спасла меня именно ты, Бэрт. Мой человек обо всем поведал мне. Теперь он далеко. А ты… Я в неоплатном долгу перед тобой, сестричка.
Этих слов я и добивалась от него.
— Чтож, услуга за услугу. Я помогла тебе спасти честь, а ты за это обеспечишь мне мою судьбу.
И я прямо сказала, чтобы он помог мне выйти замуж за Эдгара Армстронга.
Поначалу я выслушивала его гневные речи, о том, что этот сакс мне не пара, что недостоин и коснуться женщины в которой течет кровь Завоевателя. Но когда он выговорился, я спокойно напомнила, что он мой должник.
Роберт устало махнул рукой.
— Что ты от меня хочешь?
Во первых, чтобы он сблизился с Эдгаром и это даст ему повод начать восхвалять сакса перед королем. Далее я сказала о своем плане насчет Восточной Англии и вакантного там места шерифа. Стэфан добивается для него шерифского жезла, так пусть Эдгар получит его не от графа Мортэна, а от Глочестера. Так он сразу станет его человеком. Почву для возвышения Эдгара я и Стэфан уже подготовили и, если отец колеблется, то это до тех пор, пока Эдгар не снимет плащ храмовника. Король осторожен с ним и не желает возвышения тамплиеров в Англии через одного из них. Но он не может не отметить, что лучшей кандидатуры чем Эдгар не найти. И если Эдгар выйдет из Ордена… а это произойдет несомненно, если он обручится, то отец не будет раздумывать. Далее от места шерифа к титулу графа — один шаг. И я, как его законная супруга, стану графиней.
Я давно все это продумала. Конечно мне нравился Эдгар, но только в том случае, если при нем я стану не женой саксонского тана, а могущественной графиней. Я возвышу своего мужа, сделаю своим должником и этим смогу подчинить себе, стану его госпожой.
Кажется Роберт понимал меня. Его тоже устраивало иметь в Восточной Англии своего человека. Но вот как сделать, чтобы Эдгар просил моей руки? И тут я поведала Роберту свой план. В первый миг он возмутился, потом стал хохотать, но неожиданно стал серьезен.
— Сказать по чести, Бэрт, я бы не хотел, чтобы моя помолвка состоялась подобным образом. Для мужчины не очень радостно, когда его ловят для брака, словно зверя в силок.
Я прищурилась.
— Брак — это сделка, Роберт. А кто как не рыцари Храма разбираются в выгоде сделок? И этот сакс поймет — я его удача.
— Но уверена ли ты, что он тебя любит?
— Любит? При чем тут любовь? Люди женятся ради положения, ради богатого приданного, ради земель и чтобы укрепиться за счет родственных связей. А любовь… Право ты сейчас мыслишь, Роберт, как эти мечтатели трубадуры с юга. К тому же разве я недостаточно хороша, чтобы мужчина полюбил меня?
И я встала, подбоченясь и перебрасывая на грудь гриву своих роскошных волос.
Роберт улыбнулся.
— Да, ты красавица, Бэрт, клянусь честью. И я надеюсь, сакс поймет это. Ибо учти, чтобы ни говорили о выгоде брачных сделок, но именно любовь скрепляет семью, делает супругов духом и плотью единой. И то, что леди Мабель Глочестер не видит моего безобразного лица и счастливо улыбается, когда я возвращаюсь домой, наполняет мою душа теплом и благодатью.
Ха! Кто бы говорил. И это Глочестер, мой брат, который не один подол задрал, как у благородных дам, так и у простолюдинок. А его жена безвылазно сидит у себя в замке и тоскуя ждет его. Нет уж, упаси меня Бог от такой участи. Ну, разумеется, вслух я ничего не сказала. Мы еще обсудили кой какие детали, и Роберт взялся исполнить задуманное.


* * *

Всю следующую неделю я избегала своего тамплиера. Это не составляло труда, так как большинство гостивших при дворе вельмож уже разъехались и старый замок Фалез погрузился в тишину великопостных дней. Городок внизу у текучих вод тоже притих.
Из своего окна я видела берег реки, куда то и дело причаливали баржи и где вечно стоял гвалт прачек. Наверное когда то так же глядел в окно грозный герцог Роберт Дьявол, когда увидел на берегу прекрасную прачку Арлетту, и это изменило их жизнь. От их страсти на свет появился мой дед Вильгельм, принесший Нормандскому роду корону Англии.
Все эти романтические размышления были не по мне. Но я считала себя влюбленной и прощала своей душе минутные слабости.
Чувствовала ли я напряжение? Пожалуй, да. Я волновалась — как то все произойдет? В том, что Роберт мне поможет, а Эдгар не сумеет уклониться, я не сомневалась. И все же сердце мое замирало. Решалась моя судьба. Если задуманное не выйдет, я надолго останусь опороченной. Но почему, собственно? Ведь сумел же отец замять дело с падением Матильды, хотя и по сей день ходят слухи о том, что король клятвенно обещал зятю Анжу положить к его ногам голову некоего крестоносца по имени Ги де Шампер. А насчет меня… Тут все можно обернуть куда тише. Но именно этого я и не желала. Мне нужен был скандал, огласка, сплетня. На это я и делала ставку.
Роберт сдержал свое обещание и сблизился с Эдгаром. Из своего окна я часто видела их вдвоем то на старой галерее замка, то гарцующими у реки на великолепных лошадях. Однажды Эдгар, словно почувствовав мой взгляд, поднял голову на окно в моей башне. Я отшатнулась, как ужаленная. Заметил ли он меня? Но когда именно в тот день он хотел нанести мне визит, я отказалась от встречи.
Мой отец перестроил и расширил Фалез. Одним из новых построек была часовенка в новом стиле — со стрельчатыми окнами и веерным сводом. Я знала, что вскоре отец с несколькими приближенными отстоит в ней полуночную мессу в память о погибшем наследнике. Принц Вильгельм утонул одиннадцать лет назад, сейчас ему исполнилось бы двадцать девять. Из года в год отец в это время возносил молитвы за душу сына.
В тот день с утра я была до приторности нежна с отцом. Он даже растрогался. Чтож, мне сегодня как никогда понадобится его доброта. Этот Лев Справедливости, как его называли, мой грозный родитель, сегодня решит мою судьбу и мне было необходимо, чтобы он помнил, какая у него ласковая и любящая дочь, как сочувствует ему в его отцовском горе.
Выходя от короля, я едва не столкнулась с Робертом и Эдгаром. Я скромно потупилась, принимая приветствия, но мы с Робертом успели обменяться быстрыми взглядами и он едва заметно кивнул. А Эдгар… Я видела его синие выразительные глаза, выгоревшие почти до белизны волосы, его почти по женски мягкую улыбку. У меня заныло сердце — до того он показался мне привлекательным. Да мой супруг будет одним из красивейших мужчин Англии. Но идя к себе, я только размышляла, какой же повод придумал Роберт, чтобы назначить встречу Эдгару в часовне Фалеза за полчаса до полуночи. Хотя это не существенно, ибо моего брата не будет на месте встречи. Там буду я. И у меня будет пол часа, чтобы решить свою судьбу.
Все же я волновалась, и вскоре даже мои фрейлины поняли это — настолько я была капризна и раздражительна. Велела им выкупать меня в воде с розовой эссенцией, а потом просто замучила Маго, укладывавшую мне волосы. Та никак не могла взять в толк, чего же я хочу, а я, в свою очередь, не могла ей втолковать, что должна сегодня выглядеть невинной девой, явившейся в Фалезскую часовню помолиться за погибшего брата — и только.
В конце концов, я велела Маго разделить волосы на прямой пробор и стянуть сзади в низкий узел, а вокруг чела одеть простой серебреный обруч. Одежду я выбрала из темного сукна, соответствующую моменту, но не удержалась, велев надеть на грудь цепочки в несколько рядов. Я знала, когда я бурно дышу, по ним скользят поразительно красивые блики. А уж поводов, чтобы бурно дышать, у меня найдется немало.
Перед выходом я велела набросить себе на плечи широкий плащ на волчьем меху: в часовне пронизывающий холод. Однако когда, покинув своих женщин, я в одиночестве направилась в Фалезскую часовню, я дрожала скорее от напряжения, чем от холода.
И вот я, коленопреклоненная, одна в пустой гулкой часовне. Передо мной алтарь, на нем горят две свечи, освещая украшенное каменьями распятие, и далее, в углублении стены, изваяние Девы Марии, сделанное из глины и покрытое белой и синей глазурью. Наверное мне все же следует помолиться, но мои мысли так и разбегаются, а заученные слова литании не касаются души. Я вообще не очень то религиозна, к тому же нахожусь сейчас в слишком большом смятении. Я не могу думать о небе, когда здесь, на земле, решается мое будущее. Мои мысли скачут, как ягнята на лугу. Нравлюсь ли я Эдгару? Намекнул ли уже королю Роберт, что я больна от любви к тамплиеру? И как отнесся к этому Генрих? Если он до сих пор ни словом не обмолвился, значит считает это просто капризом. Ведь у Эдгара могущественные покровители, прекрасные рекомендации, за него просили и Стэфан и Роберт.
О, я вздрагиваю от каждого звука!.. И очень хочется, чтобы мой тамплиер не заставил себя долго ждать, ибо от каменных плит пола поднимается пронизывающий холод, да и не любительница я стоять на коленях. За окном слышен крик вылетевшей на охоту совы. Сквозь ромбы стекол в узком окне я замечаю отсветы огней в том крыле замка, где находятся покои короля. Сейчас Генрих тоже готовится прийти сюда и с ним его свита. Стэфан уж наверняка будет с ним, как и Роберт, чтобы впоследствии иметь правдоподобное объяснение своей неявке на встречу с тамплиером.
Когда в пустом переходе позади меня послышались шаги, я едва не вскочила от страха. Не приведи Господь, чтобы это оказался один из священников, решивший осмотреть часовню перед приходом короля. Но нет, шаги уверенные, сильные, слышно легкое позвякивание шпор.
Слабо скрипнула дверь. Я крепко прижалась лбом к сцепленным пальцам. Со стороны похоже, что вся ушла в молитву. И тот кто стоял сзади, словно не решался потревожить меня. Господи, отчего он так медлит? И вдруг я слышу, как дверь вновь чуть скрипнула. Неужели же Эдгар, не найдя здесь Глочестера, решил уйти?
Я не выдержала, резко оглянулась.
— Сэр Эдгар?
Он застыл на пороге. Светлый плащ с крестом в полумраке сводчатого перехода, длинные волнистые волосы. Одна рука на кольце двери, другая сжимает у пояса перчатки.
Я медленно поднялась с колен. Видела как он вновь прикрыл дверь и изысканно склонился в поклоне.
— Простите, миледи. Я не ожидал встретить вас здесь и у меня не было намерения помешать вашей беседе с Богом.
— Что же вас привело сюда?
Он замялся, явно не желая говорить о Глочестере.. Я улыбнулась и протянула ему руку.
— Я рада, что мы свиделись, сэр.
— В самом деле? А мне то казалось, что я имел несчастье вызвать неудовольствие вашего высочества. Вы ведь не жаловали меня своими милостями последнее время.
И тут я всхлипнула. Да как натурально!
— Бог мой! Да знали бы вы, чего мне стоило избегать вас! Я так измучилась за это время.
Он молчал и тогда я шагнула к нему, коснулась кончиками пальцев его щеки.
— К чему мне было надрывать душу, видеть вас, смотреть на вас и знать, что вы вот вот уедете. Да простит мне небо, но я так старалась забыть вас.
Он молчал. Сжал мою руку и молчал. А я вдруг и в самом деле поверила в то, что говорю, меня начала бить дрожь, слезы так и потекли из моих глаз.
— Вы уезжаете, сэр, и я не знаю свидимся ли мы еще. Но мое сердце разбито и истекает кровью. Я всего лишь женщина и не вольна в своих желаниях. Но где бы вы ни были, я буду думать о вас, буду помнить и молиться за вас. Вы — моя прекрасная мечта, сэр Эдгар…
Его губы дрогнули, но не издали ни звука.
Господи, все это было так трогательно, что я расплакалась навзрыд. Сказала сквозь всхлипывания:
— Я рада, что мы все же встретились перед разлукой. Рада, что вы пришли и выслушали мое признание.
Он медленно поднес мою руку к губам.
— Я рыцарь Христа, миледи.
— Но вы ведь и мужчина. Прекраснейший мужчина на свете. И вы скоро скинете плащ храмовника, женитесь. Я же буду с тоской думать, кто же она — ваша избранница. И почему она, а не я ждет вас там, в вашем замке в Англии.
Он по прежнему молчал. Меня это стало раздражать. Я тут изливаю ему свою душу, а он — совершенный холод. Наконец он все же сказал:
— Я не стою вас, принцесса.
— Позвольте мне это решать! Да, я принцесса, но и у дочерей короля есть сердце. О, скажите мне хоть что нибудь, мой Эдгар! Нравлюсь ли я вам хоть немного?
И тут я заметила, как вспыхнул огонь в его глазах.
— Вы прекрасны, леди Бэртрада. Я часто любовался вами. Но всегда помнил, кто вы — и кто я. Я уважал высокое положение своей дамы и…
Я прижала ладонь к его губам, заставляя умолкнуть. И тут почувствовала, как он поцеловал мою руку. Нежно, так нежно… Мне это было приятно, но я хотела большего. Он держал мою руку в своих ладонях и мягко касался губами кончика каждого пальца. А я растерялась. Я ждала, что он набросится на меня, а я буду вырываться. Но он медлил… Черт бы побрал эту его благовоспитанность!
И тогда я почти приказала:
— Поцелуйте меня!
Рыцарь вздрогнул. Но вот его руки обвились вокруг моей талии и я подчинилась им, приникла к нему, обняла.
Нет, он не впился в меня, как Гуго Бигод, не рвал мой рот, как Вильям Ипрский, не мял мои губы губами, как Генри Винчестер. Он коснулся их слегка, как дуновение ветра. Но я так и не поняла, как вышло, что мои уста оказались в плену у его, словно бы стали одним целым. Я недоумевал, что же мне теперь делать, пока не почувствовала требовательный нажим его языка, размыкающий мои губы. Я подчинилась, так и не зная, что теперь делать. Вырываться? Обнимать его? Мой язык, столкнувшись с его, стал мешать, но я не знала, куда его деть. Я не дышала, мне не хватало воздуха.
Я отстранила лицо. Но он обнимал меня и я почувствовала, как он тяжело и напряженно дышит. А его рука вдруг огладила мое бедро, скользнула по ягодицам и сильнее прижала меня к себе. И я почувствовала его возбужденную плоть внизу своего живота. Мне стало стыдно. И это была не борьба, как я ожидала, он брал меня словно с ленцой. Он целовал мою шею, горло у ключицы, а я покорная, замершая стояла у него в руках, не зная, что делать.
Он словно бы понял это. Отпустил меня, все еще тяжело дыша.
— Простите, миледи. Но у меня так давно не было женщины. Я напугал вас?
Я боялась лишь одного, что он сейчас уйдет. И сама порывисто обняла его.
— Нет, нет, не отпускайте меня. Я хочу это знать, хочу запомнить вас.
Он снова целовал меня, но на этот раз более страстно. А я вцепилась в него и наверное мешала ему. Он даже чуть отстранился и его рука коснулась моей груди. Почему мужчин так волнует женская грудь? И что я должна делать в этот момент? Его пальцы запутались в моих цепочках и мне стало даже смешно. Но мой приглушенный смешок, похоже, ему понравился. Я заметила улыбку у него на лице. Он одной рукой обхватил мой затылок и, приблизив к себе мое лицо, вновь стал целовать. И я опять не знала, куда девать свой язык. Но тут я услышала шаги за дверью, пение литаний и, испугавшись, что это оттолкнет его от меня, еще сильнее прижалась к нему. И неожиданно наши языки сплелись и стали двигаться в одном ритме. Эдгар даже чуть застонал…
Дверь открылась и на пороге предстал король Генрих со свечей в руках.
Мы даже не разжали объятий, только глядели на него. На него и тех, кто стоял за ним. Королева Аделиза, Стэфан, Мод, мой брат Глочестер, граф горбун Лестер, канцлер Обри де Вер… Я видела, как менялись их лица. Да, они увидели нас. Я этого и ждала, но почему то ужасно испугалась. И то, как поспешно я вырвалась из объятий Эдгара, выглядело вполне натурально.
Что теперь делать? Либо Эдгар поплатится за содеянное головой, либо будет изгнан, либо я получу его в мужья.
Я вскинула голову, глядела в глаза короля. Он переводил взгляд с меня на Эдгара и вновь на меня. Его худое лицо было непроницаемым и лишь по тому, как заметался огонек свечи в его дрожавшей руке, я поняла, в каком гневе отец.
— Сэр Обри, — обратился он наконец к канцлеру. — Отведите тамплиера Эдгара в Фалезскую башню. А ты, Бэртрада…
Я давно продумала, как себя вести. Я упала на колени перед отцом, заломив руки.
— О, государь! Будьте великодушны! Мы с сэром Эдгаром любим друг друга и просим обвенчать нас.
Это было сказано и это слышали все. Теперь скандал не удастся так просто замять. И я сама подсказала отцу, как его избежать.
Эдгар глядел на меня с изумлением. Я же повторила:
— Сделайте меня женой этого рыцаря, отец, и ваша счастливая дочь будет до конца дней благодарить вас.
— Идите к себе, Бэртрада, — сухо сказал Генрих. — А вы, сэр Обри, выполняйте приказание.

Если король и был потрясен случившимся, это еще не было причиной, чтобы отказаться от полуночной службы в память о первенце.
А с наступлением дня старый Фалез шумел, как улей.
Меня навестила Мод.
— Поздравляю, Бэртрада. Лучшего способа положить голову Эдгара под топор вы не могли придумать.
Я еще не совсем проснулась и поэтому довольно резко ответила, что пока Эдгар Армстронг носит звание рыцаря Храма, его участь имеет право решать только Папа Римский. И забавно же мне было видеть, как вытянулось лицо этой дурехи.
Позже моя верная Клара доложила, что утром король имел беседу со Стэфаном Мартеном и Робертом Глочестером. Я была довольна. Пока все шло, как я и рассчитывала. Ибо если у отца и было намерение разделаться с Эдгаром, он бы уже отправил его в цепях в Руан. Но он этого не сделал. Недавно он взял заем у тамплиеров и ему сейчас было невыгодно ссориться с ними. Поэтому вряд ли он пожертвует Эдгаром. Но тут меня стали обуревать другие мысли. Что если отец разгневается на меня? Что если заточит в монастырь? Силы небесные — все что угодно, только не это!
Но я ни за что не желала показать свой страх. Я велела нарядно одеть себя и пошла навестить свою мачеху Аделизу. Я была весела, шутила. Играла с собачками Аделизы, смеялась над ее попугаем. Аделиза так таращилась на меня, что уже одно это могло развеселить меня больше, чем все ее болонки и попугай.
— Разве вы не опасаетесь за жизнь своего избранника, Бэртрада? — наконец решилась спросить королева.
Куда больше меня интересовала собственная судьба. Я ведь все подготовила к возвышению Эдгара, я подвела к этому короля, сделала все, чтобы он решил, что я могу быть супругой Армстронга. Если же мой непредсказуемый отец решит иначе — мне не избежать пострижения в монахини.
После полудня я занервничала, а к вечеру стала паниковать. Мне уже было не до визитов. Я послала Клару к Глочестеру. Неужели Роберту трудно хоть весточку мне прислать?
Роберт пришел сам.
— Тебя хочет видеть король, Бэрт.
Я стянула у горла шаль. Лицо у брата было каменное. Но… но… Ах, тресни моя шнуровка! — какие веселые чертики плясали в его глазах!
И я смогла взять себя в руки. Отбросила шаль и даже немного наложила румян на щеки. Видела за темной поверхностью оловянного зеркала, как Роберт смотрит на меня. С явной долей восхищения.
— Тебя ведь ничем не взять, Бэрт. Ну ты и чертовка!
Я рассмеялась.
— Но какая из этой чертовки получится графиня! Ведь не отправит же отец меня в монастырь.
Его огромный подбородок задрожал от сдерживаемого смеха.
— Да уж, монахиня из тебя вышла бы никудышная.
Итак, он меня обнадежил. И это дало мне сил выдержать разговор с королем. Конечно, он поначалу метал громы и молнии. Я же лишь твердила о своей неземной любви, но когда отец успокоился, так и сказала, что хочу стать графиней Норфолка. Похоже Роберт и впрямь уже говорил с ним на эту тему и отец понял к чему я клоню.
— Тебе ведомо, Бэртрада, что Господь не посылает счастья непокорным детям?
— Да, ваше величество. Но я действую, чтобы не задеть ваши интересы. И я люблю этого человека.
— О молчи, молчи! — махнул рукой отец. И стал вдруг задумчивым. — Твое то чувство к саксу не только от сердца. Мне ли не знать тебя, дитя мое. Пусть меня завтра же лишат трона, если ты не рассчитала все изначально.
Я преклонила колени в поклоне.
— Государь, я ваша дочь и вы все видите в душе моей.
Горькая складка залегла у его губ.
— Да, Бэртрада. Я вижу твою душу. Мне горько, что ты подвергла мои чувства к тебе подобному испытанию. И еще мне горько оттого, что ты, добиваясь своего, шла напролом, даже не понимая, что выбор твой — ошибка. Я не жду, что ты будешь счастлива в браке.
Вот оно! Он сказал слово «брак»!
Я едва не задохнулась.
— Так вы решили, государь? Я получу этого человека?
— Да. как охотничий трофей. Когда вас обручат, у тебя уже не будет пути назад. Об одном лишь молю Господа, — чтобы тебе не пришлось горько расскаиваться в своем решении.
— Но вы ведь сделаете Эдгара графом Норфолка?
— Не сейчас, но все может быть.
— Тогда мне не о чем будет сожалеть.
На другой же день нас с Эдгаром обручили в той самой часовне, где я добилась от него проявления чувств. Мы стали женихом и невестой. Но отец не желал нашего поспешного венчания. Меня даже удивило, что он отстрочил нашу свадьбу на целых полтора года. Но, как мне объяснил Глочестер, королю просто необходимо удостовериться, что Эдгар справится с обязательствами, какие на него наложит ожидающий его титул. Пока же он будет в должности шерифа графства Норфолкского. И если король останется им доволен… Конечно же останется. Эдгар не похож на человека, который не справится с властью. Но все же я дала своему суженому ряд советов. И как он странно глядел на меня во время этой беседы.
А вскоре он уехал. На прощанье мы с ним поцеловались. Не так пылко, как в часовне, скорее церемонно. Но меня это устраивало. Эдгар должен понимать, кто я и чем он мне обязан. Я — его возвышение и наибольшая удача в жизни.
Я не жалела, что нам предстоит разлука. За это время я буду вести привычную жизнь, но уже никто не скажет за моей спиной, что я старая дева. Я становилась отныне обрученной невестой, мой жених был чертовски хорош собой и меня ждет титул графини Норфолкской.
Ах, тресни моя шнуровка! — но я всегда знала, что могу добиться чего захочу!

Глава 2.
ЭДГАР.
Февраль 1131 года.

Если бы мне, двадцатишестилетнему ловцу удачи, покинувшему двенадцать лет назад Англию, сказали, что я, завидев белые Дуврские скалы, пролью слезу — голову бы ставил против дырявого пенса, что это чистейшее вранье!
Поставил и оказался бы в проигрыше. Потому что, стоя на носу корабля в виду английских берегов, я боялся обернуться к гребцам — чтобы они потом не могли хвастать, что видели плачущего тамплиера.
Но это была всего лишь минутная слабость. Спускаясь по сходням на причал дуврского порта, я был уже совершенно спокоен.
В Дувре меня встречали собратья по Ордену. Тамплиеры не так давно основались в Англии, и я вез им письма от великого магистра Гуго де Пайена, а заодно немало золота, векселей с поручительствами и драгоценного товара — шелков, пряностей, благовоний и прочего, что должно было помочь укрепиться ордену рыцарей Храма на далеком от Святой Земли острове. Ибо, как я уже знал, нас, рыцарей тамплиеров, в Англии не очень то жаловали.
Я говорю «нас», хотя уже не имею права именовать себя тамплиером. Пребывание в лоне ордена Храма весьма почетно, однако я твердо принял решение покинуть братство.
Это случилось, когда паломник в запыленной одежде привез мне в Иерусалим письмо с далекой родины, в котором незнакомая мне женщина, леди Риган из Незерби, вдова моего младшего брата Этельстана, сообщала, что после смерти ее супруга я остался последним в роду, и отец умоляет меня вернуться домой и вступить в наследство, чтобы не прервался древний род Армстронгов.
В тот день я подумал, чего стоило отцу произнести эти слова, адресуясь ко мне, нелюбимому отпрыску и к тому же беглецу. Увы, из семи сыновей провидение оставило ему только меня. И хотя у меня были совсем иные планы, иная жизнь, я не посмел не откликнуться на этот зов. Ведь разве есть у человека в этом мире долг более важный, нежели перед родной кровью, перед семьей?
Его слова задели меня, но, поразмыслив. Я понял, что мудрый гуго де пайен прав. Одно то, что я завел себе женщину, не позволяло мне рассчитывать на возвышение в братстве. Конечно тамплиеры, хотя и принимали обет безбрачия, имели право на так называемое «попущение Божье», то есть на редкие свидания с женщинами для успокоения плоти. Мы были рыцарями более чем монахами. Однако во мне всегда была тяга иметь семью, и уже одно то, что я предпочитал не ночевать в спальнях Ордена, а шел в собственный дом, где меня ждали моя Фатима и сын Адам, ставило меня несколько осторонь от остальных членов братства.
Поэтому я быстро смирился с тем, что никто не будет удерживать меня в Иерусалиме. К тому времени Фатима умерла, Адама я мог забрать с собой, и все, что мне надлежало отъезжая, это выполнить некое поручение Гуго де Пайена. Я говорю «некое», но на деле это было весьма ответственное и почетное задание: отвезти письма нашего магистра для сильных мира сего — королей, епископов, аббатов, а так же переправить целый обоз, какой направлял глава тамплиеров своим прецепториям.
К этому обозу примкнул и мой собственный, так как я возвращался из святой земли отнюдь не бедным человеком.
Весь мой путь проходил под охраной и защитой Ордена, и в мыслях я уже видел, как встречусь с отцом и преподнесу ему удивительные дары Востока, в том числе и прекрасных арабских лошадей, от которых в Англии можно завести новую породу. А еще я лелеял мечту возвести неприступный каменный замок, ибо после того, что я повидал, вряд ли саксонский бург моего отца казался мне пригодным для жилья. Таким образом я исполню мечту моей матери, саксонской принцессы Милдрэд, последней дочери короля Гарольда . Ту мечту, которую так и не воплотил в жизнь мой отец.
Окрыленный надеждой, я не замечал тягот пути. Да и забот у меня было по горло — обязанности, которые возложил на меня магистр, требовали собранности и постоянного внимания. Впрочем, и о себе я не забывал. Многое из того, что вез с собой, я превращал в золото еще по пути, ибо нет лучшего способа обогатиться, чем, двигаясь на север, сбывать с рук товары, приобретенные на юге. Цены на них росли, как опара в квашне. Я даже увлекся заключением торговых сделок, неизменно блюдя свою выгоду.
Не приведи Господь, об этом бы узнал мой отец, благородный тан Свейн Армстронг из Незерби! Он глубоко презирал всех, кто подсчитывает доходы с продаж, и был ярым сторонником старого помещичьего хозяйства. Настоящий сакс — упрямый, твердолобый, цепляющийся за старину. И еще не известно, как отец примет моего Адама, незаконнорожденное. Но крещенное дитя сакса и сарацинки. Этот мальчик так много значил для меня. В нем одном заключалась память о Фатиме, которая была больше чем доброй супругой и дала мне все, что я так высоко ценил — тепло дома, любовь, привязанность.
На Востоке женщины любят иначе, чем в наших краях, им в радость служить утехой своему господину. Но отныне я помолвлен с христианкой, дамой королевской крови по имени Бэртрада. И видит Бог, я не в силах предугадать, что сулит мне этот скоропалительный союз.
После окончания моей миссии в лондонском Темпле был совершен обряд выхода из Ордена. Однако и после этого гроссмейстер Темпла окружил меня почетом, а во время беседы дал понять: чтобы ни случилось, если на то будет моя воля — я останусь в рядах братства. Ордену необходим человек, связанный родственными узами с Генрихом Боклерком, самым непредсказуемым из королей. Ибо хотя со дня основания братства тамплиеры почитают главой папу Римского, но и земных властителей нельзя не принимать в расчет. Здесь, вдали от Святой Земли, Орден не имел той силы, что на юге. Поэтому гроссмейстер и был рад, когда я изъявил согласие, и высказал просьбу по мере возможности следить за движением в Святую Землю новициатов Ордена. За это мне была обещана всяческая поддержка, ибо, породнившись с королем, я невольно оказывался втянутым в политику, а раз так — помощь тамплиеров может оказаться необходимой.
Для начала Орден выделил конвой для охраны моего обоза, и уже на третий день моего пребывания в Англии я двинулся на восток, в графство Норфолк. Передвигался я как знатный вельможа: две моих баржи медленно плыли по Темзе, затем вверх по реке Ридинг, а по берегу скакали охранники из Темпла, закованные в железо.
Сидя на носовой палубе первой баржи, я с наслаждением вглядывался в расстилающийся передо мной пейзаж. Конечно февраль не лучший месяц для путешествий, однако зима в этом году выдалась мягкая, погода была хоть пасмурная, но сухая и безветренная. И это щемящее ощущение, что вернулся домой… Черные ветви деревьев четко вырисовывались на фоне серого неба. Деревянные домики на берегах не казались унылыми, слышался лай собак, мычание скотины. Речные камыши и травы, расцвеченные всеми красками, от красно коричневой до золотой, пробирались то там, то здесь на темной земле и на обледенелых берегах реки. На горизонте время от времени появлялись колоколенки церквей, на склонах темнели полоски пашен, а порой отара овец переваливала через гребень холма, словно облако, легшее на землю.
Все это было невыразимо близким и памятным. Даже пятнистая кошка, сидевшая подле огромного водяного колеса мельницы, умилила меня — ведь в Святой Земле почти нет кошек, а те которых удается увидеть — худых, большеухих, с длинными мордами — черт знает что, а не кошки.
Вряд ли что то подобное ощущал мой сын Адам. В ответ на мой вопрос он с детской прямотой заявил, что считает Англию отвратительной. Унылые черные деревья без листьев, грязь и глина разбитых дорог, постоянный туман, проникающий сквозь одежду, — и это в феврале, когда в Святой Земле уже цветут, распространяя дивный аромат, миндальные сады! Здесь же скверно пахнет, люди мрачные и никогда не моются. Вдобавок они не носят тюрбаны.
В отличие от Адама мой оруженосец Пенда, как и я, был просто в восторге от всего, что видел. Пенда был сакс, рожденный в рабстве еще в бурге моего отца. Когда я мальчишкой бежал из Англии, он был со мной, был мне и слугой, и другом, и нянькой, и охранником.
Сейчас Пенда, стоя на носу баржи, что то весело насвистывал. Обычно он угрюм и несловоохотлив, и свист для него — выражениенеобычайной радости. Я видел его крепкую фигуру с широко расставленными ногами и заложенными за спину могучими руками.
Словно почувствовав мой взгляд, Пенда оглянулся.
— Кровь Христова, сэр! До чего же хорошо дома!
Его коричневое от загара лицо с маленькими глазками под тяжелыми веками и квадратной челюстью расплылось в улыбке. Брить бороду по восточному обычаю он начал давным давно, так что сакса в нем теперь и не распознаешь.
Недалеко от Пенды, на краю баржи сидит мой каменщик француз Симон — Саймон, как тотчат переиначили его имя в Англии. Кудрявый, быстрый, всегда готовый расхохотаться или пошутить. Аббат Сугерий, узнав, чтоя собираюсь возводить замок, порекомендовал мне этого парня, как прекрасного мастера каменотеса и как отличного организатора работ. Не знаю, не знаю. Пока я лишь понял, что Саймон большой мастер соблазнять девиц. Да еще у него великолепные способности к языкам. С французского он вмиг перешел на нормандский диалект; а за считанные дни, что провел в Англии, уже нахватался местных словечек и сейчас выкрикивает что то забавное, обращаясь к девушкам на берегу.


* * *

К вечеру мы достигли устья Ридинга и остановились на ночлег на постоялом дворе.
Что и говорить — английские постоялые дворы заслужили права называться худшими в мире. Адам был в ужасе — блохи, грязь, копоть, везде куры и запах навоза. От сырых дров валил дым от которого щипало в глазах. И тем ни менее, накормили нас сытно, а эль, что вынесла хозяйка, был совсем неплох.
Мой Адам с удивлением глядел на огромные ломти мяса и хлеба, подаваемые к столу. На Востоке нет таких обильных пастбищ, как в Англии, нет столь плодородной земли, чтобы выращивать пшеницу. Там мы ели мясо маленькими порциями, приправляя его специями, а обязательную еду англичан — хлеб, заменяли разными овощами и фруктами. К тому же моего маленького крещеного сарацина удивило, отчего это в Великий Пост люди столь спокойно едят скоромное. Я стал объяснять, что Англия далеко от Рима, да и английская церковь столь самостоятельна, что здесь на многое смотрят сквозь пальцы. В частности если и выдерживают пост, особенно в монастырях и поместьях, то простолюдины зачастую нарушают строгости установленного порядка. Но пока я говорил, моего сына стало клонить в сон и я отнес его на кучу соломы в углу.
Вскоре разошлись на ночлег и мои спутники. Я проверил посты, а сам устроился у огня, немного в стороне, чтобы не так мешал дым. Сидел усталый, но расслабленный и умиротворенный.
И вот тогда я подумал о Бэртраде.
Три тысячи щепок Святого Креста, — но меня не покидало ощущение, что я попал к ней в силок, точно птица. От этого я испытывал некое потаенное неудовольствие и сам сердился на себя. Ведь те преимущества, какие нес с собой брак с Бэртрадой, были просто неописуемы. Я и в мечтах бы не смел предположить, что стану зятем самого Генриха I. И все же мне было как то не по себе. В глубине души я гордился тем, что всегда и всюду сам направлял свою судьбу. Теперь же вместо меня принимали решения другие.
Как сказал восточный мудрец, «единение душ в сотни раз прекраснее, чем единение тел». И я хотел для себя любви в браке, как основы благополучия и нежной дружбы двоих. Мечты? Возможно. По возвращению в Англию, я скорее всего женился бы на дочери какого нибудь из соседних землевладельцев, исходя из практических соображений насчет земли и приданного. Но нет, я знал себя и знал, что помимо общего ведения хозяйства, мне нужна будет подруга и пылкая возлюбленная, которую я научу всему, что сам познал на Востоке. Упоительные ночи, единение плоти, экстаз… И помимо этого — зов сердец. Но теперь, когда за меня все решено, найду ли я все это в столь капризной и надменной женщине, как дочь короля?
Нет спору — Бэртрада и обворожительно красива, и знатна. Глазам моим всегда было приятно глядеть на нее. Но в ее красоте таился вызов, и при каждой встрече я чувствовал, как она стремится повелевать мной. Я повиновался — иначе и быть не могло, слишком большим было различие в нашем положении, но и тогда, когда мы оставались с глазу на глаз, она пыталась брать верх и во всем задавать тон. Мне же отводилось место покорного воздыхателя.
Одно бесспорно — ее чувства были искренними.
Хотел ли я ее как женщину? Ода! Ее тело, формы которого не скрывали, а подчеркивали вызывающие яркие наряды, влекло меня до тех пор, пока я не встречался с холодным колючим взглядом ее глаз. В Бэртраде чувствовалась почти мужская властность, и до поры до времени я уступал ей. Но как сложатся наши отношения, когда мы станем мужем и женой?
Неожиданно я уловил себя на мысли, как холодно и по деловому рассуждаю о своей невесте. Хотя, кто знает, когда за нами задернут полог брачного ложа, не загорюсь ли я, как в тот миг, когда она сама обняла меня? И как же холодна была она сама при этом. Клянусь верой, в ее речах было больше страсти, нежели в ее поведении.
Хотя, когда нас обнаружили, Бэртрада была готова на весь свет кричать о своей любви. Вот тогда то в моем сердце и дрогнуло что то. И в разговоре с королем я не солгал, говоря, что восхищаюсь его дочерью и готов служить ей до конца дней.
Грозный Генрих Боклерк тогда был на удивление мягок со мной. Мягок, но после того, как меня привели к нему из Фалезской башни в цепях.
— Я сам знаю, на что способна страсть, — глухо сказал он.
Но потом говорил со мной только о делах. И я понял, что он ждет от меня, понял, что у него все продуманно. Львом Справедливости называли его, этого тирана, сжавшего свои владения в железном кулаке. Однако я, знавший многих повелителей, все же восхитился, как он тонко и продуманно вел дела. Ему нужен был свой человек в Норфолке, однако этот человек должен был происходить из строй саксонской знати, кого он мог возвысить в противовес надменной англо нормандской аристократии. И одновременно этот человек должен был иметь связи среди церковников. Я подходил на эту роль и как избранник его дочери, и как человек известный в церковных и светских кругах Европы. И это был шанс возвеличить его незаконнорожденную дочь. Все сходилось. Вот тогда то я и почувствовал, что меня поставили на место, которое долго пустовало и на которое я подходил.
Король Генрих часто возвышал людей по своему усмотрению, но при этом желал, чтобы они были достойны его доверия. Поэтому, хоть я и был обручен с его дочерью, он не спешил наделять меня графским титулом. Но он сделал меня шерифом, своим представителем административной власти в графстве Норфолкшир. И при этом, давал мне полтора года испытательного срока. Он, как и все норманны, считал, что саксы мало на что способны из за своей косности и упрямого желания отмежеваться от всего, что исходило из за моря. Но я сам уже был пришельцем из за моря, я многое повидал и знал чего хочу — хочу возвыситься. Я стал честолюбив. Видимо я уже достиг того возраста, когда власть и могущество желанны. Да и самому себе хотелось доказать, чего стою. Мое обручение с Бэртрадой было первым шагом на пути к этому. И пусть у короля и были сомнения на мой счет, я знал, они исчезнут, когда я сделаю, что задумал: построю в Дэнло цитадель, наподобие тех, какие так восхитили меня в Святой земле. Я так и сказал об этом королю и он был согласен со мной. Как никак его дочери, графине Норфолкской, подобает жить в достойном замке. Но у короля было и свое требование: я не обязан скрывать, что обручился с его дочерью, но было бы желательно, если не стану трубить об этом везде и всюду. Чтож, его можно понять — Генрих не хотел, если я не проявлю себя и помолвка будет расторгнута, чтобы знали, как он решился предложить принцессу Нормандского дома выскочке саксу. И, поверьте, меня эта его осторожность не огорчала. Надо было подняться от бездомного беглеца, до посланца тамплиеров, познать причуды разных дворов и коварство отношений в землях Иерусалимского королевства, чтобы понять, что осторожность — стоящее понятие.
Итак, я возвращался домой богатым, прославленным и чуть ли не зятем короля. Моя невеста была красавицей. Неплохой итог для двенадцати лет скитаний.
Но все же из головы у меня не шло, как надменна и заносчива стала моя невеста, когда обручение уже состоялось. Да и не утешало последнее напутствие Стэфана Блуаского:
— Храни тебя Бога, Эдгар. Ты даже не представляешь с кем связал свою судьбу.
Тогда я даже разгневался на него. Как он смеет? И это мой давнишний покровитель, почти друг. К тому же разве не ведомо, что граф Мортэн сначала всегда говорит, а потом думает?


* * *

Весь следующий день мы двигались без остановки. За это время я смог оценить, какой порядок навел в Англии король тиран Генрих I. Этот младший из сыновей Вильгельма Завоевателя, которого столько осуждали и боялись, сумел превратить островное королевство в спокойный и благодатный край.
Конечно люди продолжали здесь роптать и жаловаться — на тягость налогов, на неугодные им законы, на роскошь которой окружала себя знать, на плохую погоду, наконец. Люди всегда и во всем склонны обвинять власть. Однако я, видевший иные края — всегда на грани войны неспокойное Иерусалимское королевство, истерзанную набегами мавров Кастилию, изведавший каково это ездить по неспокойный дорогам Франции — я мог оценить стабильность и порядок, увиденные дома. Многое меня приятно удивляло: упорядоченность взимания пошлин на дорогах, постоянное их патрулирование и почти полное отсутствие разбойников. Простой люд безбоязненно путешествовал по своим делам, даже женщины могли передвигаться без охраны. Да, король нормандец Генрих Боклерк, силой захвативший корону после гибели на охоте своего брата Вильгельма Рыжего и в отсутствовавшего в крестовом походе старшего брата Роберта, этот узурпатор стал воистину благословенным королем для Англии. Смутные времена правления Вильгельма I Завоевателя и его сына Вильгельма II канули в прошлое. Я знал, что Генрих I поощрял ученых и строил монастыри, следил за состояние торговли, его казна была полна. Он издал законы, в которых объединил нормандские статусы со старыми англо саксонскими постановлениями. И хотя он мало считался с постановлениями Совета, но действовал всегда мудро. Генрих старел, а своей наследницей он сделал женщину, Матильду, хотя многих такое положение не устраивало. И это будило опасения. Я думал, что Генрих отчаянный оптимист, если надеялся все передать дочери и ее мужу Анжу.
К вечеру длинного спокойного дня мой обоз достиг границ Бэри Сэнт Эдмунса. Это было самое известное аббатство в Восточной Англии, уже переросшее в город. Мы издали увидели громаду собора — длинного каменного здания с высокими квадратными башнями, в толще стен которых темнели крохотные романские оконца. А вокруг растекались строения под тростниковыми кровлями, улочки, частоколы оград. И все это — дома, таверны, лавки — богатело за счет аббатства и его великой святыни — мощей святого короля Эдмунда. Это было великое место паломничества, обогащавшее аббатство, как и обогащали его обширные земли и непомерная алчность его настоятелей.
В аббатстве меня приняли с почетом, но встреча с главой Бэри Сэнт, аббатом Ансельмом, радости мне не доставила. Хотя мне и было любопытно наблюдать за его полным красным лицом, когда он узнал меня и вынужден был благословлять, поздравляя с возвращением.
Последний раз мы с ним виделись, когда мне было четырнадцать лет. И слово «виделись» подходит к обстоятельствам нашей встречи не больше. Чем верблюжье седло скакуну. У меня до сих пор перед глазами стояла туша святого отца, прикрученная ремнями к дубовой кровати. Рот его был забит кляпом и оттуда доносилось только глухое мычание, пока я. строптивый послушник, полосую розгами жирные монашеские ляжки. Мой верный Пенда караулит за дверью, чтобы никто не помешал мне насладиться местью.
Когда все закончилось, я, прихватив своего раба, бежал из аббатства и мы растворились в огромном неизвестном мире.
Надо полагать, меня влекла рука провидения, я хорошо прожил следующие двенадцать лет — шесть из них я колесил по Европе и еще шесть сражался в Святой Земле. В этих скитаниях я повзрослел и изменился, и теперь, право, мне было стыдно за ту свою выходку. Однако, каковы бы ни были те наши отношения, спустя годы мы встретились весьма любезно. Хотя сообщить ему о своем браке с Бэртрадой Нормандской мне все же пришлось. Но я предупредил его, что было бы неплохо, если он не станет распространяться на эту тему.
По пухлым губам аббата скользнула усмешка.
— Я не курица, чтобы кудахтать об этом на всю округу, — заявил он, нарочито гнусавя и коверкая саксонские слова.
Эту манеру я знал. Многие норманны, когда приходилось общаться с саксами, говорили так, чтобы подчеркнуть, что они из породы господ, а саксы — всего лишь покоренное полудикое племя.
Тут в крохотных глазах Ансельма мелькнул злорадный блеск, и я понял, что этот человек ничего не забыл и не простил. Отныне и навсегда — он мой недруг. А спустя миг я получил еще одно подтверждение этому, когда аббат я явным удовольствием сообщил, что мой отец Свейн Армстронг скончался в канун Рождества.
У меня пресеклось дыхание. Значит, отец не дождался своего блудного сына…
Я выехал из Бэри Сэнт Эдмунса на рассвете следующего дня, щедро пожертвовав аббатству, дабы монахи отслужили достойный молебен о душе тана Свейна. Отправив обоз под присмотром Пенды в усадьбу Незерби, я поспешил в Тэтфорд, где находилась родовая усыпальница Армстронгов, чтобы помолиться над могилой отца и поразмыслить обо всем, что нас с ним связывало и разделяло.
Тан Свейн был из тех саксов, которые так и не смирились с владычеством норманнов в Англии. Он был еще подростком, когда всю Восточную Англию всколыхнуло последнее крупное восстание саксов под предводительством храброго Хэрварда Вейка. Отец нередко с гордостью рассказывал, что не раз бывал проводником у повстанцев и даже сам великий Хэрвард как то похвалил его. О том, что Хэрвард Вейк в конце концов примирился с Завоевателем и даже получил от него земли в Норфолке, Свейн не любил упоминать. Зато в нашем доме всегда звучали песни о славных деяниях этого вождя и отец не уставал повторять, что норманнам никогда не удалось бы подчинить Англию, если бы саксы не смирились и продолжали сражаться, как отважный Хервард.
Вся юность отца прошла в набегах на людей короля Вильгельма — пустить норманнам кровь считалось святым делом. Но когда за его голову была назначена награда, ему пришлось скрываться. Он уехал на север, где сохранилось много старой саксонской знати и где он рассчитывал поднять новый мятеж. Но не вышло. Саксы устали от крови, захотели жить в мире. Даже под королем нормандцем.
А Свейн Армстронг привез с севера в свой бург Незерби мою мать Милдрэд, дочь короля Гарольда. Отец свято верил, что брак с этой женщиной, родившейся уже после гибели короля при Гастингсе, даст ему право самому возродить новую династию. Он был честолюбив, и то что его не захотели слушать в Норфолкшире, посеяло в нем семена раздражительности и злобы. К тому же жена рожала ему одного за другим сыновей, и тану пришлось заняться хозяйством, чтобы прокормить семью.
Таким я его и помнил. Вечно чем то недовольным, угрюмым и пользующимся любым способом, чтобы начать сеять смуту и подвигать саксов к мятежу. И ему это дорого обошлось. После последней вспышки мятежа, уже при Генрихе Боклерке, он лишился не только многих своих владений, отобранных в пользу короны, но и был казнен его старший сын и соратник Канут. Отца же пощадили, но заставили присутствовать при казни сына. Более того, чтобы тан из Незерби успокоился, король забрал ко двору заложниками двоих других его сыновей. Тогда отец замкнулся в себе, в своей злобе и ненависти.
Обо всех этих событиях я знал лишь по рассказам, так как был еще слишком мал и даже лиц старших братьев не помнил. Мы с мои младшим братом Этельстаном были поздними детьми, свидетельством если не страстной привязанности Свейна к супруге, то о его нескончаемой мужской силы. Семь выживших сыновей из одиннадцати детей, каких родила ему Милдрэд, дочь Гарольда. К тому же говорили, что отец обрюхатил и немало окрестных крестьянок и даже имел связи с женами йоменов , совращал их дочерей. Так что в округе можно было нередко встретить детей похожих на тана из рода носящего прозвище Армстронгов.
Мать безропотно сносила все. Все свои силы и нежность она отдала этому смутьяну, что как вихрь ворвался в ее жизнь и увез из каменной башни ее родни на Севере, где она тихо жила со своей матерью, возлюбленной Гарольда, Эдит Лебединой Шеей. И хотя она тосковала о прежней жизни, она никогда не жаловалась. Зато мы с Этельстаном с младенчества были наслышаны ее рассказов об огромной каменной башне ее родни, поэтому не удивительно, что оба мечтали построить такую же для матери. Но теперь я знал, что в мое отсутствие брат сделал все. Чтобы воплотить ее старую мечту.
С отцом у меня всегда были сложные отношения. Младшие — я и Этельстан — были любимцами матери, но отец проводил все время со старшими. Двое братьев, что остались при нем, выросли такими же, как и отец, дебоширами и смутьянами, и смутьянами, но все одно он их любил, а нас, малышей не замечал. Когда я подрос, я словно взбунтовался против его пренебрежения к себе, был с отцом груб, дерзок, неуживчив. Может так я просто хотел привлечь к себе его внимание, а может просто не мог простить его пренебрежения к матери, его измен ей. Так или иначе, но Свейн решил, что я паршивая овца в семье и меня изъяли из семьи, отправив в монастырь Святого Эдмунда в Бэри Сэнт.
В обители же я, сакс по рождению, научился бегло говорить по нормандски, научился письму, арифметике, латыни и истории. Я был там одним из лучших учеников и мог бы возвыситься, если бы наставником послушников не оказался столь непримиримый к саксам человек, как брат Ансельм. Его мои успехи просто бесили. Словно саксу непозволительно было хоть в чем то превосходить норманнов. Да и послушником я был не из примерных, что и говорить. Отлынивал от работы, если она не была связана с книгами, дерзил в ответ. Меня томила рутина монастырских будней, мне словно не хватало воздуха за стенами монастыря. Нет, я не был создан для духовной стези. Я мечтал о других странах, о поездках. И вот однажды, не вынеся очередного издевательства брата Ансельма, я решил наказать его. Уже рассказывал как. И сами поймите, что после подобного я не мог оставаться в Бэри Сэнт.
В Англии я стал беглецом. Однако мне вскорости повезло. Молодой граф Мортэнский нуждался в писце, я устроился к нему на службу, со временем стал его секретарем, а позднее — оруженосцем. Вместе со Стэфаном я переехал в Нормандию, где мог чувствовать себя в полной безопасности, не опасаясь, что меня опознают и вернут в монастырь.
Уже в Нормандии я стал постигать все науки, полагающиеся юноше из хорошего рода: верховую езду, владение оружием, стрельбу из лука, плавание, даже сложение стихов и игру в шахматы. И еще я учился манерам, нормандским куртуазным манерам, какие так презирались и высмеивались в доме моего отца, но которые я счел вполне достойными подражания и соответствовавшими высокому духу рыцарства. Рыцарем же я страстно хотел стать. А так как Стэфан не спешил с моим посвящением, я решил, что пора оставить службу у него. К тому же меня манили странствия и необъятность мира.
Я уехал. Это было через год после того, как утонули на «Белом Корабле» мои братья близнецы. Тогда же я в последний раз имел известие из дома. Узнал, что очередного моего брата посадили за скандалы в Нориджскую крепость, а отец со следующим из братьев едва ли не ополчение собирает, дабы освободить их. Уже тогда я подумал, что добром это не кончится. Но так как вряд ли бы в чем смог им помочь, я просто надеялся, что дело само сойдет на нет. Жаль только мать. И я послал к ней известие с надежным человеком, сообщив о себе и обещая, что буду посылать ей вести, как только получится.
Я сдержал слово. Я писал ей из Парижа, и Клермона, из Тулузы и Наварры, и даже из Кастилии, где впервые скрестил меч с неверными и сама правительница Уррака заявила, что я достоин носить цепь и шпоры рыцаря. Затем я отбыл в Святую Землю, где встретился с великим магистром тамплиеров и надел белый плащ с крестом.
В Иерусалиме я получил последнее письмо от брата Этельстана. Скорбное письмо, в котором он извещал меня о смерти матери, о том, что мой брат по прежнему томится в Норидже, а еще один брат бесславно пал в какой то потасовке. Отец же словно притих после навалившихся на него бедствий, словно потеряв силы в борьбе с несчастиями. А на Этельстане лежит теперь все хозяйство, но мой братишка справляется и даже надеется поднакопить денег и выполнить мечту нашей матери — построить каменный замок. Тогда сердце мое невольно затрепетало. Замок! Замок Армстронгов в Норфолкшире!
Я заставил себя не думать об этом. У меня была своя жизнь, свои заботы и волнения. Я и не подозревал, что мне предстоит вернуться. Пока не получил письмо от некой леди Риган из Незерби.

Риган — старое британское имя, еще с времен, когда нога завоевателей еще не ступала на землю Англии. Но при дворе в Руане, Бэртрада называла вдову моего младшего брата Ригиной де Шампер. А это уже чисто нормандское имя. Я даже подивился, чтоб мой непримиримый отец взял в дом невестку нормандку?
Я навел справки, и вот что выяснилось. Когда из семерых сыновей Свейна Армстронга остались в живых только я и младший тихоня Этельстан, он уже на многое смотрел иначе. И признал выбор сына. Леди Ригина была англо нормандкой из родовитой семьи с запада Англии, откуда то из Шропшира. Она и ее младший брат Ги де Шампер, будучи сиротами, воспитывались при дворе Генриха Боклерка. О Ги при дворе мало говорили, так как он уехал, едва повзрослел. А Ригина стала фрейлиной при дочери Генриха Матильде. Она входила в ее свиту и когда Матильда была императрицей германцев, и когда вернулась и вышла замуж за Жоффруа Анжуйского. А потом Ригина де Шампер встретилась с Этельстаном Армстронгом, вышла за него и стала называться Риган из Незерби — по видимому, чтобы не злить свекра своим нормандским именем.
Обо всем этом мне поведал в Тэтфорде хорошо знавший мою семью старый епископ Радульф, в тот день, когда я посетил усыпальницу Армстронгов. Я помолился над прахом отца и братьев, умерших, казненных, истаявших кто от заключения, кто от болезни. Мать же моя покоилась в ином месте — в небольшом женском монастыре Святой Хильды, которому покровительствовала при жизни. Следовало бы съездить и туда, но поначалу мне необходимо посетить вотчину родителей. Епископ Радульф с похвалой отзывался о том, как ведет дела усадьбы вдовствующая леди Риган, но мой долг — как можно быстрее вступить во владение наследственными землями. Сейчас они ничьи, так как бездетная вдова Этельстана по закону не имеет на них прав, и если в течении короткого времени не объявятся наследники, то согласно завещанию отца, земли Армстронгов должны отойти аббатству Бэри Сэнт Эдмунс. Неудивительно, что аббат Ансельм был так недоволен моим возвращением.
Земли, власть, богатство — вот что может менять любого. И я, новый шериф Норфолка и зять короля, как никто понимал это. Поэтому и был возмущен последней волей Свейна. У меня было ощущение, что отец хотел этим меня обделить, и прежняя обида на него всколыхнулась с новой силой. Но это был грех, ибо известно, что de mortuis aut bene aut nihil. И я трижды прочел над могильной плитой «De profundis», и дал слово, что когда у меня родится сын, я назову его Свейн — в честь деда.
Однако мне пришлось задержаться в Тэтфорде еще на два дня. По долгу моей